Текст книги "С надеждой на Встречу"

С надеждой на Встречу

Время от времени в жизни каждого из нас бывает, наверное, момент, когда хочется оглянуться и подвести некоторые итоги, дать, по крайней мере, самому себе отчет: что успел ты в жизни хорошего и важного сделать. Или хотя бы так: что с нами в жизни важного, хорошего произошло? И вот вроде бы уже прожито и сделано что-то – и то, и это, и что-то еще… А чем похвалиться, не знаешь – нечем. И в том какой-то недостаток, и в этом изъян, и еще что-то – совсем никуда не годится. Что же до происходившего… Многое происходило, но что из этого выделить, что на первое место поставить, не всегда сразу поймешь: одно с другим спорит, соревнуется, соперничает. Впрочем, нет, есть то, с чем ничего в ряд не станет. Встреча. Самая главная в жизни. Решающая. Поворотная. Встреча с Богом. Наш собственный праздник Сретения. Мы можем не помнить его дату, не иметь его иконы, запамятовать какие-то связанные с ним обстоятельства. И все равно – если этот день был, если Встреча состоялась, то все не зря: есть точка, от которой наша жизнь может уже не развиваться по горизонтали, а превратиться в вертикаль, когда время соприкасается с вечностью, а сама вечность приоткрывается для нас.

Когда я думаю об этой встрече, меня всегда переполняют два очень сильных, противоречивых чувства.

Первое – радость. Я понимаю, что ничем этой милости Божией не заслужил, но, тем не менее, сподобился. И ею – живу.

Второе – скорбь. Скорбь о тех людях, которые встречи с Богом не пережили: о тех, кого я знаю очень мало, в большей степени – о тех, кто мне знаком, еще более – о тех, кто мне близок и дорог. Здесь – особая боль… Я смотрю на них, и мне страшно – за них и вместе с тем за себя. За них – потому что без Бога нет жизни, есть только постепенно надвигающаяся, неотвратимая смерть. За себя – потому что, глядя на них, я думаю: «Ведь и я мог бы, как они, по-прежнему существовать в этой не имеющей подлинного наполнения и смысла пустоте, каковой является без Бога человеческое бытие!»

Я не ищу объяснения тому, что приносит мне эту нечаянную в полном смысле слова радость, – я просто благодарю за нее.

Но я не могу не искать объяснения тому, что доставляет скорбь… И я ищу. Точнее – искал.

Может ли быть так, чтобы Господь прошел мимо кого-то? Чтобы кто-то «выпал» из поля Его зрения, милосердия, любви? Мыслимое ли это дело? Нет. Как всех Он один сотворил, так всех и любит, ради всех на землю пришел, ради всех распятие и смерть претерпел. Всем дал возможность спасения и вечной, беспечальной, наполненной неизреченным светом жизни. Нет такого сердца, в которое бы не стучался, как смиренный, кроткий странник, Бог. В одно – радостью, в другое – скорбью, в третье – чьим-то словом, а в общем – всей жизнью, всем, что есть только в ней. Вот только чье-то сердце открылось и впустило Его, а чье-то так и пребыло закрытым на бесчисленные засовы и замки.

Как понять, почему? Тайна это. Тайна сердца человеческого. Приличные, порядочные люди, хорошие мужья, верные жены, замечательные руководители, исполнительные работники нередко могут оставаться безбожниками всю свою жизнь, совершенно не интересуясь Тем, Кто дал им дар этой жизни, призвал от небытия к бытию и в бытии этом сохраняет. А разбойники, воры, блудники и блудницы, всеми презираемые и пренебрегаемые, уязвляются вдруг Божией любовью и оставляют недостойное свое житие, исправляются, очищаются, освящаются… Что это, как не тайна, ведомая лишь для Того, Кто сотворил сердца человеческие (см.: Пс 32, 15)?

Только Дух Святой проницает все глубины наших сердец. И Он же открывает порой избранникам Своим то, чем делятся они с нами. Один из угодников Божиих, наделенных дивным даром рассуждения, наш соотечественник святитель Феофан Затворник пишет в своих «Мыслях на каждый день года» о том, что, с его точки зрения, является главным для разумения этой тайны. Если ищет человек, говорит этот святой, не удовлетворения своих страстей и желаний, не выгоды, не славы от людей, а истины, то обязательно найдет Христа. Ибо Он и есть Истина.

