Текст книги "В поисках христиан и пряностей"

В то время Испания, а это название средневековая Европа относила ко всему Пиренейскому полуострову, включая не возникшую еще Португалию, находилась под властью варваров-готов, отобравших ее у вандалов, которые, в свою очередь, отвоевали ее у Рима. За каких-то три года мусульмане сумели прогнать поджавших хвост готов в предгорья на севере, где у тех было в достатке времени поразмыслить над крахом своего государства, который посчитали Божьей карой за греховность правителей [23]23
  Хотя причиной поражения готов считалась Божья кара за их беспрестанные гражданские войны, Божий промысел увидели и в том факте, что изгнанные вожди отбросили былые распри, избрали единого правителя и основали королевство Астурия, ядро христианских государств, которые со временем начнут наступление на ислам. В 772 году первый король Астурии Пелайо одержал незначительную победу над берберами, которую позднее стали отождествлять с началом испанской Реконкисты. «Я не стану водить дружбу с арабами, – вложил в его уста громкие слова один хронист, – не покорюсь я и их власти… Ибо мы полагаемся на милость Божию в том, что с невысокого холма, который перед вами, начнется возрождение Испании и армии готского народа». Постоянные и повторяемые притязания на преемственность между Испанией готов и новыми католическими королевствами помогали оправдать войну против ислама как возвращение Пиренейского полуострова его законным правителям. Joseph F. O’Callaghan. Reconquest and Crusade in Medieval Spain (Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 2003), 5–6.


[Закрыть]. Покорив большую часть полуострова, арабские военачальники и их берберские войска хлынули на северо-восток через гористое ожерелье Пиренеев во Францию.

Ставкой было – ни много ни мало – само христианство.

Дважды за первые сто лет существования ислама арабские армии осаждали Константинополь [24]24
  Осады имели место в 674–678 и 717–718 годах. В 717 году к Константинополю подступила армия, насчитывавшая, согласно разным источникам, от 80 тысяч до 120 тысяч человек; с моря атаковали тысяча восемьсот боевых галер. Армию на суше тогда истребили голод, заморозки и болезни, «греческий огонь» уничтожил значительную часть флота, а оставшиеся корабли потонули во внезапно налетевшем шторме.


[Закрыть] и дважды не смогли одолеть его монументальные стены. Дважды город на Босфоре отражал удары огромных флотилий, и дважды арабские боевые корабли ходили несолоно хлебавши по водам, маслянистым от смертоносного нового вещества, называемого греческим огнем. Константинополь теперь превратился в восточный оплот съежившегося и немощного христианства и не собирался сдаваться. Вторжение в Испанию началось как отчаянная попытка захватить хотя бы клочок земли, раз представилась такая возможность, но уже вскоре этим вторжением стали руководить из самого сердца исламской империи. Его предводители планировали пройти по всей Европе, аннексировать земли, брошенные на произвол судьбы Римом, и напасть на Константинополь с тыла – с Балкан. Если бы они преуспели, проложенный на карте полумесяц вокруг Средиземного моря замкнулся бы в полный круг.

Десять тысяч арабов и берберов ворвались во Францию, пронеслись по Аквитании, сожгли Бордо и двинулись по старой римской дороге, ведшей от Пуатье к священному городу Туру. Ровно через сто лет после смерти Мухаммеда мусульманская армия стояла в каких-то 150 милях от ворот Парижа.

В тумане войн, окутавшем Европу темных веков, известия об эпохальных событиях, разыгрывавшихся в дальних пределах Средиземноморья, приносил ненадежный ветер слухов. Сама мысль о том, что эти дальние раскаты грома предвещают молниеносный удар в самое сердце христианства, казалась невероятной, почти непостижимой. Но вот армия в тюрбанах, воодушевляемая чужой верой, скачущая под незнакомыми флагами под рев неведомых рожков и нестройное бряцанье цимбал, выкрикивает пугающие проклятия на чужом языке и все быстрее движется по осенним полям Франции.

Тот день 732 года стал поворотным в истории ожесточенной борьбы между исламом и христианством [25]25
  Западная традиция приписала битве при Пуатье значение, не замеченное ни арабскими писателями, ни историками-ревизионистами. Однако в трудах по истории возникновения Европы Пуатье играет первостепенную роль. В главе 52 «Упадка и разрушения Римской империи» Эдуард Гиббон выдвинул знаменитое предположение, мол, если бы исход битвы повернулся иначе, «толкование Корана, возможно, преподавали бы сегодня в колледжах Оксфорда, а его проповедники демонстрировали бы обрезанным святость и истину откровений Мухаммеда». См.: Maurice Mercier & Andre Seguin. Charles Martel et la Bataille de Poitiers (Paris: Librarie orientaliste Paul Geuther, 1944); Jean-Henri Roy & Jean Deviosse. La Bataille de Poitiers (Paris: Gallimard, 1966).


