Текст книги "Речные заводи. Том 1"

– Почтенный господин Чжан! Как это вы сюда попали? – И он почувствовал, как кто-то обхватил его сзади и потащил прочь.

Если бы этот человек не заметил его и не увел, тогда не случилось бы, что Лу Да обрил голову, сбрил усы и бороду, изменил свою фамилию, под которой был известен как убийца, и в припадке гнева перебил много почтенных монахов. Ведь недаром говорится:

 
Тяжелый посох грозного монаха
Опасный путь прокладывал вперед,
Стальной кинжал бесстрашного монаха
Уничтожал несправедливый род.
 

Но кто же спас Лу Да? Об этом речь пойдет дальше.

Глава четвертая
Лу Чжи-шэнь учиняет скандал на горе Утай. Богач Чжао обещает возместить ущерб, причиненный Лу Чжи-шэнем

Обернувшись, Лу Да сразу узнал человека, который оттащил его в сторону. Это был тот самый старик Цзинь, которому он помог выехать из Вэйчжоу. Отойдя с Лу Да в безопасное место, старик испуганно зашептал:

– Слишком уж вы смелый человек, благодетель! Ведь повсюду объявлено, что задержавшему вас будет выдана награда в тысячу связок медяков, а вы, как нарочно, стоите около этого самого объявления. Если бы мы не встретились, боюсь, вас схватили бы стражники. Ведь там указаны все ваши приметы!

Лу Да ответил:

– По правде говоря, случилось так, что в тот день, когда ты уехал, я отправился к мосту Чжуанюань и расправился с этим подлецом – мясником Чжэном. Тремя ударами кулака я убил его и теперь вынужден скрываться. Много дней я бродил без всякой цели и вот случайно очутился здесь. Но почему ты не вернулся в Восточную столицу, а приехал сюда? – в свою очередь спросил он старика.

– Мой высокий благодетель! – отвечал Цзинь. – После того как вы спасли нас, я нанял повозку и хотел было отправиться в Восточную столицу, но потом испугался, что этот негодяй догонит нас, – ведь мы погибли бы без вашей помощи, – и решил свернуть на север. По дороге повстречался нам старый земляк, который ехал сюда торговать, и взял нас с собой. Он же просватал мою дочь за местного богача Чжао, который поселил нас в отдельном доме. Ваше благодеяние помогло нам, и сейчас мы живем в полном довольстве, не зная нужды. Моя дочь часто рассказывает своему покровителю о той милости, которую вы оказали нам. Он любитель фехтования и не раз выражал желание познакомиться с вами. Но разве мы могли надеяться на такой счастливый случай? Прошу вас, благодетель, пойдемте к нам в дом. Вы поживете немного у нас, а потом мы посмотрим, что делать.

Пройдя не более половины ли, они подошли к дому, и старый Цзинь, приподняв занавеску двери, крикнул:

– Дочка! Наш спаситель приехал к нам!

Из внутренней комнаты вышла Цуй-лянь, пышно разодетая и разукрашенная. Она попросила Лу Да сесть на почетное место посредине комнаты и, низко поклонившись ему шесть раз, сказала:

– Если бы не ваше заступничество, уважаемый благодетель, разве мы смогли бы дожить до сегодняшнего счастливого дня? Прошу вас пройти наверх и отдохнуть.

– Не беспокойтесь, – ответил Лу Да, – мне скоро нужно идти.

– Да разве мы отпустим вас? – запротестовал старый Цзинь и, взяв у Лу Да палицу и узел, проводил его в верхние комнаты. Усадив его там, он сказал дочери:

– Займи нашего благодетеля, а я похлопочу об угощении.

– Не затрудняйте себя, пожалуйста, – сказал Лу Да. – Не нужно никаких особых приготовлений.

– За оказанное вами благодеяние жизнь отдать мало, – произнес старик. – Стоит ли говорить о каком-то скромном угощении!

Дочь Цзиня оставила Лу Да у себя наверху, а старик спустился вниз и, приказав служанке развести огонь в очаге, сам отправился в лавку с мальчиком-слугой. Там он купил свежей рыбы, цыплят, особо приготовленного гуся, маринованной рыбы, самых свежих фруктов и с помощью слуги доставил все это домой, где уже были поданы вина и закуски. Затем был накрыт стол на троих, служанка внесла подогретое вино в серебряном чайнике. Отец и дочь поочереди подносили гостю чашки с вином. Выполнив все положенные церемонии, старый Цзинь отвесил Лу Да земной поклон.

