Текст книги "Ветер, ножницы, бумага, или V. S. скрапбукеры"

Со всех сторон сбегались к «Дворцу связи» люди, одни толпились вокруг и вытягивали шеи, другие – те, кто увидел плакат, – рвались в самую гущу, расталкивали соседей локтями, просачивались вперед, ругались матом, визжали. Софья не могла оторвать глаз от искаженных, красных лиц, ее трясло, сердце колотилось, как бешеное, но она не могла с места сойти, как прибитая к полу гвоздями. Пузатый мужик в грязной куртке оттолкнул ее, дыхнул тошнотворно перегаром, ринулся вперед и с размаху ударил кулаком в лицо упитанную тетку в цветастой куртке. Тетка завизжала:

– Помогите! Убивают!

И только тут спало оцепенение, время вернулось к привычному ритму, и осколки происходящего сложились в одно целое. Софью затошнило. Зачем она это сделала? Она же знала, догадывалась в глубине души, что ничего не выйдет! Какой глупой, нелепой была надежда… наивная дурочка! Идеалистка! Ну зачем? Она хотела сорвать плакат со стены, куда там открытки, уже не доберешься, хотя бы плакат. Толпа быстро оттеснила ее обратно. Софья беспомощно оглянулась вокруг, с трудом двигаясь против течения толпы, поднялась по лестнице на несколько ступенек наверх и вцепилась в перила ледяными пальцами. Отсюда весь «Дворец связи» был виден как на ладони. Сквозь гул голосов прорывался звон разбитого стекла, толпа шевелилась, как одно огромное чудовище, и переваривала витрины, шкафы и столы. На четвереньках из толпы выбрался продавец в желтой фирменной рубашке, один глаз заплыл, под носом запеклась кровь.

– Глядите! – заверещал женский голос. – Вот он!

Толпа рявкнула, ухнула, и жадные руки накинулись на парня, принялись стаскивать с него одежду. Вскоре из-за плотной стены людей его уже нельзя было разглядеть. Софья уставилась на плакат. Пусть его кто-нибудь сорвет, ну, пожалуйста, пусть кто-нибудь случайно его сорвет!

И словно в ответ на ее мысли чьи-то руки протянулись к плакату, сняли его со стены и исчезли. И тут же будто шторм вздохнул последний раз и стих, улегся разом гул голосов, начали расходиться люди. С улицы послышался вой сирен. Когда схлынула толпа, Софья увидела лежащего возле кассы продавца, почти голого, в кровавых подтеках. Он пробовал подняться, придерживая одну руку, и она вздохнула с облегчением – живой! Возле парня на коленках суетилась кассирша, вытирала салфеткой кровь под носом, что-то шептала. Вот она поднимает взгляд на Софью, смотрит прямо в глаза. Софья отшатнулась, ее словно током ударило. Кассирша знает? Вряд ли, наверное, просто по-женски почувствовала.

– Что ж вы, милая барышня, творите такое, а? – раздался сзади мягкий голос.

Софья вздрогнула и обернулась. Перед ней стоял худой сутулый мужичок, в очках и с редкой бороденкой, которую он прятал в потрепанный шарф. В руках у него она узнала остатки своего плаката. Странно, но вместо испуга Софья почему-то испытала облегчение.

– Откуда вы знаете, что это я?

Он показал пальцем:

– Трудно не заметить.

Только сейчас Софья заметила, что все еще сжимает в руке скотч.

– Я… – Она не нашлась, что сказать.

– Пойдемте со мной.

Она вопросительно смотрела на него.

– Пойдемте, не бойтесь. Я никому о вас не расскажу. Быстрее же, сейчас милиция все оцепит, и проведете тут полночи.

И Софья пошла за ним. Она старалась не оглядываться назад, слишком боялась узнать, что стало с остальными продавцами, и кто еще пострадал. Она подавила в себе желание заткнуть уши, чтобы не слышать криков о помощи и воя сирен. Она просто шла, глядя в спину бородатому мужичку, а от того исходила волна тепла и спокойствия, легкая и добрая, одно его присутствие странным образом отрезвляло и успокаивало.

