Текст книги "Ветер, ножницы, бумага, или V. S. скрапбукеры"

Глава V

С таким же успехом можно было заниматься сексом по книжке. Руки сюда, ноги туда, прижмите губы к соску и чередуйте интенсивные движения с мягким поглаживанием. Нарезаем макетным ножом аккуратные прямоугольники, приклеиваем узкие полоски клеевой лентой и даем каждому слою просохнуть. Инга смяла кусок картона, с трудом отодрала от пальцев куски двустороннего скотча и зашвырнула смятый комок в урну.

На столе аккуратно, как в операционной, были разложены инструменты и материалы. Над столом, на кнопках, Инга прикрепила распечатки мастер-классов из Интернета. Она натянула тонкие резиновые медицинские перчатки, чтобы не оставлять отпечатков на яркой фольге и чтобы не испортить клеем маникюр.

Казалось бы – чего проще – возьми да сделай простенькую открытку. Никогда она раньше не замечала, что у нее такие толстые пальцы. Вроде бы отлично приспособлены, чтобы лепить пирожки или вязать салфетки, но воевать с крошечными кусочками бумаги не хватало никакого терпения. Кисти рук заболели с непривычки, и шею заломило. В композиции она тоже оказалась не сильна, картинки, складываясь, выходили похожими на детские поделки, и в них не было ничего общего с изысканной прелестью работ пропавшей Розы. А что, если плюнуть на все эти материалы, взять простой кусок бархата, приклеить на картон, а сверху – засохшую розу из букета на трюмо…

– Павлуша – кр-р-расавчик! – прервал ее размышления попугай. – Кр-расавчик!

Инга засыпала ему корм, почистила клетку, налила воды и вернулась к столу. Так как же прилепить эти чертовы прямоугольники?! Кристофоро Коломбо, у нее руки просто не тем концом вставлены. Еще ни одно дело в жизни не получалось у нее так из рук вон плохо, как этот проклятый скрапбукинг. Неужели это – и вправду единственный способ достать Магрина, главного по открыткам? А поговорить с ним нужно во что бы то ни стало. В жизни родителей открылась неизвестная для нее страница, к которой невыносимо хотелось прикоснуться. Как если бы вдруг ее предки оказались королевских кровей, и появилась возможность посетить родовой замок. Хотя теперь, после студенческого альбома, она уже была готова к любым сюрпризам. Но не это главное. «Они могут быть живы, они наверняка живы, но где они?» – эта мысль постоянно пульсировала на заднем фоне, как тихая волнительная музыка, будоражила изнутри, не позволяла отдаваться целиком ни одному делу.

Полночи Инга провела, не вылезая из Интернета. Фамилия Магрин нашлась в первой же поисковой строчке, и какой! Ни много ни мало, «Патриарх русской почтовой открытки»! Однако Спиридон Николаевич Магрин умер еще в конце семидесятых, передав свою коллекцию открыток в музеи Санкт-Петербурга. А собрал он их почти семьсот тысяч! Инга в страшном сне не могла представить себе столько открыток. Где он, интересно знать, складывал их, и как на все это смотрела его жена? К большому сожалению Инги, нигде не говорилось, что Спиридон Николаевич собирал самодельные открытки, везде речь шла об обычных почтовых открытках. Он написал несколько книг о своем увлечении, но вышли они в советские времена, и раздобыть их можно было разве что у букинистов и коллекционеров, и весьма недешево. Инга набрала «Магрин» и «скрапбукинг», потом «Магрин» и «куратор», но поисковая система не выдала ни одного результата. У Магрина-старшего осталась жена, сейчас, должно быть, совсем древняя старушка, о детях в Интернете ничего сказано не было. А кто же тогда господин их любимый директор? Сын? Внук? Правнук? Внучатый племянник? Или тот Магрин к этому вообще никакого отношения не имеет? Она нашла «ИП Магрин» в городском справочнике организаций, но по указанному номеру механический голос отвечал: «Набранный вами номер не существует». Зато нашлись имя-отчество: Магрин Эмиль Евгеньевич. Поискала по базе мобильный телефон, номер нашелся, но все тот же механический голос сообщал: «Абонент временно недоступен или находится вне зоны действия сети». Значит, остается единственный вариант – сделать эту чертову открытку!

