Текст книги "Вельяминовы. Время бури. Часть вторая. Том третий"

Часть седьмая

Волховский фронт, июль 1942

Сосны поднимались к медленному темнеющему, летнему небу. Палая, прошлогодняя хвоя пружинила под ногой. На небольшом холме было сухо, болота остались позади. Привыкнув за несколько месяцев окружения к осторожности, Максим, все равно, смотрел на землю, прежде чем сделать следующий шаг. Легкий ветер шевелил белокурые волосы. Остановившись, оглядевшись, он чиркнул спичкой.

Немецкие сигареты оказались неожиданно хорошими. Они напоминали Максиму американский табак, который он курил до войны, покупая пачки у спекулянтов. Присев, он прислонился к обросшему мхом камню:

– Наверное, еще старые запасы, – Волк выдохнул ароматный дым, – США полгода как в боевых действиях участвует. Интересно, где сейчас рав Горовиц, где Наримуне? Надеюсь, не сражаются друг против друга… – об атаке на Перл-Харбор они слышали:

– В декабре Япония войну открыла… – Волк, блаженно, вытянул уставшие ноги, – а в феврале началась неразбериха, – Максим поморщился, – и с тех пор мы даже не знаем, что на соседнем участке фронта происходит… – неразберихой, Максим, сдерживаясь, называл попытку бывшей Второй Ударной Армии, где он служил, взять, наконец, Любань, и прорвать блокаду Ленинграда.

В середине марта армия сгрудилась в узком, пятнадцатикилометровом коридоре, у деревни Мясной Бор. Немцы захлопнули котел, а остальное, как горько думал Волк, стало делом истории. Он сам у Мясного Бора не воевал. К марту Максим и его разведчики находились на немецкой территории, между реками Вишерой и Мстой, ближе к Новгороду. Связи с командованием у них не было. Только начав двигаться на север, в направлении места, где стояла вторая ударная армия, они поняли, что случилось. Любань находилась в тридцати километрах от передовых частей, но, с тем, же успехом, могла находиться на Луне.

Коридор у деревни Мясной Бор, где сгрудились советские войска, немцы, безжалостно расстреливали. Люфтваффе посылало на пятачок штурмовики, прицельно поливавшие солдат из пулеметов. Техника вязла в болотах, машины жгли, продовольствия не осталось. В армии ели лошадей, и варили суп изо мха. Солдаты, бросив оружие, блуждали в лесах, пытаясь выйти из котла. Никто не знал, где сейчас пятьдесят девятая армия, с которой они должны были соединиться, под Любанью, и где, собственно, находится фронт. Бесконечные леса тянулись вдоль Волхова, уходя на север и восток.

Максим, аккуратно, потушил окурок. Табак надо было экономить.

– Неизвестно, когда нам в следующий раз большой военный чин попадется… – в разведке он позволял себе две галеты в день. Продовольствие требовалось для раненых. Галеты тоже были немецкими, половина отряда шла в форме вермахта, со споротыми нашивками. После всего, что он видел за год на фронте, Максиму невыносимо было даже смотреть на свастику или эсэсовские руны.

Провизию, как и боеприпасы, они берегли. Из сотни человек в отряде, треть была с ранениями. Многие ребята шли сами, и даже участвовали в вылазках, но тяжелораненых они несли. В начале окружения, Максим твердо сказал:

– Соединение под моим командованием никого не бросает. Если мы на деревню наткнемся, то можем оставить кого-то, в надежных домах… – никаких деревень здесь не стояло. Вокруг простиралась глухая, как ее назвали сибирские ребята, тайга. Максим, в общем, видел леса только в своем вояже в Литву. До войны он предпочитал туристским походам пиво, на палубе ресторана-поплавка, на Москве-реке. Он ощутил вкус пышной пены темного портера, ржаных, соленых сухариков, золотистой воблы:

– Ты еще вспомни, как ты шампанское распивал, в Каунасе… – кисло сказал себе Волк, дожевывая галету:

– Хотя у немцев… – при свете заката он рассматривал карту, – шампанское, наверняка, имеется… – галеты, табак и кофе нашлись в багажнике машины полковника вермахта, неосторожно решившего проехаться из Чудова до деревни Апраксин Бор. Немногие дороги, в котле, хорошо охранялись немцами, что не помешало отряду Максима устроить удачную засаду.

