Текст книги "Буквари и антиквары"

Английский фарфор

Признание леди Глэдис

Глэдис Фитцкларенс сидела за своим секретером и писала утренние письма. Она любила этот спокойный час, не обремененный другими обязанностями. Легкий грогроновый капот очень шел к ее фигурке; волосы были уложены совсем просто, и муж, на минутку заглянувший в ее будуар, привычно восхитился прелестью и безыскусностью облика своей юной жены.

Глэдис писала:

«Мэри, дорогая моя! Джордж оказался прекрасным мужем. Он воспитан, деликатен и необыкновенно нежен со мной. Кроме того, он щедр, что оказалось приятнейшим сюрпризом: моя матушка неделями выпрашивала у папеньки козетку для своего будуара или двадцать ярдов батиста на новые фартуки нашим горничным. Джордж осыпает меня подарками и бдительно следит за моим взглядом, когда мы прогуливаемся мимо витрин или даже проезжаем в открытой коляске. Он беспокоится, что я не сообщу ему о понравившейся вещи и из-за своей скромности буду лишена чего-нибудь, что могло бы порадовать меня или украсить мой внешний вид, который он ценит несообразно высоко. Мой супруг тщательно занимается нашим имуществом, ежедневно получает отчеты от управляющих всеми имениями и даже ездит туда, когда возникают проблемы, которые он должен решить на месте. Его стряпчий пару раз в неделю бывает приглашен им к обеду, и я могу слышать, в какие скучные беседы приходится углубляться Джорджу, чтобы наши будущие дети располагали не меньшим достатком, чем достался на нашу долю.

Однако…

Меня ужасно смущает, что я пишу тебе это “однако”. Никому на свете, кроме тебя, я не посмела бы и намекнуть, что не вполне счастлива. Я даже не могу объяснить внятно, чего мне не хватает. Все это такие пустяки…

Месяц назад я прочла новый томик Шелли. Разумеется, я была потрясена и побежала к Джорджу, чтобы поделиться с ним. И он действительно взволновался. “Дорогая, – сказал он, – ты выглядишь странно! Кто-то испугал тебя? У тебя разгорелось лицо и сердце стучит так, что я слышу его”. Я показала ему стихотворение, уверенная, что и он будет потрясен или хотя бы взволнован. Он пробежал строчки глазами и снова обратился ко мне. “Глэдис, – сказал он, – это только слова! Я верю, что стихи эти очень хороши, раз ты так утверждаешь. Но у тебя, кажется, жар. Твои глаза блестят и сердце бьется чаще, чем должно. Я немедленно вызываю доктора с Флит-стрит”. И он его действительно вызвал. Доктор с Флит-стрит не может оказаться бессильным. И этот нашел, что мне вредно вставать с постели раньше одиннадцатого часа, необходимо выпивать два стакана теплого молока в день и беречься сквозняков.

Теперь ты представляешь, как реагирует Джордж на мои стихи! Я показала ему однажды особо важное для меня, и он расцвел улыбкой. “Это очень мило!” – сказал он ласково. И погладил меня по голове. Стихотворение было о ребенке, умирающем от коклюша, и о матери, которая держит его за ручку и думает, что завтра она сможет накормить остальных детей более сытно…

Джордж добр и щедр, но, кажется, у него нет души. Слушая пение в опере, он восхищается высокими нотами, как будто они важнее или красивее низких. Он охотно водит меня на выставки, но его суждения о картинах, прости меня, глупы! Он рассуждает о количестве краски и размере холста. Отдавая предпочтение большим картинам в богатых рамах.

Ты, конечно, напишешь, что абсолютное следование долгу, любовь Джорджа ко мне и его прекрасные манеры гораздо важнее для семейного счастья, чем тонкое понимание искусства. Мало ли перед нами примеров одухотворенных знатоков поэзии (и даже самих поэтов), неверных своим женам, которые мотовством и бесстыдным поведением доводят их до чахотки и ранней смерти!

Ты права.

Я обязана быть спокойной и приветливой. Не кукситься и не впадать в угрюмость, на которую не имею ни малейшего права. Мой долг позволить Джорджу быть счастливым. Я стараюсь, поверь! Но мне скучно! Скучно!! Скучно!!!

Приезжай, Мэри, умоляю тебя! Мы будем гулять по парку и читать друг другу любимые стихи. И если мне вздумается загрустить или даже заплакать, я скажу Джорджу, что мы с тобой поссорились, и для него это будет успокоительным ответом.

