Текст книги "В поисках любви"

В ту ночь, лежа в постели, я сильнее, чем обычно, мечтала о крепких и надежных объятиях моего фермера из Шенли. А Линда наутро объявила, что отреклась от принца Уэльского.

– Я пришла к заключению, – сказала она, – что в придворных кругах мне будет довольно скучно. Леди Дороти – придворная дама, а ты только посмотри на нее…

6

Бал имел неожиданные последствия. Мать лорда Форт-Уильяма пригласила тетю Сэди с Луизой к себе в Сассекс на бал охотников, а вскоре и от его замужней сестры пришло приглашение на благотворительный бал и охоту. Эти поездки оказались весьма плодотворными: лорд Форт-Уильям посватался к Луизе, и его предложение было принято. Вернувшись в Алконли, Луиза очутилась в центре внимания впервые с тех пор, как была оттеснена на задворки рождением Линды. Помолвка стала для нас потрясающим событием, и теперь в бельевом чулане достов не прекращались грандиозные пересуды, как с участием Луизы, так и без нее. На безымянном пальце свежеиспеченной невесты красовалось хорошенькое бриллиантовое колечко, но сама она не проявляла большого желания обсуждать подробности ухаживаний лорда Форт-Уильяма (который теперь стал для нас Джоном, но мы еще не привыкли так его называть). Луиза краснела и пряталась за дымовой завесой отговорок, заявляя, что подобные вещи слишком священны, чтобы говорить о них всуе. Вскоре жених появился в Алконли собственной персоной, и мы получили возможность изучить его как самостоятельную личность, а не в составе достопочтенной троицы – отдельно от лорда Стромболи и герцога Пэддингтона. Вердикт вынесла Линда: «Бедный старичок. Думаю, они нравятся друг другу, но окажись он моей собакой, мне пришлось бы его усыпить». Лорду Форт-Уильяму было тридцать девять лет, но выглядел он определенно старше. Его волосы будто сбились назад – как гагачий пух в подушке, по выражению Линды, и в целом у него была внешность немолодого и неухоженного человека. Луиза, однако, его любила и впервые в жизни была счастлива. Она всегда боялась дядю Мэттью больше, чем все остальные, и не без причины: он считал ее дурой и не давал себе труда хоть изредка обходиться с ней по-доброму. Так что Луиза была на седьмом небе от радости, что покидает Алконли навсегда.

Уверена, Линда, несмотря на все разговоры о старичках, собаках и гагачьем пухе, на самом деле очень завидовала Луизе. Она уезжала верхом на долгие одинокие прогулки, во время которых мысленно погружалась в мир своих несбыточных фантазий. Ее жажда любви превратилась в полную одержимость. Надо было как-то убить еще два года до наступления возраста выходов в свет, но, боже, как медленно тянулись дни! Линда болталась в гостиной, раскладывая (или только начиная и бросая) бесчисленные пасьянсы – то одна, то в обществе Джесси, которую заразила своим беспокойством.

– Который час, дорогая?

– Угадай.

– Без четверти шесть?

– Тепло.

– Шесть!

– Холоднее.

– Без пяти?

– Да!

– Если этот пасьянс сойдется, я выйду за любимого человека. Если сойдется, я выйду замуж в восемнадцать лет.

Если сойдется… тасовка… если сойдется… раскладка. Дама – последняя карта в колоде, он не может сойтись, начинай сначала.

Луиза вышла замуж весной. Ее свадебное платье, украшенное тюлевыми оборками и букетиками флердоранжа, было коротким, лишь до колена, но зато со шлейфом, по тогдашней уродливой моде. Оно ужасно нервировало Джесси.

– Платье не подходит.

– Почему, Джесси?

– Я имею в виду похороны. Женщин всегда хоронят в подвенечных платьях. Подумай, как из-под юбки будут торчать твои мертвые ноги.

– О, Джесси! Не будь такой жестокой. Я их шлейфом оберну.

– Представь, как приятно будет гробовщикам.