[Закрыть]. На подступах к Пуатье армии ислама натолкнулись на недвижимую стену косматых, полных решимости франков (западногерманского племени, уже давно поселившегося на римской территории), возглавляемых человеком по имени Карл Мартелл, – вторая часть его имени на самом деле прозвище, означающее «Молот» [26]26
  Карл Мартелл был величайшим в длинной череде дворцовых майордомов VII и VIII веков, являвшихся истинной силой за троном французских королей династии Меровингов. Мартелл, побочный сын майордома Пепина Геристальского, безжалостной рукой подавил беспорядки, возникшие после смерти Пепина, и объединил под своей властью большую часть земель, составляющих сегодняшнюю Францию, Западную Германию и Нидерланды. В 751 году его сын, также Пепин, при поддержке папы римского захватил наконец трон.


[Закрыть]. Когда волна арабской конницы ударила в передние ряды, строй пехоты прогнулся, но не прорвался. Тактика арабов, на протяжении целого столетия приносившая поразительные плоды – смять передние ряды, рассеять противника, выпуская тучу стрел, вернуться и, окружив сбитые с толку, разрозненные небольшие отряды, добивать врагов по одному, – впервые провалилась, и тела мусульман горами громоздились у франкских щитов [27]27
  Арабский маневр, известный как «карр-ва-фарр» – «атаковать и отойти», был непрактичным в столкновении с европейскими солдатами, отягощенными тяжелыми шлемами, доспехами и щитами. См.: Hugh Kennedy. The Armies of the Caliphs: Military and Society in the Early Islamic State (London: Routlege, 2001); David Nicolle. Armies of the Muslim Conquest (London: Osprey, 1993).


[Закрыть]. Спорадические схватки продолжались до самой ночи, но к утру уцелевшие завоеватели истаяли, отхлынули назад в Испанию.

Десятилетиями огромные исламские армии будут снова и снова маршировать через Пиренеи, они на короткий срок дойдут до Альп и заставят Молота опять ринуться в бой. Когда пыл завоевателей наконец угас, причиной этому послужила скорее ожесточенная борьба за власть [28]28
  Уже в 807 году правитель Толедо пригласил на пир в своем дворце сотни видных мятежников и приказал отрубить гостям головы, а тела бросить в заранее выкопанную яму; это кровавое событие вошло в историю как «Ла Хорнада дель Фосо» – «День ямы», или «Толедская ночь».


[Закрыть] среди десятков тысяч арабских и берберских иммигрантов, которые наводнили Испанию, чем воинская доблесть западного христианства. Но даже тогда мусульманские разбойники контролировали переходы через Альпы (их величайшей добычей стал аббат монастыря Клюни, самого богатого во всей Европе, чье похищение принесло им огромный куш [29]29
  Аббат Клюни Майель был похищен в 972 году.


[Закрыть]), а мусульманские пираты хозяйничали на море, тогда как христиане, как злорадствовал визирь одного халифа, «даже доску на воду не способны спустить» [30]30
  Ибн Хордадбех, «Книга путей и стран», цитируется по: Jack Turner. Spice: The History of a Temptation (New York: Random House, 2004), 96.


[Закрыть]. Но на западе битву при Пуатье будут помнить как поворотный момент.

Как раз чтобы обозначить людей Мартелла, некий хронист придумал выражение «europenses» – «европейцы» [31]31
  В «Мосарабской хронике 754 года». Надежность этого текста подвергалась сомнению, некоторые медиевисты датируют появление термина концом Средних веков.


[Закрыть].

Прежде никакого такого народа не существовало. Впервые географические линии, разделяющие континенты, были прочерчены греками, которые удобства ради назвали землю к востоку от себя Азией, к югу – Африкой, а все остальное – Европой. Совершая все более дальние путешествия, они задавались вопросами, какая северная река отмечает границу между Европой и Азией и начинается ли Африка у границ Египта или у реки Нил, а еще сомневались, разумно ли разделять единую сушу на три части. Для всех прочих разделение было совершенно произвольным. Когда Северная Европа была еще дальними задворками, где дикари красили лица синей краской, а Средиземноморье – озерцом западной цивилизации, жители континента мечтали о единстве, а провинции Римской империи в Азии или Африке не были менее римскими от того, что лежали за пределами Европы. Когда учение Иисуса из Назарета распространилось во все стороны из римской Иудеи, никто не предсказывал, что вера его последователей будет провозглашаться как европейская религия; Эфиопия одной из первых приняла христианство, а Блаженный Августин, отец церкви, оказавший глубочайшее влияние на развитие христианской мысли, был бербером из Алжира. Как раз исламская империя, которую арабские армии раскинули на три континента, низвела христианство – за вычетом немногих разбросанных исключений – до веры европейской.

Не существовало и единого европейского христианства. Большинство варваров приняли сначала арианство, популярное течение, учившее, что Иисус был целиком и полностью смертным, а одно племя ариан – лангобарды или ломбардцы – даже провозгласило, что станет убивать каждого католического священника, который им попадется. Папы римские, в большинстве своем отпрыски старинных сенаторских родов, влачили жалкое существование среди зарастающих сорняками руин Рима, пока Хлодвиг, франкский король VI века, не узрел свет во время одной особо жаркой битвы с готами. Франки заключили союз с Римом, узаконивший правление их королей и обеспечивший папству военную поддержку, – сделка была скреплена на Рождество 800 года, когда внук Карла Мартелла Карл Великий на коленях поднялся по ступеням базилики Святого Петра, простерся ниц перед святым отцом и был коронован как Август, император римлян [32]32
  Папство выводило свою верховную власть над светскими правителями бывших западных провинций Римской империи из документа под названием «Константинов дар», написанного якобы в IV веке, но впервые предъявленного в VIII столетии, – в XV веке было доказано, что это подделка.


