Текст книги "Вельяминовы. Время бури. Часть вторая. Том третий"

Вельяминовы. Время бури
Часть вторая. Том третий
Нелли Шульман

Иллюстратор Анастасия Данилова

© Нелли Шульман, 2017

© Анастасия Данилова, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4490-0229-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Бельгия, лето 1942

Брюссель

Желтый трамвай, украшенный плакатами нового фильма, L’Assassin habite au 21, остановился на углу авеню Луиза. Ночью прошел дождь. В лужах, на брусчатке, плавал липовый цвет. Вдоль улицы развевались черно-красные флаги, со свастиками. Особенно большое знамя осеняло вход в модернистские, многоэтажные здания, довоенной постройки. Окна забрали решетками, у подъездов комплекса дежурили солдаты, в серо-зеленой форме СС. Рядом, на щитах, брюссельское гестапо вывешивало распоряжения оккупационной администрации.

Высокая девушка, в хорошо сшитом летнем костюме, цвета спелых ягод, сошла с трамвая. Стройные ноги уверенно ступили на мостовую. Черная машина с нацистским флажком на капоте, любезно остановилась. Поправив темные, красиво уложенные волосы, девушка одарила шофера лукавой улыбкой. Немец, немного покраснев, следил за изящной походкой, покачивающимися бедрами. Сзади раздался раздраженный гудок следующей машины.

Остановившись, девушка пробежала глазами сегодняшний выпуск Le Soir. В Атлантическом океане люфтваффе и немецкий военный флот, совместными действиями, рассеяли британский конвой, направлявшийся в СССР. Погибло двадцать четыре корабля. В Северной Африке войска Роммеля сражались в ста километрах от Александрии. На восточном фронте вермахт рвался к Волге, захлопнув котел под Харьковом. Танковая армия Гота вышла к реке Дон:

– Осенью доблестные войска рейха попробуют воды из Волги… – на севере, под Ленинградом, попытка прорыва блокады не удалась. Двести тысяч русских солдат и офицеров оказались окруженными, в лесах и болотах:

– Силы Сталина бегут, бросая оружие. Недалек час, когда немцы пройдут торжественным маршем по Красной Площади… – на лацкане жакета девушки блестел значок с короной и крестом, символами коллаборационистской партии рексистов. Летний ветер играл локоном на виске.

По соседству с газетой висели два красочных плаката. Юноши в касках, с железными челюстями, похожие друг на друга, как две капли воды, призывали записываться в добровольческие дивизии СС, «Лангемарк», для фламандцев, и «Валлонию», для тех, кто говорил на французском языке. Заметив восхищенный взгляд солдата СС, охранявшего двери брюссельского гестапо, смутившись, девушка поправила скромный, католический крестик, в воротнике шелковой блузки. Она просмотрела майское распоряжение службы безопасности рейха. Все евреи Бельгии обязаны были носить желтую звезду на одежде:

– Нарушение приказа карается заключением в тюрьме… – евреев увозили в перевалочный лагерь, в Мехелене. Участники Сопротивления, в администрациях Брюсселя и Антверпена, всячески оттягивали выдачу желтых звезд. Каждую неделю из городов выводили несколько десятков человек. Взрослых отправляли на провинциальные фермы и в монастыри, детей прятали в католических приютах.

Темные, большие глаза девушки рассматривали фото стойкого борца, истинного арийца, верного сына рейха, обергруппенфюрера Рейнхардта Гейдриха, убитого из-за угла, подлой пулей, оплаченной грязными деньгами британцев. Газета утверждала, что все диверсанты найдены и уничтожены.

Вскинув на плечо хорошенькую сумочку, мягкой, пурпурной кожи, девушка миновала парадный подъезд гестапо, еще раз улыбнувшись эсэсовцу. Проводив тоскливым взглядом узкие бедра, тонкую талию, юноша вдохнул аромат цветущих лип:

– Красавица. Здесь девушки строгие, католического воспитания. Можно и жениться. Скоро мы разгромим русских, война закончится… – он посмотрел вслед хорошенькой мадемуазель, однако девушка скрылась за углом.