– Ты ведь старик! – взволнованно воскликнул Лу Да. – Зачем же совершать передо мной такие церемонии? Ты просто ставишь меня в неловкое положение.

– Благодетель наш, – возразил Цзинь, – послушайте, что я вам скажу. В первые же дни, как мы сюда приехали, я взял лист красной бумаги, сделал на нем благодарственную надпись, и мы с дочерью каждое утро и каждый вечер возжигали перед этой бумагой жертвенные свечи и возносили вам благодарность. Как можем мы не проявлять нашей благодарности теперь, когда вы сами прибыли сюда?

Лу Да сказал на это:

– Люди, обладающие таким чувством признательности, встречаются не часто.

Так они сидели за ужином, неторопливо попивая вино. Уже стемнело, когда на улице внезапно послышался шум. Выглянув в окно, Лу Да увидел толпу человек в тридцать с белыми палками в руках. Слышались крики: «Давай его сюда!» Среди них один человек, по виду важный чиновник, верхом на коне, громко отдавал приказание:

– Смотрите, не упустите этого разбойника!

Увидев, что дела плохи, Лу Да вооружился скамейкой и приготовился уже спуститься вниз, чтобы проложить себе дорогу. Но старый Цзинь решительно замахал руками и с возгласом: «Стойте, подождите!» – бросился на улицу. Подбежав к чиновнику, Цзинь шепнул ему несколько слов, и тот, рассмеявшись, приказал всем разойтись. Толпа быстро рассеялась.

Сойдя с лошади, чиновник вошел в дом и, когда старый Цзинь пригласил Лу Да спуститься вниз, опустился перед гостем на колени и, низко кланяясь, сказал:

– Примите, благородный воин, мое самое искреннее уважение. Правильно говорится: «Никакая молва не заменит личного знакомства».

– Кто это? – спросил Лу Да, обращаясь к старому Цзиню. – Мы не встречались с ним раньше, почему же он так приветствует меня?

– Это и есть господин Чжао, муж моей дочери, – улыбаясь, ответил Цзинь. – Он узнал о том, что я привел наверх к дочери какого-то мужчину и что мы здесь сидим и выпиваем. Вот он и решил проучить непрошеного гостя и поспешил собрать своих людей и привести их сюда. Когда же я рассказал ему, в чем дело, он всех отпустил.

– Так вот оно что, – сказал Лу Да. – Тут вы, конечно, не виноваты.

Обменявшись с Лу Да приветствиями, хозяин пригласил гостя пройти наверх. Когда они уселись за стол, старый Цзинь снова наполнил чашки вином и приготовил закуску, а Чжао попросил Лу Да занять почетное место.

– Что вы, зачем это? – стал отказываться гость.

– Примите этот скромный знак нашего уважения к вам, – сказал Чжао. – Я много слышал о вашем благородстве, и вот сегодня мне посчастливилось познакомиться с вами. Это для меня огромная радость!

– Я простой и невежественный человек, – возразил Лу Да, – да к тому же еще совершил тяжкое преступление. Но если вы не брезгуете моим обществом и считаете меня своим добрым знакомым, то я в случае надобности всегда готов быть вам полезным.

Эти слова доставили удовольствие Чжао. Он расспросил Лу Да об обстоятельствах смерти мясника Чжэна, потом они заговорили о приемах фехтования и, просидев за столом до полуночи, разошлись наконец по своим комнатам.

На следующий день, рано утром, Чжао сказал гостю:

– Боюсь, что оставаться здесь вам небезопасно. Я хотел бы пригласить вас на некоторое время в свое поместье.

– А где оно находится? – спросил Лу Да.

– Более десяти ли отсюда, – отвечал Чжао. – Местность эта называется Цибаоцунь.

– Лучшего и быть не может, – согласился Лу Да.

Чжао послал в поместье слугу, который к полудню привел второго коня. Простившись с Цзинем и его дочерью, Лу Да и Чжао сели на коней и отправились в поместье Цибаоцунь, дружески беседуя по дороге. Вещи Лу Да нес работник.