Они даже взяли кое-какие медикаменты. Полковник, по документам оказался инспектором немецкой санитарной службы:

– Они тифа боятся, – угрюмо думал Волк, – эпидемий. В здешних лесах сейчас труп на трупе… – у него в отряде пока тифа не случалось. Волк настаивал, чтобы погибших, или умерших от ран бойцов, хоронили, как положено. У начальника штаба хранился сводный список потерь, с именами и адресами ребят. Волк надеялся, к концу лета, прорваться за линию фронта.

Он возвращался с востока, из Чудова, где сидели немцы, контролировавшие железную дорогу, на Ленинград. В самом городке и на станции Волку появляться было нельзя. Он ходил в разведку в форме РККА, штатского костюма здесь взять было неоткуда. По манерам немцев, виденных им на улицах города, стало понятно, что здесь глубокий тыл. Максим смотрел на карту:

– И в Любани глубокий тыл, и в Киришах, хотя они еще дальше, к востоку… – на военном совете, как они громко называли собрание из Максима, начальника штаба, доктора, на самом деле бывшего фельдшером, и двух командиров рот, они решили идти на север:

– Мы в десяти километрах от Чудова, – заметил Максим, – а от него до Киришей еще шестьдесят… – шестьдесят километров, как напомнил Волк совету, отсчитывались по автомобильной дороге:

– Это не в пионерлагерь ехать, на автобусе, – кисло заметил Волк, – умерьте свой энтузиазм, так сказать… – он провел пальцем по карте:

– Пешком, километров сто по буеракам, таким же, как здесь, среди болот. И в Киришах, наверняка, тоже немцы… – он был уверен, что немцы стояли и на севере, в Любани. До Любани было сорок километров, строго на север, по железной дороге. Волк усмехнулся:

– До войны, на перегоне от Чудова до Любани, мне едва успевали закуски принести, в вагоне-ресторане «Красной Стрелы» … – в землянке было сухо, тепло, пахло сосновыми ветками. Прислушавшись, Волк уловил высокое сопрано. Гитары у них не имелось, в армии ничего такого не завели, но Тони пела ребятам испанские песни:

– И советские песни тоже… – Волк все смотрел на карту, – ладно. Такое хорошо, для поддержания боевого духа… – он понимал, что стоит немного расслабиться, и отряд превратится из военной единицы в банду дезертиров. Максим ничего подобного позволить не мог. Он отвечал за свою сотню человек, за раненых, и был твердо намерен вывести отряд в расположение Красной Армии. Как бы он не относился к советской власти, и лично Сталину, сейчас требовалось спасти страну. У него воевали ребята, пережившие, прошлым летом, окружение на Западном фронте. Максим знал, что на севере, после Любани, если они туда доберутся, их ожидают бесконечные допросы в Особом отделе:

– Армия в кольце немцев… – Волк, убрав карту, поднялся, – Ленинград в блокаде, а все равно, они бдительности не теряют, так сказать… – он сплюнул на мох. Переходить фронт, миновав Любань, означало оказаться в еще одном окружении. Максим заметил ребятам, что Ленинград держится уже год. Не похоже было, что немцы возьмут город:

– Это менее опасно, чем брести до Киришей, за которыми тоже немецкая территория… – Волк надеялся, что фильтрационных лагерей, о которых тоже шептались ребята, на Ленинградском фронте пока не завели. Политруков у него в отряде не было. Из офицеров у Волка воевал только начальник штаба, молодой лейтенант. Волк уходил в печально закончившуюся разведку старшим сержантом. Парнишка, девятнадцати лет, не стал претендовать на командование отрядом:

– Вы опытнее, Максим Михайлович, – вежливо сказал мальчик, как о нем думал Волк, – люди вам доверяют… – татуировок от ребят было не скрыть, да Волк и не пытался. Его разведчики, в общем, догадывались, чем командир занимался до войны, но подобное они не обсуждали:

– Потому что сейчас не о таком надо думать… – Волк пошел дальше, – Господь потом всех рассудит, по делам их. Сейчас сражаться надо… – он, все равно, возвращался мыслями к рассказам ребят, служивших на Западном фронте.