Как же это точно, и сколько подтверждений находим мы сему в окружающей нас жизни! Искал Истину, стремился к Ней фарисей, сын фарисея (Деян 23, 6) и встретил Ее на дороге в Дамаск, где думал преследовать и гнать Ее служителей, и сам стал самым ревностным из них. Не искал Истины Пилат, не нуждался в Ней и не узнал, когда стояла Она перед ним в Своем смиренном облике земном, и только вопрошал иронично и горько: Что есть истина? (Ин 18, 38), подразумевая, что много истин и в то же время – ни одной подлинной.

Может ли такое объяснение утешить и успокоить нас, когда речь идет о наших друзьях, родных, о тех, кого мы любим? Когда эта их встреча с Богом все откладывается и откладывается и есть риск, что она так и не состоится? Не всегда… Но объяснение это не дает нам роптать на Бога, не позволяет считать Его пристрастным и несправедливым, сообщает ту ясность, которая так необходима.

И, что еще важней, всегда оставляет место для надежды: если мы находим, за что человека любить, мы – такие скупые на любовь, такие эгоистичные, узкосердечные, то неужели Его благодать не найдет, к чему привиться в его сердце, что побудить в нем к отклику? Просто не надо требовать от Бога сегодня того, что должно произойти завтра, или через год, или много лет спустя. Человек, как плод для стола, должен созреть для встречи со Христом – откуда нам знать день и час этой зрелости, ее меру?

Есть у меня, например, друг, который верит в Бога, молится Ему, на Него уповает, в Нем находит для себя зачастую единственную помощь и поддержку. Но при этом верит по-своему, отрицая и Церковь, и христианство как таковое. А как начнет объяснять, что и как он понимает, так единственной религией, на которую это похоже, оказывается христианство. Скажешь ему – сердится, ворчит… Переживаю за него, спорить с ним не хочу. И понимаю, что в конечном итоге остается лишь одно – молиться. Потому что если он, как мне кажется, так близок ко Христу, что только шаг сделать надо, то, возможно, моя молитва его ровно на этот шаг вперед подтолкнет? А может, и не на один только шаг? А может, и не только моя?

И опять же – вспоминаю свою встречу, какой была она. Много можно о ней сказать, но главное – была она неожиданной, ни за день, ни за час, ни за мгновение никто бы и не предсказал ее, кроме Того, Кто, в отличие от меня, ее ждал. Такой же была она для многих из тех людей, которых довелось мне в жизни знать и за которых мое сердце уже не болит. Такой же, уповаю, будет для тех, за кого тревожусь и молюсь сегодня. С этой надеждой – на их Встречу – и живу.

Место встречи – Крест

Человек всегда одинок. Одинок потому, что никто и никогда не поймет его до конца. Не будет с ним каждое мгновение его жизни. Не пройдет рядом каждый метр пути. Иногда мы ощущаем это с особенной ясностью и силой. Иногда начисто об этом забываем – так вдруг все в жизни становится хорошо и так вокруг много близких, родных людей. Но забываем лишь для того, чтобы вспомнить. И пост, особенно Великий, – то время, когда вспоминаем, волей или не волей. Враг ведь не оставит нас без своей помощи и участия. Даже если мы сами будем предельно нерадивы, ленивы, малоподвижны, он с готовностью предложит нам все потребное к подвигу: искушения и скорби. И сбудутся вновь слова преподобного Макария Египетского, утверждающего, что неизменно «содействует злое благому намерением неблагим»[3]3
  Ср.: Макарий Египетский, прп. Духовные беседы, послание и слова. – М.: Отчий дом, 2013. – Слово 4. Гл. 6.


[Закрыть].

Нуждаемся ли мы в том, чтобы разделить с кем-то радость, которую посылает нам Господь? Если мы не эгоисты до какой-то самой последней меры, то да, разумеется, нуждаемся, как не нуждаться! Но насколько велика эта нужда, насколько остро мы ее ощущаем? Если радость останется лишь нашей и больше ничьей, она немного померкнет, потускнеет, но что-то от нее да сохранится. Что-то утешающее и ласкающее душу.

Другое дело – скорбь. Вот тут точно есть необходимость в поддерживающем, подкрепляющем, а главное – в том, кто именно разделит ее с нами, то есть возьмет на себя какую-то часть ее тяжести, облегчит для нас нашу ношу. Кто? Те же близкие, родные люди? Пусть они будут поблизости, пусть сочувствуют, сопереживают нам. Пусть помогают, утешают… Спасибо им за это! Но где скорбь? Только в обстоятельствах, в каких-то событиях заключена она? Нет. Она глубоко в нашем сердце. Так глубоко, что не сойдет туда, в эту бездну, в этот личный, земной, временный ад с нами никто. Никто, кроме Того, Кто сходил в ад настоящий.

