Текст книги "Замурованная. 24 года в аду"

Надеяться ей было не на что. Отец имел над ней полную власть. Она была беспомощна – просто пленница, которую можно ударить и изнасиловать, когда взбредет в голову, и которая теперь вынашивала ребенка от собственного отца.

Проводили и параллели с делом Наташи Кампуш. Ее похитили с Венской улицы на пути в школу, когда ей было всего десять лет, и восемь лет держали в подвале, прежде чем в 2006 году ей удалось сбежать. Профессор Фридрих был психиатром в деле Наташи. Он сказал, что точно так же, как и Наташе, Элизабет пришлось пойти на компромисс со своим захватчиком, для того чтобы хотя бы сохранить жизнь.

«Когда в восемнадцать лет ее схватили и посадили в клетку, она была жутко напугана, – сказал профессор Фридрих. – Вопрос в том, как она справлялась со своим страхом и в какой момент ее воля была сломлена – потому что это должно было случиться. И тут мы сталкиваемся с таким явлением, как стокгольмский синдром, когда жертва смиряется со своей участью».

Стокгольмский синдром – психологическая реакция, которая нередко наблюдается у людей, взятых в заложники, когда жертва выказывает знаки благосклонности к своему обидчику, вопреки мукам и опасности, с которыми заложник может сталкиваться. Бывали случаи, когда заложники и вовсе влюблялись в своих захватчиков. Впервые этот синдром был зафиксирован после ограбления «Кредитбанкена» в Нормальмстронге, в столице Швеции, Стокгольме, в 1973 году. Грабители держали работников банка в заложниках с 23 по 28 августа. В этих условиях пленники начали испытывать сильную эмоциональную привязанность к преступникам и даже заступались за них, когда были освобождены после своего шестидневного плена.

Термин «стокгольмский синдром» был предложен криминалистом и психиатром Нильсом Бейеротом, который сотрудничал с полицией при ограблении. Знаменитые дела продолжились похищением Патти Херст – наследницы американской газетной империи Уильяма Рэндольфа Херста – левыми радикалами, называвшими себя Симбионистской освободительной армией, в 1974 году. После двух месяцев в плену видеокамера запечатлела Патти и ее захватчиков в ограблении, а потом она сделала громкие заявления, порицающие капиталистические «преступления» своих родителей, подписавшись именем «Таня» – псевдонимом Тамары Бунки, боевого товарища и любовницы аргентинского революционера Че Гевары. Остатки СОА были убиты в перестрелке в мае 1974 года, но Патти Херст оставалась на свободе до сентября 1975-го, когда ее поймало ФБР. Она была осуждена за ограбление банка и вооруженные нападения.

В свое оправдание она заявила, что стала жертвой стокгольмского синдрома и была вовлечена в пособничество СОА. Она была признана виновной в совершении ограбления и лишена свободы, но в феврале 1979 года президент Джимми Картер смягчил ее приговор, а еще позже она получила извинения от президента Билла Клинтона.

Очередным случаем, более близко схожим с судьбой Элизабет, стала история Колин Стан. С 1977 по 1984 год ее держали в заложницах под именем Кэрол Смит Камерон и Джанис Хукер в Северной Калифорнии. Колин запирали и оставляли спать в деревянном ящике, похожем на гроб, под кроватью, которую делили супруги Хукер. В течение плена ее систематически пытали и глумились над ней с целью достижения полного физического и морального порабощения. Но, когда ей представился случай сбежать, она осталась – и даже подписала «рабское соглашение», и писала письма, в которых говорила, что влюблена в Хукера.

Но когда Джанис устала от внимания, которым ее муж баловал Колин, она помогла ей уйти. И даже после этого Колин не обратилась в полицию, не рассказала всей истории своей семье и продолжала названивать Хукеру, хотя и отказывалась возвращаться к нему. Джанис Хукер все же бросила мужа. Она и открыла миру эту историю. Камерона Хукера арестовали и осудили за похищение, изнасилование и сексуальные домогательства. В оправдание он утверждал, что Колин согласилась стать их рабыней добровольно, а любовью они занимались с обоюдного согласия, ссылаясь на письма и телефонные звонки самой Колин. Но переубедить присяжных не удалось. Ему вынесли приговор по десяти тяжким уголовным преступлениями и приговорили к ста четырем годам тюремного заключения.