Два часа она безуспешно воевала с бумагой и маркерами, но показать результат ей было бы стыдно даже на уроке труда в третьем классе. Потом она хлопнула себя ладонью по голове и сгребла ворох разноцветного барахла со стола обратно в пакет. Конечно же, в Интернете нашлось городское сообщество любителей скрапбукинга, и, несмотря на поздний час, Инга быстро договорилась приобрести две открытки уже завтра утром по сходной цене и неподалеку от дома. Лавку Магрина «сообщницы» знали прекрасно, но, как и следовало ожидать, с директором никто знаком лично не был. Зато все прекрасно знали дядю Сашу и время от времени прикармливали его домашними пирожками. Естественно, ни о каких магических странностях в среде сообщества не было сказано ни слова. Инга поразилась, как много взрослых женщин увлечены этим идиотским занятием и с воодушевлением обсуждают какие-то листики, колечки, цветные пуговки, ленточки и прочую ерундистику.

Потом Инга с головой погрузилась в чтение и узнала уйму разных любопытных, но бесполезных вещей про скрапбукинг. Одни считали, что скрап родился в уютных гостиных богатых барышень конца девятнадцатого века, другие полагали, что родоначальник скрапа – дембельский альбом, третьи рассказывали, что первым скрапбукером был Марк Твен, правда, во всех эти историях речь шла об альбомах с картинками и фотографиями. С открытками ручной работы дело обстояло еще хуже, потому что они брали свое начало еще в Древнем Китае. В Европе они стали популярными в середине девятнадцатого века, а почти весь двадцатый век люди довольствовались стандартными типографскими открытками. И только в самом его конце, в восьмидесятых, самодельные открытки снова стали популярными. Интересно, а вот эти альбомы и открытки с оживающими воспоминаниями, их кто и когда придумал? И узнает ли она когда-нибудь об этом?

Спать Инга легла в четвертом часу утра, когда щелка между слипающимися веками стала такой узенькой, что разглядеть экран было уже невозможно. А в девять ноль-ноль пронзительной трелью разорвал сон будильник.

– Дуррра! – заверещал Павлуша, который терпеть не мог будильник.

Инга быстро собралась, даже не позавтракала. Через полчаса она уже держала в руках готовые открытки. Ничего себе цена – триста рублей за кусок картона! Нет, открытки, на чей-то вкус, может быть, и симпатичные, но все эти умильно-романтические рюшечки с бантиками Инге никогда не нравились. Что-то в них было из детства, от тех причесанных девочек в платьицах, которые наряжали кукол, пока Инга мастерила лук со стрелами и рисовала себе маминой помадой индейскую раскраску на лице. Но, конечно, они все равно были на порядок лучше тех жалких поделок, что выходили у Инги. По крайней мере не стыдно показать.

Инга поблагодарила авторшу открыток и помчалась в магазин. Пробегая второй этаж, удивилась: а что это стало с «Дворцом связи»? Витрины разбиты, на полу – настоящая помойка, все вокруг оцеплено ленточкой, еще и милиционер дежурит. Ограбили, что ли?

Дядя Саша сидел за прилавком и кутался в шарф, как будто и пяти минут не прошло, как она его оставила.

– А, милая барышня! Неужели сделали открытку?

– Две, – гордо сообщила Инга и выложила свои приобретения.

И не покраснела. Врать нехорошо, но если очень хочется, то можно. Он мельком бросил на них взгляд, хмыкнул себе в шарф и сказал:

– Красиво. Очень даже. Прямо не ожидал от вас.

Она просияла. Ну вот, доберется она скоро до господина их любимого директора! И тогда наверняка… нет, лучше ничего не загадывать.

– Но не пойдет, – продолжил дядя Саша. – Для нашего любимого директора – не пойдет! Можете своему молодому человеку подарить.

– Но почему? – Инга надула щеки. – Вы же сами сказали, красиво!

– Во-первых, – вздохнул дядя Саша. – Ножницы. Я же просил вас пользоваться ножницами с бабочками. Во-вторых, и это самое главное, жизни в них нет. Они мертвые.