Софья и сама не заметила, как они оказались в маленькой пестрой лавке, и он усадил ее на табурет, покрытый мягким синим бархатом. По кончикам пальцев побежало тепло. Лед, сковавший тело, начал оттаивать, и отпустила, расслабилась, растворилась в мягкую воду сжатая внутренняя пружина.

– Меня зовут дядя Саша, – представился мужичок. – Я тут продавцом работаю.

– Софья, – ответила она.

– Ох, Софья… – вздохнул он и продолжил, то ли обращаясь к ней, то ли к самому себе. – Вы что же это, специально вывесили плакат на всеобщее обозрение? Да еще заманили столько народу посмотреть?

Она молча кивнула.

– Ай-ай-ай! Барышня, милая, вы ходите по лезвию бритвы, как по бульвару!

– Я не думала, что все так получится… я хотела совсем другого! – искренне воскликнула Софья.

– Думала она… Вы что, не читали Кодекс?

– Какой кодекс? – не поняла Софья, но дядя Саша пропустил ее вопрос мимо ушей.

– Да еще такой шум подняли, завтра все газеты будут писать только об этом, нашему господину директору это не понравится.

– Шум? Ну напишут: «Афросеть» устроила безумную рекламную акцию. В первый раз у них, что ли, такой дурдом?

– Такой – в первый, – вздохнул дядя Саша. – Вы что же, самоучка, что ли? И про Кодекс не знаете.

– Хотите сказать… эти волшебные открытки, не только я одна умею их делать?

– Уф, – он громко выдохнул. – Интересно, когда ребенок делает первый шаг, он что же, тоже считает себя единственным в мире ходячим ребенком?

Софья замолчала. Она пыталась до конца осознать его слова, в горле возник комок, захотелось не то расплакаться, не то обнять его, этого милого человека, благодаря которому она испытала облегчение, какого не чувствовала еще никогда в жизни. Она не сумасшедшая! Она только сейчас до конца поверила, что все происходящее – не плод ее воображения. Дядя Саша улыбался, излучая теплое спокойствие, его доброе лицо казалось удивительно знакомым, она как будто знала его уже сто лет.

– А вы… откуда вы про все это знаете?

– Посмотрите вокруг, это магазин для тех, кто делает открытки. Для скрапбукеров.

Она уже и сама вовсю разглядывала витрины. А товар был в них удивительным – живым и теплым. Бумажные цветы несли в себе по-детски беззаботную летнюю радость. Кружевная лента голубизной напоминала сочное вечернее небо, подвески-капельки дышали влажной свежестью. Все по очереди хотелось взять в руки и пощупать. Вещи были утонченными, передавали себя едва заметно, невесомо, совсем не так, как ее жалкие поделки из коробок, упаковок, рекламных проспектов и школьной цветной бумаги. Ей стало неловко, как если бы она неправильно посчитала два плюс два.

– А вот это у вас, – дядя Саша потряс остатками плаката. – Самодеятельность! Так нельзя.

– Почему? – удивилась Софья.

– Это опасно, милая барышня! Сами не знаете, что творите. Вам нужно изучить Кодекс, уяснить для себя правила.

– А где его можно взять?

– Этого я вам сказать не могу. – Он решительно мотнул головой.

– Тогда, может быть, вы расскажете мне о правилах?

– И этого я не могу. Это все только наш любимый господин директор может. Но я вам дам его визитку.

Он порылся в кармане и протянул ей черный конверт, размером не с обычную визитку, а с компакт-диск. Конверт освежал, холодил руки, как мятная конфета – горло. В этой лавке все – живое.

– И еще я хочу дать вам один совет.

Софья наморщила лоб. О правилах он, видите ли, не может рассказать, а советы дает. Внутри проснулось незваное раздражение, водная гладь спокойствия нарушилась, словно в нее бросили камень.

– Пока вы не знаете всего, что должны бы знать, не делайте открыток. Я вас очень прошу.

– Но почему? И почему вы мне указываете, что делать, а что нет?

– Милая барышня, я даже и не думал вам указывать. Поверьте, это для вашего же блага. И для блага окружающих, – он выразительно посмотрел на нее.

Софья была ему благодарна за то, что он не стал вдаваться в подробности и читать ей нотации. Но не удержалась и все же сказала вслух:

– Если б вы только знали, как часто я слышала эту фразу! «Для твоего же блага…»

Дядя Саша зарылся носом в шарф и хмыкнул. Потом полез под прилавок, открыл дверцу шкафчика и сказал:

– Вам нужно обязательно завести скрап-альбом.