Очевидно, что Элизабет Фрицль не дошла до такого состояния. За все 24 года в подземелье ей ни разу не подвернулось шанса сбежать. А когда подвернулся – и она была уверена в том, что это тяжкая плата за свою свободу, – она его не упустила.

Но самые интересные параллели возникают при сравнении историй Кампуш и Фрицль – конечно, в первую очередь потому, что обе произошли в Австрии. Наташа в момент своего исчезновения была гораздо моложе Элизабет, и похитил ее незнакомец, хотя сейчас уже сделано предположение, что к похищению или ее сокрытию приложила руку ее мать. Злоумышленник же, Вольфганг Приклопил, был, как и Фрицль, технарем, проработавшим какое-то время в немецком гиганте инженерии – компании «Сименс». Ее держали в маленьком ядерном бункере под гаражом Приклопила. Вход туда был защищен железной дверью и спрятан за комодом. В убежище не было окон, зато была звукоизоляция. Пространство занимало каких-то пять квадратных метров – меньше, чем обитая резиной клетка, где поначалу держали Элизабет. Наташа пыталась привлечь чье-нибудь внимание, со звоном разбивая о стены бутылки с водой.

Но в подвале она провела только первые полгода. После этого она стала все больше и больше времени проводить наверху, находясь в свободной части дома, но на ночь, а также пока Приклопил был на работе, ее всегда запирали в своей каморке. Наташа рассказывала, что каждое утро они с Приклопилом вставали рано, чтобы вместе завтракать. Приклопил приносил ей газеты и книги, так что она могла как-то развиваться. В ее темнице нашли потом целые кипы учебников. Кроме того, он охотно ставил ей классическую музыку и давал слушать обучающие передачи на радио, и она научилась вязать. Так что, в той или иной степени, ей пришлось легче, чем Элизабет Фрицль. Но бежать было невозможно. Приклопил предупреждал ее, что окна и двери снабжены большим зарядом взрывчатки. Он говорил, что у него есть оружие и что убьет и ее, и любого, с кем она попытается связаться при попытке к бегству. Наташа призналась, что мечтала о том, как однажды отрубит ему голову топором, но от этой мысли пришлось отказаться.

Годы спустя ее видели одну в саду, а сосед и коллега Приклопила рассказал, что встречал Наташу, когда ее похититель заходил к нему взять напрокат трейлер. Наташа, по его словам, выглядела «жизнерадостно». Когда ей минуло восемнадцать, ей позволили ходить за покупками вместе с Приклопилом. Он угрожал убийством, если она станет кричать, и все равно она предпринимала напрасные попытки обратить на себя внимание. Он даже брал ее с собой на горнолыжный альпийский курорт под Веной. Сначала она отрицала это, но потом ей пришлось признать, что такая поездка действительно была, но за все время отдыха у нее не было ни малейшего шанса сбежать.

23 августа 2006 года восемнадцатилетняя Наташа чистила в саду сиденье «БМВ» Приклопила, и тут, в 12 часов 53 минуты пополудни, ему позвонили на мобильный. Приклопил отошел от машины, потому что ему мешал разговаривать звук пылесоса. Воспользовавшись случаем, Наташа оставила пылесос включенным и бросилась бежать, незамеченная Приклопилом, пока тот не закончил свой разговор как ни в чем не бывало. Метров двести пробежала Наташа через сады и по улице, перескакивая изгороди и прося встречных прохожих вызвать полицию, но все ее игнорировали. Спустя минут пять она постучалась в окно 71-летнего соседа и сказала: «Меня зовут Наташа Кампуш». Сосед вызвал полицию.