[Закрыть]. Другой император в Константинополе беспомощно кипел от злости. Папа, всего лишь епископ Рима, совершил ловкий переворот в борьбе за власть, так были воздвигнуты подмостки для раскола с ортодоксальной церковью Восточной Европы [33]33
  Задолго до того, как протестантская реформация расколола общество надвое, даже в Западной Европе находились инакомыслящие, которые отказывались признавать власть преемников святого Петра. Среди самых решительных и злополучных были катары на юге Франции, считавшие материальный мир злом и порвавшие с пышным и продажным Римом; их ересь была в конечном итоге искоренена ценой миллиона жизней.


[Закрыть].

Когда распалась недолговечная империя Карла Великого и из Скандинавии волна за волной хлынули разорительные орды викингов, когда на пустошах встали каменной порослью замки, к стенам которых жалось немногочисленное население, Европа превратилась в отсталый полуостров, опасно прикорнувший между океаном и зеленым морем ислама. За неимением чего-либо другого в этом она обрела свое самоосознание. Современная концепция Европы родилась не из одной только географии и не из просто общей религии. Она постепенно рождалась из лоскутного одеяла разрозненных народов, видевших общую цель в борьбе с исламом.

Но в этом нарождающемся единстве бросалось в глаза одно исключение: на Пиренейском полуострове все еще господствовало внушительное исламское государство. С началом контрнаступления христианства именно тут возникла самая фанатичная из всех католических держав. Причина была пугающе проста. Христианство и ислам – родственные религии, и на Пиренейском полуострове они долго существовали бок о бок. Если хочешь изгнать из своего дома родственника, надо распалиться до много большей праведной ярости, чем требуется, чтобы изгнать просто чужого человека.

На западной оконечности известного мира готовились заявить о себе силы как исламского, так и христианского фундаментализма. И эхо их столкновения будет иметь последствия и в отдаленных странах, и в последующих столетиях.

А ведь все могло бы сложиться иначе. По-арабски исламская Испания называлась аль-Андалус (это название перейдет к испанской провинции Андалусия), и на протяжении трех столетий аль-Андалус была домом самого космополитичного общества западного мира.

С первых лет ислама мусульмане классифицировали христиан и евреев, принявших исламское правление, как «ахль аль-зимма» [34]34
  Букв. «Люди договора», то есть те, кто перешел на сторону мусульман под гарантию защиты их жизни и имущества и права исповедовать свою религию, но не обращать в нее других. – Примеч. пер.


[Закрыть], или «защищенные люди», сокращенно «зимии». Язычники считались законной добычей, им предлагалась жестокая альтернатива обращения или смерти, но Мухаммед лично запретил своим последователям ущемлять религиозные свободы своих собратьев «людей книги» – Ах аль-Китаб, как названы в Коране иудеи и христиане [35]35
  Третьим – помимо иудеев и христиан – «народом Книги» в Коране названы сабиане; позднее исламские теологи добавили зороастрийцев и индусов.


[Закрыть]. На раннем этапе завоеватели-арабы пошли еще дальше: они как можно более затруднили для иудеев и христиан обращение в мусульманство – не в последнюю очередь потому, что любой новообращенный освобождался от уплаты джизья, ежегодного подушного налога, выплачиваемого свободными зимиями. Но когда массовое обращение стало нормой, оказалось, что у толерантности есть свои пределы. Один халиф IX века, склонный мелочно унижать слабых, приказал евреям и христианам повесить на свои дома деревянные изображения дьявола, носить желтые одежды, не насыпать могильных холмов и ездить только на ослах и мулах «на деревянных седлах, помеченных двумя гранатовыми яблоками на задней луке» [36]36
  Philip Khuri Hitti. History of Syria, Including Lebanon and Palestine (London: Macmillan, 1951), Этого багдадского халифа звали аль-Мутаваккиль. Но даже при не столь мелочных режимах зимиям воспрещалось строить новые храмы, а иногда и ремонтировать старые, звон колоколов следовало заглушить, а проповеди и обращения в христианство или иудаизм карались смертной казнью.


[Закрыть].

В аль-Андалусе зимии не имели равных прав с мусульманами, – это шло бы в разрез с учением ислама, – но от них редко требовали чего-то помимо внешних признаков подчинения. Из этого родилась радикальная концепция: конвивенсия – или совместная жизнь и труд людей разного вероисповедания. Иудеи и даже христиане начали играть весомую роль в управлении страной как писцы и клерки, солдаты, дипломаты и советники; один рафинированный, ученый и благочестивый иудей стал неофициальным, но всемогущим министром иностранных дел [37]37
  Хасдай ибн Шапрут начал как личный лекарь халифа Абд ар-Рахмана III; от лекаря до министра – таков был в Средние века классический путь наверх честолюбивого человека.