Вскоре они прибыли в усадьбу, и Чжао, поддерживая Лу Да под руку, провел его в дом. Распорядившись, чтоб зарезали барана и приготовили вино и угощение, Чжао усадил гостя на подобающее место и сам сел напротив. Поздно вечером Лу Да проводили в его комнату на покой. А на следующий день его снова ждали вино и угощение.

– Не знаю, как мне благодарить вас, – обратился Лу Да к хозяину, – я совсем не заслужил такого приема.

– Стоит ли говорить об этом! – воскликнул Чжао. – Ведь правильно сказано: «Среди четырех морей все люди братья».

Не будем многословны и скажем лишь, что Лу Да так прожил в поместье Чжао семь дней. Вдруг однажды, во время их мирной беседы в библиотеке, явился старый Цзинь. Он быстро прошел прямо к ним и, увидев, что, кроме Лу Да и Чжао в комнате никого нет, обратился к гостю:

– Благодетель мой! Не сочтите это за мнительность старика, но когда вы были моим гостем и господин Чжао, введенный в заблуждение ложным доносом, собрал своих слуг и поднял на улице шум, у соседей возникли подозрения. Пошли всякие слухи, и вот вчера четыре стражника посетили наших соседей и подробно расспрашивали их обо всем. Боюсь, как бы они не добрались сюда и не задержали вас. Тут надо быть начеку!

– В таком случае мне сейчас же надо уходить, вот и все! – ответил Лу Да.

– Если оставить вас здесь, – начал рассуждать Чжао, – боюсь, это может плохо кончиться, и тогда вы вправе будете считать меня виновником ваших бед. Но в то же время мне очень не хочется отпускать вас при таких обстоятельствах. Есть один верный способ избавить вас от всех неприятностей и поселить в надежном месте. Не знаю только, согласитесь ли вы на мое предложение?

Лу Да печально сказал:

– Я человек обреченный. Могу ли я отказываться, когда мне предлагают убежище?

– В таком случае все в порядке! – радостно воскликнул Чжао. – В тридцати ли отсюда есть гора Утай. Там находится буддийский монастырь, где живут семь сотен монахов. Настоятель монастыря, по имени Чжи-чжэнь, мой побратим. Еще мои предки вносили пожертвования на этот монастырь, и потому наша семья считается его покровителем. Когда-то я дал обет отыскать кого-нибудь, желающего постричься в монахи, и даже приобрел свидетельство на право пострига, но до сих пор еще не нашел подходящего человека. Если вы, господин Лу Да, согласны идти в монастырь, то все связанные с этим расходы я беру на себя. Только следует решить, в самом ли деле вы готовы обрить голову и стать монахом?

«Если я сейчас и уйду отсюда, – подумал Лу Да, – то деваться мне все равно некуда. Придется поступить так, как он предлагает». И, обращаясь к Чжао, он сказал:

– Раз вы советуете, я готов пойти в монахи. Только надеюсь, что и в дальнейшем вы не оставите меня своей помощью.

Так порешив, они тотчас приготовили шелк и другие подарки для монастыря и собрали для Лу Да одежду и все необходимое в дорогу. Поднявшись на рассвете, они сели в носилки и отправились к горе Утай. Часам к девяти утра путешественники были уже у подножья горы, на которой стоял монастырь. Чжао послал вперед слугу известить о своем прибытии, а его и Лу Да понесли дальше.

Когда они добрались до монастыря, навстречу им вышли келарь и казначей. Чжао и Лу Да остановили носилки и вошли в беседку у ворот, чтобы здесь отдохнуть; тем временем об их прибытии было доложено настоятелю. Настоятель в сопровождении надзирателя и монахов вышел встречать гостей.

Поздоровавшись с прибывшими, настоятель обратился к Чжао:

– Вы совершили далекое путешествие, благодетель.

Ответив на приветствие настоятеля, Чжао сказал:

– У меня есть к вам небольшое дело, и потому я решил побеспокоить вас.

– Прошу вас пройти в мою келью и выпить чаю, – пригласил их настоятель.

Гости направились к дому. Впереди шел Чжао, вслед за ним Лу Да. Когда они вошли в келью, настоятель пригласил Чжао сесть на почетное место гостя, а Лу Да уселся на место келаря. Чжао тотчас наклонился к его уху и прошептал:

– Вы собираетесь стать монахом, как же вы можете сидеть в присутствии настоятеля?