Луиза отказалась от сопровождения подружек невесты. Думаю, ей хотелось, чтобы хоть раз в жизни смотрели на нее, а не на Линду.

– Ты не представляешь, как глупо будешь выглядеть без подружек со спины, – попыталась переубедить ее Линда. – Но поступай как знаешь. Нам даже лучше, не нужно будет заворачиваться в дурацкий голубой шифон. Я ведь для тебя стараюсь.

Джон Форт-Уильям, завзятый собиратель древностей, на день рождения подарил Луизе копию драгоценности короля Альфреда[29]29
  Драгоценность Альфреда – одно из самых известных произведений англосаксонского ювелирного искусства, датированное концом IX века. Золотое, украшенное эмалью изделие не вполне понятного назначения.


[Закрыть]. Линда, чье желание говорить гадости в это время не имело границ, сказала, что подарок похож на куриный помет.

– Той же формы, того же размера, того же цвета. Ужас, а не украшение.

– Я думаю, оно прелестно, – сказала тетя Сэди, но слова Линды все же оставили болезненный осадок.

У тети Сэди в те времена была канарейка, которая распевала дни напролет, громкостью и чистотой трелей соперничая даже с самой Галли-Курчи. Всякий раз, когда я где-то слышу канарейку, поющую так же заливисто и неудержимо, я вспоминаю то счастливое время – нескончаемый поток свадебных подарков; возгласы восхищения или ужаса, с которыми мы их распаковывали и раскладывали в бальной зале; сутолоку и кутерьму; дядю Мэттью в устойчиво безоблачном настроении, как это иногда бывает с погодой, дарящей один за другим неправдоподобно ясные дни.

Луизе предстояло стать хозяйкой двух домов: одного – в Лондоне, на Коннот-сквер, а другого – в Шотландии. Муж имел намерение выделять ей на шпильки три сотни в год и сразу сделал владелицей бриллиантовой диадемы, жемчужного ожерелья, собственного автомобиля и мехового палантина. Луиза была способна выносить Джона Форта-Уильяма, и, стало быть, ее ждала завидная судьба, но, на наш взгляд, он был чертовски тоскливым.

День свадьбы выдался погожим и свежим. Утром мы побежали взглянуть, как миссис Уиллс и миссис Джош справляются с праздничным убранством, и увидели нашу светлую маленькую церковь уже украшенной цветами. Позже, когда ее знакомые очертания заслонила толпа людей, я подумала, что сама предпочла бы венчаться в пустой церкви – пусть будут только цветы и Святой Дух.

Ни мне, ни Линде никогда раньше не приходилось бывать на свадьбе. Тетя Эмили очень огорчила нас, обвенчавшись вдали от посторонних взглядов в родовой часовне Дэви на севере Англии, поэтому мы оказались не подготовлены к внезапному перевоплощению нашей милой Луизы и скучнейшего Джона в вечные образы Жениха и Невесты, романтических Героя и Героиню.

С того момента, как мы отправились на церемонию, оставив в Алконли Луизу с дядей Мэттью, которые ровно через одиннадцать минут должны были последовать за нами в «даймлере», нас не покидало ощущение драматичности переживаемых всеми событий. Луиза, закутанная с головы до колен в тюль, робко сидела на краешке стула, а дядя Мэттью, с часами в руке, большими шагами мерил холл. До церкви мы, как обычно, дошли пешком и расположились в глубине помещения на отведенной нашему семейству скамье. С этой выигрышной позиции мы могли завороженно наблюдать за разряженными в свои лучшие одежды и от этого непохожими на самих себя соседями. Единственным из собравшихся, выглядевшим совершенно как всегда, был лорд Мерлин.

Неожиданно по рядам побежала волна возбуждения. Словно ниоткуда, как чертики из табакерки, перед глазами публики возникли Джон и его шафер лорд Стромболи. В своих визитках и с щедро набрио-линенными волосами, они выглядели роскошно, но оценить их по достоинству мы не успели – миссис Уиллс заиграла «Гряди, голубица», и по проходу на всех парусах помчался дядя Мэттью, тащивший под руку Луизу с занавешенным фатой лицом. В этот момент мне показалось, что Линда с великой радостью поменялась бы местами с Луизой, пусть даже ценой последующей долгой и счастливой жизни с Джоном Форт-Уильямом.