[Закрыть], а одним из послов в его правление был христианский епископ. Иудейские поэты вдохнули жизнь в иврит, иссушенный столетиями литургии, и для евреев-сефардов [38]38
  Многие иудеи Пиренейского полуострова перебрались сюда после изгнания евреев из Иерусалима в 70 году. Здесь они подвергались постоянным притеснениям со стороны готов; в конце VII века на волне параноидальных страхов, дескать, евреи строят заговоры с целью их свержения, готы захватили имущество евреев и роздали его своим рабам, а самих евреев обратили в рабство и запретили им исповедовать свою веру.


[Закрыть] (от Сефарда, как назывался на иврите аль-Андалус) после долгой эры варварских гонений наступил золотой век свободы. Христиане с не меньшим пылом восприняли арабскую культуру [39]39
  Обращенному в христианство иудею Павлу Альваресу Кордовскому принадлежит знаменитая жалоба, дескать, гибкий, утонченный арабский язык ввел в соблазн его собратьев по вере: «Христиане любят читать поэмы и романы арабов; они изучают труды арабских теологов и философов, но не для того, чтобы их опровергнуть, а для того, чтобы усвоить правильный и изысканный арабский язык. Где сейчас найти мирянина, который читал бы латинские комментарии к Святому Писанию или изучал евангелия, изречения пророков или апостолов? Увы! Все одаренные молодые христиане читают и изучают с пылом арабские книги; входя в большие расходы, они собирают огромные библиотеки; они презирают христианскую литературу как не стоящую внимания. Они забыли свой язык. На каждого, кто умеет составить письмо другу на латыни, найдется тысяча таких, кто способен с элегантностью излагать свои мысли на арабском и писать на этом языке поэмы лучше, нежели сами арабы». Цитируется по: John Tolan. Saracens: Islam in Medieval European Imagination (New York: Columbia University Press, 2002), 86.


[Закрыть]: они не только одевались, ели и мылись как арабы, но даже читали Священное Писание и слушали литургию на арабском. За это они получили прозвище «мосарабы», то есть «те, кто хочет быть арабами» [40]40
  Возможно, налицо некая путаница: выражение «мосарабы» означает «арабиизированные». – Примеч. пер.


[Закрыть], – им их наградила горстка упрямцев, поставивших себе целью оскорблять ислам. К числу множества цветистых оскорблений одного такого упрямца, монаха из среды аристократов Евлогия, принадлежит утверждение, будто Мухаммед похвалялся, что на небесах лишит девственности Деву Марию [41]41
  Евлогия в конечном итоге арестовали за укрывательство мусульманской девушки, принявшей христианство. На суде он предложил судье посвятить его в основы христианской веры, потом начал читать лекцию о множественных ошибках ислама. Судья умыл от узника руки и отправил его на суд правящего совета, членам которого тоже пришлось выслушать проповедь о величии евангелий. Признавая за равного себе, образованные мусульмане, восхищаясь упрямым монахом за ученость и силу личности, умоляли его отказаться от самоубийственной затеи, но он снова взялся проповедовать и был обезглавлен. См.: John Tolan. Saracens: Islam in Medieval European Imagination (New York: Columbia University Press, 2002), 93; Olivia Remie Constable, ed. Medieval Iberia: Readings from Christian, Muslim and Jewish Sources (Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1977), 51–54.


[Закрыть]. Большинство их обретали мученический конец, к которому так стремились, и различные части их трупов вывозили через границу, где они стали излюбленным сувениром в далеких христианских городах. Аль-Андалус трудно назвать «горнилом культур», однако различные традиции смешивались и вдыхали друг в друга новую жизнь в обстановке, когда вместо конформизма, навязываемого не столь уверенными в себе обществами, приветствовались различия. Здесь же из тени жестко иерархизированного мира выходили на свет отдельные личности с собственным мировосприятием и собственными желаниями [42]42
  Это пробуждение зафиксировано в поэзии и песнях той эпохи. См.: Peter Cole, transl. and ed. The Dream of the Poem: Hebrew Poetry from Muslim and Christian Spain, 950-1492 (Princeton, NJ: Princeton University Press, 2007); Salma Khadra Jayyusi. «Andalusi Poetry: The Golden Period» in Jayyusi, ed. The Legacy of Muslim Spain (Leiden: Brill, 1992), 317–366.


[Закрыть].

Это был удивительный феномен в Европе темных веков, которая погрузилась во всеохватывающее уныние и пребывала в уверенности, что мир стареет, а на горизонте уже занимаются костры Апокалипсиса. Испания же, напротив, бурлила жизнью с экзотическими новыми растениями, завезенными с Востока [43]43
  С Востока в это время пришли лимоны, лаймы, грейпфруты, фиги, гранаты, дыни, абрикосы, миндаль, шафран, шпинат, артишоки, баклажаны, хлопок, рис, сахарный тростник, тутовые ягоды, хна и пальмы. См.: Olivia Remie Constable. «Muslim Merchants in Andalusi International Trade» in Jayyusi, Legacy of Muslim Spain, 759–773; Richard A. Fletchet. Moorish Spain (London: Weidenfeld & Nicolson, 1992), 62–64.