На тихой улице, застроенной, в начале века, особняками в стиле ар нуво, стоял дом серого кирпича, с витыми окнами и причудливыми решетками. Отдельный вход, с лестницей, вел в бельэтаж. Над окнами помещалась вывеска:

– Ателье мадам Мадлен, моды Парижа. Прием по записи… – дальше шел номер телефона. На подоконнике, в горшке, цвели розы.

Мягко открыв дверь, мадемуазель Савиньи прислушалась. Большая, нижняя комната ателье была пуста. Вдоль стены, на манекенах и вешалках, струился шелк платьев и жакетов. На полках аккуратно сложили отрезы тканей. В углу, в старинном, аптекарском шкафчике, хранились запасы пуговиц, ниток и тесьмы. Подойдя к столу для раскроя, девушка повертела мелок. Клиенток мадемуазель записывала в конторскую книгу, рядом с ножной швейной машинкой, «Зингер». Пахло сладкими, кружащими голову пряностями, кофе и табаком.

Утром, уходя из ателье, мадемуазель Савиньи, не стала выключать радио. Скинув жакет, она уловила низкий голос Пиаф, из Парижа:

– Tu m’as dit, voulez-vous danser?

J’ai dit «Oui» presque sans y penser

Je sentais contre moi ton bras souple et fort

Et j’ai tourné longtemps, tout contre ton corps…

Выход из комнаты отгораживала японская, деревянная ширма, расписанная летящими журавлями и цветами вишни.

Оставив жакет на спинке стула, засучив рукава блузки, Роза прошла на кухню.

Окно смотрело на заброшенный двор. До войны в доме помещалась автомастерская, с гаражом и просторным подвалом. Разделял дома невысокий забор. В случае необходимости можно было быстро оказаться в соседнем, проходном дворе. В подвале автомеханик устроил отдельный выход, на зады особняка. Все это было чрезвычайно на руку мадемуазель Савиньи и некоторым посетителям ателье.

Роза вернулась с Южного вокзала, проводив Виктора Мартена в Мехелен. В следующем году он ехал в Германию, якобы для встреч с учеными, социологами. По заданию Сопротивления, Виктор собирался выяснить, что происходит в польских лагерях. В Мехелен он отправлялся за тем же самым. Перевалочный лагерь для бельгийских евреев немцы открыли в конце весны. Сопротивлению требовалось узнать условия содержания, режим охраны, и постараться устроить побеги.

Роза и Виктор сидели в неприметном, привокзальном кафе. Мартен, тихо, сказал:

– Может быть, в Польше я что-то выясню, о судьбе отца Виллема и детей… – отец Яннсенс, глава иезуитов Бельгии, после расстрела в Мон-Сен-Мартене написал в Ватикан. Канцелярия его святейшества обещала связаться с папским нунцием, в Германии, и настоять на отправке детей в приют.

– Хотя бы детей… – Роза зажгла газовую горелку, – ребята из Льежа сообщили, что группу хотели в Аушвиц послать… – больше о ребятишках и священнике никто, ничего не знал, как никто понятия не имел, что случилось с маленькой Маргаритой Кардозо.

Кроме шахт и концентрационного лагеря, куда заключили выживших рабочих, от Мон-Сен-Мартена ничего не осталось. Церковь и поселок сгорели, замок давно разрушили. Семьи шахтеров ютились во временных, деревянных бараках, перебиваясь случайными заработками. Доступ на производство для посторонних закрыли. Железнодорожная станция больше не обслуживала пассажирские поезда. Мартен пожал плечами:

– В Арденнах, в наших отрядах мало кто выжил. Люди рассеялись, где их теперь искать… – Розе показалось, что Виктор избегает ее настойчивого взгляда. Роза вздохнула:

– Я здесь с Пасхи, а они мне еще полностью не доверяют. Не Сопротивление, а слоеный пирог. Католики, коммунисты, дворяне, сторонники правительства в изгнании… – Сопротивление не пыталось объединить разные группы:

– И во Франции то же самое… – Роза вспомнила рассказы Драматурга, – они, хотя бы, все согласны, что надо спасать евреев… – отряд Маляра и Драматурга считался составной частью Свободных Французских Сил, подчиняясь генералу де Голлю. Роза работала на Armée secrète, силы бельгийского правительства в изгнании. Виктор входил во «Фронт независимости», коммунистическую группу.