– Но я не знал, что это недозволено, – ответил Лу Да и, поднявшись, встал рядом с Чжао.

По правую и левую руку настоятеля разместились его помощник, келарь, казначей, монах, ведающий приемом гостей, писцы и другие монахи.

В это время слуги Чжао внесли корзины с подарками и поставили их посреди кельи. Увидев дары, настоятель сказал:

– Опять вы облагодетельствовали нас. Ведь наш монастырь и без того не оставлен вашими милостями.

– Мои деяния столь незначительны, – ответил Чжао, – что о них не стоит и говорить.

Когда монахи и послушники удалились, Чжао поднялся с места и обратился к настоятелю с такими словами:

– Почтенный отец, я прибыл сюда, чтобы изложить вам одно дело. Я давно дал обет прислать кого-нибудь в ваш монастырь. Все нужные для этого бумаги у меня на руках, но до сих пор мне не удавалось осуществить свое намерение. Наконец сегодня я привез к вам моего названого брата, по фамилии Лу. Он служил в пограничных войсках и, убедившись в бренности всего земного, решил покинуть мир и пойти в монахи. Я выражаю искреннюю надежду, что вы проявите милосердие и сочувствие к этому человеку и согласитесь принять его в семью братьев-монахов. Не откажите ему в постриге ради вашего скромного просителя. Все необходимое для этого уже мной приготовлено. Я искренне надеюсь, почтенный отец, что вы исполните мою просьбу и тем самым доставите мне большую радость.

Настоятель монастыря с улыбкой ответил:

– О, это очень нетрудно сделать. Подобное событие только увеличит славу нашего монастыря. А пока что разрешите угостить вас чаем, – и он приказал послушникам накрывать на стол.

Когда чаепитие было окончено и посуда убрана, настоятель отдал распоряжение казначею и келарю приготовить трапезу и пригласил своего помощника и келаря обсудить вопрос о пострижении вновь прибывшего.

Обсуждая эту новость, помощник настоятеля говорил с недоверием другим монахам:

– Какой из него монах? Вы только взгляните на его свирепые глаза!

Монах, ведающий приемом гостей, по просьбе других монахов отвел Чжао и Лу Да в приемную, чтобы дать возможность настоятелю храма переговорить с помощником.

Помощник настоятеля сказал:

– У того человека внешность преступника. Если мы возьмем его в монастырь, то навлечем на себя беду.

– Он побратим нашего благодетеля Чжао, и мы не можем отказать ему, – возразил настоятель. – Отбросьте ваши сомнения и дайте мне подумать.

Тут зажгли свечу, и настоятель, поджав ноги, уселся в кресло для размышлений. Повторяя про себя молитву, он предался самосозерцанию. Когда свеча догорела, он очнулся и произнес:

– Его обязательно надо постричь в монахи. Судьба этого человека предопределена небом, сердце его непреклонно. Хотя сейчас он производит неприятное впечатление и чем-то напоминает преступника, но жизнь его будет очень богата событиями и со временем он ступит на стезю праведников. Он не похож на других людей, и ему удастся достичь высшего совершенства. В этом вы не можете с ним сравняться. Когда-нибудь вы вспомните мои слова, а сейчас не препятствуйте ему.

«Настоятель пристрастен к этому человеку, – подумал помощник настоятеля, – и нам остается только повиноваться. Моим долгом было предостеречь его, но поскольку он не послушался, мне остается только примириться».

Тем временем в келье настоятеля была приготовлена трапеза, на которую вместе с другими пригласили Чжао. После трапезы казначей подсчитал предстоящие расходы, и Чжао дал деньги на покупку материи для монашеского облачения, на пошивку туфель и головного убора, рясы, халата, а также всех предметов, необходимых для обряда пострижения.

Через день-два все было готово. Затем настоятель выбрал благоприятный для пострижения день и приказал звонить в колокола и бить в барабаны. Вскоре все монахи собрались в храме. Человек шестьсот в длинных одеждах, разделившись на две группы, уселись рядами перед алтарем и, сложив ладони, приготовились к молитве. В это время Чжао вытащил из серебряного ларца слиток серебра, одежду и благовонные свечи и все это с поклонами поднес к алтарю.