[Закрыть], была пьяна ароматом апельсиновых деревьев, который разносил по стране ветер. Кордова, мусульманская столица на берегах реки Гвадалквивир, превратилась в самый величественный метрополис к западу от Константинополя, ее рынки полнились тонкими шелками и коврами, ее мощеные и ярко освещенные улицы пестрели вывесками, предлагающими услуги законников и архитекторов, лекарей и астрономов. Полки главной библиотеки – одной из семидесяти в городе – прогибались под весом четырехсот тысяч книг, и это число было в десять раз больше того, каким могли похвастаться величайшие собрания христианского Запада. Великая соборная мечеть, называемая по-испански Мескита, была готской церковью, преображенной в оптическую иллюзию, переменчивое пространство мечты с элегантными мраморными колоннами, поддерживавшими один над другим арочные своды в красные с белым полосы. Население Кордовы приближалось к полумиллиону человек, и какое-то время она была самым большим городом на земле. Она была, как писала одна саксонская монахиня, «ярчайшим украшением мира» [44]44
  Это знаменитое выражение принадлежит перу писательницы-монахини Хросвиты Гандерсгеймской, его же вынесла в заголовок своей книги о культуре конвивенсии Мария Роза Менокаль.


[Закрыть].

Аль-Андалус достиг вершины своего могущества в середине X века, когда ее правитель обнаружил, что его величие слишком велико, чтобы терпеть статус простого «эмира» или «губернатора», и объявил себя настоящим халифом, законным преемником династии, идущей от Мухаммеда и главы всех мусульман. Чтобы увековечить свой новый статус, Абд аль-Рахман III построил себе обширный королевский город за пределами Кордовы. Полнящийся драгоценностями, с дверьми, вырезанными из слоновой кости и черного дерева, выходившими на окопанные рвами сады, наполненные экзотическими зверинцами, с броскими скульптурами, изготовленными из жемчуга и янтаря, и огромными садками для рыбы, обитателям которых скармливали по двенадцать тысяч свежеиспеченных хлебов ежедневно, он был ярчайшим свидетельством династических притязаний. Длинную череду послов, поспешивших принести дары, достойные нового халифа, принимали в зале, выложенном полупрозрачным мрамором, в середине которого под гигантской подвеской-жемчужиной располагался бассейн, наполненный ртутью, которую временами помешивали, чтобы в нужный момент ослепить посетителей.

Однако три столетия спустя могущественная исламская держава на европейском континенте рухнула, с точки зрения истории – в мгновение ока. Как любая страна, охваченная комплексом собственного превосходства, новый халифат, почив на лаврах, не снизошел до того, чтобы обратить внимание на признаки угрозы. Сказка, кульминацией которой стала история о том, как надменные халифы уединились в своем мраморном дворце, обрела достойный конец от рук злого придворного по имени Абу Амир аль-Мансур – «Победитель», – который и взаправду был настолько удачлив в бою, что выиграл все пятьдесят две из своих пятидесяти двух битв [45]45
  Или около того; цифру «52» приводил в XIV веке североафриканский историк ибн Хальдун. Своим первоначальным возвышением аль-Мансур был обязан поручению тогдашнего канцлера убить дядю наследника престола, тем самым канцлер надеялся упрочить восхождение на трон болезненного ребенка и свое собственное влияние.


[Закрыть]. Большинство велись с беспрецедентным фанатизмом против потомков готов, засевших в своих крепостях на севере Испании, – слава аль-Мансура была такова, что заслужила ему западное прозвище Альманзор. Альманзор заточил юного халифа, построил себе царский город-дворец по другую сторону Кордовы, весь аль-Андалус превратил в полицейское государство и вызвал возмущение своих утонченных подданных тем, что для своих военных кампаний привлекал неотесанных берберов и даже наемников-христиан. После его смерти в 1002 году в мусульманской Испании вспыхнула гражданская война, а несколько лет спустя негодующие берберы сровняли с землей роскошный дворец халифов – всего через семьдесят лет после того, как он вырос на изумление всему миру.

Аль-Андалус распался на лоскутное одеяло соперничающих городов-государств, и христианские короли по ту сторону Пиренеев увидели свой шанс.

Христианское возрождение в Испании стало делом долгим и полным распрей, и бесконечные резни и интриги его миниатюрных королевств способны нагнать скуку. По давней племенной традиции каждый правитель завещал после своей смерти разделить земли между сыновьями, а сыновья соответственно пускались в оргии братоубийственных склок [46]46
  Одного короля, Санчо Леонского, столкнула со скалы собственная сестра, чтобы расчистить дорогу другому их брату (и, возможно, любовнику) Альфонсо Храброму, будущему покорителю Толедо.