В отличие от Элизабет Фрицль, Наташа очутилась на свободе в добром здравии, хотя и несколько бледненькой и исхудавшей – в ней было всего 48 килограммов, – почти столько же, сколько она весила восемь лет назад, когда пропала. Она выросла всего на 15 сантиметров. Ее опознали по шраму на теле, образцам ДНК и паспорту, который нашли в ее камере. Сабрина Фрейденбергер, первый офицер полиции, которая говорила с ней после произошедшего, сказала, что была поражена Наташиным «умом и словарным запасом».

Упустив Наташу, Приклопил понял, что полиция скоро явится за ним, и покончил с собой, бросившись под пригородный поезд недалеко от станции «Северная Вена». Он всегда говорил Наташе, что «не дастся им живым» и предпочтет скорее умереть, чем дать арестовать себя. Она сказала, что не плакала, услышав о его самоубийстве, но признала, что в какой-то степени это оставило свой след. «Он был частью моей жизни, – объяснила она. – Поэтому я в некоторой степени скорблю по нему».

Они были довольно близки. На всех допросах она называла его только по имени – Вольфганг – а не Приклопил. Она говорила, что работал он нечасто, и они могли подолгу беседовать, пока она готовила ему обед или убирала дом. «Он не был моим господином… Мы были на равных», – сказала она.

Теперь Наташа – хозяйка в доме Приклопила, который был передан ей в качестве компенсации. Она не собирается сносить его, как это случилось с домом американского каннибала Джеффри Дамера или Розмари и Фреда Вест. После возвращения она уже снова заходила в клетку, в которой ее держали в заточении.

Некоторые мысли, которые прозвучали в официальном обращении, опубликованном Наташей после своего освобождения, зловещим раскатом эха повторяют оправдания Йозефа Фрицля. Она говорит, что ее плен уберег ее от многого. «Я не пью, не курю, – объясняет она, – и не связалась с дурной компанией».

Наташа Кампуш не чувствует, будто за время заключения мимо нее прошло что-то важное. Как и Элизабет Фрицль, она удивительно сильная и выносливая девушка. Сильной ее сделала сама беспомощность ее ситуации. «Я всегда думала: „Да, я никогда не вернусь назад, буду заперта вечно, моя жизнь будет уничтожена“, – сказала она. – Но я не впадала в отчаяние из-за такой несправедливости. Хотя всегда чувствовала себя жалким цыпленком в курятнике. Вы видели мою каморку по телевизору или в газетах и знаете, насколько она была мала. Это место вынуждает впасть в отчаяние».

Наташа Кампуш теперь полностью поправилась. Свои муки она компенсировала активным общением с журналистами. Ей удалось использовать внимание прессы к себе в своих интересах: Наташа написала книгу, повествующую о ее заточении, получившую заслуженный успех, и начала карьеру в качестве ведущей ток-шоу.

Создается впечатление, что она просто надевает маску и стремится свести к минимуму тот урон, который ей нанесли. Если верить ее агенту, Приклопил избивал ее так, что «она едва могла передвигаться. Избив ее до синяков, он прихорашивал ее, а потом брал камеру и фотографировал».

Она категорически отказывается вдаваться в подробности того, каким еще надругательствам он подвергал ее на протяжении этих лет: «Все то и дело норовят задать интимные вопросы, которые никого не касаются. Может, когда-нибудь я расскажу об этом своему адвокату или еще кому-то, когда мне будет это нужно, а может, никогда не расскажу. Личное принадлежит только мне».

Профессор Фридрих, психолог Наташи, утверждает, что язык, который она выбрала для общения, ясно и мощно передает весь комплекс взаимоотношений, которые связывали ее с похитителем.

В случае с Элизабет Фрицль сомнений по поводу сексуального насилия не остается. Это признал и ее отец, и подтвердил тест ДНК. Только, в отличие от Наташиного опыта, подпольная жизнь Элизабет не предусматривала ни визитов к соседям, ни походов по магазинам, ни горнолыжных курортов – ни проблеска из внешнего мира и ничего похожего на надежду. А теперь, забеременев, ей оставалось только смириться.