Не успели мы опомниться, как Луиза, на сей раз с откинутой фатой, уже бежала по проходу в обратном направлении с Джоном, а миссис Уиллс так оглушительно и торжественно грянула «Свадебный марш», что в окнах церкви чуть не вылетели стекла.

Все прошло без запинки, за одним небольшим исключением. Под звуки любимого гимна Луизы, написанного Генделем, Дэви незаметно выскользнул из церкви и велел одному из нанятых на свадьбу шоферов везти себя на станцию Мерлинфорд. Вечером он по телефону сообщил из Лондона, что во время пения повредил себе миндалину и был вынужден немедленно показаться сэру Эндрю Макферсону, специалисту по лечению уха, горла и носа, который на неделю уложил его в постель. Похоже, самые невероятные напасти постоянно преследовали бедного Дэви.

Луиза уехала, гости покинули Алконли, и дом, как обычно бывает в подобных случаях, объяла ужасная скука. Линда погрузилась в такое отчаянное уныние, что встревожилась даже невозмутимая тетя Сэди. Позже Линда рассказала мне, что тогда часто думала о самоубийстве, и весьма вероятно, совершила бы его, если бы ее не остановили практические трудности.

– Ты ведь представляешь, как нелегко решиться убить кролика. Ну так подумай, каково это – убить себя.

Два года представлялись Линде просто вечностью, не стоило продираться сквозь нее даже с перспективой найти в конце пути (в чем она никогда не сомневалась, как истинно верующий не сомневается в существовании рая) идеальную любовь. Самое время было усадить Линду за такую работу, какая была у меня – усердная, с утра до вечера, чтобы не оставалось времени предаваться глупым мечтам, кроме разве что нескольких минут в постели, пока не сморит сон. Мне кажется, тетя Сэди смутно сознавала это, она убеждала Линду поучиться стряпать, заняться чем-нибудь полезным в саду или начать готовиться к конфирмации. Но та яростно отбивалась, категорически отказываясь помогать тете Сэди с теми многочисленными обязанностями, которые неизбежно выпадают на долю жены сельского сквайра. Дядя Мэттью, сверкая своими негодующими голубыми глазами, не переставал твердить, что Линда окончательно отбилась от рук.

На выручку пришел лорд Мерлин. Линда привлекла его внимание на свадьбе Луизы, и он попросил тетю Сэди привезти ее как-нибудь в Мерлинфорд. Телефон зазвонил через несколько дней. Дядя Мэттью поднял трубку и, даже не потрудившись отодвинуть ее ото рта, крикнул жене:

– Этот наглец Мерлин хочет с тобой говорить.

Лорд Мерлин, конечно, это услышал, но не подал вида. Он и сам был, что называется, без тормозов и с пониманием относился к выкрутасам других. Бедная тетя Сэди, напротив, весьма сконфузилась и приняла предложение, от которого при других обстоятельствах, скорее всего, отказалась бы. На следующий день они с Линдой отправились в Мерлинфорд на ланч.

Лорд Мерлин тотчас понял душевное состояние Линды. Он был по-настоящему шокирован, узнав, что она вообще не учится, и сделал все возможное, чтобы хоть чем-то ее заинтересовать. Он стал показывать свои картины, рассказывать о них и об искусстве и литературе в целом, предложил почитать свои книги. Он как бы мимоходом обронил – и тетя Сэди поддержала эту мысль, – что Линде неплохо было бы прослушать курс лекций в Оксфорде, и сообщил, что как раз сейчас в Стратфорде-на-Эйвоне проходит шекспировский фестиваль.

