Текст книги "Ночью в темных очках"

Она покачала головой:

– Искала своего... друга, которого здесь нет.

«Синий павиан» улыбнулся, очевидно, думая, что очень хорошо подражает Джеймсу Дину. Столпившиеся у бильярда члены банды теперь смотрели на них.

– Да забудь ты этого козла, детка! Здесь есть Рейф, а это куда лучше.

Она снова покачала головой:

– Да нет, вряд ли. – Она высвободила руку и пошла к двери.

Ребята из шайки захихикали. Рейф покраснел до корней индиговых волос.

Рука снова схватила Соню выше локтя, на этот раз сильнее.

– Ты, наверное, недослышала? – Рейф цедил слова сквозь стиснутые зубы. – Я тебе сказал, что сегодня твой друг – это я.

Она почувствовала, что терпение у нее тает. Другая натягивала поводок. На этот раз она говорила почти дружелюбно:

Ну давай! Давай покрошим этого мерзавчика. Ну только один разок...

Нет! Хотя так подмывало уступить, поддаться неприязни к этим самодовольным и наглым мелким Гитлерам. Но если выпустить джинна из бутылки, обратно его без крови не загнать. Лучше сейчас уйти и не рисковать, пока не стало хуже.

– Вроде бы ты ей не понравился, Рейф, – поддразнил его кто-то из шайки.

Снова смешки, и морда Рейфа приобрела цвет пожарного крана.

– Мне пора идти. – Соня высвободилась второй раз.

– Ты чего, блядина? Брезгуешь?

Глаза Рейфа стали бешеными, в них засверкало безумие. Он был ручным психом «Синих павианов», персональным вертящимся дервишем. С виду он был всего лишь юнцом, но на самом деле был куда опаснее, и шайка знала, за какие ниточки дергать, чтобы его включить. Что нужно, чтобы он превратился в воплощение Тасманийского дьявола из мультиков про зайчика Багз Банни.

Рейф захватил ее волосы в горсть так резко, что она не успела уклониться от нападения, и дернул. Она потеряла равновесие и была вынуждена упереться ладонями ему в грудь, чтобы не упасть. Его дыхание воняло дурью и виски.

Ну, все. Не буду я с этим сукиным сыном в ладушки играть.

Она качнулась назад, не обращая внимания на выдернутые волосы. Ей приходилось в жизни терпеть еще и не такую боль. Рейф с разинутым ртом уставился на оставшийся у него в руке пучок волос, и тут она его ударила. Пока что она еще сохраняла над собой контроль и ударила лишь тыльной стороной ладони, но Рейф отлетел и плюхнулся плашмя на руки своего племени. Из левой ноздри текла кровь, губа была рассечена. Он вращал глазами, как бешеный мул.

«Синие павианы» столпились вокруг, загораживая выход. Их было девять. Приятели пытались поставить Рейфа на ноги.

– Ах ты сука! – промычал Рейф распухшими губами. Кто-то из ребят постарше захихикал.

– Смотрите-ка, она жидо-джитсу знает! – Он потянулся сорвать с нее зеркальные очки. – Небось тебе через них ни хрена не видно, сучка!

Ее рука взметнулась головой кобры, и пальцы сомкнулись на его запястье. Раздался хруст, как треск лучинок, и «синий павиан» завопил, как собственный прообраз.

Один из шайки подался назад, но приятели его не пустили.

– Блин, твою мать, это она! Та, про которую Чаз говорил! Рейф выплюнул на пол сгусток крови со слизью.

– Заткнись, пидор гнойный! Чаз брал нас на понт, и ты это знаешь! А это просто шлюха, которая драться набалотыкалась! – Его дикие глаза ничего перед собой не видели. – Уберите со стола, щас мы ее все отбарабаним. – Рейф презрительно глянул на парня с раздробленной рукой. Тот скулил, прижимая к груди изувеченную руку, и губы у него побелели от боли. – Заткните кто-нибудь пасть этому визгуну.