– Как это – мертвые? – удивилась Инга.

– Милая барышня, вы же прекрасно знаете, о чем я говорю, иначе не пришли бы сюда вчера.

– И как же я должна сделать их живыми?

– Этого я вам сказать не могу, – он развел руками. – И не смог бы, даже если бы захотел.

Ну вот, здрасьте жопа новый год. И какой тогда во всем этом был смысл? Он что, нарочно над ней издевается? По всей видимости, лицо ее было очень выразительным, потому что дядя Саша мягко улыбнулся и начал объяснять:

– Вы совершенно точно так никогда и не узнаете, можете ли создавать живые открытки, пока не возьмете в руки ножницы с бабочками.

– А может, я вам заплачу, и вы мне дадите телефончик или адресок вашего господина директора?

– Он просто не будет с вами разговаривать, – пожал плечами дядя Саша. – К тому же мне совсем не нужны ваши деньги.

Он тяжело вздохнул, отчего стал еще больше похож на ослика Иа, и добавил:

– Кстати, советую вам поторопиться. Насколько мне известно, послезавтра наш любимый господин директор собирается в командировку, на выставку.

– Я сегодня еще приду! – твердо сказала Инга, забрала свои открытки и развернулась, стукнув каблуками.

Она бежала по улице, залитой солнечным светом, а люди вокруг радовались редкому теплому деньку, который вдруг подарила проказница-осень, и никуда не спешили. Ингу раздражали медленно бредущие парочки и мамочки с колясками, их приходилось обгонять, одновременно огибать лужи, и это отвлекало ее, мешало сосредоточиться. Интересно, что труднее – уломать тетю Марту одолжить эти чертовы ножницы или Дину Львовну? Первая просто сумасшедшая, а для второй – это память о матери. С другой стороны, можно пойти к Дине Львовне, вроде бы женщина она адекватная, и попросить ее что-то вырезать прямо там. М-да, и как на это должен реагировать нормальный человек? Психиатрическую бригаду с милицией вместе не вызовет? И вообще, ну откуда, откуда этот старый хрен может знать, какими именно ножницами она пользовалась? Вот ведь вредный, а, ну неужели ему трудно телефон сказать?

Если мама сама сделала альбом и эту открытку с каруселью, значит, у нее тоже должны быть такие ножницы? Или она взяла их с собой в Ниццу?

Инга снова устроила обыск в квартире родителей. Проклинала залежи книг в кабинете отца, чихала от пыли, находила с детства забытые вещицы, хмурилась и прятала их обратно, перевернула все вверх дном. Телевизор тихо бубнил что-то о приближении выборов и повышении цен на молочные продукты. Ингу отвлекла фраза диктора:

– А сейчас вернемся к вчерашнему происшествию во «Дворце связи».

Она бросила большую коробку с принадлежностями для рукоделия и присела к телевизору.

– Нам удалось получить запись с камер наблюдения охраны, – продолжала диктор.

Инга вгляделась в экран. В самом деле, эту акцию организаторы как-то не продумали. Что это за дурацкий плакат такой, с огромными буквами: «Дают – бери! Чем ты хуже других?» Под ним жалась к стене бледная девушка. Надо же, это ведь ее видела вчера Инга возле входа! Странная девица, стоит под плакатом и смотрит и не ломится в толпу.

– Директор «Дворца связи» так же, как и руководство «Афросети», отрицает свою причастность к этой беспрецедентной акции. Продавцы, двое из которых до сих пор находятся в больнице, рассказывают, что к ним подошла девушка с рекламным буклетом, и тогда они вспомнили, что должны были в тот день устроить рекламную акцию.

У Инги екнуло сердце. А что, если эта девица… интересно, можно сделать открытку с фальшивыми воспоминаниями? Но зачем? Хотя мало ли, может, конкуренты заказали. Нет, так Инга окончательно сойдет с ума, везде будут мерещиться тайные козни скрапбукеров. Интересно, листовки для голосования им никто не заказывает? Если бы «живые» открытки можно было тиражировать типографским способом, этот мир точно сошел бы с ума.