Такого рода вылазки, от которых тетя Сэди и сама получала большое удовольствие, вскоре стали регулярной практикой. Дядя Мэттью поначалу немного побрюзжал, но он никогда не мешал жене делать то, что ей хочется. К тому же страх за дочерей внушало ему не образование как таковое, а скорее отрицательное влияние школы вообще. Он неоднократно пытался нанимать гувернанток, но ни одна из них не смогла выдержать и нескольких дней скрежетания зубных протезов дяди Мэттью, свирепого, пронизывающего сверкания его синих глаз и щелканья кнута под окнами их спальни на рассвете. Всему виной нервы, говорили они и мчались на станцию, нередко прежде чем успевали распаковать свои огромные, тяжелые, точно наполненные камнями, чемоданы.

Однажды дядя Мэттью съездил с тетей Сэди и Линдой на спектакль «Ромео и Джульетта». Мероприятие провалилось. Он выплакал все глаза и пришел в неистовую ярость из-за трагического окончания пьесы.

– Это проклятый падре виноват, – твердил он по дороге домой, все еще утирая слезы. – А Ромео мог бы предвидеть, что сволочной католик все испортит. Кормилица тоже старая дура, никчемная стерва.

Так жизнь Линды свернула с плоской равнины утомительного однообразия и начала наполняться внешними интересами. Ей стало понятно, что в мире, в котором она так жаждет очутиться, – ироничном, искрометном мире лорда Мерлина и его друзей – ценят ум и познания и она сможет в нем блистать лишь при условии, что хоть в какой-то мере пополнит свое образование. Бессмысленное раскладывание пасьянсов было заброшено, теперь Линда днями напролет сидела, ссутулившись, в углу библиотеки и читала, пока не отказывали глаза. Частенько во время конных прогулок она сворачивала в Мерлинфорд, причем без ведома родителей, которые никогда бы не позволили ей ездить туда, да и вообще никуда, одной. Оставив Джоша на конном дворе в обществе его задушевных друзей, она часами беседовала с лордом Мерлином. Тот понимал, что чрезвычайно романтическая натура Линды может в будущем стать причиной множества проблем, и вновь и вновь убеждал ее в необходимости создания для себя прочной интеллектуальной основы.

7

Что побудило Линду выйти замуж за Энтони Кресига? Все девять лет их совместной жизни люди с раздражающим постоянством задавали этот вопрос чуть ли не при каждом упоминании их имен. Какую цель преследовала Линда? Не могла же она быть в него влюблена, что за странная мысль? Разве такое могло случиться? Спору нет, он был очень богат, но не он один, очаровательной Линде было из кого выбирать. Ответ прост: да, она влюбилась. Линда была слишком романтична, чтобы выйти замуж без любви. Мне довелось присутствовать при первой их встрече и быть свидетельницей почти всего периода ухаживаний. Я как никто понимала, почему это произошло. Таким наивным, неискушенным деревенским жительницам, как мы, Тони в те дни казался существом блистательным и роскошным. Когда мы увидели его на нашем с Линдой дебютном балу, он учился на последнем курсе Оксфорда, был членом Буллингдон-клуба[30]30
  Буллингдон-клуб – частный мужской ресторан для студентов Оксфордского университета. Известен своими состоятельными посетителями, грандиозными банкетами, шумными церемониями и иногда скандальными происшествиями.


[Закрыть], имел «роллс-ройс», множество прекрасных лошадей, превосходную одежду и большие фешенебельные апартаменты, где на широкую ногу принимал гостей. Словом, в наших с Линдой глазах молодой человек – шикарнее не бывает. Высокий и белокурый, несколько тяжеловатый, но пропорционально сложенный, он уже тогда был слегка напыщен. С такой чертой характера Линда никогда еще не сталкивалась и находила ее даже привлекательной. В общем, она восприняла Энтони таким, каким он хотел быть воспринятым.

Тот факт, что Энтони Кресиг прибыл на бал в компании лорда Мерлина, невероятно возвысил его в глазах Линды, но это было роковой случайностью: его пригласили лишь в последнюю минуту, взамен кого-то, кто не смог прийти.