– Что не мешает нам сотрудничать… – она насыпала молотого кофе в медный, старомодный кувшинчик. На кухонном столе, придавленная пепельницей, лежала открытка с видом Карлова моста. Роза получила весточку в начале июня. Немецкое радио, три дня подряд, передавало траурные марши, и речи Геббельса, оплакивавшие безвременно павшего героя рейха. Роза читала мелкий, изящный почерк:

– Если наш общий друг решит пройти курс лечения в Бельгии, на водах, сообщи новости о его здоровье, мы волнуемся… – Роза знала, что капитан Кроу, из Лондона, отправился в Прагу. Из Блетчли-парка сообщили, об убийстве Мадемуазель, в Касабланке. Оставалось непонятным, выдала ли девушка какие-то сведения о французских партизанах, или о ней, Портнихе. Элен, правда, не знала, куда направляется Роза, но Портниха, все равно, вела себя осторожно. Цветок в окне оставался на месте. Горшок означал, что посторонние в ателье могут появляться только в случае крайней необходимости.

– Как, например, сейчас… – сварив кофе, она быстро переоделась в простое, хлопковое платье. Девушка взяла из кладовой плетеную корзину. Закурив папиросу, Роза подсвистела Пиаф:

– Sans y penser… Я сказала «Да», почти не думая. Прямо как я и Тетанже… – она горько усмехнулась: «Сейчас подобной роскоши себе не позволишь».

Розу ждали сегодня на полуденной мессе, в соборе Святых Михаила и Гудулы:

– Человек, что туда придет… – Мартен замялся, – организует операцию. Опыт у него большой, твой гость окажется в надежных руках. Все будет хорошо, не волнуйся… – пароль и отзыв поменяли. Роза садилась на пятую скамью слева, держа католический молитвенник.

Мартен велел:

– Запомни. Мадемуазель, пожертвуйте на нужды сирот, и да благословит вас Бог. Ты ему дашь монету в пять франков, и перекрестишься: «Благотворящий бедному дает взаймы Богу»… Копилка у него будет… – добавил Виктор. Роза кивнула: «Я все запомнила».

Покуривая папиросу, она быстро выпила свою чашку:

– Виктор не говорил, кто придет на явку. Наверное, Блетчли-парк сюда человека послал, через побережье… – в стране работало еще с десяток передатчиков. Из соображений безопасности, выходы в эфир чередовали. Портниха отвечала только за передачу информации от берлинской группы. Ей разрешали самостоятельно выйти на связь только в случае острой нужды.

– Что я и сделала… – Роза, с чашкой кофе, поднялась наверх, по узкой лестнице:

– Хорошо, что он запомнил безопасный адрес, в Брюсселе, а то как бы он меня нашел… – в спальне было полутемно. Роза, три дня, ночевала на кушетке, в примерочной комнате:

– Надо его отсюда увозить… – она аккуратно, поставила чашку на столик, рядом с кроватью, – сейчас выходные, а потом клиентки появятся… – женщины не заглядывали наверх, где у Розы была спальня и маленькая ванная, но осторожность не мешала.

На крепкой шее блестела золотая цепочка крестика:

– У его светлости клык… – она коротко улыбнулась, – но с Джоном связи нет, и не появится, до осени… – герцог сидел где-то за линией фронта, в бирманских джунглях.