Шайка издала боевой клич, и стало шумно, как в обезьяннике в час кормежки. Рейф бросился вперед, обхватил ее за пояс. Он собирался повалить ее на бильярд и трахать эту заразу, пока кровь не пойдет.

Ее колено поршнем ударило вверх, в джинсовый пах, дробя яички. У Рейфа в штанах будто взорвалась напалмовая бомба. Он издал одиночный высокий и тонкий визг и свалился без сознания. Боль в раздавленных кохонес была такая, что заглушила даже боль от сломанной лобковой кости.

«Синие павианы» глядели на извивающегося на полу Рейфа, зажавшего руками пах. Вой стих.

Вот тут Другая и начала действовать.

– Ну что, козлы, такие вы крутые? С девкой справиться не можете, мудаки!

Заткнись, заткнись. И без того уже хватит, не надо их подначивать! Брось! Пошли отсюда, черт бы тебя взял!

На нее бросились двое, спереди и сзади. Тот, что сзади, схватил за руки, прижимая локти к бокам. Другая засмеялась и ударом ноги сверху вниз сломала ему стопу в двух местах. «Синий павиан» заорал и отпустил ее руки. Другая схватила нападавшего спереди за горло и за пах и подняла в воздух.

Нет, прекрати! Пожалуйста...

Другая свела пальцы в паху мальчишки. Кастрированный издал блеющий звук.

Боже мой, нет! Прекрати!

Другая подняла извивающееся тело над головой.

Не надо!

Другая засмеялась и с размаху запустила телом в стену. Очень приятен был звук, который издал треснувший хребет.

Кто-то взмахнул кием. Другая приняла удар спиной, хотя это стоило ей пары ребер. Ерунда. Она засмеялась громче. Уже давно она так не развлекалась.

Приземистый юнец с пурпурно-синим «ирокезом» бросился на нее. Она успела заметить нож, скользнувший между ребрами и проколовший левое легкое. Обняв панка с «ирокезом», она прижала его к груди, и они стали похожи на пару школьников, танцующую медленный танец на выпускном балу. «Синий павиан» глядел в ее запрокинутое лицо, ожидая, что она сейчас свалится замертво. Другая ухмыльнулась и рыгнула ему в лицо сгустком крови. «Синий павиан» в страхе задергался, уперся ногами, пытаясь вырваться из объятий, но она не отпустила. Лицо юнца превратилось в окровавленную маску, глаза вылезли, как у певца-негра в варьете. Другая обнажила клыки.

Все нейроны в мозгу несчастного юнца взорвались от перегрузки.

– Уберите ее от меня! Уберите-е-е-е!

Двое его приятелей схватили Другую за плечи и оторвали от партнера поневоле, тупо пялясь на торчащую рукоять ножа. Другая выдернула нож, как прицепившуюся колючку.

– Эй, милый! Ты кое-что забыл. – Она шевельнула рукой, и лезвие вошло панку в кадык.

– У-ху-ху! – Другая вспрыгнула на бильярд, озирая бойню: двое мертвых, двое покалеченных, один изувечен как следует. Неплохо для начала.

Один из мальчишек рванулся к двери. Нет-нет-нет. Не надо. Не сейчас, когда веселье только развернулось и она так радуется. Схватив бильярдный шар, она запустила его вслед убегающему. Хруст от столкновения шара с черепом слышать было приятно. «Синий павиан» сделал еще пару неверных шагов, выступившая из головы жидкость окрасила волосы красным.

Весело, конечно, но уже становится однообразно. Надо бы слинять, пока не показались копы. Только подобрать три болтающихся конца. Она спрыгнула с бильярда, уклонилась от удара парня с серьгой в виде серебряного черепа, стукнула его по лицу, и пусть у него челюсть сама срастается. Она даже не глядела, как он свалился.

Предпоследний «синий павиан» уже почти открыл пожарный выход. Другая пустила в него пустой пивной бутылкой и попала в правое колено. Мальчишка свалился на пол, зажав раздробленную чашечку.