После того как прочли молитву пострижения, послушник подвел Лу Да к алтарю. Помощник настоятеля велел Лу Да снять с головы повязку и разделил его волосы на девять прядей, придерживая их пальцами. Цирюльник обрил Лу Да голову, но когда дошла очередь до бороды и усов, тот вдруг сказал:

– А нельзя ли их мне оставить?

Услышав эти слова, монахи не могли удержаться от смеха.

– Внемлите словам псалма! – провозгласил стоявший на возвышении у алтаря настоятель и начал читать:

– «Ни один волосок не может быть оставлен,

Все шесть органов чувств должны быть очищены.

Тебя должны полностью обрить

Для того, чтобы устранить всякую причину

для беспокойства».

Кончив чтение псалма, настоятель приказал:

– Обрить наголо!

Цирюльник одним взмахом бритвы начисто обрил усы и бороду Лу Да. Помощник настоятеля поднес настоятелю бумагу о пострижении и попросил дать посвящаемому монашеское имя. Взяв бумагу, в верхней части которой было оставлено место для имени, настоятель прочел строку из псалма: «Один луч чудотворного света стоит тысячи слитков золота. Да распространится повсюду блеск учения Будды. И даруется тебе имя Чжи-шэнь, что значит «Познавший глубину».

Даровав Лу Да новое имя, настоятель передал бумагу монаху-писцу, который вписал туда новое имя посвященного и отдал ее Лу Чжи-шэню. Затем настоятель вручил ему монашеское одеяние и сказал, чтобы он облачился в него. После этого казначей подвел Лу Чжи-шэня к алтарю, и настоятель, возложив ему на голову руки, произнес:

– Отныне для тебя должны быть обязательными следующие три правила: быть таким же добрым и всепрощающим, как Будда, следовать истинному учению, почитать и любить своих наставников и друзей. Ты должен выполнять также пять заповедей: не убивать, не красть, не прелюбодействовать, не пить вина и не лгать.

Чжи-шэнь не знал, что при совершении обряда следует отвечать только «могу» или «не могу», и вместо этого сказал: «Я запомню», – что также очень рассмешило монахов.

Когда церемония пострижения была закончена, Чжао пригласил монахов в трапезную, где всем, независимо от звания и положения, преподнес подарки. Затем келарь ввел в трапезную Лу Чжи-шэня и, приказав ему поклониться старшим и младшим братьям, усадил его у статуи Будды, позади остальных монахов. На этом можно закончить описание этого дня.

На следующий день Чжао собрался домой. Он простился с настоятелем и на все уговоры погостить отвечал, что ему надо возвращаться к себе. После утренней трапезы все монахи вышли к воротам проводить Чжао. Сложив ладони и кланяясь, он сказал собравшимся:

– Достопочтенный настоятель и отцы-монахи! Во всех своих делах вы проявляете милосердие и сострадание. Мой младший брат Чжи-шэнь – человек простой и прямодушный. Возможно, что он не всегда будет учтиво и вежливо вести себя, случайно обидит кого-нибудь словом или нарушит высокие правила монастырского устава. В таком случае я очень прошу вас, ради меня, недостойного, будьте снисходительны к нему.

– Не тревожьтесь, господин Чжао, – отвечал на это настоятель, – мы постепенно научим его читать священные книги и песнопения, будем разъяснять божественное учение и откроем ему путь к самосозерцанию.

– Когда-нибудь я постараюсь отблагодарить вас за все заботы о моем названом брате, – промолвил Чжао.

Потом он подозвал к себе Лу Чжи-шэня, отвел его в сторону под сосны и потихоньку сказал ему:

– Дорогой брат! Теперь тебе придется расстаться со своими старыми привычками. Ты должен вести себя соответственно заповедям и не быть гордым и заносчивым. В противном случае ты поставишь меня в неудобное положение. Ну, береги себя и будь здоров. Всю необходимую одежду я буду тебе присылать. – Вам нет надобности предупреждать меня, дорогой брат, – ответил Лу Чжи-шэнь. – Я буду исполнять все обряды и вести себя как полагается.

Чжао еще раз попрощался с настоятелем и со всеми монахами, сел в носилки и отправился домой. Слуги понесли за ним пустые носилки и корзины, в которых были доставлены подарки. А настоятель монастыря в сопровождении монахов вернулся к себе.