О, Мэри, приезжай! Я не плакала с самой свадьбы – скоро три месяца. Если ты промедлишь, я утону в своих невыплаканных слезах.

Передавай мой привет твоей матушке и братьям.

Ожидающая тебя каждый день, тоскующая по тебе каждую минуту

леди Глэдис Фитцкларенс».

Пять писем

Первое письмо

Мистер Макдермотт закончил завтрак, допил последнюю чашку кофе, утер губы крахмальной салфеткой и придвинул серебряный поднос с письмами, прибывшими утренней почтой. Несколько приглашений он отложил в сторону, чтобы написать на них вежливый отказ, счета просмотрел и велел передать секретарю, запоздалое поздравление с днем рождения раздраженно скомкал и вскрыл, наконец, конверт, подписанный знакомым почерком своего постоянного корреспондента миссис Стерн. Миссис Стерн писала:

«Дорогой друг! Сегодня исполнилось пять лет с того дня, как я впервые написала Вам записочку, в которой восторгалась Вашими сонетами.

Вы ответили мне теплым, умным, необыкновенным письмом. С тех пор наша переписка приняла совершенно необычный характер. Я пишу Вам каждый день и каждый день получаю Ваши ответы. Доверительность нашей связи совершенно немыслимая. Я и на исповеди не всегда готова рассказать то, что пишу Вам, не задумываясь, по многолетней привычке.

Вскрывая зеленоватый конверт, подписанный Вашей рукой, я чувствую, что у моей жизни есть смысл, что ее наполняет что-то настоящее, значительное. И все же теперь я должна Вам сказать слова, которые, вероятно, опустошат мое будущее.

Вы пишете, что Ваша легавая ощенилась. Что Кларенс захромал на левую заднюю ногу (мне ужасно жалко). Что прощелыга-управляющий не уведомил Вас о пожаре в Сассекском поместье. Что Вы дурно спите. Что бочонок хереса, присланный Вам из Андалусии, разочаровал Вас. К тому же херес вредит Вашему пищеварению. Что во вторник Вас замучил приступ подагры и что Вы стыдитесь банальных рифм, которыми теперь приходится довольствоваться.

Не хотите ли один раз поинтересоваться моим сном и здоровьем?

Я написала Вам две недели назад о своих огорчениях. Четырнадцать писем я распечатываю дрожащими пальцами – ни в одном нет вопроса, что за огорчения меня постигли. Вы эгоистичны и равнодушны. Вам нет дела до меня. Вы лениво принимаете мою дружбу, привязанность, заботу, восхищение, оправдание, поддержку, готовность в любое мгновение утешать и развлекать. И не даете взамен ровно ничего.

Вы можете возразить, что ничего этого не просили и что это только докучает Вам. Я вполне готова к такому ответу. И даже не затрудняйте себя. Молчание будет мне понятно, как и слова.

Если наши отношения имеют для Вас какую-нибудь ценность, постарайтесь их наладить. Если нет – сегодня я к этому готова».

Мистер Макдермотт улыбнулся, аккуратно сложил письмо и сунул в карман сюртука.

– Что пишет миссис Стерн? – поинтересовалась жена, уже просмотревшая свои письма.

– Муж ее дочери Маргарет назначен послом во Францию. И конечно – благодаря обаянию и такту своей жены. У предыдущего нашего посла жена была редкостная дура. Это даже пару раз привело к дипломатическим дрязгам.

– Да, Маргарет – очаровательная женщина, – подтвердила миссис Макдермотт. – Вообще Стерны прекрасно воспитали своих детей. Я слышала, Джеймс уже полковник. И его дочь прочат за герцога Норфолка.

– В письме сказано, что помолвка ожидается на днях.

И, не повышая голоса, он обратился к слуге:

– Мишель, мне нужно в кабинет.

Лакей взялся за ручки кресла и плавно покатил его по длинному коридору, устланному ковром.

Усевшись удобно к огромному письменному столу, мистер Макдермотт открыл бювар, неторопливо достал из него лист с золотым обрезом, обмакнул перо в чернильницу и, не задумываясь, написал скверным почерком поэта: «Дорогая миссис Стерн, мне снились скверные сны. Душные ночи этим летом…»

Второе письмо

Дорогая миссис Стерн, мне снились скверные сны. Душные ночи этим летом. Когда я дурно сплю, то становлюсь еще более мрачен, чем обычно, и моей бедной жене приходится сносить мое молчание, отгороженность, а то и придирки, всю несправедливость которых я сам понимаю не хуже других.