Порой ее посещала мысль, вдруг отец отвезет ее рожать в больницу. Она была в ужасе от того, что дитя инцеста будет всю жизнь страдать от последствий каких-то генетических отклонений. Фрицль, разумеется, показывал, что ему было не все равно. «Элизабет, конечно, волновалась о том, что будет, – сказал он. – Но я купил медицинские книги и принес ей в подвал, чтобы, когда время настанет, она знала, что нужно делать. Я приготовил для нее полотенца, антисептики и пеленки».

Когда сроки уже подступали, Фрицль исколесил сотни миль, закупая детское питание, одежду и одноразовые пеленки в магазинах, где никто не мог узнать его. Когда он вернулся, ей стало совершенно ясно, что он не выпустит ее рожать из подвала. Теперь, когда она держала в руках медицинские книги, пропала надежда на то, что он предоставит ей помощь. Какой врач или сестра придет в этот крошечный подвал, чтобы принять роды, а потом уйдет, ничего не спросив? Бедняжке суждено было мучиться со всем в одиночку.

В 1989 году – год падения Берлинской стены – Элизабет произвела на свет свою старшую дочь, Керстин, чье тяжелейшее состояние, вызванное постоянной нехваткой света и кислородным голоданием, в конце концов и вывело их на свободу. Перепуганная 22-летняя мать родила первенца совершено одна. Единственной возможной повитухой мог стать только ее отец, а он в этом не был особенно заинтересован.

«Мы думаем, что он перестал спать с Элизабет, когда та была на позднем сроке, и оставил ее одну рожать под землей, – сообщил один из офицеров полиции. – Все, что его интересовало, – это удовлетворение своей похоти и сохранение тайны. Чем больше мы узнаем о нем, тем труднее становится во все это верить. Это чудовище, а не человек».

Как бы то ни было, Элизабет изучила книги, принесенные Фрицлем, и вместе с новорожденной девочкой смогла пережить это испытание. Им просто повезло. Кроме того, что рядом не было профессиональной помощи, риск гибели малышки значительно увеличивала антисанитария, сказал Патрик О’Брайен, делегат Королевского совета акушеров и гинекологов. Да и сама Элизабет во время родов была в большой опасности.

«Многие малыши могут без проблем появиться на свет и без медицинской помощи, – пояснил он. – Но оба – мать и ребенок – рискуют получить тяжелейшие осложнения, если во время беременности, и особенно во время самих родов, не был получен надлежащий уход».

Керстин была предрасположена к болезням с самого своего рождения. Она страдала от судорог, которые сейчас идентифицированы как особая форма эпилепсии, что приписывают последствиям инцеста. Но была у этой медали и обратная сторона. Появление ребенка – несмотря на то, кто был его отцом, – значило, что у Элизабет появился смысл жить. Теперь она могла кого-то любить, а не сидеть одна-одинешенька в подвальной камере. С другой стороны, несчастному ребенку предстояло то же тягостное существование узницы, какое влачила его мать.

Конечно, с рождением Керстин Элизабет стало легче жить. «Произошла перемена, – сказал Франц Польцер. – Она сама говорила, что отец приставал к ней даже до того, как запер в бункере. И когда он запер ее, ей приходилось сносить жестокое физическое насилие в той или иной форме. А потом, сказала она нам, стало легче».

Побоев, может, и стало меньше, но изнасилования не прекратились. В воспаленном сознании Фрицля Элизабет представлялась ему его женой, и он покупал ей сексуальные наряды, нижнее белье, которого никто не видел на ней, кроме него и их детей. Он, в свою очередь, для ночных походов в подвал элегантно одевался. На следующий год она родила сына Стефана, которому сейчас восемнадцать лет. Шел шестой год заточения.

5. Кто знал?