Врача в отряде не имелось. Фельдшера, недоучившегося студента медицинского института, звали Гришей. Волк сразу велел ему побрить голову. Он приставил к Грише бойца, армянина, велев тому обучить фельдшера родному языку, хотя бы немного:

– Документы твои я лично сжег, – хмуро сказал Волк, – придумайте с Левоном тебе новую фамилию… – окинув взглядом юношу, он, почти весело, добавив: «Григор». Максим строго велел ребятам ничего не говорить Грише о расстрелах евреев, в Белоруссии, и под Смоленском. Несколько ребят, в отряде, прошлой осенью в окружении, своими глазами видели, что делали немцы в деревнях.

– Не стоит ему о таком слышать… – семья Гриши осталась в оккупированном немцами Брянске:

– На всякий случай, – успокоил Волк фельдшера, – немцам мы попадаться не собираемся, но ты знаешь, что в Германии происходило, до войны… – мальчик только кивнул.

При свете заката Волк увидел поляну, с лесной земляникой. Несмотря на войну, в лесу исправно росли ягоды, грибы и орехи, водились тетерева, в речушках плескалась рыба:

– Подножный корм… – он опустился на колени, – надо ребятам принести, Тони побаловать… – Волк проклинал себя за то, что взял Тони в разведку. В феврале она приехала в расположение бывшей дивизии Максима. Он подозревал, что от самой дивизии, как и от Второй Ударной Армии, ничего не осталось. Они уходили к Новгороду, когда командующим был генерал-лейтенант Клыков, вручавший Волку его Красную Звезду. «За отвагу» Максим получил в конце лета прошлого года:

– А сейчас получишь разбирательство в Особом Отделе. Не думай, что тебя по голове погладят, Максим Михайлович, даже учитывая спасение ста человек личного состава, корреспондента «Красной Звезды», и трофеи отряда… – он не мог отказать любимой женщине, да и разведка обещала быть легкой.

По рассказам ребят, попавших в окружение позднее, вряд ли существующей сейчас армией, с апреля, руководил генерал Власов, заместитель командующего фронтом. Волк его никогда не видел, но Тони встречалась с ним, в тылу. Она говорила, что Власов опытный командир:

– Даже самый опытный командир ничему теперь не поможет… – он позволил себе одну ягоду.

– Легкое задание… – Волк ссыпал ягоды в карман гимнастерки, – пятый месяц мы здесь болтаемся, а мальчишка мать ждет… – Тони уверила его, что оставила сына в хорошей семье:

– Я не могла, не могла не поехать на фронт, милый… – шептала она, – я все время думала о тебе… – Волк собирался вывести отряд на север и немедленно отправить Тони, каким-нибудь образом, обратно в Куйбышев:

– Я заберу вас, – повторил он свое обещание, – когда война закончится. Заберу, и мы с тобой уедем. Пока война мой долг… – Максим вздохнул, – а твой долг, быть с ребенком, Тони… – он услышал легкие шаги, сзади.

Волк, недовольно, сказал:

– Зачем ты одна бродишь? До базы недалеко, оружие у тебя есть, но все равно… – она носила мужскую, солдатскую форму, белокурые волосы падали на плечи. Тони погладила его по заросшей светлой щетиной щеке:

– Не могла спать, пока ты не вернешься, милый… – в отряде считали, что они познакомились на фронте. Волк сразу сказал Тони, что при ребятах он ничего такого себе позволить не может:

– Начнутся… – он повел рукой, – разговоры, сплетни. Мало ли что… – они встречались изредка, в лесу:

– Как сейчас… – он вложил в мягкие губы землянику:

– Поешь, остальное ребятам принесем… – высокая грудь, под гимнастеркой, была совсем рядом, она ловко расстегивала пуговицы, на вороте:

– Я за тебя беспокоилась, милый… – стемнело, в соснах шуршали птицы, пахло земляникой и мускусом, Тони обнимала его: «Что в Чудово?».