Последний из «синих павианов» был меньше остальных. Не старше пятнадцати лет. Это он вспомнил Чаза. Подходит. Чаз любил молоденьких, неотесанных и глупых. Она взяла мальчишку за лацканы пиджака. Носки его ботинок скребли по полу.

– Где Чаз?

– Я... я... – Мальчишка был напуган до потери речи. Глаза у него были пустые, как ее зеркальные очки.

Она протолкнулась сквозь стену истерии, окружившую его разум. (Скажи мне, где он.) Воля мальчишки сложилась, как китайский веер.

– Не знаю! Честно! Правда!

– Нет, это не может быть правдой. Ты же знаешь, где он любит болтаться? Вот и скажи мне.

– "Адская дыра"! Ищи в «Адской дыре»! Только не трогай меня!

– Трогать тебя? Ну зачем же мне тебя обижать?

Другая поставила мальчика на пол, но не отпустила. В груди болела ножевая рана, саднила кожа на голове, где вырвали горсть волос, и дышала она как кузнечные мехи. За час все само по себе заживет, но можно ускорить процесс, приняв крови. Не много, столько, сколько надо.

Самый маленький член шайки дрожал в ее руках как пойманный кролик. Мгновенным соприкосновением умов она просмотрела его грехи. Групповое изнасилование. Раздавленный пешеход. Уличный разбой. Ограбление винного магазина. Уличные драки. Неплохой список для такого недомерка.

Надо было быстро, вдали уже слышались сирены. Она обнажила клыки, влажные и твердые, и притянула к себе мальчишку в любовном объятии. У него была эрекция.

У них у всех всегда бывает.

* * *

Другая видела, как с визгом тормозят полицейские машины рядом с безымянным баром. Она стояла в темноте переулка на той стороне улицы, скрестив руки на груди. Бармен не выдержал и вызвал полицию, когда услышал вопли банды. Другая ускользнула через пожарный выход, пока никто из посетителей еще не набрался духу заглянуть в бильярдную.

Чудесное местечко. Надо будет заходить сюда почаще. Другая улыбнулась и пошла прочь от мигалок и сирен «скорой помощи». Прекрасная вышла разминка. Просто прекрасная. То, что доктор прописал. Она отхаркнула на мостовую кусок легкого, не замедлив шага. Как раз то, что надо было перед тем, как взять за задницу милашку Чаза.

* * *

«Адская дыра» гордилась тем, что была забегаловкой последнего разбора. На создание такого антуража было затрачено много времени и денег, и завсегдатаи не замечали, что это, в сущности, бар как бар. Вполне в стиле Чаза.

Стены были увешаны мусором, собранным по городским помойкам и еще более антисанитарным местам. Головы кукол были прибиты к стене гвоздем, вколоченным между глаз. На танцплощадку выпирал радиатор «шевроле» пятьдесят восьмого года; над капотом вместо эмблемы торчала изъеденная молью голова лося. Вместо стеклянных глаз в орбиты всунули мячи для гольфа, из ноздрей сыпались опилки, а вместо рогов приделали старый суспензорий. С потолка свисали елочные гирлянды, и вспыхивали они не в порядке, а как попало.

Чаз сидел за своим столом в углу и смотрел в центр этого интерьера: кукла «Барби», засунутая головой вперед в духовку газовой плиты. Да, сегодня здесь было мертво. Куда Штатам до Лондона в смысле оформления клубов. Иногда он жалел, что вообще уехал из Англии. Но там все было по-другому. Сильно запахло жареным, а уж если бежать, так Америка не хуже любого другого места...

Чаз нахмурился и глотнул еще джина. Думать о Соне – от этого толку не будет. Он уже много лет назад научился не думать, о ком не хочет. Он стирал людей из памяти, будто их никогда и не было. Это был наилучший способ. Единственный способ. Привязывайся к ним, становись «незаменимым», используй их и выбрасывай на помойку. Он это проделывал сотни раз с тех пор, как оказался на улице. Если тебе двенадцать лет, ты сам по себе и хочешь выжить, то учишься быстро.