Несмотря на то что прошло немало времени после того, как полиция и мать Элизабет Розмари прекратили поиски девушки, не все были готовы верить словам Фрицля о ее таинственном бегстве в секту. На встречах выпускников, когда речь заходила об Элизабет, ударившейся в какой-то культ, близкая подруга Криста Вольдрих всегда повторяла: «Не говорите ерунды… Она никогда так не поступила бы».

Это было тем невозможнее, что подобные тайные секты, получив немалое распространение в Англии и Америке – а с недавних пор еще и в Японии, – не были сильно распространены в Австрии. Но Криста Вольдрих была не в том положении, чтобы ворошить эти вопросы. Дом семейства Фрицль ей никогда не позволяли посещать, она знала, что отец Элизабет был зверем, который не жаловал приятелей дочери. И не было причин полагать, что ее мать окажется приветливее. Ведь и она, по-видимому, поверила в историю о вступлении Элизабет в эту секту. А если нет, почему ничего не предпринимает на этот счет? Что бы ни случилось с Элизабет, это, в первую очередь, безусловно, оставалось проблемой ее семьи.

Были и другие близкие люди, которые могли бы догадаться, что с ней стало. Фрицль сдавал комнаты в доме 40 по Иббштрассе. За время заточения Элизабет в уродливом трехэтажном бетонном бункере в центре Амштеттена проживали около ста человек над самой головой Элизабет, и никто ничего не заподозрил.

Хотя намеки были. Йозеф Лайтнер въехал в дом на Иббштрассе в 1994 году. Он знал, что еще до исчезновения Элизабет отец приставал к ней. Фрицль не разрешал жильцам селиться с животными, но для Лайтнера сделал исключение: у него был пес, помесь лайки, лабрадора и овчарки, по кличке Сэм. «Он лаял каждый раз, когда мы проходили мимо подвала, – вспоминал он. – Я думал, он просто радуется, что мы идем на свежий воздух».

Фрицль строго предупреждал всех, что подвал был запретной зоной и всякий, кто станет ошиваться рядом, будет вышвырнут за порог.

Сэм часто внезапно просыпался по ночам и вел себя «невероятно испуганно». Он мог ни с того ни с сего залаять среди ночи или на рассвете, но стоило им съехать, как пес снова стал спать спокойно. Сейчас Лайтнер уверен, что Сэм слышал доносящиеся из подвала шорохи. Но сам Лайтнер хранил молчание – хотя смутные подозрения насчет Фрицля и его дочери зародились у него еще тогда.

«Я решил, что не стану вмешиваться, – сказал он. – Я не хотел оказаться на улице – не хотел потерять квартиру. Я был сам по себе».

Была еще одна странность, касающаяся арендованного Лайтнером у Фрицля помещения, которая должна была бы насторожить его. Его озадачил непомерно огромный счет за свет, который Фрицль попросил его оплатить. Он работал официантом, работал подолгу и вообще мало бывал дома и никогда не включал стиральную машину – и все же платить за свет ему приходилось по 400 евро в месяц. Лайтнер даже просил знакомого из компании кабельного телевидения проверить, все ли в доме в порядке с электричеством, но даже тогда, когда все приборы в его комнате были отключены, счетчик продолжал вращаться с бешеной скоростью.

Только намного позже Лайтнер понял эту странность. Элизабет находилась лишь на глубине метра под его ногами. Его комната была расположена как раз над подвалом, где Фрицль держал взаперти свою дочь. Элизабет и ее растущая семья вместе с самим хозяином выкачивали электроэнергию у квартиросъемщиков, чтобы снабдить ею лампы и бытовую технику в подземном каземате.

Полукровка Сэм заподозрил неладное. Дружелюбный пес угрожающе рычал на хозяина дома всякий раз, стоило им встретиться. Неприязнь их была обоюдной, и в конце концов именно из-за Сэма Лайтнеру пришлось покинуть жилье.

«Каждый раз, когда мы поднимались по лестнице, он с лаем рвался к подвальной двери, – сказал он. – Когда это заметил Фрицль, он выгнал меня, просто сменив замки на моей двери. Он был в ярости».