И получается, что Крест – не только орудие нашего спасения, не только святыня, перед которой мы благоговейно преклоняем колени. Это еще и место встречи с Богом. И нигде, ни в одной иной точке не бывает она настолько непосредственной, настолько удивительной, нигде и никак больше не достигается такая близость.

«Днесь Неприкосновенный существом прикосновен мне бывает…»[4]4
  См.: Служба на праздник Воздвижения Креста Господня. Великая вечерня.


[Закрыть]. Днесь – когда распинается за нас. Но днесь – и когда мы распинаемся, не за Него пусть даже, а хотя бы с памятью о Нем и с доверием Ему.

Почему? Неужели в награду за терпение, за мужество, за самоотверженность? И неужели это все есть у нас? Какая награда, если все эти кресты мы сами, своими руками мастерим! Сколачиваем их, когда строим свое личное счастье так, как его сами понимаем, когда пытаемся обойти Необходимого, когда искренне верим, что нарушение Его заповеди – обязательное условие достижения поставленной нами перед собой цели.

Нет, не о заслугах и наградах тут речь. Просто перед крестом отступает многое из того, что обычно мешает. Отступает надежда на кого-либо: ты один на нем. Если кто-то и стоит при подножии, то ведь это лишь твои руки и ноги прибиты к его перекладинам и твое ребро прободает копье уныния и отчаяния. Отступает упование на свои собственные силы: их больше нет, то, что казалось силой, растаяло, стекло и впиталось в землю. Отступают намерения, планы, желания и стремления: уже не до них…

Есть ты – и Муж скорбей, изведавший болезни. Он знает о твоей скорби и болезни все – так, как не знаешь этого и ты сам. Твоя скорбь – крошечная, глазом неразличимая, только сердцем ощущаемая частичка одной всеобъемлющей скорби, Им за тебя и за всех людей подъятой. На Кресте, на Голгофе. И ты – в Его сердце. Только бы и Он был в твоем. Он этого желает. А ты?

Ведь ты все равно можешь от Него отгородиться, закрыться от Его любви – ропотом, ожесточением, злобой. Неверием, наконец.

Можешь не сказать: «Достойное по делом моим приемлю» (см.: Лк 23, 41), а повторять, бессмысленно тряся головой: «За что? За что?! Почему я?!»

Есть за что. Этих «за что» так много, что и не перечислишь всех. И странно, что ты сам их не помнишь. Это беспамятство тоже – из «за что». И «почему» есть. И «для чего». И это все важно понять, смирившись, отдавшись, положившись на Его волю и милость.

Но еще важней, опять же, одно: здесь – место Встречи. Той, которую нельзя пропустить.

Источник жизни вечной и нестареемой

– И еще, батюшка, я очень постарела…

Я смотрю на стоящую у аналоя женщину и ожидаю продолжения. Это ведь не грех, кажется, стареть, это естественно. Другое дело, если неумеренно переживает человек по этому поводу, молодится изо всех сил, поступки совершает, его возрасту не приличествующие. Или если старение это нездоровым образом жизни обусловлено.

Но женщина молчит, задумавшись и, очевидно, загрустив.

Прерываю ход ее мыслей:

– Ну а что греховного-то в этом? Время идет, все мы не молодеем…

Она словно просыпается и вскидывается:

– Да нет! Я не об этом. Я душой постарела. Сильно!

И вот тут я ее понимаю…

Отчего стареет душа? И в чем выражается это старение, какие у него признаки, кроме внешних – погасшего, невыразительного взгляда, опущенных уголков рта, ссутуленных плеч? Когда стареет тело, то тут все ясно: появляется одышка, покалывает сердце, суставы теряют подвижность, волосы седеют, кожа желтеет, сохнет.

А душа? Мы помним, как в детстве, юности познавали этот мир… Удивлялись ему, радовались каким-то мелочам, смешным пустякам, постоянно ждали чего-то хорошего, светлого, счастья. Просто – ждали. Совершали открытия – и отрадные, и прискорбные, но чувствовали себя при этом все богаче, все шире. А потом?

Об этом «потом» и говорит стоящая передо мной прихожанка.