Что касается Лу Чжи-шэня, то, миновав зал, где он принимал постриг, он повалился на скамью, предназначенную для самосозерцания, и сразу же уснул. Монахи стали расталкивать его, приговаривая:

– Так нельзя! Раз ты стал монахом – должен учиться, как предаваться самосозерцанию!

– Я хочу спать! Это мое личное дело и никого не касается! – возмутился Лу Чжи-шэнь.

– О, милосердное небо!1919
  Тут и дальше игра слов. Иероглифы, означающие «милосердный» и «угорь», произносятся одинаково: «шань»; равно как и слова «горе», «беда» и «горько» произносятся «ку».


[Закрыть] – воскликнули монахи.

– Причем тут угорь? – изумился Лу Чжи-шэнь. – Я и черепах едал.

– Ну и беда с ним! – вскричали монахи.

– Почему же горько? – спросил, недоумевая, Лу Чжи-шэнь. – У черепахи большое брюхо, она жирная и на вкус очень приятна.

Тут монахи оставили Лу Чжи-шэня в покое и больше не мешали ему спать. На следующий день они все же решили пойти к помощнику настоятеля и доложить ему о недостойном поведении нового брата. Но помощник стал их уговаривать:

– Ведь настоятель сказал нам, что когда-нибудь Чжи-шэнь достигнет высшего совершенства и никто из нас не сможет с ним сравниться. Ясно, что настоятель потворствует Чжи-шэню, и пока ничего с ним не поделаешь. Оставьте его в покое.

Монахи ушли восвояси.

А Лу Чжи-шэнь, видя, что его больше не тревожат, каждый вечер разваливался на скамье для самосозерцания и засыпал, раскинув руки и ноги. По ночам на весь монастырь разносился его громоподобный храп. Свои нужды он, к великому ужасу всех монахов, отправлял прямо позади храма и загадил все кругом.

Монастырские служки отправились к настоятелю и стали жаловаться:

– Лу Чжи-шэнь не соблюдает никаких приличий. Он ведет себя совсем не по-монашески! Как же можно держать такого человека в монастыре?

– Вздор! – сердито сказал им настоятель. – Мы не должны забывать нашего покровителя. Брат Чжи-шэнь исправится.

После этого никто больше не решался заговаривать о новом монахе.

Так прошло около пяти месяцев, в течение которых Лу Чжи-шэнь, сам того не замечая, постоянно нарушал спокойную жизнь монастыря на горе Утай. От длительного безделья его стали одолевать различные мысли. Однажды в начале зимы выдался прекрасный тихий день. Чжи-шэнь надел черную рясу, подвязался блестящим черным поясом, обулся в монашеские туфли и большими шагами вышел из монастыря, направляясь куда глаза глядят. Дойдя до беседки, расположенной на склоне горы, он сел на скамейку с высокой спинкой и задумался: «Что за никудышная жизнь! Раньше я каждый день пил хорошее вино, ел вкусную пищу, а теперь меня сделали монахом, и я уже начал сохнуть с голоду! Вот и Чжао что-то долго не присылает своих людей с провизией. Я уже ко всему потерял вкус! Достать бы где– нибудь вина, может быть, на душе стало бы полегче».

Только Лу Чжи-шэнь подумал об этом, как вдалеке увидел человека, который нес на коромысле две кадушки, закрытые крышками. В руках этот человек держал оловянный кувшин для подогревания вина. Подымаясь в гору, неизвестный распевал:

 
Где на склонах Цзюлишань
Был жестокий бой,
Старый меч нашел пастух
И унес с собой.
Легкий ветер пролетел
Над рекой Уцзян,
Поднял пенную волну,
Разогнал туман.
Словно юная Юй-цзи2020
  Юй-цзи – наложница правителя княжества Ци, Вэй-вана, баван – гегемон, узурпатор.


[Закрыть]
С песней проплыла,
От жестокого бавана
Навсегда ушла!
 

Сидя в беседке, Лу Чжи-шэнь поджидал, пока человек с ношей приблизится. А тот опустил кадушки на землю у самой беседки и остановился передохнуть.

– Послушай-ка, приятель! – обратился к нему Лу Чжи-шэнь. – Что это у тебя в кадушках?