[Закрыть]. Маятник войны раскачивался из стороны в сторону, и соперничающие монархи заключали альянсы с мусульманскими рейдерами так же часто, как и с собратьями по вере. Тем не менее они понемногу продвигались на юг, на земли ослабленных городов-государств, и внезапно перед ними замаячила поразительная возможность перевернуть историю.

На стыке тысячелетий Западная Европа наконец начала сбрасывать с себя запятнанное кровью одеяло темных веков. Викинги начали оседать и обращаться в христианство. Из западных частей старой империи Карла Великого поднималась Франция, а земли к востоку понемногу прибирала к рукам Священная Римская империя, предшественница Германии. Римско-католическая церковь оправилась от своего бесславного бессилия и вновь начала мечтать об увеличении паствы. Свой шанс она увидела в Испании.

В 1064 году папство высказалось в поддержку войны против мусульман аль-Андалуса – первой христианской войны, которая откровенно определялась верой. С того момента испанцы выступали под знаменем папства, которое, возможно, защищало их, но не вполне объединяло. В бой они шли с непробиваемой гарантией наместника Христа на земле: массовой индульгенцией для всех погибших, которая освобождала их от наказания за грехи и твердо обещала немедленное принятие в рай.

Война вскоре получила собственное название – Реконкиста, то есть «Отвоевание»: отчасти оно позволяло отмахнуться от того неудобного факта, что значительная часть полуострова гораздо дольше была мусульманской, чем христианской. Шквал бессистемных сражений, которые велись ради личной славы и территориальной экспансии, преобразился в войну за религиозное освобождение [47]47
  В конце XI века двадцатисемилетний король Арагона и Наварры объявил, что посвятил свои завоевания «восстановлению и распространению церкви Христа ради уничтожения язычников, врагов Христа… дабы королевство… могло быть освобождено ради чести и служения Христу; и чтобы, когда все люди сего неправедного вероисповедания будут изгнаны и оно очистится от нечистот их дьявольского заблуждения, достопочтенная церковь Иисуса Христа вскармливалась бы в нем вечно». O’Callaghan, Reconquest and Crusade, Нужно ли говорить, что короли времен Реконкисты жаждали земель и добычи, но в эпоху, когда жизнь определялась верой, слишком просто было принять подобные заявления за пустое позерство, оппортунизм в рясе.


[Закрыть] и мог похвастаться собственным святым покровителем в лице апостола Иакова. Святой Иаков – по-испански Сант-Яго – был обезглавлен в Иерусалиме через несколько лет после распятия Христа, но некий отшельник, ведомый звездой, чудесным образом выкопал его кости на одном поле в Испании [48]48
  Позднее считалось, что это поле – Campus stellae, или «Поле звезды», – дало свое имя Саньтяго-де-Компостела, городу, выросшему вокруг предполагаемой гробницы. В 997 году Альманзор сжег Сантьяго и увез колокола его церквей, чтобы переплавить на лампы для кордовской Мескиты; его поступок привел главным образом к тому, что клич «Сантьяго» стал лозунгом Реконкисты, а сам город – местом международного паломничества. Когда Реконкиста достигла Кордовы, лампы вернулись домой.


[Закрыть]. В этой невероятной «жизни после смерти» апостол Иисуса преобразился в «Сантьяго Матамороса» («Святой Иаков Мавробойца»), где «моро» происходило от латинского обозначения берберов и стало общим ярлыком, который иберийские христиане навешивали на всех мусульман, будь то бербер или араб. «Мавробойца» подарил свое имя ордену Сантьяго, одному из многих военизированных монашеских братств, возникших на волне войны с исламом, а сам орден взял себе волнующий девиз: «Да покраснеет меч от арабской крови». С тех пор апостол регулярно показывался в разгар битв, облаченный в сияющие доспехи, и верхом на белом коне призывал своих последователей пронзить этим самым мечом неверных.

Но даже тогда христиане Испании не понимали толком, кому именно подчиняться. Это была эпоха Эль Сида Кампеадора, увенчавшего себя славой героя Испании невзирая на то, что подвизался платным наемником как у мусульман, так и у христиан [49]49
  Настоящим именем паладина было Родриго Диас; «Эль Сид» – испанская версия арабского титула «аль-саид», или «господин», которым наделили полководца его мусульманские войска.


[Закрыть]. В 1085 году коварный и амбициозный король Кастилии и Леона Альфонсо Храбрый, время от времени нанимавший Эль Сида, посулами получил контроль над городом-крепостью Толедо, и Толедо занял место разрушенной Кордовы как столицы культуры. В синагоге, спроектированной архитекторами-мусульманами [50]50
  В конечном итоге синагога была взята штурмом толпой христиан и превращена в церковь Санта-Мария-ла-Бланка. Водоворот соперничества городов-государств и взаимовлияния культур, возникший в результате распада аль-Андалуса, сравнивали с итальянским Ренессансом. См.: Maria Rosa Menocal. The Ornament of the World: How Muslims, Jews, and Christians Created a Culture of Tolerance in Medieval Spain (Boston: Little, Brown, 2002), 40–41, 144.