А потом была Соня. Эти отношения тянулись дольше других. Как Соня их называла? Симбиоз – да, такое слово. Ага. Он ей был нужен, чтобы выманивать добычу. Было опасно, но она хорошо ему платила. А кайф от адреналина и страха заводил лучше любого уличного наркотика. Конечно, он бы и без нее не пропал. Но куда проще было держаться вместе. Куда проще, чем разгадывать мысли мелких сбытчиков дури, чтобы оказываться в нужное время на нужном месте, когда происходила сделка. Да, быть у Сони козлом, ведущим на бойню барана, было намного легче. И безопаснее, если не лезть ей под руку, когда она исполняла свои «чары».

Но к концу он впал в смертный грех, как называет это евангелие от Чаза. Он стал от нее зависим. И теперь это было страшно.

Черт побери, куда все подевались? Чаз посмотрел на «ролекс». Он согласился встретиться с этим синеволосым засранцем и его приятелями, так где же они? Если они не появятся, придется искать самому. Чаз терпеть не мог все эти штучки с Магометом и горой. Он любил быть центром. Чтобы они от него зависели, как и должно быть.

И все же у этого малыша-янки были свои плюсы. Может, и стоит взять его с собой в Рио. С другой стороны, в Рио полно красивых мальчишек цвета кофе с молоком. Можно будет покупать их пачками, так чего тащить с собой капризного синеволосого панка? Нет, этот «синий павиан» обойдется без Рио.

Господи, как же он не любит эту до неприличия молодую страну и ее буржуазное население из сплошных покупателей! Но надо быть терпеливым. Скоро Карнавал, и Чаз будет проводить время, разглядывая танцоров самбы и попивая кофе.

О Бразилии он мечтал много лет, еще с тех пор, когда увидел постер в окне туристского агентства в Вест-Энде. Ему тогда было семнадцать, и он уже хорошо понимал, что в мире почем. Он состоял мальчишкой при иссохшем старом развратнике и выдуривал у него все, что только мог. Работа была не трудная, на самом-то деле – время от времени дать или отсосать, а вообще-то старый пидор просто хотел, чтобы мальчишка был рядом. Они тогда много ходили по театрам, и вот почему Чаз проходил мимо турагентства.

На постере были две фигуры: мужская и женская, снятые на фоне ночного Рио-де-Жанейро. И мужчина, и женщина были цвета молочного шоколада, с темными глазами и экзотическими чертами истинных бразильцев. На мужчине были облегающие атласные штаны, расклешенные от колена, разрезы обшиты красным шелком. Белая атласная рубашка с пуфами свободных рукавов, рубашка танцовщика самбы, доходила только до конца грудины. Чаз любовался мускулами, играющими на голом животе танцора. У мужчины была на лице простая маска домино и улыбка такая солнечная, какой Чаз в жизни не видел. В тонких руках танцора была пара ярко раскрашенных погремушек-маракасов.

Женщина тоже была в туалете из белого атласа, и смуглая кожа резко контрастировала с одеждой. Из-под свободных складок юбки виднелась красивая обнаженная нога. Талия у нее тоже была обнажена, но живот был не так мускулист, как у мужчины. Белая повязка поддерживала груди формы и цвета шоколадных конфет. Голова была повязана тщательно заплетенным тюрбаном цвета снега, а на лице была маска, такая же, как у партнера.

Но вместо маракасов она держала на уровне пояса попугая с величественным оперением.

Чаз торчал и смотрел на танцующую пару, пока его патрон, потеряв терпение, не устроил ему разнос. Потом ночью последовала ссора, и через две недели Чаз снова оказался на улице. Конец отношений его не огорчил, разве что теперь куда реже он мог «навещать» своих красавцев-танцоров. Через некоторое время их сменил постер, призывающий посетить Сорренто, но Чаз уже никогда не забывал улыбчивых бразильцев.