– Альбом?

– Да. Скрапбукеру нельзя без альбома. Это как азбука или учебник, если хотите. Я вам его дам.

– У меня с собой мало денег.

– Считайте, что это подарок от фирмы.

Он вытащил из недр шкафчика и протянул ей плотную белую папку с кольцами. Софья заглянула внутрь и удивилась.

– Здесь же пусто.

– Пусто, – кивнул он. – Вы должны сами сделать каждую страничку.

– Зачем?

– Сделайте хотя бы одну, и узнаете.

– Тогда в чем смысл этой папки?

– Во-первых, она охраняет. Вложите туда страницу, и никто, кроме вас, не сможет ее прочитать. Во-вторых… узнаете сами, когда сделаете первую страницу. Извините, мне пора закрываться. Я вас выведу.

Дядя Саша провел ее к черному входу. Она уже хотела выйти, но в последний момент обернулась:

– На вас плакат не подействовал. Только на вас.

Он улыбнулся в ответ, жалкий и нелепый тип в очках. Серый шарфик смешно топорщился вокруг его шеи. Софья замешкалась в дверях, потом поспешно открыла сумочку и достала фотографию. В тусклом свете лампочки у служебного выхода она разглядела только два силуэта – незнакомка снова исчезла со снимка.

– Дядя Саша… Вы когда-нибудь видели этого человека, в костюме клоуна?

Он посмотрел на карточку и покачал головой.

– Нет, не припоминаю его. Но снимок любопытный. Я уже видел такие раньше. Похоже, это снято там?

– Где это – там?

– Придет время, и вы все узнаете сами.

– Скажите мне. Пожалуйста, я очень прошу. Я всю жизнь ищу это место.

– Я не могу, – он покачал головой.

Софья хлопнула дверью. Взбудораженную ночную улицу заливал свет фонарей. Где-то вдалеке все еще верещали сирены. Она вдруг остро, всем телом почувствовала, что не может вернуться сейчас домой. Что безупречная квартира отторгнет ее, выплюнет обратно, что она и дом сейчас несовместимы, как огонь и лед. Что теперь? За всю жизнь Софья так и не обзавелась ни одной подругой, к которой можно было бы завалиться вот так запросто переночевать, ничего не объясняя. Она побрела по улице, навстречу отражениям фонарей в лужах, навстречу слепящим глаза фарам, трещинам в асфальте, неоновым вывескам и чужой уютной жизни за окнами без штор.

* * *

– Ты одна?

Софья подняла глаза.

– Можно я присяду?

Она молча кивнула.

Вот уже добрый час она торчала в крохотной пиццерии и переводила взгляд с недоеденного куска пиццы на паршивую репродукцию с изображением Венеции. Бокал вина стоял нетронутым, она заказывала горячий чай с лимоном, пила его чашку за чашкой, не чувствовала ни тепла, ни вкуса, никак не могла согреться. Словно все это: и чай, и пицца, и дурацкая репродукция – отделено от нее прочной прозрачной стеной, и руки двигаются медленно, как будто вся она погружена в плотную вязкую массу. Она мучительно оглядывалась вокруг, искала, за что зацепиться взглядом, чтобы выбраться наружу из этого болота. Иногда перед глазами всплывала картинка: разбитые витрины, кровь на лице продавца, укоризненный взгляд дяди Саши – тогда она вздрагивала, зажмуривалась и пыталась вспомнить, как оживает в руках невидимый волшебный поток, как бежит по ладоням теплым ручейком, но в ответ вокруг нее лишь сжималось пространство. Сердце вело себя странно – то отдавалось в груди бешеным стуком, как колеса скорого поезда, то замирало так, что непонятно было, бьется ли оно вообще. Софье казалось, что на нее надели чужую, темную шкуру, которую мучительно хотелось сбросить, как гусеницу, ползущую по ноге, но она словно приросла к коже, мешала дышать, не давала думать, заслоняла свет и заглушала звук, пока весь мир не тонул в болезненном черном безмолвии. Перед глазами снова вставали стеклянные полки с жуками-телефонами, становились ослепительно-яркими, резали глаза с такой болью, что Софья боялась ослепнуть. Ей хотелось закричать.