[Закрыть], христиане, мусульмане и иудеи этого города бок о бок отправляли свои ритуалы. В толедской школе переводчиков мусульмане и иудеи совместно переводили с арабского на латынь тексты по медицине, науке и философии. Путешественники пересекали Пиренеи, знакомя с исламской культурой и ученостью остальную Европу, и преобразили ее интеллектуальную жизнь, равно как и ее декоративное искусство, рецепты, моды и песни [51]51
  Среди самых влиятельных в культурном плане фигур аль-Андалуса был певец из Багдада Зириаб, который стал законодателем мод и манер исламской Испании и привез с собой на запад репертуар, состоявший из десяти тысяч песен о любви, утрате и тоске. Когда арабские песни пересекли Пиренеи, не в последнюю очередь вместе с захваченными в плен квийянами – или девушками-певицами, – то достигли ушей французских трубадуров, оказали значительное влияние на европейские музыку и литературу и, возможно, вдохновили концепцию куртуазной любви. Fletcher. Moorish Spain, 43–45; Menocal. The Ornament of the World, 123.
  Зириаб скончался в 857 году; влияние аль-Андалуса могло отчасти сказываться в Европе, однако произведения французских трубадуров появились лишь после Второго крестового похода, а концепция куртуазной любви начала формулироваться в «Трактате о любви» (1186) Андрея Капеллана, то есть за три века до падения аль-Андалуса. – Примеч. пер.


[Закрыть]. На закате конвивенсии испанцы стали хозяевами современного, по нынешним меркам, мира.

Толедо стал конечным ярким сполохом того, что можно назвать последним ярким взрывом творческого взаимовлияния культур. По мере того как христианские армии продвигались все дальше на юг, правители уцелевших мусульманских государств Пиренейского полуострова начали опасаться, что их дни сочтены. Когда энтузиазм Альфонсо Храброго завел его слишком далеко и он провозгласил себя императором всей Испании, аль-Андалус наконец прибег к помощи извне [52]52
  Альморавидов призвал эмир Севильи Мухаммед ибн Аббад аль-Мутамид, известный замечанием – после падения Толедо перед армиями Альфонса Храброго – мол, «лучше быть погонщиком верблюдов в Африке, чем свинарем в Кастилии». Fletcher. Moorish Spain, 111.


[Закрыть].

Это стало фатальной ошибкой.

Альморавиды были свирепым мусульманским братством из пустыни Сахара, сложившимся вокруг бескомпромиссного проповедника, настаивавшего на жесткой дисциплине и регулярных покаяниях и чистках. Секта уже распространила свое влияние на юг, на области Африки южнее пустыни Сахара и на север в Марокко, и только и ждала того, чтобы перенести его через Гибралтарский пролив в Испанию. Едва прибыв туда, альморавиды решили, что их собратья по вере – свора полоумных гедонистов, и вернулись домой, чтобы вооружиться фатва – решением муфтиев, основанном на принципах ислама или прецедентах мусульманской юридической практики, которое подтвердило бы их право сместить испанскую элиту. По их возвращении гордые арабы аль-Андалуса скрепя сердце повиновались. Новый халифат династии Альморавидов [53]53
  Династия была основана Юсуфом ибн Ташфином, главнокомандующим альморавидов, который в 1086 году стал полноправным эмиром. – Примеч. пер.


[Закрыть] должным образом объединил сварящиеся города-государства и отбросил христиан, пока сам не обленился и не был изгнан альмохадами [54]54
  Новые правители не уничтожили полностью прочно укоренившуюся в аль-Андалусе тенденцию к учености. Ибн Рушд, известный на западе как Аверроэс, был главным судьей Севильи до тех пор, пока Альмохады не послали его королевским лекарем в свою столицу Марракеш. Его комментарии к Аристотелю, где утверждалось, что наука должна стоять выше религии, поскольку Господь создал логичную вселенную, которую можно постичь при помощи разума, были переведены в Толедо и подтолкнули развитие схоластики, господствующего философского и теологического учения средневековой Европы. Рационалистическая позиция Аверроэса нашла, как это ни странно, сторонника в лице халифа династии Альмохадов Абу Якуба Юсуфа и была увековечена в «Символе веры Альмохадов» 1183 года, но с ростом религиозной нетерпимости философ был отправлен в изгнание, а его книги сожжены. История жизни современника Аверроэса Мусы ибн Маймуда, известного на западе как Маймонид (В русской литературе – Моисей Египетский. – Примеч. пер.), отражает конец конвивенсии. Выходец из имеющей давние традиции среды арабиизированных евреев Кордовы, он избежал преследований Альмохадов, перебравшись в Египет, где тоже занимал пост королевского лекаря, но рассорился с властями из-за новых гонений на евреев. Повернувшись спиной к собственному прошлому, он отверг (в трактатах на арабском языке) идею сотрудничества евреев с мусульманами как катастрофическую и предсказал закат ислама. Однако полученное в аль-Андалусе образование подготовило его к написанию самого влиятельного из всех арабских трудов, который пытался примирить аристотелевскую логику с религией – «Руководства для колеблющихся», равно как и учебников по медицине, которые все еще были в большом ходу в эпоху Ренессанса. Интеллектуальное воздействие мусульманской Иберии чувствовалось в Европе еще долгое время после ее заката.