Иногда он просыпался ночью и слышал ритм стальных барабанов, а на подушку вползал запах дождевых лесов Амазонии. И вот теперь он едет в Рио. Единственное что – надо дождаться подходящего времени. Почему-то раньше все казалось, что еще не пора, а для Чаза это было существенно. Деньги у него уже есть, чтобы жить – и хорошо жить – в любимом Рио. Может быть, он купит себе долю в кокаиновой плантации. Или создаст собственную службу эскорта со специализацией на красивых и смуглокожих бразильцах обоих полов. А если счастье от него отвернется, всегда есть туристы...

Он выбросил свои мысли наружу и коснулся разумов тех, кто сидел в баре. Талант у него был небольшой, но он уже много лет как научился им владеть. Он гордился своим искусством. Лучше быть снайпером с двадцатидвухкалиберной пукалкой, чем слепцом с десантным автоматом. Как эта раскрашенная сука. Он мысленно застонал. Мысли о старухе были мучительны, но он не позволил этой шлюхе занимать свой разум и вернулся к зондированию. По крайней мере так можно избавиться от скуки.

Хм-м-м... Возле двери сидел Роки, менеджер. Менеджеру Чаз не нравился. Не нравилась публика, которая к нему тянется. Роки считал его сбытчиком. Не хотел бы его здесь видеть, но дела шли по-настоящему хреново.

Мнение менеджера Чаза не огорчило. Если ты телепат, избавляйся от излишней чувствительности, иначе кончишь в психушке или голову сунешь в духовку. Как бедная мамочка – она не могла вынести, что думают о ней соседки. Дура, так и не научилась от них отгораживаться.

А вот мысли барменши Лиз были ему больше по душе. У Роки мысли были вязкие, а внутренний монолог Лиз бурлил шампанским. Ей было скучно. Одиноко немножко. Она знала, что у него есть деньги. Знала, что он может доставать наркотики, и рассуждала сама с собой, не стоит ли ему дать. Он казался ей жутковатым, но от мысли о бесплатных наркотиках у нее между ног разливалась теплота.

Чаз улыбнулся в бокал.

– Привет, Чаз. Сто лет не виделись.

Рука легла на плечо и пригвоздила его к сиденью. У Чаза посерела кожа, на лбу выступил пот.

– Соня?

Она улыбнулась, не показывая зубов.

– Конечно, я. Можно к тебе подсесть?

– Да. Конечно. Садись.

Она села в кресло напротив, и барменша подошла принять заказ новой посетительницы.

– Что-нибудь принести твоей подруге, Чаз? Пиво, коктейль? – В голосе барменши звучала легкая ревность.

Соня не обернулась:

– Нас здесь нет, понятно?

Девушка покачнулась, заморгала, потом отошла от стола, потирая лоб тыльной стороной ладони, слегка недоуменно.

– Что ты сделала? – прошипел он.

– Ничего серьезного. Просто не хочу, чтобы прерывали наше маленькое совещание. В конце концов, мы же действительно долго не виделись. Я так понимаю, твои наниматели не стали тебе сообщать, что я сбежала?

– Абсолютно не имею понятия, о чем ты говоришь.

– Брось чушь нести, Чаз. Мне ты не соврешь. Тем более я все равно это знаю. Наверняка они тебе хорошо заплатили – не могу себе представить, чтобы ты подставил горло за грош. – Она внимательно на него посмотрела. – Господи, ну и видик у тебя.

Это так и было. Почти все доллары, которые он заработал, ушли в ноздрю или в вену. Там, в Лондоне, на пике формы, он был ничего себе. Его даже называли красивым. Но распад придал его лицу крысиные черты. Она любовалась этим преображением; даже ее собственное падение не было таким полным.