Финальное выселение Лайтнера произошло за 14 лет до того, как плен Элизабет был обнаружен. Теперь он чувствует вину за то, что не придал значения своим сомнениям и не прислушался к тому, что пыталась сказать ему собака: «Если бы я попытался разузнать, что стояло за всем этим, может, история с пленом раскрылась бы намного раньше. Я злюсь на себя за то, что не сделал этого».

Одним из квартиросъемщиков был Альфред Дубановски, знакомый с Элизабет по школе. Он также был в курсе непростой жизни Элизабет в семье и в курсе ее внезапного исчезновения – хотя он полагал, и небезосновательно, что она просто сбежала в очередной раз. Когда он устроился работать на бензоколонке рядом с Иббштрассе, то поселился в доме номер 40. «Двенадцать лет я жил там, и все это время эта несчастная семья страдала там, внизу. Думать об этом невыносимо», – сказал он после того, как все выплыло наружу. Этаж, на котором он жил, был разделен на несколько небольших квартир, где одновременно проживали по восемь жильцов. Его жилище площадью 42 квадратных метра было в нескольких метрах над головами запертых Элизабет и ее семьи.

Как и его сосед Йозеф Лайтнер, Альфред Дубановски замечал, что жизнь в доме Иббштрассе, 40, полна загадок: «Там было много чего странного, но я и подумать не мог, что все это значило. Герр Фрицль запрещал жильцам всех восьми квартир выходить на задний двор и приближаться к подвалу. Он говорил нам, что подвал защищен какой-то хитрой электронной системой безопасности и кто бы ни приблизился к нему, контракт с ним будет расторгнут без предупреждения».

Было очевидно, что ему есть что скрывать. Были и другие странности в требованиях герра Фрицля относительно своего подвала. «Он часто возил в подвал тележки с едой и покупками – и всегда по ночам», – вспоминал Альфред. Ему нужно было прокормить не один рот. Осмотрительности Фрицля хватало на то, чтобы закупать провиант для пленников в отдаленных супермаркетах, но покупки для обеих своих семей – тайной семьи в подвале и первой наверху – нужно было привозить домой. Количество было не утаить. По словам Дубановски, «этого было слишком много для Йозефа, его жены и трех детей, живших в доме».

Элизабет утверждала, что ее мать ничего не знала о похищении и тем более не была в нем замешана. Отец сам обеспечивал их едой и одеждой. Еще до того, как допросить Розмари, полиция отказалась от версии о ее причастности. «Какая женщина стала бы молчать, если бы знала, что у ее мужа семеро детей от ее дочери, которую он держит взаперти под землей?» – вопрошал главный следователь.

Старшая сестра Розмари, Кристина, убеждена, что та никогда не поверила бы, что ее муж способен на такое.

Бывший коллега Розмари, Антон Кламмер, сказал: «Спрашивают, как она могла не знать об этом – но ведь она так долго жила вне дома – по крайней мере, как раз тогда, когда Фрицль осуществлял свой план. Она любила свою дочь – уверен, она и не подозревала о происходящем. Она боялась его».

Йозеф Лайтнер ничего не может сказать об участии в этом деле Розмари, но помнил, как Фрицль «выгружал пластиковые пакеты, набитые покупками, из своего серебристого „мерседеса“ и нес их в сад между десятью и одиннадцатью часами вечера».

Это было еще не самое странное, что могло насторожить жильцов. «Помню, временами из подвала доносился какой-то стук, который я не мог ничем объяснить, – сказал Альфред Дубановски. – Прямо подо мной раздавался шум, шорохи, удары. Я как-то спросил у Фрицля об этом, и он ответил, что это от газа, который греется внизу».

Дубановски верил, что подвал под ним был пуст. Но он заметил у своего арендодателя определенный режим посещения подвала. Когда тот работал, то спускался вниз по вечерам, но после выхода на пенсию пропадал в подвале каждый день с самого утра, под видом того, что работал над планами по электроинженерии. Он оставался на такой своей «работе» даже после того, как его жена ложилась спать. Ей было строго наказано никогда не беспокоить его.