[Закрыть], еще одной берберской династией, чьи войска хлынули через Сеуту [55]55
  Подобно альморавидам, альмохады изначально являлись религиозным движением, возникшим в Северной Африке на волне исламского очищения и против нарушения альморавидами ряда норм ислама и объявившим священную войну альморавидам, на руинах государства которых в Тунисе и Марокко основали собственную династию. – Примеч. пер.


[Закрыть].

Альмохады были еще более фанатичными фундаменталистами, чем альморавиды, и взялись преобразовывать аль-Андалус в государство джихада.

Давным-давно, когда ислам распространился за пределы Аравии, его ученые разделили весь мир на Дар аль-Ислам, или «дом ислама», и Дар аль-Харб, или «дом войны». Согласно этой доктрине, долг первого воевать со вторым, пока второй не исчезнет совсем. Вооруженный джихад (само слово «джихад» переводится как «борьба» и часто обозначает внутреннее стремление к благодати) был божественно санкционированным инструментом экспансии. Когда «дом ислама» распался на фракции и мусульмане начали воевать с мусульманами, зачахла сама сильная рука священной войны. Но движение альмохадов отвергало подобную немощь и не только подвергло жестокой критике собратьев-мусульман, но и объявило вечный джихад против испанских христиан и евреев. Согласно лишившемуся корней и безжалостно обкорнанному вероучению альмохадов, христиане были ничем не лучше язычников: раз они почитали божественную Троицу, а не единого истинного Бога, то не заслуживали статуса защищенных зимиев. Еще остававшиеся в аль-Андалусе зимии были поставлены перед ультиматумом: обращение или смерть. Поставленные перед таким выбором, многие бежали на отвоеванные у мусульман территории.

Сходную трансформацию претерпело и западное христианство. Начавшись как смиренное движение иудеев-сектантов, оно было признано официальной религией Римской империи и довольно скоро примирилось с войной. Легионы Рима маршировали на битву под знаком креста, и так же поступали последовавшие одна за другой волны варваров, многие из которых сами обратились в католичество под острием меча. Святой Августин, первый христианский мыслитель, сформировавший концепцию справедливой войны, осуждал сражения, ведущиеся ради власти или богатства, приравнивая их к грабежу, но признавал, что на насилие надо отвечать насилием ради сохранения мира. Дорожка от Августина пролегла извилистым путем через мародеров-варваров и викингов, через грандиозные папские чаяния и Европу в тени военных лагерей, пока войну за христианскую веру не стали считать благородной борьбой против Антихриста. Католические теологи, когда наконец взялись разгадывать тайны ислама [56]56
  Первый перевод Корана на латынь был сделан в 1143 году.


[Закрыть], не видели в примирении двух религий ни доктринального, ни практического смысла: если мусульмане хотя бы признавали христиан cвоими, пусть и заблудшими, предшественниками в вере, христианам их религия неумолимо твердила, что мусульмане безнадежно заблуждаются.

При всех их различиях противопоставило друг другу христианство и ислам как раз их сходство. В отличие от прочих крупных религий каждая из них притязала на эксклюзивное владение высшим божественным откровением. В отличие от большинства обе они были религиями миссионерскими, стремившимися донести свою весть до неверующих, на которых навешивали ярлык язычников или неверных. Как вселенские религии и географические соседки они были естественными соперницами. На западе это соперничество сдерживалось горсткой просвещенных правителей, неповоротливостью протяженной исламской империи и кровавой обращенностью во внутрь себя Европы. Но последний отблеск терпимости быстро угасал, исламский мир расщеплялся на более острые осколки, а Европа наконец всколыхнулась.

Папа призвал к оружию воинов западного христианства. Десятки тысяч христианских солдат двинулись на юг по Испании [57]57
  Поворотная битва при Лас Навас де Толоса произошла в 1212 году на равнине у восточного подножия Сьерра-Морена, горной гряды, которая разделяет Андалусию и Ламанчу. По сообщениям ряда современников, вся испанская армия попала в ловушку на плато, и от катастрофы ее спас только некий пастух, показавший крутую тропу, которая спускалась к мусульманскому лагерю. Как водится, позднее открылось, что в обличье пастуха испанцам явился не кто иной, как давно покойный святой.


[Закрыть], одержимые мстительным и фанатичным порывом изгнать ислам из Европы.

На западной оконечности мира священная война была провозглашена одновременно по обе стороны все расширяющейся пропасти. Не случайно, что потомки борцов за свободу Пиренейского полуострова переплывут океаны, чтобы завоевать дальние страны во имя Христа. Война с исламом была у них в крови: на ней зиждилось само существование их государств.

Когда битва за Запад достигла своей кульминации, воодушевленные европейцы обратили свои взоры на Восток. Ответный удар по исламу, начавшийся в Испании, переносился на сам Иерусалим и теперь получил имя, под знаком которого пройдут последующие столетия: крестовые походы.