Он спал, уткнув лицо в подушку. Под левой лопаткой краснел свежий шрам, выше виднелись старые, немного стершиеся:

– От бомбежки, где его мать погибла… – вспомнила Роза, – а девочка, Августа, мать потеряла. Она круглая сирота теперь. Полковник Кроу в СССР разбился, на севере. Сколько сирот… И что с доктором Горовиц случилось, тоже непонятно… – Звезда, с мая месяца, когда она отправилась в Прагу, больше на связь не выходила:

– Может быть, у нее передатчика больше нет, – подумала Роза, – не успела забрать. Однако она знает об Аврааме. То есть, если Авраам жив, если она сама жива… – Роза, почти ласково, потрясла его за смуглое плечо:

– Просыпайся, день на дворе. Кофе я принесла. Надо на рынок сбегать, тебя накормить. Потом на явку пойдем, в собор… – присев в постели, он взял чашку: «Что, приехали за мной?»

Роза прикурила ему папиросу:

– Пока нет. Мы встречаемся с руководителем операции… – Питер отпил кофе:

– Сейчас стану похож на человека. Не обязательно все это устраивать, – угрюмо сказал он, – я бы сам ушел с рыбаками, через Остенде. Из Праги я сюда добрался, и мог… – Роза отрезала:

– Ты на территории бельгийского Сопротивления, и подчиняешься нашим решениям. Пей кофе, кури, я скоро… – послушав стук каблуков по лестнице, Питер устало закрыл глаза: «Она права, конечно».

Холм Тройренберг, разделявший Верхний и Нижний Город, заливало яркое, июльское солнце. Звенели трамваи, перекликались колокола, на готических, темного камня башнях собора. Они нашли немноголюдное кафе, с холщовыми зонтиками, расписанными рекламой пива. Роза, закинув ногу на ногу, потягивала лимонад. Питер взял бокал вишневого крика. Он аккуратно отхлебнул пышную, розовую пену. Стекло холодило пальцы.

Едва увидев Питера на безопасной квартире, в дешевом районе у Южного вокзала, Роза одобрительно кивнула:

– Тебя и переодевать не надо. Костюм потрепанный, но приличный. Никто не придерется… – сержант Левина выдала ему рексистский значок:

– Документов у тебя нет, но со значком меньше шансов, что патрули остановят. Впрочем, я не собираюсь тебя на улицу выпускать, из ателье… – Питер, тем не менее, настоял на том, чтобы пойти на явку, в собор:

– Если он руководит операцией, я должен с ним познакомиться, – сварливо сказал капитан Кроу, – я сюда тоже не в гости приехал… – Роза подняла бровь: «Это как сказать».

Питер появился в Брюсселе, сойдя с кельнского поезда. Только очутившись в Бельгии, он позволил себе выдохнуть. Он, до сих пор, удивлялся, что не заболел, после многочасового блуждания по канализации, и холодной, несмотря на лето, воды Влтавы. В город выходить было опасно. Питер предполагал, что после боя в церкви Прагу будут обыскивать, в поисках выживших подпольщиков. Он вылез на берег к полудню, ниже по течению реки. Обнаружив, что потерял пистолет, в крипте, Питер вздохнул:

– Теперь я с Теодором сравнялся. Миссис де ла Марк меня бы не похвалила… – папирос у него не было. Брюки и рубашка промокли, испуская запах нечистот. Спрятавшись в кустах, перебирая в уме безопасные квартиры, в пригородах, он дождался вечера:

– Нас кто-то выдал… – пришло в голову Питеру, – но кто? Ребята, агенты, из церкви не выходили. Чурда держал связь с партизанами. То есть говорил, что держит… – все это могло подождать. Питер понятия не имел, что случилось с кузиной Эстер, после смерти Гейдриха. Он надеялся, что Звезда успела уехать в Варшаву, с передатчиком, и ей не пришлось переходить на нелегальное положение.