– Доброе вино.

– Сколько возьмешь за кадушку? – спросил Чжи-шэнь.

Человек удивился:

– Ведь ты же монах! Верно, хочешь посмеяться надо мной?

– Буду я еще с тобой шутить! – рассердился Лу Чжи-шэнь.

– Это вино, – отвечал человек, – я приношу в монастырь для продажи работающим там мирянам: истопникам, носильщикам, уборщикам. Если мы, торговцы, будем продавать вино монахам, нас сурово накажут, отберут деньги, которые выданы на торговлю, и выгонят из жилищ. Все мы торгуем на монастырские деньги и живем в домах, принадлежащих монастырю. Как же я могу осмелиться продать тебе вино?

– Так ты и в самом деле не хочешь продать мне вина? – спросил Лу Чжи-шэнь.

– Хоть убей, не продам! – отвечал продавец.

– Убивать я тебя не стану, – сказал Лу Чжи-шэнь, – но вина ты должен мне продать!

Видя, что дело плохо, продавец подхватил было свой товар, но тут Чжи-шэнь выскочил из беседки, ухватился обеими руками за коромысло и пнул продавца ногой прямо в пах. Тот, схватившись обеими руками за живот, так и присел на землю и долго не мог подняться.

Тем временем Чжи-шэнь втащил обе кадушки в беседку. Подобрав кувшин, он принялся пить неподогретое вино и быстро осушил одну кадушку. Затем он крикнул торговцу:

– Эй, парень! Приходи завтра в монастырь за деньгами!

Боль у продавца постепенно унялась. Боясь, что настоятель узнает об этом происшествии и запретит ему торговать, парень сдержал свое негодование. Ему было уже не до денег. Он разлил оставшееся вино поровну в обе кадушки, схватил коромысло и бегом пустился с горы.

Лу Чжи-шэнь посидел еще немного, вино ударило ему в голову. Он вышел из беседки и, развалившись под сосной, окончательно опьянел. Тогда он спустил с плеч свою черную монашескую одежду, отчего на его обнаженной спине открылась цветная татуировка, обмотал рукава вокруг поясницы и, размахивая руками, как птица крыльями, стал подыматься в гору. Так он добрался до монастырских ворот. Два привратника, издали заметив, что он пьян, вооружились граблями и преградили ему дорогу.

– Ты последователь Будды! – закричали они. – Как смел ты напиться? Разве ты слеп и не читал правил, где говорится, что нарушивший заповедь о непотреблении вина приговаривается к сорока ударам палками и изгоняется из монастыря? А привратник, допустивший пьяного монаха в монастырь, получает десять палок. Ступай-ка ты скорее отсюда, тебе же лучше будет.

Но Лу Чжи-шэнь не так давно стал монахом и не забыл еще своих старых повадок. Свирепо вытаращив на привратников глаза, он заорал:

– Ах вы разбойники этакие! Вы что же, хотите побить меня? Давайте-ка померяемся силами!

Один из привратников, видя, что дело плохо, побежал доложить о буяне казначею, а другой попытался преградить Лу Чжи-шэню дорогу бамбуковыми граблями, Чжи-шэнь одним движением отбил грабли, размахнулся и закатил привратнику такую пощечину, что тот зашатался и с трудом удержался на ногах. Тогда Чжи-шэнь ударил его еще раз кулаком, и привратник свалился у ворот, завопив от боли.

– На этот раз я тебя милую, – сказал Лу Чжи-шэнь и, пошатываясь, вошел в монастырь.

Казначей, услышав о том, что произошло, собрал человек тридцать истопников и носильщиков, вооружил их палками и вышел из западного флигеля навстречу Лу Чжи-шэню. А тот, завидев их, дико заревел и бросился к ним. Люди, шедшие усмирять пьяного, не знали, что еще недавно он служил в войсках. Испугавшись его вида, они поспешно отступили к складу и закрылись там на засов.

Тогда Чжи-шэнь вскочил на крыльцо, ударил в дверь кулаком, а потом ногой и распахнул ее. Его противникам бежать было некуда. Чжи-шэнь отобрал у них палки и выгнал из склада. Казначей побежал к настоятелю и доложил о случившемся. В сопровождении пяти служителей настоятель подошел к флигелю и крикнул:

– Чжи-шэнь, перестань буйствовать!