– Все стало серым, скучным, пустым каким-то. И я сама – такой же. Мне ничего не интересно, кажется, что больше никогда уже не будет чего-то хорошего, жизнь кончилась. Она и правда кончилась, теперь только доживать?

– Нет, неправда.

Но может и правдой стать.

Мне так близко все то, о чем она говорит. И я так ей на самом деле благодарен! И мне знакомо это старение, это ощущение того, что жизнь уже кончилась и ничего больше не будет. Однажды я это переживал, дважды, трижды? Многажды!..

И точно скажу – когда. И почему.

Точно – не по времени, по обстоятельствам. Тогда, когда поглощала меня эта жизнь с ее заботами, прискорбностями, когда отягощалось мое сердце печалями житейскими (см.: Лк 8, 5–15), когда прибивали они меня к земле, когда и сам я потому становился землей. Когда, без меры отягощенный всем этим, забывал я о Боге… Или иначе – когда память о Нем переставала быть живой, когда она становилась «просто» памятью.

Но сколько же раз и другое было! Сколько раз сбывалось это чудное, не заслуженное никак обетование: обновится яко орля юность твоя (Пс 102, 5)! Сбывалось, когда хватало сил, решимости сказать всему окружающему: «Подожди!» И словно забыть о нем, обратившись к Тому, в Чьих руках все. И не потому обратившись, что нужно со всем этим «забытым» разобраться, по полочкам его разложить, а потому, что душа по Нему соскучилась, исстрадалась, к Нему наконец устремилась.

Устремилась и – разом помолодела! Словно не было ничего – ни разочарований, ни утраченных иллюзий, ни пережитых предательств, словно сердце от боли, несправедливости, жестокости мира не покрывалось прежде защитным панцирем, коркой, не делалось бесчувственным, холодным – только бы больше не страдать!

И вернулось это удивительное чувство – ты ребенок. Тот самый, один из тех, кому Царство Небесное обещано. А как иначе можно себя ощущать, когда ты снова рядом с Отцом?

Ведь мы стареем вдали от Него, а стоит приблизиться к Нему, и снова – дети. К Нему… К Тому, Кто обещал ученикам и последователям Своим вечную жизнь. Вечную и нестареемую.

Одно из имен Его – Утешитель

Период пения Цветной Триоди очень насыщенный – не так, как Триоди Постной, но по-своему, иначе. Сначала – ощущение пребывающей в наших сердцах пасхальной радости, потом Вознесение, в котором и расставание, и пребывание с нами во все дни до скончания века (Мф 28, 20), затем – ожидание исполнения обетования об облечении силою свыше (см.: Лк 24, 49). И при этом какое-то неуловимое, до конца не понятное скучание. Только когда раздается наконец за всенощной в субботу вечером «Царю Небесный, Утешителю…», когда подхватывает знакомые, такие родные слова весь храм, становится вдруг ясно – вот по чему скучала душа: по этой молитве. По утешению. По нему она на самом деле всегда скучает.

Многое должно нас утешать. Наша вера. Любовь Божия. Молитва как таковая. Чтение Священного Писания. Причащение Святых Христовых Таин. Должно. Но, положа руку на сердце, разве редко бывает так, что мы привыкаем? К вере. К тому, что Господь нас любит. Молимся, читаем Евангелие и святых отцов так же привычно. Так же привычно причащаемся. Человек такое чудное существо: может привыкнуть ко всему. Привыкает к плохому и уже не так им тяготится. Привыкает к хорошему и перестает радоваться и благодарить. И живет очень часто вот так – по привычке, по инерции. И то, что должно быть содержанием бытия, становится фоном.

Но рано или поздно Господь попускает встряску, искушение – внешнее, когда уязвляют и ранят нас какие-то заставляющие испытывать скорбь обстоятельства. Или незаметное глазу постороннему, но изнутри буквально съедающее наше сердце. Тоска, печаль, уныние, доходящее до отчаяния, – кто их из нас, верующих, казалось бы, людей, никогда не испытывал?

И кому не приходилось искать в таком положении и состоянии утешение – в близких людях, в увеселениях, во внешних предметах, в приобретениях каких-то? И нельзя ведь сказать, что эти вещественные утешения (если только не сопряжены они с чем-то откровенно греховным) незаконны, что права у нас на них нет. Ведь даже в церковной, более того, монашеской традиции утешением подчас именуется самое что ни на есть материальное – пища: «на трапезе братии велие утешение»[5]5
  См. указания в Типиконе. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Все правильно, законно, вот только… Только не утешает!