Она вспоминала, что все еще сидит в кафе, сдерживала крик ужаса и с трудом открывала глаза. Таял, как первый снег, хрустальный блеск витрин, становились чужими воспоминания, она пугалась собственного равнодушия и опять, словно со сном боролась, искала что-нибудь, чтобы почувствовать реальность уплывающего в никуда мира.

А потом напротив нее сел он. Обычно Софья плохо переносила, когда с ней пытались познакомиться в автобусе или в кафе. Если ее пытались обнять или прикоснуться к плечу, она всегда вздрагивала и подавляла отвратительную мелкую дрожь. Ей казалось, что она – смачный кусок аппетитного, сладкого, темного от настоящего какао шоколадного торта. И каждый раз, когда она ощущала на себе жадный мужской взгляд, от нее будто откусывали кусок, вгрызались, оставляя слюни и размазывая шоколад по жирным губам. Она испуганно отворачивалась или натягивала шарф по самые уши.

На этот раз все было не так. Она смотрела на человека перед собой и не могла составить мнение о нем. Сколько ему лет? Тридцать, сорок? Ничем не примечательное лицо, не красавец, но и не урод, но что-то в нем цепляло. Взгляд? Да, пожалуй, взгляд круглых, как у совы, больших серых глаз. В нем не было жадного любопытства, только спокойное, но не безучастное внимание. Софья подалась вперед. Ей вдруг невыносимо, до боли захотелось кого-нибудь обнять. Восстановить теплую связь родных и надежных объятий, которую она потеряла где-то далеко в детстве. Вот так просто обнимать кого-то и чувствовать свою связь с миром, не-одиночество и не-зависимость, хрупкое равновесие между тем необъятным, что глубоко внутри, и тем безграничным, что снаружи.

Всего пару дней назад она была уверена, что обретает эту связь, каждый раз, когда садится за стол и берет в руки ножницы. Но сегодня все это казалось таким фальшивым… обманом. Как новогодние игрушки, которые ненастоящие, потому что не приносят радость.

– Можно взять тебя за руку? – мягко спросил он.

И ее ледяная ладонь легла в горячую руку. Черты его лица расплывались и таяли, словно не человек был перед ней, а только зеркало, в котором она видит саму себя – запутавшуюся, глупую маленькую девочку. Сейчас расплачется, как последняя дура. В этом дурацком кафе, перед незнакомым мужчиной. Не-зна-ко-мым. Или она где-то его уже видела?

Тепло ладони влекло к себе, разрушало прозрачную ватную пелену. Софья смотрела на себя со стороны, и ни грамма отторжения не было внутри нее, только желание принимать, хотелось открыться, остановить время и вот так сидеть, держать его за руку. Мир потихоньку прояснялся, стало легче двигаться и легче дышать.

Она поймала тоненькую ниточку страха – так не бывает, нельзя доверять вот так просто незнакомцу. Нельзя… и нельзя делать то, что она сделала сегодня в магазине. Перед глазами разом всплыли одно за другим события последних дней: серьезное лицо Знайки в диснеевском галстуке, Достоевский размазывает слезы по лицу, кассирша вытирает запекшуюся кровь с лица своего коллеги, воют где-то сирены, и дядя Саша смотрит укоризненно, как на ребенка, который грызет ногти.

– Посмотри на меня. – Незнакомец улыбнулся.

Он весь был одно чистое, яркое, бесконечное внимание. Софья чувствовала, что он готов слушать ее, не отвлекаясь даже на собственные мысли, готов воспринимать всю целиком, как она есть. И это было так удивительно, так не похоже на всех людей, с которыми она встречалась раньше. Она всегда улавливала оттенки настроений и как рассеивается поток внимания собеседника, который спрашивает, как дела, а сам думает, что ему надо купить хлеба и молока по дороге домой.

Совсем по-другому сейчас, когда он весь, целиком, принадлежит только ей, каждая мельчайшая крупица его внимания. Она хотела рассказать ему все, начиная с того вечера, когда она сделала открытку для Барракуды, или даже раньше, с первого дня в офисе, или еще раньше, но у нее было странное ощущение, что он и так все понимает. Вот так просто смотрит на нее, воспринимает и принимает. Не читает мысли, а понимает на еще более глубоком уровне, для которого нельзя найти слов.