Они опустились на теплую землю, Волк почувствовал под рукой нежную, гладкую кожу. Она вся была влажная, она шептала что-то ласковое:

– В Чудово СС… – Максим прижался губами к стройной шее, – полицейская дивизия. Но нас Чудово не касается. Мы отсюда пойдем на север, на Любань, когда Гриша разрешит раненым передвигаться… – фельдшер попросил еще несколько дней:

– Я не врач, Максим Михайлович, – грустно сказал юноша, – и медикаментов у нас мало. Не хотелось бы, чтобы кому-то на марше стало хуже… – Максим согласился. Они были в десятке километров от Чудова, но холм окружали болота. Немцы вряд ли бы сюда заглянули.

– На следующей неделе, милая… – Максим услышал ее низкий стон, – я люблю тебя, люблю… – Тони, прикусив губу, сдавленно отозвалась:

– Я тоже… – широко открытые, прозрачные, голубые глаза смотрели на восток, где над холмом всходила полная, яркая луна. Тони вспомнила карту:

– Здесь прямая дорога до Чудова… – ловко перевернувшись, наклонившись над Волком, она прижалась щекой к его плечу, чувствуя слезы на глазах:

– Еще, еще, пожалуйста… – ночная птица, вспорхнув из гнезда, закружилась над их головами. Максим гладил стройную, горячую спину, острые лопатки:

– Кольцо она в надежном месте оставила. Все будет хорошо, мы поженимся… – Максим не видел мимолетной улыбки Тони:

– Он всегда после разведок отсыпается. Сделаю вид, что стирку хочу организовать, искупаться… – внизу, под холмом, бил родник: «Меня никто не заметит, к полудню окажусь в Чудове…».

Она крепко удерживала Максима за плечи. Волк подумал:

– У нее глаза переливаются, при луне. Какая она красивая, моя Тони… – девушка, целуя его, сдерживала облегченный, радостный крик:

– Немцы мне после такого сразу поверят, – усмехнулась Тони, – а они… Пусть с ними что хотят, то и делают… – тяжело дыша, она шепнула: «Люблю тебя!»

Волхов переливался под ярким, полуденным солнцем. Штандартенфюрер Максимилиан фон Рабе рассматривал, в полевой бинокль остатки изящных башен, обрамлявших лестницу. Ступени вели к хорошо спланированному, английскому парку и барской усадьбе, тоже белокаменной, выстроенной в классическом стиле. Штаб полицейской дивизии СС располагался в Чудово. В Грузино, бывшем имении сподвижника императора Павла, Аракчеева, бригадефюрер СС, Альфред Вюнненберг, командующий дивизией, устроил офицерский дом отдыха.

– Все-таки разбили башни, – Максимилиан положил бинокль на крахмальную скатерть, – жаль, они отлично бы смотрелись, после войны… – в хрустальных бокалах сверкало золотистое шампанское. Они ели холодный, щавелевый суп, и свежую рыбу, из Волхова. На десерт повар СС обещал землянику, со сливками. Приятель Макса, штурмбанфюрер Хельмут Дернер, махнул серебряной вилкой:

– Русские здесь камня на камне не оставили. Они зубами цеплялись за берега реки, однако мы, все равно, загнали их в леса и болота… – бывшая Вторая ударная армия прекратила существовать. Макса возили в Долину Смерти, у деревни Мясной Бор. Коридор, шириной в какие-то пару километров, устилали трупы советских солдат. Армия боялась эпидемий. Местных жителей и военнопленных заставляли хоронить тела, в спешно вырытых рвах. Прижав к носу надушенный сандалом платок, Максимилиан сказал бригадефюреру Вюнненбергу:

– Вы правильно делаете, что заставляете их работать, – он указал на истощенных, медленно двигающихся людей, – они, хотя бы, не зря едят свой хлеб… – хлеба во временных лагерях, возведенных на границах котла, не давали. Людей держали на похлебке из павших лошадей и кормовой брюквы. Максимилиан считал, что и того им много:

– Надеюсь, вы сразу ликвидируете евреев, военнопленных, – он проследил глазами за каким-то юношей, брюнетом. Чертами лица он напомнил Максу мертвого шахтера, в Мон-Сен-Мартене:

– Помните… – штандартенфюрер вытащил пистолет, – евреев, политруков, всю шваль, мы уничтожаем в первую очередь… – они стояли на гребне рва, за наскоро размотанной колючей проволокой. До пленных оставалось метров триста. Максимилиан всегда славился меткостью, выигрывая состязания СС по стрельбе. Юноша, нелепо взмахнув руками, упал.