Тот, хоть и был пьян, все же узнал голос настоятеля, отбросил палку, поклонился ему и, указывая в сторону склада, сказал:

– Я выпил всего две чашки вина и никого не обидел, и вдруг целая толпа прибежала меня бить.

– Ради меня, – сказал настоятель, – отправляйся скорее спать; завтра мы поговорим.

– Если бы не настоятель, я убил бы кое-кого из вас, лысых ослов, – сказал Чжи-шэнь, обращаясь к монахам.

Настоятель приказал служителям уложить Чжи-шэня в постель. Завалившись, он тотчас же захрапел.

Старшие монахи, окружив настоятеля, стали говорить ему:

– Мы же предупреждали вас, почтенный отец. Что теперь делать? Разве можно держать в монастыре этого дикого кота, оскверняющего чистые правила Будды?

– Правда, сегодня он доставил нам немало хлопот, – отвечал настоятель, – но верьте, придет день – и он станет совсем иным. Ничего не поделаешь, ради нашего благодетеля Чжао придется и на этот раз простить его. С завтрашнего дня я сам примусь за него.

Расходясь по своим кельям, монахи переглядывались и говорили друг другу:

– Ну и настоятель! Ничего не хочет понимать!

На другой день после утренней трапезы настоятель послал за Чжи-шэнем послушника. Оказалось, что Чжи-шэнь еще не вставал, и посланный решил подождать его пробуждения. Вдруг Чжи-шэнь вскочил и, набросив на плечи одежду, босой, опрометью выбежал из кельи мимо испуганного послушника.

Послушник выбежал вслед посмотреть, куда побежал Чжи-шэнь, и не мог удержаться от смеха: тот сидел около храма и справлял нужду. Дождавшись, пока Чжи-шэнь покончит со своими делами, послушник сказал ему, что его вызывает настоятель.

Когда Чжи-шэнь явился к настоятелю, тот стал упрекать его:

– Хоть ты и бывший военный, Чжи-шэнь, но наш благодетель Чжао рекомендовал тебя в монахи, и я при пострижении наставлял тебя пяти заповедям – неприменным правилам поведения монахов: не убивай ничего живого, не воруй, не прелюбодействуй, не пей вина и не лги! Первое, от чего должен отказаться принявший монашеский обет, это от вина. Как же случилось, что вчера ты напился пьяным, избил привратника, сломал двери на складе, разогнал всех служителей, кричал и ругался? Разве такое поведение достойно монаха?

– Я никогда больше не буду так поступать, – сказал Чжи-шэнь, почтительно преклоняя колени перед настоятелем.

– Ты ведь пошел в монахи, – продолжал настоятель, – как же ты осмеливаешься нарушать не только заповедь о запрещении вина, но и другие святые правила буддизма? Если бы не наш покровитель Чжао, я тотчас выгнал бы тебя из монастыря. Смотри, не повторяй подобных поступков!

Чжи-шэнь встал и, сложив ладони, сказал:

– Впредь я не посмею так вести себя.

Оставив Чжи-шэня в своей келье и позавтракав с ним, настоятель ласково уговаривал его вести себя, как положено монастырским уставом. Потом он подарил Чжи-шэню рясу из тонкой материи, пару монашеских туфель и послал его в храм.

Но тому, кто привык к вину, трудно отказаться от этого удовольствия. Недаром говорится: «С вином дело ладится, с вином и провалится». Даже не слишком храбрый человек, выпив вина, становится смелее и развязнее, а уж что говорить о человеке с характером свободным и независимым!

После описанного скандала Лу Чжи-шэнь месяца четыре не осмеливался выходить из монастыря. Но вот во втором месяце, когда день выдался особенно теплый, он вышел за ворота. Побродив около монастыря, он засмотрелся на гору Утай и даже невольно воскликнул: «Как красиво, как замечательно!» Внезапно ветерок донес до него металлический звон «дин-дон-дин-дон», который раздавался внизу, у подножья горы.

Чжи-шэнь вернулся к себе в келью, взял немного денег, положил их за пазуху и медленно спустился с горы. Миновав арку с надписью «Обетованная земля Утай», он увидел поселок из семисот домов. Здесь шла бойкая торговля: продавали мясо, рыбу, овощи, вино, хлеб.