Таяли, испарялись и улетучивались один за другим образы, и становилось легко, будто она была воздушным шаром и сбрасывала мешки с балластом. И вот уже хочется взлететь, оторваться от земли и оставить далеко позади неприятные воспоминания.

– Все, что с нами происходит, уже когда-то было, – произнес он и снова улыбнулся.

Софья еще раз посмотрела на бокал с вином – не тронут. Почему же так плывет голова, почему так хочется броситься в омут с головой, забыть про все на свете и пойти вместе с этим человеком – неважно куда: туда, куда он ее позовет.

– Пойдем?

Она покачала головой.

– Мне страшно.

– Тебе так только кажется.

По кончикам пальцев бежало тепло, и она поверила. Он увлек ее за собой. То ли это мужчина вел ее за собой за руку и усаживал в машину, то ли безгранично мощный поток тащил за собой, не оставляя ни секунды, ни вздоха для сомнений. И кружилась перед глазами сумасшедшая, буйная улица, потоки огней и чужие жизни за окнами без штор.

Он привез ее в гостиницу, маленькую и уютную. Когда они вышли из машины, Софья уже была уверена, что спит, свернувшись клубочком под пледом в своей мансарде, и все это ей просто снится. Волшебный сон про волшебного волшебника.

Софья чувствовала приятный холодок жесткого, накрахмаленного постельного белья и вдыхала гостиничный запах стирального порошка. Его мягкие ладони скользят по бедрам, она вздрагивает от прикосновения к обнаженному телу, закрывает глаза и проваливается в волшебный мир. Там, в том мире, она была бескрайним морем, она растекалась вширь и управляла волнами, как руками и ногами, она сама была каждой из миллионов беспечных волн. И повсюду, куда хватало взгляда, была только она – темно-синяя вода в белых барашках пены. Она смотрела наверх, туда, где был он – навис над ней бескрайним желтым небом, затянутым тучами.

В этом мире были только небо и море, море и небо, между ними – бесконечная пустота, ни чайки, ни ветра, а за тучами, высоко в небе, пряталось солнце. Они были недостижимы друг для друга – небо никогда не встречается с морем, даже на горизонте, а моря никогда не ласкает луч света. Она выныривала из своего видения на поверхность и слышала, как на улице снова воет сирена, словно преследует ее всю эту ночь. Она ощущала горячую влажность собственного тела и свернутое спиралью напряжение внутри него. Она ныряла обратно, и снова становилась синим морем, играла волнами, и отдавалась хмурому небу, и мысленно просила его открыться, показать хотя бы один крохотный, едва уловимый солнечный лучик. Напряжение нарастало, волновалось, металось море, чаще дышало небо, клубились в нетерпении тучи, и наконец-то в разрыве желто-серых исполинов мелькнуло солнце. Софья очнулась на миг, выгнула спину, со стоном выдохнула, поддаваясь мощной волне, охватившей тело, и тут же снова провалилась туда, где к синей поверхности моря прикоснулся вдруг сноп солнечных лучей, неожиданно мягких и неярких. Свет, который не режет глаз, только греет и освещает поверхность темного моря. Она ответила коротким штормом, волны закрутились маленькими безумными вихрями и разошлись во все стороны, оставляя за собой безмятежный штиль и нежно-голубую чистоту. Море с небом воссоединились, чтобы тут же расстаться и вернуться в небытие, откуда они родились совсем недавно. И сразу проявилась, проступила перед глазами комната, смутные тени, мятые простыни, горячее мужское тело рядом, прерывистое дыхание, легкий запах пота. Софья закрыла глаза и вслед за волшебным миром провалилась в долгожданное небытие. Но за миг до этого успела услышать шепот:

– Альбом. Он сейчас нужен тебе как воздух.

Она проснулась от телефонного звонка. Огляделась вокруг, сперва долго не могла понять, где находится. Наконец, обнаружила на столике телефон, выбралась из постели и сняла трубку. Приятный женский голос предупредил, что пора освободить номер или заплатить еще за одни сутки.

– Конечно-конечно, я сейчас освобожу, – сонным голосом пробормотала Софья. – Еще пятнадцать минут, хорошо?