Чаз закурил дешевую вонючую сигарету. Его глаза обшаривали бар в поисках какой-нибудь надежды на спасение.

– Где он, Чаз?

– Кто?

Голос Сони был холоден и отточен, как скальпель хирурга.

– У меня нет времени на игры, Чаз. Я знаю, что он у тебя. Ты его у меня стащил, когда целовал. Я поначалу думала, что из-за него ты меня застрелил.

– Соня...

– Я хочу то, что принадлежит мне, Чаз. – Она протянула руку и ждала. Элегантно-зловещий жест.

Чаз сунул руку во внутренний карман и вытащил сложенный пружинный нож. Шестидюймовая рукоятка была сделана из полированного тика. В полутьме бара подмигнул рубиновым глазом золотой дракон. Чаз подержал нож на ладони, в последний раз любуясь на золотой лист, потом передал законной владелице.

Она дрожащими руками повертела оружие, поглаживая, как любовник. Потом нажала на глаз дракона, и лезвие выскочило из рукоятки. Соня повернула его, плетение серебристой поверхности поймало свет. В неверных отблесках елочных гирлянд нож был похож на замерзшее пламя.

– Я поражена, Чаз. Я думала, ты его уже заложил.

– Собирался было... – Он глядел на серебристое лезвие, но глаза его были далеко. – Да нет. Наверное, хотел сохранить...

– Что-нибудь на память обо мне. Как это трогательно. – Она усмехнулась, и Чаз вздрогнул. – Сколько ты за меня получил?

– Я понятия не имею, что за чушь ты несешь!

– Ты по моему поручению проверял Кэтрин Колесс. Ты назначил мне встречу на детской площадке в полночь. Я пришла, Чаз, но ты был не один. С тобой была Колесс и ее громилы. Твои новые друзья. Ты мне даже не сказал, что она Настоящая! Как-то ты забыл это упомянуть, друг. Я проснулась в дурдоме. Надеюсь, ты получил свои тридцать сребреников, Чаз.

– Послушай, Соня, все было не так... Я же твой партнер, правда? Я бы не стал ничего делать против тебя. И я рад, что ты освободилась. Но у меня не было выбора, честно! Эта сука Колесс меня расколола. Она мне вывернула мозги наизнанку! Соня, она здорово сильна. Слишком сильна для таких, как я. Она мне хотела мозги выжечь. И что мне было делать? Что я мог сделать? Ты же мне веришь? – Он потянулся через стол, взял ее руки в свои. – Брось, милая. Мы друзья. Мы были больше чем друзьями. И это все можно вернуть. Я могу стать как был. Как в старые дни. Ты же удрала из этого дурдома? Можно поехать, где нас не найдут. В Мексику. В Бразилию. Что скажешь, лапонька? Рио – это же здорово?

Он смотрел ей в глаза, выискивая признаки, что она поддается. Он умел играть в эти игры, хорошо научился за годы, несмотря на отсутствие зрительного контакта. Надо будет ее оттрахать, но это просто. Он давно умел себя заводить, кто бы ни был партнером. Труднее будет перенаправить ее бешеную, садистскую ярость.

– Извини, Чаз, – улыбнулась Другая, – но Соня сейчас не командует. И это тоже хорошо. Она могла бы сделать какую-нибудь глупость. Например, простить тебя.

Чаз попытался убрать руку, но было поздно – теперь она держала его.

– Пусти! Соня, пусти!

Ее голос был вежливо-официален, как у стюардессы в самолете:

– Что ты скажешь, если я тебе сломаю по косточке за каждый день, который я провела в этой вонючей коробке для психов? Справедливо ли это будет, Чаз? Я там пробыла шесть месяцев. Это примерно сто восемьдесят дней. Знаешь ли ты, Чаз, что в теле человека двести шесть костей? Значит, у тебя останется двадцать шесть целых костей, Чаз. Не так-то уж плохо для нашей ситуации?

Она усилила хватку, и Чаз взвыл, когда кости левой руки треснули, как сухие палочки.