Стихи неохотно посещают меня в последнее время. Быть может, оттого, что голова моя наполнена гулом и в ней осталось совсем мало места для вещей необязательных, выходящих за рамки необходимых слов и привычных однообразных мыслей. Мне, однако же, хватает досуга, чтобы читать все новые стихи, выходящие в журналах. Вы знаете, что я сносно владею французским, так что и новые журналы, выходящие в Париже, мне присылают наравне с лондонскими. И поэтические книги, появляющиеся реже свежих номеров журналов, издатели присылают мне на дом, то ли ожидая моей реакции, пусть даже и устной, которая немедленно становится известной литературному миру, то ли просто из желания напомнить о себе.

Вы иногда пеняете мне за то, что я по большей части бываю недоволен собой. Однако есть одна деталь, которая, как клочок синевы на небосклоне, затянутом тучами, оставляет надежду бог весть на что… Когда стихи мне нравятся, я не ощущаю (пока еще не ощущаю) неприятного чувства. Зависть – надежный признак утраченного дарования – еще не посещает меня. Хорошая строфа, все равно моя или чужая, привносит в душу если не радость, то отблеск радости, воспоминание о ней.

Моя поэма еле двигается вперед. Мистер Браун, которому я мимолетно обещал, что он станет первым ее публикатором, старается попадаться мне на глаза как можно чаще. Куда бы я ни пошел – он уже там и почтительно осведомляется о моем здоровье. Он, конечно, не спрашивает напрямую, но я все равно сержусь этой назойливости.

Подагра постепенно отпускает меня. Боли еще есть, но они достаточно умеренные, так что я иногда и встаю с кресла, хотя визитов еще не наношу. Доктора лишили меня вина, и обед превратился в скучную повинность.

Дорогая миссис Стерн! Ваше последнее письмо, полученное мной утренней почтой, вероятно, было написано под влиянием нервического расстройства. Я думаю, Маргарет огорчила Вас. Она очаровательная, умная и в высшей степени светская дама, но у дочерей с матерями размолвки случаются гораздо чаще, чем об этом принято писать в романах. Вы скептически качаете головой и намерены сказать, что дело не в Маргарет, а во мне. Ну что же, давайте объяснимся.

Вы написали, что я равнодушен и эгоистичен. С этим трудно поспорить. Не будь я сконцентрирован на событиях, которые происходят в моей душе, вряд ли у Вас был бы повод отправить мне то первое памятное письмо, где Вы так умно, тонко и восторженно разобрали по строчкам один из моих сонетов. Годы идут, и мне все труднее расслышать стихи, в молодости звучавшие в полный голос. Теперь это еле слышный шепот, почти заглушаемый шумом реки или моря, вечно наполняющим мой утомленный мозг.

Вас огорчает мое невнимание. Я не засыпаю Вас расспросами о здоровье, рекомендациями обратиться к тому или иному врачу, советами съездить на воды в Бат и просьбами рассказать о характере и поведении ваших болонок. Это так. Меня не интересуют Ваши собачки. И, признаться, я даже не помню, болонки они или левретки.

Но, дорогая миссис Стерн! Мне невыносима даже мысль о том, что с Вами случится что-нибудь дурное. Одна только мимолетная фантазия, что письмо от Вас не пришло в срок оттого, что Вы физически не можете его написать – серьезно больны или умерли, – ошпаривает меня, как кипятком, и я потом должен некоторое время умирять сердцебиение и восстанавливать сбившееся дыхание. Вы и Ваши письма глубоко вплетены в ткань моего бытия. Угодно ли Вам назвать эти отношения симпатией? привязанностью? дружбой? любовью? Английский язык очень богат.

Несмотря на мой тяжелый характер, у меня есть друзья, были любовницы, и, представьте, я до сих пор с нежностью отношусь к миссис Макдермотт. Но Вас, миссис Стерн, у меня не было прежде и не будет в другой раз. Вы – единственная. И это то одно, что я могу сказать Вам в утешение.

Примите уверения в моем искреннем почтении.

Ваш равнодушный и эгоистичный

Джордж Макдермотт, эсквайр

Третье письмо

Дорогой мистер Макдермотт!

Признаться, я с трепетом ждала Вашего ответа. Раскаивалась, что была слишком решительна и резка. Не находила себе места, представляя, что Вы выполните мою необдуманную просьбу и прекратите переписку. Тогда моя жизнь, лишенная ее главного движителя, поблекнет и перейдет в безнадежную, ничего не чающую старость.