Семья, принимая во внимание деспотичный нрав хозяина дома, была благодарна за то, что Фрицль проводил дни напролет в своем подвале, служившем ему и мастерской, и кабинетом и в то же время хорошо замаскированным входом в темницу. Вход в сам подвал располагался на заднем дворе, окруженном высокой изгородью. Задний двор был царством Фрицля, как выразился сосед, и незваные гости там были не в почете.

«Ежедневно в девять утра Зепп отправлялся в подвал, якобы для того, чтобы работать над чертежами к аппаратам, которые ему было поручено строить», – сказала его свояченица Кристина. Часто он даже оставался там по ночам, велев жене ни под каким предлогом не беспокоить его. «Рози не могла даже принести ему чашку кофе. Его слово было закон».

Никто не пытался дознаться, что же он делал в подвале, – и на то была причина. «Он запрещал спрашивать его, почему пропадает там так долго», – сказала Кристина.

За Фрицлем давно закрепилась слава человека малообщительного, так что одержимость секретным проектом в секретном подвале не казалась его жильцам такой уж странной. «Герр Фрицль каждый день пропадал в своем подвале, но мне это казалось вполне нормальным», – сказал Альфред Дубановски.

Дубановски также сказал, что Фрицль очень внимательно относился к непривлекательному бетонному сооружению на Иббштрассе с его голыми тусклыми стенами и оконцами-клеточками. «Фрицль был странным. Он говорил мне: „Однажды мой дом войдет в историю“. Теперь я понимаю, что он хотел этим сказать. Только ему можно было ходить в подвал. И он ходил туда буквально каждый день».

Было ясно: что бы ни происходило в подвале, это было по меньшей мере делом сомнительной легальности. У внешне порядочного Фрицля была паранойя по поводу полиции. «Он впадал в панику от одного лишь упоминания о полиции или законниках, – вспоминал Дубановски. – Когда я выезжал, у нас разгорелся спор о том, кто должен оплачивать ремонт двери. Я пригрозил судом, он весь побелел и моментально уступил».

Но кто мог предположить, что на самом деле творилось под домом? «Даже в самых ужасных кошмарах мне и в голову не могло прийти, что он может быть замешан в таких делах», – сказал Дубановски. И тем не менее он признал, что подсказок у него перед носом была уйма – ночные шорохи, пакеты еды, которые Фрицль сваливал в тачку и ввозил в подвал. «Если бы я только мог повернуть время вспять. Все знаки были налицо, а я не смог увидеть их. Да и кто мог бы подумать, что нечто настолько ужасное может происходить прямо под его ногами? С этим сожалением я буду жить до конца моих дней».

Другая обитательница дома, 32-летняя Анита Лашингер, которая в течение короткого времени снимала квартиру над Дубановски, вообще не замечала ничего подозрительного. «Семья Фрицль произвела на меня очень хорошее впечатление, – сказала она после своего недолгого пребывания в их доме. – Я чувствовала себя уютно в его стенах. Мне они казались совершенно нормальной семьей. Единственное, что в них было необычного, это то, что бабушка и дедушка воспитывали своих внуков. Когда я услышала о герре Фрицле, я была так шокирована. Я просто вообразить себе такого не могу. Увидев его, можно было подумать, что он милый безобидный старичок. Никто не ожидал такого поворота. Это поразительно». Она, впрочем, тоже была предупреждена о том, что нельзя приближаться к подвалу. Это было под запретом.