Макс убрал оружие:

– Церемониться не надо, – подытожил он, – военнопленных много, а ожидается еще больше… – по дороге на Восточный фронт, Макс навестил Польшу. К Отто он не заезжал, торопясь успеть к разгрому в новгородском котле, но посетил тренировочный лагерь СС в Травниках, деревне под Люблином, рядом с концлагерем Майданек. По предложению руководителя «Операции Райнхард», Глобочника, здесь обучались будущие надзиратели, из числа советских военнопленных. Рейхсфюрер Гиммлер настаивал, что участие в массовых расстрелах, или сопровождение евреев в газовые камеры, плохо влияет на душевное состояние членов СС. Заботясь о здоровье подчиненных, Гиммлер велел устроить в лагерях особые отряды, из евреев, призванные убивать соплеменников. В зондеркомандах лучше кормили, работники могли протянуть немного дольше. Отто написал, что в Аушвице зондеркоманде даже разрешили посещать лагерный бордель, куда отправляли женщин, после опытов по стерилизации:

– Мужчин мы с доктором Менгеле тоже стерилизуем, для пущей безопасности… – Макс отпил шампанского:

– Отличный букет. В общем, Генрих передает тебе привет, мой дорогой… – он принялся за суп, – Глобочника переводят на Адриатику, для борьбы с партизанами, а Генрих обоснуется в Варшаве, – Макс поднял бокал:

– Выпьем за то, чтобы моя миссия оказалась удачной… – вернувшись из Праги в Берлин, Макс пошел на прием к Гиммлеру. Рейхсфюрер согласился с предложением о создании русских соединений:

У нас много хиви, как их называют… – они расположились на личной террасе Гиммлера, с кофе, – добровольных помощников, из числа военнопленных, – но вы правы, штандартенфюрер. Надо все организовать, упорядочить. Славяне ценят сильную руку, они привыкли к Сталину… – сейчас хиви насчитывалось двести тысяч человек. Из них можно было сформировать двадцать дивизий.

Макс принес Гиммлеру протоколы допросов высших офицеров Красной Армии, находящихся в плену, со своими заметками. Они внимательно просмотрели машинописные листы. Гиммлер покачал головой:

– Риторика. Кричать о ненависти к большевизму может каждый, но у них, – он опустил руку на папку, – нет нужной харизмы, умения вести за собой людей. Аристократического происхождения у них тоже нет, – добавил Гиммлер, – эмигрантские круги с ними не станут разговаривать… – после возвращения с Восточного фронта, Макс надеялся получить хорошие новости из Франции:

– Барбье арестует мерзавцев, – думал он, – и месье Корнеля, и мальчишку. Мы узнаем, где сокровища Лувра, я получу синий алмаз… – уверив отца и Эмму, что с Генрихом все в порядке, Максимилиан не сказал ничего о беременности невестки:

– Генрих захочет сам сообщить радостные новости… – решил Макс, – он гордится, что будет отцом… – Макс, намекнул рейхсфюреру, что готов отправиться в свой любимый Рим. Святой отец Виллем гнил в концлагере. Ничто не мешало Максу насладиться картинами Уффици, отличным кофе, мастерством портных, в Милане, и выбрать себе невесту. Гиммлер вздохнул:

– Надо подождать, штандартенфюрер. Мы не хотим нажимать на дуче или адмирала Хорти, с наступлением на Волгу и Кавказ… – итальянские и венгерские соединения воевали на Восточном фронте. Макс, недовольно, покрутил светловолосой головой, но спорить с начальством не стал. Он сводил Эмму и отца в отличный ресторан на Кудам, с удовольствием играл в теннис, плавал в бассейне, и гулял с Аттилой.

В Польше Макс удостоверился, что все местные отделения гестапо снабдили приметами доктора Горовиц. Женщину он велел брать живой. Макс даже наметил себе во внутренней тюрьме, на Принц-Альбрехтштрассе, подходящую камеру:

– Потом отправлю ее к Отто, в подопытные крысы… – зло думал он, – пусть сдохнет в борделе, с язвами от радиации… – Отто исследовал влияние рентгеновских лучей на репродуктивную функцию.