Нет, утешает, конечно, когда не скорбишь всерьез, а так, взгрустнулось. Но если по-настоящему плохо и тяжело, то не работает! Не помогают тогда ни шопинг-терапия, ни посиделки в кафе, ни чай с друзьями. Вроде бы и вещи купишь такие хорошие, нужные, да посмотришь и сам скажешь себе: «Ну и зачем?» И люди рядом будут близкие, неравнодушные, сочувствующие, а окажется, что нет, не понимают они тебя, и даже обидишься на них… И хочется пятый угол искать или на стенку лезть и по потолку бегать… Да только и это бы не помогло, если б даже получалось.

Это естественно все, нормально. Так, отнимая от нас всякую радость и сладость, сокрытую в земном, напоминает Царь Небесный нам, христианам, что одно у нас на самом деле утешение – Он. Потому и одно из имен Его – Утешитель.

Такая простая мысль! И так трудно доходим мы до нее подчас! И она потом, уже будучи воспринята вполне умом, не скоро порой передается сердцу. Мы делаем рывок вперед, уже ждем: сейчас, сейчас мы наконец успокоимся, душа исцелится… Но не так это оказывается просто. Почему? Та же привычка виной – жить «христианской жизнью» между делами, между прочим, коего так много и так оно разнообразно. И кажется, не пробьешься сквозь него, завязнешь, не пропустит все это тебя. Да и не надо на самом деле пробиваться. Надо просто оставить все это за спиной, упраздниться от него, забыть о нем – хоть ненадолго, на время, которое нужно душе, чтобы вспомнить по-настоящему, всем существом своим о Том Единственном, Который подлинно есть. Почувствовать, что, кроме Него, все бессмысленно, суетно, пусто. Или, если так понятней, то не кроме, а без. И только с Ним все обретает смысл и цельность – тогда, когда не мы тянемся за чем-то, а когда он Сам дает это нам.

Познаешь опытом истину эту – и почувствуешь свободу. Ту, ни с чем не сравнимую, которую лишь Дух Истины и подает, ведь где Он, там свобода (см.: 2 Кор 3, 17), а где противятся Ему или, еще страшней, не замечают Его, там всяческое рабство, зависимость, плен.

Какой же кроткий и смиренный Он! «Везде Сый и вся исполняяй». И все содержа и властвуя всем, Он и правда позволяет нам Его не замечать… Напоминает о Себе тихо, тонко, удивительно деликатно – дыханием хлада тонка (ср.: 3 Цар 19, 12). И очень редко дыханием огненным, бурей – лишь тогда, когда мы уже готовы к отклику всецело и нужно нас только чуть-чуть подтолкнуть. Или когда, наоборот, настолько бесчувственны, что ничем другим нас не пробудить.

И стоит откликнуться, как познается это дивное «Сокровище благих». Сокровище – в смысле величайшей, не сравнимой ни с чем ценности Своей. И Сокровище потому, что сокровенно оно – от мудрых и разумных, а дается лишь младенцам (см.: Мф 11, 25).

И жили мы вроде до этой поры, но вот ощутили такую жизнь, что поняли: то, что было прежде, – какой-то сон, забытье, и только эта – настоящая, бессмертная и бесконечная, как и ее Податель, невместимый всем созданным Им миром, но приходящий и вселяющийся в нас, в эти глиняные, такие хрупкие и смиренные, огнем благодати Его обожженные сосуды.

Обожженные… Потому что как иначе очистить от всякой скверны? Огонь. Сначала великий – любви и ревности Божественной Его. Потом малый, едва затеплившийся – нашей к Нему любви.

В этом отклике – любви на любовь, свободном, не вынужденном, естественном и неожиданно простом – угадывается, узнается вдруг то, чего мы так ищем, так просим, так жаждем и в чем отчаиваемся иногда… Спасение наших душ.

Он являет нам все это, когда мы этого действительно ищем – не по заслугам, не по подвигам, не по трудам нашим, а только по одной благости Своей. И этим явлением, опытом, знанием подлинно живы мы. И потому так дороги нам эти удивительные слова: «Царю Небесный, Утешителю, Душе истины…» – и когда ощущаем мы вполне силу их, и когда сами бессильны, но силы Его взыскуем. И когда утешения требуем. То есть когда нуждаемся в нем.