– Это двадцать семь... – Правая рука Чаза скривилась путаницей прямых углов. Он завопил, призывая на помощь кого-нибудь, все равно кого. Никто не услышал. – ...а это пятьдесят четыре. Осталось всего-то сто двадцать шесть. Да, кстати, Чаз, не стоит вопить о помощи. Я сказала менеджеру, что мы просим нас не беспокоить. Он был очень любезен.

Она улыбнулась, показав клыки, как кошка когти.

Мозг Чаза замкнулся от болевого шока, не давая боли изувеченных рук проникнуть дальше запястий. Он отстраненно смотрел, как причудливо торчат из-под кожи обломки фаланг. Мысли прояснились, когда болевые рецепторы отключились от мозга. Ему предстоит умереть, но насколько ужасна будет смерть, зависит от него.

– Я тебе скажу... кто мне заплатил.

– Это не нужно. Тебе заплатила Колесс. Знаешь ли, Чаз, ты мог бы найти что-нибудь получше...

– Да не Колесс, не эта сука! Она думала, что мне вполне хватит, если она оставит меня живым и невредимым. Нет, он мне заплатил десять тысяч, чтобы я молчал. Велел покинуть страну. Они думают, что я в Бразилии.

Он зацепил ее внимание. Она наклонилась вперед, вплотную к его лицу.

– И почему ты не уехал, Чаз? Ты же знал, что я тебя буду искать?

Чаз заморгал. Это была настоящая загадка, которую он сам себе задавал каждую ночь в течение этих шести месяцев. Надо было бы прыгнуть на первый же самолет в Рио-де-Жанейро, как только получил сумку, набитую двадцатидолларовыми бумажками. Но почему-то он поступил против своей природы. Он же знал, что только смерть может помешать ей его найти. И даже смерти может быть недостаточно.

– Не знаю. Может, были тут незаконченные дела. – Тупая пульсация пошла по локтям вверх. Надо торопиться, онемение рук скоро пройдет. – Он мне заплатил десять тысяч... почти ничего не осталось. Надо было улететь в Рио. Там кокаин дешевле. Мог уплыть вверх по Амазонке... научиться жевать листья коки, как индейцы...

При этой мысли он улыбнулся. Мелькнули перед глазами стаи ярких попугаев.

– Кто тебе платил, Чаз?

– Соня, руки болят...

Другая начала терять терпение. Чаз ощутил, как мелькнула через лобные доли мозга тень, роясь как свинья, выкапывающая трюфели. Он еще не настолько отключился, чтобы она так легко могла вторгнуться. Да, он собирался ей рассказать, но сделать это нужно правильно. Он поставил баррикаду, и темная тварь в мозгу зашипела от досады. Щит продержится недолго, но долго и не надо.

– Кто тебе платил, Чаз?

– Джейкоб Торн.

Мгновение молчания, потом лицо под солнечными очками перекосилось. Чаз с удовольствием увидел, как сильно он ее задел.

– Врешь!

Она схватила Чаза за глотку и вздернула с кресла. Она встряхнула его, собираясь выбить правду из этого бледного изношенного тела. Голова Чаза качнулась назад, вес черепа больше не поддерживался позвоночником. Этот гад улыбался.

Снова он ее надул.

* * *

Лиз протерла стойку и бросила тряпку в раковину. Господи, как медленно сегодня тянется время. Единственный клиент в заведении – этот англичанин, Чаз. Лиз все еще не знала, что с ним делать. Он жутковатый тип и водится с мерзостью вроде «синих павианов». Когда он здесь, она чувствует себя будто голой. Но выглядит он ничего, в стиле Кейта Ричардса. И вообще все американские девушки немного западают на британский акцент. К тому же он хорошо дает на чай, а иногда предлагает порошочек, если обслуживание ему понравилось. Другим парням она давала и за меньшее.

Пора посмотреть, как он там. Наверное, уже допил свой джин с тоником.