Кстати! Страницы в альбоме родителей и открытка с Розой, они все хранили воспоминания. Может быть, это имел в виду дядя Саша, когда говорил о «живых» открытках? Значит, ей нужно сохранить что-то памятное, что происходит сейчас… ну вот хотя бы с попугаем дома поговорить! Найти где-нибудь картинку с попугаем или хотя бы сфотографировать Павлика да распечатать.

К обеду Инга вернулась домой. Снова вытряхнула все скрапбукерское барахло из пакета на стол. Посмотрела на часы и покачала головой: ни черта она не успеет. Достала купленные открытки. Вот с этой зеленой можно аккуратно отодрать корзинку с цветами и приклеить фотографию попугая. Она достала фотоаппарат и приоткрыла дверцу:

– Павлик, хочешь полетать?

– Пррелесть, – откликнулся тот, выпорхнул из клетки и приземлился на спинку дивана. – Павлик – прелесть!

Инга щелкнула его несколько раз, пересадила на палец и запустила обратно в клетку.

– Дуррра, – обиделся попугай.

– Ладно тебе, потом полетаешь.

Наспех она распечатала на всякий случай три фотографии. Лезвием осторожно отделила от открытки корзинку. Все вместе сложила в пластиковую папку. Рука потянулась к просторной пестрой сумке, в которой Инга обычно носила документы.

– Непрррилично! – сообщил Павлик.

В самом деле, для осеннего пальто эта сумка не подходила. Слишком фривольная и яркая, для жаркого лета – самое то, но не для хмурой осени. Инга отложила сумку и закинула папку в пакет. Первым делом она помчалась к тете Марте. Долго жала кнопку звонка, но никто не отзывался. Не иначе как сумасшедшая тетка кормит голубей где-нибудь в парке или на площади, поди-ка найди ее, а время уже – третий час.

Дина Львовна открыла сразу же, и тут же Инга поняла, что с тетей Мартой они все-таки пообщались.

– Извините, девушка, мне сейчас некогда.

– Я вас умоляю – это вопрос жизни и смерти.

«Дио мио, как глупо и пафосно это звучит», – подумала про себя Инга, а вслух продолжила:

– Мне очень нужно вырезать фотографию попугая. Прямо сейчас, вот, – она достала картинку из папки.

К щекам прилила краска. Да, просьба идиотская. Ну а что, могут у нее быть маленькие странности? По крайней мере она не пропадает из дома в одной ночнушке.

– Вы пришли ко мне одолжить ножницы? У вас что, своих нет?

– Нет, у меня есть, но мне нужны именно ваши. Те самые, с бронзовыми бабочками.

– Здесь недалеко универмаг, посмотрите, может быть, там продают что-то похожее.

– Таких ножниц нигде больше не продают.

Кстати, в самом деле, надо будет перерыть Интернет-аукционы и сайты с частными объявлениями, может быть, кто-то все же продает такие ножницы, они могут еще понадобиться.

Дина Львовна смотрела на Ингу так, как будто та пришла отобрать у нее единственного ребенка.

– Я не могу вам их дать.

– Я просто вырежу картинку. Прямо сейчас, при вас.

– Нет. Извините, – она уже прикрыла дверь, Инга привычным движением вставила в щель носок ботинка.

– Вы когда-нибудь пробовали сами сделать открытку? Как вы думаете, ваша мать еще может быть жива? Вы пробовали искать ее?

– У моей мамы, царствие ей небесное, не все в порядке было с головой. Но ее вещи мне дороги как память. Забудьте мой адрес, девушка. Мне и в первый раз не нужно было вас пускать.

Инга посмотрела Дине Львовне в глаза и убрала ботинок. Дверь захлопнулась. Она пнула ногой ступеньку и неохотно побрела вниз. Словно ледяной водой облили, а она ведь не хотела ничего плохого. Жалко ей, что ли, человеку дать пять минут подержать в руках ножницы? Какая она… холодная, пупырчатая, противная, как старая жаба. И взгляд лягушачий – ничего не выражает. Где тот огонь, что был в ее матери, где живая цветочная поляна? Все исчезло вместе с Розой? Или все это – просто временное помешательство, вызванное одним-единственным желанием: чтобы родители были ЖИВЫ.