О том, что происходит что-то недоброе, говорили и некоторые другие знаки. Йозеф Лайтнер вспоминал, что из хозяйской кухни и кухонь жильцов не раз пропадали продукты. Например, колбаса, молоко и сыр с вечера могли исчезнуть из холодильников. Как будто их посетили маленькие человечки из «Заемщиков»[«Заемщики» (The Borrowers) – английский телефильм 1997 года, главными героями которого были маленькие человечки, живущие под половыми досками обычного дома и то и дело берущие взаймы у хозяев нитки, булавки, батарейки и прочие мелочи.] в поисках лакомств. На самом же деле причиной пропаж был герр Фрицль, который использовал свою копию ключа, чтобы проникать в квартиры жильцов и таскать оттуда провизию для Элизабет и ее детей в дни, когда у него не было времени на походы по магазинам.

«Я заботился о них всех, – сказал Фрицль полиции во время первого дознания. – Я хотел им добра».

Для Элизабет и ее растущих детей, теснящихся в крошечном помещении, наступили непростые времена. Строительный комитет отпускал под убежище от ядерного взрыва только небольшую комнату площадью 20 метров. Все трое жили в этой каморке, пока болезненной Керстин не исполнилось пять лет, а Стефану три года, – в этом возрасте они все еще присутствовали при том, как Фрицль насиловал их мать. Понимать, что ее подрастающие дети видят, как отец обращается с ней, было для Элизабет мучительно больно.

Дети росли, и им становилось все теснее, и когда в 1992 году родилась Лиза – год развода принца Чарльза и Дианы, – для нее уже не хватало места. Она все время плакала – возможно, из-за врожденного порока сердца, который мог проявиться из-за неудачного сочетания родительских генов. Боясь, как бы кто не услышал ребенка, Фрицль решил поднять девочку наверх, чтобы за воспитание Лизы взялась его покладистая жена. В этом случае девочка могла получить хорошее лечение. Малышка так часто болела, что уговорить Элизабет не составило труда.

«Мы с Элизабет все спланировали вместе, потому что оба понимали, что Лиза с ее плохим состоянием здоровья не имела никаких шансов выжить в подвале. Несложно было уговорить Элизабет написать письмо, в котором она сообщала, что не может воспитать ребенка и поэтому отказывается от него. Может, ей и не хотелось отдавать дочку, но, если она любила ее и хотела, чтобы та выжила, выбора у нее не было».

19 мая 1993 года на пороге дома Фрицля нашли картонную коробку с малышкой Лизой внутри. Ей было девять месяцев от роду, она была ростом 61 см и весила только 5,5 кг.

Это был счастливейший день в жизни маленькой Лизы – ведь именно тогда она впервые увидела солнечный свет. До сих пор ей был знаком только слепящий блеск подземного царства: неизменное, холодное, искусственное подвальное освещение. Только такой свет видела ее мать Элизабет на протяжении вот уже целых шести лет к моменту рождения Лизы. Только такой свет в своей жизни будет видеть ее брат Майкл, который умрет всего несколько дней спустя после своего рождения.

Нет никаких сомнений в том, что перемещение Лизы наверх, на свет божий, спасло ее жизнь. Следующие пятнадцать лет она прожила относительно нормальной жизнью, но потом тайны семьи Дома ужасов стали известны всему миру, и ее мир рухнул.

Кроме девочки в коробке нашли и письмо. Оно было без конверта и без обратного адреса. Единственным опознавательным знаком на письме была подпись «Элизабет» – имя дочери Фрицля, которая якобы исчезла более девяти лет назад.

«Дорогие родители, – писала она четким, тонким почерком. – Вы, наверное, удивлены, читая эти слова теперь, после стольких лет, и поражены не меньше… Я оставляю вам мою дочь Лизу. Позаботьтесь о моей малышке».

Это только укрепило мнение о том, что она все еще живет в сектантской общине, где у нее нет возможности самой растить детей. Хотя само по себе это было подозрительно, так как подобные секты обычно заинтересованы в том, чтобы взрастить и наставить будущее поколение. Но, поскольку она не могла растить ребенка в таких условиях, она попросила родителей заняться этим вместо нее. И все же записка была полна светлых деталей: «Около полугода я кормила ее грудью, а теперь она пьет молоко из бутылочки, – писала она. – Она умница, и уже ест с ложечки».