Гиммлер послал Макса на Восточный фронт с заданием найти подходящего советского генерала. Они были уверены, что с двумя котлами, на севере и юге, в плену, непременно окажется, кто-то нужный.

Хиви обслуживали и офицерский дом отдыха. До кухни их не допускали, но Макс видел русских, с нашивками добровольных помощников вермахта, за уборкой территории. За кофе и земляникой он сладко потянулся:

– В такую погоду, Хельмут, хочется взять лодку, и прокатиться по реке, с красивой девушкой, а не говорить о делах… – дел, в общем, никаких не осталось. СС прочесывало близлежащие леса, в поисках партизан. По словам бригадефюрера Вюнненберга, вокруг Чудово стояла относительная тишина:

– Есть какая-то банда, – Макс щелкнул золотой зажигалкой, – однако их скоро разгромят… – он считал, что деморализованные русские, истощенные несколькими месяцами окружения, просто не в состоянии сопротивляться. Макс ждал новостей о пленении кого-то из руководителей Второй Ударной армии. У него в блокноте имелся список высших офицеров соединения. Дернер усмехнулся:

– Я предлагал привезти сюда девушек из Прибалтики. Они расово близки, фюрер подобное разрешает. Однако здесь прифронтовая зона. Придется ждать отпуска… – вздохнул приятель. Дернера позвали к телефону. Вытянув длинные ноги, полулежа в плетеном кресле, Макс любовался рекой:

– Скоро мы на Волге начнем отдыхать… – лениво подумал штандартенфюрер, – каспийская нефть потечет в рейх. Мы непобедимы… – он обернулся, заслышав голос Дернера: «Макс, тебя!». Звонили из Чудова, из штаба дивизии. На северной границе котла, в одной из деревень, местные жители видели человека, по описанию похожего на командующего Второй Ударной армией, генерала Власова.

Макс положил трубку:

– Землянику тебе придется доедать одному, Хельмут. Пусть готовят мою машину, и грузовики конвоя, в Чудово… – штандартенфюрер широко улыбнулся:

– Очень надеюсь, что нас ждут хорошие новости… – оправив безукоризненный, сшитый итальянским портным, китель, Макс посмотрел на часы. Он помнил карту. Отсюда до деревни с непроизносимым названием было не больше полутора сотен километров. Даже учитывая плачевное состояние русских дорог, штандартенфюрер рассчитывал оказаться на месте к вечеру. Шоссе шло через Новгород, но Максимилиан ехал с охраной. Он не собирался умирать от партизанской пули, здесь, или в Европе.

Закрытый, укрепленный броней мерседес подогнали к террасе. Попрощавшись с Хельмутом, устроившись на заднем сиденье, Макс велел унтершарфюру СС, личному шоферу:

– Гнать незачем, у нас много времени… – закурив, Максимилиан помахал Дернеру: «Скоро увидимся!»

Штаб полицейской дивизии СС, расквартированной в Чудове, помещался в здании бывшего городского комитета ВКП (б). В поездках в лагеря НКВД Тони часто навещала партийные учреждения. Оглядывая чистый, прибранный коридор, она тихо усмехнулась:

– Заменили портреты Ленина и Сталина, на фото Гитлера, а больше ничего не изменилось.

Тони сидела на расшатанном, венском стуле, в компании двух молчаливых солдат, в эсэсовской форме. Ускользнуть из лагеря оказалось легко. Волк, после разведок, вставал поздно, к полудню. Собрав у ребят грязные вещи, заглянув к начальнику штаба, Тони, небрежно, сказала:

– Я к роднику, товарищ лейтенант. Устрою стирку… – Тони захватила трофейный вальтер, полученный в ноябре, в Калинине. Ей больше месяца пришлось болтаться по тылам, ожидая оказии на линию фронта, в дивизию, где служил разведчик, старший сержант, Максим Михайлович Волков. Тони знала номер его соединения, однако просить направить ее прямо туда, было бы подозрительно.