Дома Инга снова достала все три открытки – с Розой, с позолоченными часами и с каруселью. Вздохнула. Уже почти четыре часа, день пропал зря.

– Брось ерунду! – заявил Павлик.

– Эх… – сказала она вслух. – Ну и что теперь делать?

А может, черт с ним, с Магриным этим? Инга достала открытку из сумочки, некоторое время разглядывала ее, а потом набрала полную грудь воздуха и крутанула диск с каруселью. Ничего. Она никогда не угадает, что означает эта открытка! Она прошлась по прихожей и со злостью пнула пеструю сумку, что так некстати валялась посреди дороги. Дио мио! Больно же! Что там такое твердое? Инга подняла сумку и перевернула вверх ногами. Из кармана со звоном выпали ножницы, массивные, старинные, с бронзовыми ручками и украшениями в виде крохотных бабочек.

– Кристофоро Коломбо, – пробормотала Инга и потерла ушибленную ногу.

Точно, мама недавно брала эту сумку, она же сама просила отремонтировать карман, а у мамы это всегда получалось гораздо лучше. Она забыла их там случайно? Или заранее предполагала – что-то может случиться, и оставила специально? Ладно, об этом можно подумать потом. Выглядят они… бррр, в руки взять неприятно – потертые, в каких-то пятнах. Инга брезгливо вымыла ручки средством для мытья посуды и вытерла полотенцем.

Она достала фотографию, вырезала мутноватое изображение попугая и с третьей попытки прилепила его скотчем на изуродованную открытку. Страшновато выглядит, зато все как полагается – с ножницами, а может быть, и с воспоминанием.

Заверещал дверной звонок, Инга вздрогнула и пошла открывать с открыткой в руке, не желая расставаться с ней ни на секунду. Неужели опять этот рыжий хмырь-тараканище? К счастью, за дверью оказался Алик. Она совсем забыла, что ждала его к вечеру. Алик вручил ей пухлый пакет из супермаркета и элегантный маленький букетик.

– Ты меня извинишь, я отлучусь на полчаса? Потом вернусь и что-нибудь тебе вкусненькое приготовлю, ладушки? – сказала она.

– Ну вот. Я, видите ли, бросаю жену и детей в боулинге, мчусь к тебе, а ты…

– Мне правда очень, очень надо. Расскажу потом. Может быть.

Она поставила пакет прямо в прихожей, букет бросила на тумбочку.

– Что это у тебя? Открытка?

– Ага, мне ее надо срочненько отвезти.

– С ума вы все посходили с этими открытками! Погляди, что мне сегодня подложили в корпоративную почту. Специально тебе принес, раз уж ты так фанатеешь от самодельных открыток.

Он достал из кармана куртки и протянул ей карточку.

У Инги екнуло сердце. Было что-то общее в альбоме родителей, открытке с Розой и вот этой, новой, – что-то едва уловимо родное, как у сестер с большой разницей в возрасте. Карточку Алика она не назвала бы красивой, купленные утром открытки были гораздо интереснее. Но она завораживала грубой простотой: бабочка с двумя крыльями, одно – пестрое, мягкое и бархатное, хотелось его погладить, а другое – из обычной бумаги, но расчерченное золотым узором.

– Я ее тоже возьму!

Улицы окрасились вечерними тенями, в окнах нарисовались розовые отблески заката. Все те же пары и мамочки с колясками все так же неторопливо прогуливались, болтали о чем-то, а Инга снова неслась между ними к торговому центру, лавировала в праздном потоке, сжимая пакет с открытками. Какую из них вручить? Свою – насчет которой она сильно сомневается, что открытка «живая»? Или эту, новую? Но если ее оставить себе и прочесть по-настоящему, может быть, она узнает, кто ее автор? Неужели где-то рядом ходит V. S. скрапбукер, настоящий, никуда не пропавший и не сумасшедший, человек, с которым можно поговорить? Мысли крутились, как барабан вокруг белки, она и сама не заметила, как взлетела вверх по лестнице и уже стояла у прилавка.