– Как, например, мне… – Питер понимал, что штандартенфюрер фон Рабе видел его, в Касабланке: – Я их вывел на Элен… – горько подумал Питер, – я виноват, в ее смерти… – сейчас ему требовалось выбраться из Праги. Он пошел на пригородную явку, в надежде, что адрес не провален. Его документы судетского немца были непоправимо испорчены. Питер подозревал, что Макс успел развесить по всей Праге плакаты, с его описанием, но потом задумался:

– Вряд ли. Генрих говорил, об отделе внутренней безопасности СС. Если Макс признается, что знаком с британским разведчиком, с довоенных времен, его начнут проверять. В Германии, как в России, тоже везде ищут предателей… – квартира, к облегчению Питера, осталась безопасной. Гестапо в маленький домик, с огородом, на задах, не наведывалось. Пожилые хозяева продержали его три дня. Обзаведясь костюмом, побрившись, Питер двинулся дальше. Он помнил рассказы покойного полковника Кроу, о побеге из плена:

– У Стивена польские документы имелись, а у меня вообще никаких бумаг нет… – ехать в Берлин было невозможно. Питер не хотел подвергать риску Генриха, его отца и сестру. Оставалось надеяться, что никто не заинтересуется приличным молодым человеком, с нацистским значком, на лацкане. Питер был призывного возраста, что могло обратить на него внимание патрулей. Хозяева явки снабдили Питера костылем, велев прихрамывать. Он, все равно, пользовался пригородными поездами, и отсиживался в мужских уборных. Питер ругал себя за то, что не взял у Генриха несколько адресов членов его группы, в провинции:

– Хотя нет, – он пил жидкий эрзац, на дрезденском вокзале, – тоже не надо. Я хорошо знаю Германию, справлюсь… – вспоминая вагоны третьего класса, Питер понимал, что только этим летом можно было проехать через весь рейх, без документов.

Репродукторы захлебывались «Хорстом Весселем», и криками Геббельса. Танки Роммеля стояли в двух днях пути от Александрии. Газетные щиты усеивали фотографии русских пленных, под конвоем, и веселые, загорелые лица солдат вермахта, с пулеметами, и на танковой броне. Армию, по заверениям рейхсминистра, было не остановить. В августе вермахт собирался достичь Волги и Кавказа.

Никто не смотрел в сторону прихрамывающего молодого человека, в хорошем костюме, с портфелем и «Фолькишер Беобахтер», под мышкой. В Кельне Питер понял, что немецкие газеты сообщают далеко не всю правду. В последний день мая британская авиация, атаковав город, разрушила три тысячи зданий. От вокзала остались одни руины, но собор почти не пострадал. Железнодорожные пути успели восстановить.

Купив билет до Брюсселя, Питер зашел в главный неф. Он стоял, со свечой, перед распятием, думая о людях, погибших на его глазах в Лидице, о чехах, застрелившихся в церкви на Рессловой улице. На пражской явке, Питер прочел в газетах, что все диверсанты уничтожены, но хозяин сказал ему о слухах:

– Ни один человек не выжил… – вздохнул чех, – все предпочли смерть, от своей руки, пыткам и казни.

– Это наш выбор… – вспомнил Питер слова Яна Кубиша, – мы готовы на все, чтобы избавить страну от немцев… – он перекрестился:

– Господи, дай им вечный покой, в присутствии Своем. Пусть война закончится, пусть больше невинные люди не страдают… – в Брюсселе знали об успехе покушения:

– Молодцы, – весело сказала Роза, – отличная работа. В Блетчли-парке все довольны… – Питер велел себе не думать о двух сотнях человек, расстрелянных в Лидице:

– У тебя есть долг, выполняй его, – он допил пиво, – с остальным разберемся после войны… – Роза посмотрела на изящные часики: «Пора».

Поднимаясь по ступеням собора, он сказал себе:

– Надо позаботиться об Августе, миссис Кларе и детях. После войны надо перевести заводы на выпуск гражданской продукции. Жениться, в конце концов… – когда он вспоминал Элен, сердце, все еще, немного болело.