Опасалась я и иного. Что письмо придет, но в нем не будет и упоминания о том, что меня так мучает. «Быть может, – думала я, – он и не читает моих писем до конца, как это иногда водится между занятыми людьми, вынужденными поддерживать светскую переписку».

Благодарение Господу, Вы не оставили без внимания крик моей души. Теперь я знаю: что-то я значу для Вас.

Однако Ваше письмо не утолило моего смятения. Вы так и не спросили, в чем заключалось то огорчение, о котором я хочу и не решаюсь Вам поведать. А это, поверьте, не безделица и не дамская блажь, направленная на то, чтобы привлечь Ваше внимание любой ценой.

Джордж, друг мой! Я доверяю Вам теперь не свою тайну – в этом не было бы ничего странного, я делаю это каждый день, – а секрет моей семьи. Предмет, касающийся будущего Элизабет, моей внучки. Ее уже решенная помолвка оттягивается мной с того момента, как я получила от неизвестного корреспондента следующее письмо:

«Дорогая миссис Стерн, Ваш сын намерен выдать очаровательную синеглазую Элизабет за герцога Норфолка. Вы считаете, что Вам должны принадлежать все радости этого мира – богатство, уважение общества, удачные дети и герцог Норфолк в качестве зятя в придачу? Уверяю Вас, Вы ошибаетесь. Норфолк имеет обязательства по отношению к другой женщине, и, если он их не выполнит, кто знает, что может случиться с милой Бетси?

 
Смерть повсюду, посмотри:
И снаружи, и внутри,
В глубине и в вышине,
Смерть в тебе и смерть во мне.
Ставит смерть свою печать
На все, что можем мы понять,
Чувствовать, бояться, знать.
Прежде гибнут наслажденья,
А за ними опасенья
И надежды, а потом
Мы и сами в гроб сойдем.
Все, что ценим мы и любим,
Смерть когда-нибудь погубит.
Бренный наш удел таков,
Бренна и сама любовь[3]3
  порок, ужас, злодейство (фр.).


[Закрыть].
 

Не пренебрегайте моим предупреждением, откажите Норфолку, и все еще может кончиться хорошо».

Я не показала письмо мужу – он стар, нерешителен, болен. Джеймс, как Вы знаете, в Индии, привязан к своему полку и сможет приехать в Англию только к свадьбе. Нет смысла отправлять ему этот ужас; ответ придет через несколько месяцев. Да и что он может сделать на таком расстоянии?

Как мне быть? На что решиться? Шутка ли это или реальная угроза? Элизабет любит своего жениха, для нее расставание было бы несчастьем. Но жизнь моей девочки в опасности, и я не могу делать вид, что не знаю об этом. Я жду Вашего ответа. Научите, как мне справиться с неожиданным грузом невыносимой ответственности. Как узнать, кто и почему написал это письмо? Как поступить?

Эмили Стерн

P. S. Прилагаю к этому и само письмо. Сама не знаю зачем. Верните мне его вместе со своим ответом.

Четвертое письмо

Дорогая миссис Стерн!

Хоть Вы и считаете меня бессердечным чурбаном, у меня достанет такта, чтобы теперь не испытывать Вашего терпения описанием новой ливреи Мишеля и уверений тренера, что Кларенс за считаные месяцы сможет вернуть себе способность участвовать в дерби. Перейду прямо к делу.

Письмо, которое Вас так встревожило, содержит в себе сведения, изобличающие автора так же надежно, как если бы он его подписал.

Стихотворение в письме не было еще опубликовано, но нет сомнений, что оно принадлежит перу выдающегося поэта. Не нужно быть Макдермоттом, чтобы с абсолютной уверенностью сказать, что написано оно Шелли.

Я знаю Перси с детства. Он мой родственник и ученик. И конечно не способен убить женщину, а тем более угрожать ей убийством. Однако мое мнение о нравственных качествах Перси не может иметь никакого значения в столь важном вопросе. В конце концов, чужая душа – потемки. Другое дело – текст письма. Тут у меня есть полная уверенность. Шелли этого не писал. Отвратительное сочетание слов «выдать очаровательную синеглазую Элизабет» не может принадлежать человеку с безупречным вкусом.

Не сомневайтесь: невзирая на боль в левом колене, я съездил к Шелли. Он относится ко мне с большим, я бы даже сказал, чрезмерным уважением, учитывая его собственную роль в английской литературе. Разговаривая со мной, он повторяет слово «сэр» чаще, чем это делает мой грум. Я действительно много помогал ему, но его почтительная благодарность выходит далеко за рамки обыкновенных отношений двух взрослых людей, равных по положению и таланту.