– Ну, барышня, у вас последний шанс. Я сегодня заканчиваю пораньше, – улыбнулся дядя Саша.

Инга опустила руку в пакет и вынула обе открытки. Положила их на прилавок перед дядей Сашей и молча посмотрела на него.

Он покачал головой.

– Вы далеко пойдете. И какую из них вы хотите отдать?

– А какая лучше? – схитрила она.

– Шанс у вас только один. Господин наш любимый директор посмотрит только одну и больше времени тратить не будет.

Инга пододвинула к нему открытку с бабочкой.

– Вы уверены? – Дядя Саша хитро сощурился.

Кто бы ни был неизвестным автором открытки, но Магрин здесь, похоже, главный.

– Да, – она кивнула.

– Тогда приходите завтра утром.

Когда Инга уходила, ей показалось, что дядя Саша тяжело вздыхает и что-то тихо бормочет про себя. Ослик Иа, ну чистый ослик Иа. И тут же впилась острой иглой запоздалая мысль: вот балбеска, надо было сначала попробовать прочесть открытку, а не бежать ее сразу же отдавать! Запереться, на худой конец, в кабинке общественного туалета и попытаться. Поздно теперь думать.

Интересно, она сможет сегодня заснуть? И, кстати, она же с утра ничего не ела, уже живот подводит, пора обедать. Хорошо бы Алик остался подольше, тогда ожидание не будет таким невыносимым.

* * *

Алик ушел и оставил после себя бокал из-под вина, грязную тарелку, смятые простыни и звенящую пустоту внутри. Она все расспрашивала его каждые пять минут, кто мог прислать ему ту открытку с бабочкой, а он поначалу смеялся, потом раздражался, и, в конце концов, они поссорились. Инга включила погромче телевизор, но лица на экране расплывались, голоса превращались в ровный шум. Тогда она взяла со столика журнал, попыталась листать. Скучный, картинки мелькают перед глазами, ни на одной не хочется остановиться. Выключила телевизор, поставила запись любимой оперы «Паяцы».

И снова, как все последние вечера, Инга принялась перебирать открытки. Вот лежат они перед ней в ряд: с каруселью, с подружкой Розой, с позолоченными часами (она так и не поняла ее секрет) и обгоревший альбом с фотографиями, а рядышком – ее собственное творение со страшноватым попугаем и работа скрапбукерши из Интернета. Смотрит Инга на них и ясно понимает: в этих первых трех в альбоме и в той, что отдала дяде Саше, что-то такое есть, чего нет в последних двух. Но что именно? Вот ведь в чем загадка! И так мучительно захотелось разгадать ее, что мучившая ее беспрерывно последние дни мысль «а живы ли они» отступила на второй план, и попутно родилось смутное чувство вины.

Инга снова погладила позолоченные часы, осторожно, едва притрагиваясь. На пальцах осталась золотистая пудра. Часы с римскими цифрами и ажурными стрелками на размытом желто-золотом фоне, птичка в клетке, пара засохших лепестков, белое кружевное крылышко, простая пуговка. Почему же так хочется рассматривать эту открытку и не расставаться с ней, как ребенок не расстается с любимой игрушкой? До открытки с Розой она старалась не дотрагиваться лишний раз. Самая загадочная и самая страшная открытка – присланная мамой из Ниццы. Карусель прочная, из твердого картона, картинки – ламинированные, словно открытка рассчитана на частое использование, как детская игра. Крутанешь, и каждый раз замирает колесо на одном месте. Вот сейчас в море – пароходик, а сверху, где солнце, – воздушный шар. Все, как и должно быть по логике вещей. И сколько Инга ни крутит карусель, замирает она в одной позиции. Инга попробовала нарочно остановить напротив моря ракету, но карусель медленно прокрутилась, будто по инерции, и в бархатном море снова «плавал» пароход.

Она принялась листать альбом, осторожно переворачивала обгорелые страницы и отряхивала черную пыль с пальцев. Каждую страницу она уже знала наизусть и даже помнила те первые несколько страниц, что безвозвратно сгорели. Инга много раз изучала их на ощупь пальцами, как слепая, вдыхала запах горелой бумаги, пробовала лизнуть разок фотографию. Иногда ей казалось, что голова начинает кружиться, и тогда она закрывала глаза и ждала волшебного погружения, но минута шла за минутой, и ничего не происходило. Толстые картонные листы, один ложится на другой. Стоп! А вот этот, в серединке, вроде бы толще, чем другие?