Задержавшись у чаши со святой водой, они прошли в пятый ряд. Питер заметил немного неприязненные взгляды мужчин, в церкви. Устраиваясь на скамье темного дерева, он тихо усмехнулся:

– Рядом с Розой всегда так. Люди недоумевают, что она нашла в коротышке… – пахло ладаном, шуршали костюмы женщин. На мраморном полу, лежали разноцветные отсветы витражей. Нащупав крестик, Питер подумал о девушке, с бронзовыми волосами, увиденной им в Праге:

– Увидел и увидел, забудь о ней. Но как она похожа на прабабушку Марту. Она бы меня не похвалила, за то, что табличку потерял… – Питер открыл молитвенник. Он сидел ближе к центру скамьи. Пропустив его вперед, Роза нашла в портмоне пять франков:

– Пароль мне будут говорить, так удобнее… – сверху раздались звуки органа. Питер узнал музыку, он слышал «Страсти по Матфею» и в концертах, и в Бромптонской оратории. Органист играл арию святого Петра:

– Erbarme dich, mein Gott,

um meiner Zähren willen!

– Помилуй меня, Господи, ради слез моих… – Питер вздрогнул. Сзади, по проходу, стучал костыль. Роза сидела спокойно, повернув красивую голову налево, следя за черной, простой мантией бенедиктинца. Монах ковылял по мраморному полу, пользуясь не одним, а двумя костылями, волоча ноги:

– Он не притворяется, – понял Питер, – он, действительно, инвалид… – наголо бритую голову прикрывал капюшон. Криво сросшиеся пальцы, на правой руке, перебирали четки. На груди у него, рядом с распятием, висела деревянная копилка, с изображением святого Бенедикта.

– Лицо знакомое… – Питер смотрел на темные, обрамленные легкими морщинами глаза, под очками, на длинный нос, и решительный подбородок, – где я его видел? Хамфри Богарт, конечно… – он даже улыбнулся.

Голос у монаха оказался сильный, низкий, с местным акцентом: «Мадемуазель, пожертвуйте на нужды сирот, и да благословит вас Бог…»

Звякнуло серебро, Роза опустила монету в копилку:

– Благотворящий бедному дает взаймы Богу… – набожно перекрестившись, Роза уловила легкий шепот:

– Ждите меня на паперти, после мессы… – монах побрел дальше, переставляя костыли, звеня копилкой.

Роза, не отрываясь, смотрела ему вслед. Музыка гремела среди колонн, поднимаясь к алтарю белого мрамора, к золоту статуй, к открытым окошкам, под крышей собора. Питер полистал молитвенник:

– Ты его знаешь? – он указал глазами на монаха. Темно-красные губы немного дернулись:

– Нет, – коротко ответила Роза, про себя прибавив: «Но узнаю».

Священники появились у алтаря, зазвучал Confiteor:

– Исповедую перед Богом Всемогущим и перед вами, братья и сестры, что я много согрешил мыслью, словом, делом и неисполнением долга: моя вина, моя вина, моя великая вина… – Питер поискал монаха, но тот куда-то исчез:

– Моя великая вина… – повторял он себе, – моя вина… Господи, простишь ли ты, всех нас? – он зашептал молитву:

– Монах погиб, в Мон-Сен-Мартене. То есть, по слухам погиб… – черный капюшон виднелся в переднем ряду, рядом с каким-то немецким военным чином, при погонах.

– Не может быть такого, – твердо сказал себе Питер, – из партизан никто не выжил. Это местный работник, боец Сопротивления. Эстер говорила, что была знакома с Монахом. И Элиза покойная с ним работала… – костыли он приставил к скамейке:

– Роза здесь недавно, не всех знает… – сержант Левина тоже смотрела в сторону монаха, – это совпадение… – Питер успокоил себя:

– Вы встречаетесь, после мессы. Представитесь, друг другу… – он углубился в молитвенник, не замечая тоскливого, настойчивого взгляда Розы.