Она отодвинула штору и выглянула из окна. Сквозь плотные тучи пробивались слабые лучи солнца, робко заглядывали в чистенькую комнатку. Часы на здании старого универмага напротив показывали половину одиннадцатого. Гостиница в самом центре города, наверное, недешевая. Было ли вчерашнее сумасшествие или не было? Постель выглядела так, будто над ней пронесся шторм. Кольнула в бок неприятная мысль: скоро предстоит явиться родителям на глаза.

Софья приняла душ в маленькой уютной ванной. Она ощущала потоки воды так остро, будто каждая клеточка тела стала чувствительнее, а внутри росло удивление, словно это был первый душ в ее жизни. Она тщательно вытерлась пушистым полотенцем и высушила волосы феном, ловила кожей теплый искусственный ветер. Потом собрала разбросанную по комнате одежду и только тут заметила на столике, рядом с ключами, черный конверт. Сверху лежал листок из гостиничного блокнота с надписью: «С добрым утром!» Она приоткрыла конверт. Что это, дежавю? Все, что с нами происходит, уже когда-то было.

На вешалке висел красочный пакет с надписью: «Все для скрапбукинга». Она заглянула внутрь – вот папка на кольцах, для альбома и… такой же черный конверт! Так, значит, господин директор и ее случайный вчерашний любовник – один и тот же человек? Или не случайный?

Но раздумывать уже не было времени. Она закинула второй конверт в тот же пакет и хлопнула дверью номера.

На ресепшн дежурила симпатичная рыжая девушка.

– Доброе утро! К сожалению, завтрак уже закончился.

– Вы не знаете, мой… спутник давно ушел? – Софья протянула ей ключи.

– Да, давно, в самом начале моей смены, что-то около семи утра. Минуточку, я проверю телефонный счет.

– Он часто тут бывает? – спросила Софья.

– Извините, я работаю тут всего неделю. У вас все в порядке, звонков нет, номер полностью оплачен. Спасибо и приезжайте к нам еще!

– До свидания, – пробормотала Софья и толкнула дверь на улицу.

Солнце наконец-то пробило себе дорогу к осенней земле. Повсюду ручьями текла вода и слышалась звонкая капель, как весной. Воскресным утром люди улыбались друг другу, шутили, мамочки катили коляски, старушки выгуливали мохнатых болонок. Шлепали по лужам карапузы в резиновых сапогах, блестели отмытые дождем желтые и красные кленовые листья, весело сигналили автомобили, и нигде не было слышно сирен. Мир был невообразимо реален, полная противоположность тому сюрреалистическому сну, в котором она побывала вчера, выкрашен совсем другими красками. Каждая деталь впечатывалась в сознание ярким фотоснимком: яркий оранжевый лист приклеился к объявлению «Сниму комнату», будто искал себе жилье на зиму, кусок пенопласта плыл по ручью отважно, словно маленький корабль, облако свернулось уютно, как сытый кот. Запах сырых листьев врезался в сознание, отпечатывая в нем всю осень сразу, вместе с ее невесомой грустью и красотой. Софья вдохнула полной грудью и улыбнулась.

Но тут же под ложечкой проснулся легкий холодок. Сейчас придется вернуться домой. Софья догнала троллейбус на остановке и запрыгнула внутрь. Мелкая дрожь старой рогатой развалюхи передавалась ей так, что кончики пальцев, кажется, звенели, но она с удивлением понимала, что не так уж и боится. Очень хотелось есть. Мама, наверное, пожарила сегодня на завтрак гренки с сыром. Или блинчики с вареньем.

Звонить в дверь не пришлось, ее увидели из окна. Первое, что она услышала с порога, был голос диктора из телевизора:

– Три человека остаются в больнице, около двадцати получили легкие травмы и после оказания первой помощи были отправлены домой после дикой рекламной акции, устроенной компанией «Афросеть» в главном торговом центре города. Руководство компании отрицает свою причастность к акции и заявляет, что это была самодеятельность дирекции «Дворца связи»…

В нос ударил запах корвалола. Мама выглядела все так же безупречно, в мягком домашнем костюме, с уложенной прической, и только глаза, измученные и опухшие, говорили о бессонной ночи. Она смотрела на Софью и словно не верила своим глазам. Потом наклонилась и протянула ей тапочки. Софья скользнула в привычную домашнюю мягкость и молча обняла мать.