– Дур-р-ра! – заорал попугай.

Инга вздрогнула, поднялась и накинула на клетку покрывало:

– Поспи, сам дурак.

Она осмотрела края листа со всех трех сторон. Сверху в толщине листа просматривалась крохотная щелочка. Инга достала из сумочки маникюрную пилку, вставила внутрь и осторожно повернула. Лист распался на две половинки. Гладкие страницы были покрыты повторяющимися рисунками из множества разноцветных пересекающихся треугольников, аж в глазах зарябило. Между страницами лежала открытка обратной стороной вверх с отпечатанной на машинке надписью: «Все, что с нами происходит, уже когда-то было». То же самое написано на маминой открытке с каруселью.

Инга перевернула открытку. На беспросветно-черном фоне красовалась связка разноцветных шариков, пушистых и слегка взлохмаченных. Она погладила голубой, потом розовый, а за ним нежно-желтый. На ощупь они оказались неожиданно гладкими. Инге почудился запах леденцов, и снова навернулись слезы на глаза. На день рождения папа всегда дарил ей воздушные шарики всех цветов радуги и коробку монпансье, даже когда ей стукнуло шестнадцать. Она потом гадала на желание: какой шарик сдуется первым, а какой – последним, а пустые коробки собирала, у нее была уже целая коллекция. Если бы сейчас рядом был отец, если бы только увидеть его родное и усталое лицо, а он поправил бы очки, обнял ее за плечи, и все бы сразу стало просто и понятно. Инга поддалась смутному желанию и прижалась к шарикам щекой. Тут же закружилась голова, подхватил ее сумасшедший поток, помчал так быстро, что желудок подпрыгнул к горлу, и на мгновение подступила тошнота. Она зажмурилась, а когда открыла глаза, обнаружила, что стоит посреди улицы.

Улицу она сразу узнала – Большая Торговая (бывшая «Ленина»), местечковый «арбат», единственная в городе пешеходная улица, где обычно собирались художники, торговцы сувенирами, уличные артисты, стояли ларьки с блинчиками и картошкой, цветочные киоски. И все было так живо, так реально – отражения облаков в лужах, и сырой запах осени, и многоголосый гомон, чей-то смех, звук разбитой бутылки, яркие пятна картин, вдавленные в серое полотно осеннего города, – что Инга поначалу не поняла, что с ней произошло. Голова слегка кружилась. Может быть, она потеряла сознание на улице, а теперь очнулась? Она оглядела себя со всех сторон – нет, не похоже, чтобы она падала, иначе бы обязательно испачкалась. Ущипнула себя за кончик уха – больно! Хе, больно, и что? Это означает, что она на улице или что она – в открытке?

– Привет! – услышала она сзади хрипловатый голос и обернулась.

На нее пялился невысокий худенький мужичок в костюме клоуна, в дурацком нелепом пиджаке в горошек, с нарисованной улыбкой. Это он к ней обращается? Не может быть. Она отвернулась.

– Привет! – Теперь уже клоун стоял перед ней. – Ты что, не слышишь меня? Что ты здесь делаешь? Как ты сюда попала? Кто тебя пустил?

Инга с детства терпеть не могла клоунов и никогда не могла понять, почему зрители так ухохатываются над нелепыми раскрашенными придурками. А этот вблизи оказался еще противнее, чем на первый взгляд. Грим на лице слегка подтек, сквозь него проступала заметная щетина, из-под шляпы торчали сальные, немытые волосы, да и сама шляпа была дикой расцветки – половина ядовито-зеленая, половина – ярко-розовая, как офисные маркеры. Из всех возможных сочетаний цветов розовый с зеленым Инга считала самым отвратительным. На ногах у него были таких же цветов огромные кеды – один зеленый, другой розовый, а грязные шнурки, похоже, были когда-то желтыми. Вдобавок ко всему от клоуна ощутимо разило потом.