Послав в «Красную Звезду» несколько репортажей о восстановлении освобожденного Калинина, и о борьбе партизанских отрядов против оккупантов, Тони, наконец, дождалась поездки на фронт. Армия готовилась к печально закончившейся Любанской операции, в боевых частях стояло затишье. К началу февраля Тони оказалась в дивизии Волка:

– Остальное было просто… – она, действительно, постирала белье ребят, и вымылась сама. Тони знала, что немцы ценят опрятность. Девушке требовалось расположить к себе тех, кто будет ее допрашивать. Документы сеньоры Эрнандес она надежно зашила в тайнике, в солдатской гимнастерке. Едва увидев старшего сержанта Волкова, Тони поняла: «Он сделает все, что я попрошу». Тони ухитрилась остаться с ним наедине, в маленькой землянке, где ее поселили. В углу тлели угли, в переносной печурке, снаружи завывал зимний, колючий ветер. Тони вспомнила блиндаж в Теруэле, перезвон гитарных струн, тихий голос Виллема:

– Я боялся, что ты уедешь, а у меня не хватит смелости, с тобой познакомиться. Это словно солнечный удар, Тони… – девушка дрожала, спрятавшись в его руках, – словно я всю жизнь ждал, когда тебя увижу, и, наконец, дождался… – Максим целовал ее. Слыша его ласковый шепот, Тони думала о Виллеме. Девушка была уверена, что он снимет обеты:

– Можно уехать в Испанию, в Латинскую Америку… – она обнимала Волка, походная, брезентовая койка поскрипывала, – забрать Уильяма, навсегда забыть о войне, о Германии и СССР. Я хочу быть с любимым человеком, хочу, чтобы мы воспитывали нашего ребенка, хочу еще детей… – Тони, внезапно, остро, поняла:

– Все из-за войны. Испанской войны, и этой. Мы с Виллемом расстались из-за ошибки, непонимания. Если бы ни все они… – девушка, незаметно, поморщилась, – нацисты и коммунисты, мы с Виллемом спокойно бы жили в Мон-Сен-Мартене, я бы рожала детей… – Тони ничего не сказала Максиму о ребенке.

Перед отъездом в Калинин она отправила короткое письмо Воронову, на Западный фронт. Тони сообщала, что девочка умерла. Она объяснила, что не может больше оставаться в городе, где все напоминает о ребенке:

– Володя живет в семье Журавлевых, не волнуйся за него. Я должна быть с теми, кто кует победу, милый мой, кто бьет немецко-фашистских захватчиков… – Тони думала, что муж заберет Володю в Москву:

– Судя по всему, вермахт собирается двинуться на Волгу. Куйбышев уже не так безопасен. Вряд ли Воронов начнет меня на фронте искать, а если даже и начнет… – девушка улыбнулась, – то я буду далеко отсюда… – за сына Тони не беспокоилась. Она знала, что Воронов никогда не оставит мальчика:

– Я приеду, с Виллемом, и заберу малыша. Можно пристрелить Воронова, человечество ничего не потеряет… – Тони, предусмотрительно, оставила мужу только адрес управления тыла, в Калинине. Развешивая мокрое белье по деревьям, она хихикнула:

– Пусть пишет. Пусть даже приезжает. Мы пятый месяц в окружении. Воронов меня не найдет, как бы ни искал… – Тони рассчитывала, что Максим переведет ее через линию фронта. Он согласился взять Тони в разведку. Девушка сделала вид, что хочет написать статью, для «Красной Звезды». Однако оказавшись, с взводом Волкова, в расположении немецких частей, Тони поняла, что не стоит заикаться о переходе на сторону противника:

– Он не коммунист, – недовольно думала Тони, – что ему Советский Союз? Почему он считает себя обязанным защищать Россию? Он верующий человек, носит крестик. Его родителей убили большевики. Его семья потеряла все, в революции. Он стал сиротой, из-за коммунистов… – Тони казалось странным, что Максим может захотеть остаться в СССР:

– У меня была возможность уехать… – сказал ей Волков, однажды, – но я этого не сделал. И очень хорошо… – Максим привлек ее к себе, – потому что я, тогда бы, не встретил тебя. Мой дом там, где ты, где малыш, где родятся наши дети… – Тони, незаметно, закатила глаза:

– Если он думает, что я ему разрешу всю жизнь рядом болтаться, то он ошибается. Я с ним распрощаюсь, когда окажусь у немцев… – Тони не хотела покидать отряд Волкова, не выяснив, куда ей надо идти. Кроме того, в котле не затихали бои. Тони не испытывала иллюзий касательно поведения немцев или окруженных русских частей. Одинокая женщина, пусть и с оружием, никогда бы не смогла себя защитить. Тони не собиралась закончить свои дни трупом в новгородских болотах:

– Надо выждать, – сказала она себе, – котел захлопнется, бои прекратятся. Немцы вернутся к обычной организованности… – закончив стирку, Тони, неслышно скользнула на тропинку среди болот, ведущую к разбитой, проселочной дороге на восток, в Чудово. Ей было жаль выбрасывать трофейный вальтер, но пистолет вызвал бы у немцев подозрения. Оставь она при себе оружие, ее вполне могли посчитать партизанской разведчицей. Револьвер, булькнув, скрылся в болоте. Тони, отмахиваясь от комаров, пошла дальше, по прогнившим доскам старой гати.

Завидев на дороге первый попавшийся немецкий грузовик, Тони, ступив на шоссе, подняла руки. В кузове сидел эсэсовский патруль. Тони отправили в кабину, в компанию молоденького офицера, напомнившего Тони лейтенанта, так называемого начальника штаба, у Волкова:

– Штаб, роты, военный совет… – презрительно усмехнулась она, – делают вид, что война еще идет. В котле не осталось регулярной армии. В подобных условиях войска превращаются в банды. Волк их просто удерживает, авторитетом… – Тони видела, как Максим обращается с людьми:

– Это у него врожденное, – думала девушка, – но я не верю в легенду о потомке Робеспьера. У Волка, в девятнадцатом веке, детей не было. Однако, если все правда, то Максим ближайший родственник кузена Мишеля. Он один остался, из де Лу… – Тони предполагала, что с ней не станут разбираться в Чудове, а пошлют в Новгород, в абвер, военную разведку.

На допросе она поняла, что бригадефюрер Вюнненберг растерялся. Тони даже стало жалко офицера. Он долго вертел испанский паспорт. Тони заранее подготовила историю о том, как ее насильно вывезли в Советский Союз, после разгрома республиканских сил:

– Я поддерживала войска Франко, господин генерал… – махнув длинными ресницами, Тони покачала носком кирзового сапога, – но, на мою беду, я понравилась русскому офицеру… – эсэсовец выслушал легенду о несчастной жертве обстоятельств, не по своей воле, оказавшейся, в СССР. Тони вздохнула:

– Он принудил меня выйти за него замуж, угрожая расстрелом, лагерем. Он забрал меня на фронт, когда началась война… – Тони, было, хотела выдать Волкова за своего несуществующего мужа. Девушка напомнила себе:

– Никто не поверит, что Волков служил в НКВД. У него татуировки. Сразу видно, кто он такой… – Тони объяснила, что ее мужа, наконец, убили, а она дождалась удачного момента, чтобы перебежать на сторону немцев. Эсэсовец косился в сторону ее высокой груди.

Вюнненберг, действительно, не знал, что делать. Фрау Эрнандес говорила на безукоризненном немецком языке. Генералиссимус Франко искусно лавировал между силами оси и союзниками, сохраняя, как писали в немецких газетах, вооруженный нейтралитет. У бригадефюрера не было никаких причин арестовывать фрау Эрнандес, подданную дружественного государства. Вюнненберг решил, что девушка получила хорошее воспитание. Несмотря на солдатскую, русскую форму, она вела себя скромно, и набожно крестилась.

Бригадефюрер даже растрогался:

– Бедняжка. Столько натерпеться, от варваров… – фрау Антония с готовностью указала на карте местоположение лагеря банды, откуда она, по выражению девушки, бежала, как только поняла, где находится:

– Я хочу вернуться домой, в Мадрид… – большие, голубые глаза наполнились слезами, – меня увезли из Испании шесть лет назад, господин генерал. Я страдала, мучилась на чужой земле, в руках зверя, насильника, коммунистического мерзавца… – бригадефюрер велел напоить девушку хорошим кофе, и принести обед, из офицерской столовой.