– Господи, девочка моя. С тобой все в порядке?

– Да, все хорошо.

– Отец всю ночь звонил по милициям и больницам. Эта история в торговом центре… Почему ты не позвонила?

– Так получилось. Как он?

– Держится молодцом, – улыбнулась мама. – Пошел вздремнуть. Ночью приезжал дядя Толя, делал ему уколы.

Софья проглотила слезы. В тот раз, когда она попыталась уйти из дома, были дежурства в больнице, посеревшее мамино лицо, реабилитация, санатории и обещания, что она будет жить с родителями, пока не станет «нормальным взрослым человеком», и страшный ледяной кабинет Аркадия Петровича. Не надо было тогда вообще пускать отца в свое жилище, надо было придумать какую-то отговорку. Она до сих пор с грустью вспоминала крохотную квартирку-мастерскую, которую снимала у одного художника. Ей было хорошо и уютно среди ярких стен, разрисованных причудливыми цветами, яркими динозаврами, фантастическими чудищами и пухлыми обнаженными ангелами. Мебели в комнате почти не было, и Софья на первое время решила обойтись спальным мешком. Она устроила себе уголок для любимого хобби прямо на полу, а на единственном низеньком столике ела, сидя по-турецки, как на Востоке, и частенько забывала убрать с него посуду. Отец, наверное, тогда решил, что это наркоманский притон или что-то вроде того, ему сразу же стало плохо.

– Вот что, – мама понизила голос. – Скажем ему, что ты осталась ночевать у подруги, отправила смс-ку, а она почему-то не пришла.

Софья вопросительно посмотрела на мать. Та поджала губы:

– Я не хочу знать, где ты была и что делала.

Отец разглядывал Софью так долго, будто пытался понять, его это дочь, или ее подменили. Она хотела извиниться, но губы отказывались ее слушаться, а где-то в глубине горла копились слезы. Софья не подпускала их к глазам и только отчаянно хлюпала носом. Она привычно сжалась и мысленно возвела вокруг себя скорлупу, ожидая удара, но его не последовало.

– Иди, позавтракай, – в конце концов сказал он.

На столе стояли еще горячие гренки с сыром. Софья вцепилась зубами в ароматный хрустящий кусок, будто в жизни ничего вкуснее не ела. По животу растекалось приятное тепло, какое бывает только от родной маминой еды. Мама сидела напротив и улыбалась, осторожно промокая кружевным платком уголки глаз.

– Я сам не знаю, почему, – пробасил сзади отец. – Но я не буду тебя ругать. Мне кажется, ты уже сама сделала все нужные выводы.

Софья искренне улыбнулась ему, впервые за долгое время. Что за чудеса сегодня происходят? Она вдруг заметила, что отец постарел. Больше седины стало в висках, и лысина уже заползла далеко на затылок. А на подоконнике, среди подогнанных к дизайну строгих цветочных горшков появилась нелепая гнутая вазочка из радужного стекла. И как она раньше ее не видела?

– Мам, обожаю твои гренки, – сказала Софья. – Они просто лучшие в мире.

Она не обратила внимания, как удивленно переглянулись мать с отцом.

После завтрака Софья поднялась к себе. Переоделась в домашнюю футболку и шорты, достала черный конверт, потянула за кончик визитку-открытку. Золотые буквы, черный бархат, пестрые облака из настоящих перьев, воздушных и чуть желтоватых. Приятный мятный холодок, будто взяла в рот освежающую конфету.

«Эмиль Магрин» – так звали главного волшебника по открыткам. Ниже совсем маленькими буквами подписано: «Куратор». Ни телефона, ни адреса, ни электронной почты. Только взлохмаченные облака. Она погладила перо и почувствовала, как затягивает карточка, как кружится голова и втягивает ее в разрыв облаков, как зазевавшееся солнце. «Альбом, – всплыл в голове шепот. – Он сейчас нужен тебе как воздух».

«Для сохранения покоя в семье можно позволить себе маленькую ложь. Даже если ребенок сбежал из дома, он ни в коем случае не должен бояться вернуться», – аккуратно выводила этажом ниже подтянутая женщина в домашнем костюме.