Как бы то ни было, я прочел ему стихотворение. Он признал, что стихи эти написал не далее чем месяц назад и видела их только его – как бы вам сказать, чтобы не оскорбить вашу стыдливость, – э-э, добрая приятельница. Он когда-то был влюблен в нее, и это дает ей право наносить ему внезапные и продолжительные визиты. Теперь она вернулась из Парижа, где ее муж вынужден был выйти в отставку, в значительной мере благодаря ее бестактному поведению. Ее супруг все еще сдает дела новому английскому послу во Франции (Вы знаете, кому именно). А она в Лондоне скандализирует все и вся.

Я показал Перси письмо, и он с несомненностью узнал ее почерк. Леди NN ненавидит Маргарет за то, что она заняла прелестный особняк английского посла в Париже, Вас – за то, что Вы мать Маргарет, и Элизабет – за то, что она Ваша любимая внучка.

Шелли уверил меня, что она не только не способна организовать чье-либо убийство, но затрудняется даже заказать порядочный обед собственному повару или дать внятные инструкции гувернантке дочери: бедняжка не может добиться ответа, следует ли ей преподавать девочке основы географии и естественной истории или ограничить ее обучение рисованием, танцами и музыкой. Коротко говоря, леди NN абсолютно никчемна. Как раз о такой даме Шекспир сказал: «Ты не стоишь пыли, которой тебя зря осыпал ветер».

Я был весьма доволен результатами своего исследования. Возвращаю Вам, как и обещал, злополучное письмо. Можете с легким сердцем бросить его в камин. Хотя и это сделает глупой записке слишком много чести.

Забудьте эту историю, как ночной кошмар, дорогая миссис Стерн.

Остаюсь готовый служить Вам

Джордж Макдермотт, эсквайр

Пятое письмо

Бесценный мой друг! Обручение Бетси состоится в следующий вторник, а свадьба перед Рождеством.

Я не удержалась и теперь, когда ужас миновал, показала письмо своему сводному брату виконту Роберту Каслри. Вы знаете, вероятно, он в прошлом году назначен министром иностранных дел. Роберт пришел в ярость. По правде говоря, я никогда не видела его взбешенным до такой степени. Бывший посол во Франции получил немедленное назначение губернатором Тасмании и будет вынужден отбыть на место службы вместе с семьей в самое ближайшее время.

Ничто больше не тяготит меня и не вынуждает принимать рискованные решения. Тем не менее я чувствую себя больной. Силы совершенно покинули мое тело. Напрасно горничная уговаривает одеться и выйти в гостиную. Я велела передать, что не могу никого принять по недомоганию, прогнала врача, вызванного моим мужем, и оставила мистера Стерна одного с визитерами, которым сегодня нет числа. Кажется, весь Лондон съехался с визитами и поздравлениями. И только Вы один не прислали и самого малого букета, четверостишия или подарка, подтверждающего, что Вы помните, что у меня сегодня день рождения. Моя телесная недужность порождает и душевную слабость. Слезы наворачиваются на глаза по каждому пустячному поводу и даже без него. Неужели я так мало значу для Вас? Мне было бы довольно какого-нибудь пустяка, фиалки, купленной у уличной цветочницы, или лакричной палочки из ближайшей аптеки…

…Я задремала на козетке, не докончив письма. Намереваясь продолжать, перечла его и ужаснулась.

Не могу поверить, что оно не содержит ни единого слова признательности. Вы сохранили наше семейное благополучие, и никто другой не мог бы этого сделать. У кого еще есть такое изумительное понимание и знание поэзии? В одиночку и за один день Вы справились с проблемой, казавшейся неразрешимой. Из одного только дружеского участия забыли собственную болезнь и приняли на себя столь ненавидимые Вами хлопоты и щекотливые разговоры. Я не написала, как благодарна Вам. Мало того, мое письмо полно мелочных упреков и жалоб!

Простите меня, мой дорогой!

В наказание себе я не переписала письма, а отправляю его как есть. Было бы нечестно изображать стойкую и справедливую даму, в то время как предыдущие строчки могли быть написаны только вздорной и сварливой рыбной торговкой.

Будьте здоровы, Джордж! Я ежедневно молюсь о том, чтобы Ваш талант не угас при Вашей жизни. Господь да услышит мои молитвы!

Остаюсь навеки Вашей должницей,

Эмили Стерн.