Лиз вздрогнула. Голова будто раскалывалась. Наверное, опять синусит. Ладно, небось у Чаза есть что-нибудь от такой боли.

Подходя к столу, Лиз заметила, что Чаз обмяк в кресле, сложив руки на коленях и опустив подбородок на грудь. Прядь грязных светлых волос упала, закрыв лицо. Лиз застонала вслух. Этот козел нажрался до отключки. Роки не любит, когда клиенты отрубаются, не оплатив счет, а Чаза он терпеть не может что пьяного, что трезвого.

– Эй, Чаз! Эй! Ты что, хочешь с Роки дело иметь? – Она потрясла его за плечо, расставшись с надеждой на хорошие чаевые и на бесплатную дозу порошка. – Давай, проснись!

Голова качнулась. Глаза закатились под лоб, и видны были только белки. Челюсть отвисла, и на пол закапали слюна и кровь.

Крики Лиз были слышны даже на улице.

* * *

Он шел по лабиринту без ориентиров. Неба не было. За каждым поворотом открывался коридор, не отличимый от предыдущего. Клод не знал ни где он, ни как туда попал.

Он понимал, что его ведут по одинаковым коридорам. Рядом с ним шел огромный лев с длинной черной гривой. Этот лев его вел, как собака-поводырь ведет слепца, но только он держал в пасти правую руку Клода, чуть сжимая клыками ладонь. Клод хоть и не боялся, но все же тревожился, что его рука в пасти у льва. Зверь явно не собирался причинять ему вреда, и, кажется, знал дорогу, но все же лев есть лев...

* * *

Он проснулся в темноте. Сколько времени? Три часа? Или он проспал целый день без просыпа, сам того не зная? Нет, не больше пары часов. И что-то его разбудило. Но что?

Где-то в темноте закрылась дверь.

А, вот что. Вернулась таинственная хозяйка. Он сел на узкой кровати, шаря рукой на перевернутом ящике, который служил ночным столиком. Рука наткнулась на пластиковый цилиндр.

Как это заботливо! Уложив его в кровать, вампирка оставила ему фонарь на случай, если ночью надо будет искать туалет. Подавив приступ истерического хихиканья, Клод включил фонарь.

Луч был не очень силен и не слишком разгонял черноту чердака. Нарисованные звери на экране будто шевелились, подкрадываясь.

Она стояла у стены, спиной к нему. Клод впервые заметил перекладины лестницы, вделанные в кирпич, и люк в потолке. Пару минут он смотрел, как дергаются ее плечи под кожаной курткой, резкими, короткими спазмами, и до него дошло, что она делает.

Она плакала.

Клод шагнул вперед, подняв фонарь, чтобы лучше видеть. Ему было неловко, он чувствовал, что лезет ей в душу, но не мог удержаться, чтобы не попытаться ее утешить.

– Дениз?

Она резко обернулась, пораженная его присутствием. Клод услышал свой далекий крик. Ее рот был вымазан кровью, но страшно было не это. Страшно было то, что на ней не было темных очков.

Белки глаз плавали в крови и были похожи на свежие раны. Радужек не было, были только зрачки, огромные, как кнопки на ботинках. Ничего человеческого не было в этих глазах дикого зверя.

Она увернулась от света, закрыв локтем страшные, пустые глаза. От изданного ею шипения у Клода сократилась мошонка.

– Не смотри на меня! Не трогай меня! Не лезь с разговорами! Оставь меня в покое!

Она махнула рукой вслепую, выбив у него фонарь.

Бледно-желтый луч мелькнул по стенам. Фонарь полетел прочь и разбился об пол. Ее куртка зацепила Клода за локоть, и женщина исчезла в лабиринте бумажных ширм.

Клод остался в темноте, потирая пальцы правой руки. Они онемели, когда она выбила фонарь, но в остальном Хагерти был невредим.

Где-то в глубине чердака плакала сухими слезами Соня Блу.