– А вы кто? – Она выставила вперед ногу и сложила на груди руки.

Инга никогда не умела отвечать на хамство хамством, и сказать незнакомому взрослому человеку «ты» не могла, даже если этот человек – вонючий клоун.

– Я – хранитель альбома. Я тут главный, – ворчливо ответил клоун. – А ты – точно не скрапбукер, и альбом – не твой! Как ты сюда попала?

Уф! Все ясно, она не в открытке, она в альбоме. Однако Инга на дух не переносила подобного бесцеремонного обращения. Но, с другой стороны, может быть, он сможет ей что-то рассказать? Она подавила сразу два противоречивых желания: развернуться и уйти или вежливо высказать ему сразу все, что она думает о его воспитании.

– А если не мой, то чей это альбом? – слукавила она.

– Нади. Только она, наверное, больше не придет. Так что я никому не нужен, – вздохнул он.

У Инги екнуло сердце. «Больше не придет», – эхом отозвалось в голове.

– Это моя мать, – ответила она. – Почему вы думаете, что она больше не придет?

– Ты же не скрапбукер. Я не могу тебе сказать!

– Для меня это очень важно. Она… они с отцом пропали без вести. Я хочу их найти.

– Золотая моя, ты не скрапбукер, – он сплюнул. – Бесполезно меня уговаривать. Я не скажу, такие правила.

– Ну, раз правила… А если я стану скрапбукером? – поинтересовалась Инга.

– Ты? – Он посмотрел на нее так, как будто она собиралась полететь в космос.

– А чем я хуже других?

Он засунул грязный палец в рот, обошел Ингу вокруг, оценивающе оглядел сверху донизу, грызя ноготь. Инга старалась не морщиться. Клоун наклонил голову вбок и неожиданно спросил:

– Сделаешь для меня страницу с конфетами?

– Что? – удивилась Инга.

– Если станешь скрапбукером, сделаешь новую страницу для альбома? Я жить не могу без конфет. Это очень просто! Выберешь конфет повкуснее, приклеишь фантики или вырежешь из коробки самую красивую картинку. А я тут буду их лопать, – он похлопал себя по животу.

– А что значит «хранитель альбома»? – спохватилась Инга.

– Не могу сказать. Сама знаешь, почему, – он снова сплюнул.

– Хорошо. Я сделаю настоящую скрапбукерскую открытку и вернусь. Тогда вы скажете?

Он важно кивнул и оттянул красный нос на резинке так, что тот хлопнул его по лицу. Потом вдруг схватил ее за руку и потащил за собой. Рука у него оказалась неожиданно приятной на ощупь, теплой и сухой, но Инга инстинктивно отдернула ладонь.

– Куда вы меня тащите?

– «Настоящую скрапбукерскую открытку», – передразнил он ее писклявым голосом и выпустил руку. – А как ее сделать, ты знаешь?

Инга покачала головой.

– Тогда пошли.

Он снова схватил ее за руку и потащил. Они лавировали среди прохожих, Инга кого-то толкала, машинально извинялась, едва успевала за клоуном, промочила ноги в глубокой луже. Она бежала, торопилась, а в груди томилась, била крыльями неуемная, жадная надежда: он ее научит! Научит делать настоящие открытки! И как только она поверила, что и вправду сможет сделать «живую» открытку, родилось глубоко внутри ощущение прикосновения к волшебству, к маленькому чуду, удивительно знакомое, родное, сказочное, только давным-давно забытое. Как будто ее пустили на съемочную площадку любимого детского фильма. Уф, какие глупости! Инга помотала головой, стряхнула нелепые мечты, глубоко вздохнула и закашлялась.

Клоун нырнул во двор, за ним Инга. Между помойкой и гаражом стоял крохотный раскрашенный вагончик. Он распахнул дверцу, и они очутились в затхлом полумраке.

– Надевай, – он бросил Инге кучку золотистого тряпья. – Сначала колготки, потом платье, туфли и парик.

Инга порылась в куче. Какая пошлость – золотое платье. Дио мио, эти колготки уже явно кто-то носил, и неизвестно, кто! Да мало ли какая тут зараза!