Бал Линды не был столь провальным, как бал Луизы. Луиза, ныне замужняя лондонская дама, смогла обеспечить присутствие изрядного количества молодых людей, по большей части неинтересных, но хорошо воспитанных светловолосых шотландцев. Тут дяде Мэттью придраться было не к чему. Они отлично поладили со скучными девицами, приглашенными тетей Сэди, и вечеринка, похоже, обещала пройти на ура, хоть Линда, задрав нос, заявила, что в жизни не видела более тоскливого сборища. Тетя Сэди несколько недель умоляла дядю Мэттью постараться быть любезным с гостями и сдерживать порывы на кого-либо наорать. Тот совершенно присмирел, и выглядел почти жалким, когда, желая угодить жене, чуть ли не на цыпочках, словно за стеной наконец задремал тяжелобольной, крадучись пробирался мимо танцующей молодежи.

Дэви и тетя Эмили приехали посмотреть на мой первый выход в свет. Тетя Сэди предложила мне вместе с Линдой поучаствовать в лондонском сезоне, и тетя Эмили с большой благодарностью воспользовалась такой возможностью. Дэви сделался чем-то вроде телохранителя при дяде Мэттью. Или заслона от наиболее невыносимых раздражителей, если хотите.

– Обещаю быть любезным со всеми, но у себя в кабинете никаких бездельников не потерплю, будь уверена, – как-то сказал дядя Мэттью в ответ на одно из продолжительных наставлений тети Сэди. И он действительно провел весь конец недели (бал состоялся в пятницу, а гости задержались до понедельника), запершись в кабинете и попеременно проигрывая на граммофоне то увертюру «1812 год», то «Зал с привидениями».

– Какая жалость, – сказала Линда, когда мы с трудом натягивали на себя бальные платья (на сей раз настоящие лондонские, без самодельных вставок), – так изящно одеться и выглядеть такими красивыми – и все ради этих ужасных Луизиных зануд. Пустые хлопоты, вот как я это называю.

– Чем черт не шутит, в деревне всякое может случиться, – возразила ей я. – Вдруг кто-то приведет к нам принца Уэльского.

Линда сверкнула свирепым взглядом из-под ресниц.

– Вообще-то я больше надеюсь на лорда Мерлина. Уверена, с ним приедут действительно интересные люди.

Компания лорда Мерлина прибыла, как и в прошлый раз, очень поздно и в прекрасном настроении. Линда тотчас приметила крупного молодого блондина в красивом алом рединготе. Он танцевал с девушкой по имени Бэби Фэрветер, часто гостившей в Мерлинфорде. Она-то и представила Энтони Кресига нам. Энтони пригласил Линду, и она, покинув юного шотландца, которому пообещала этот танец ранее, с гордым видом пустилась с новым знакомым в быстрый уанстеп. И Линда, и я – обе брали теперь уроки танцев, и пусть мы не порхали по бальной зале словно мотыльки, но краснеть за себя, как прежде, нам больше не приходилось.

Тони пребывал в отличном настроении, приподнятом превосходным бренди лорда Мерлина, и Линда была приятно удивлена тем, как легко и спокойно ей с этим членом мерлиновского круга. Что бы она ни сказала, это ужасно его веселило. Присев отдохнуть в перерыве между танцами, она опять трещала без умолку, а Тони покатывался со смеху. Это был лучший способ завоевать расположение Линды, любители посмеяться ей нравились более всех остальных. Ей, конечно, было невдомек, что Тони немного пьян. В разговорах они пропустили следующий танец, и это было тотчас замечено дядей Мэттью, который, сверля парочку испепеляющим взглядом, принялся расхаживать взад-вперед по залу. Но Дэви, вовремя заметив этот опасный признак, поспешно увел дядю Мэттью прочь под тем предлогом, что в холле будто бы сильно коптит одна из мазутных печей.

– Что это за бездельник с Линдой?

– Кресиг. Ну, вы знаете главу Английского банка. А это его сын.

– Боже правый, никак не ожидал, что в мой дом занесет чистокровного фрица. Кто его сюда притащил?

– Послушайте, Мэттью, не стоит так волноваться. Кресиги – давно уж не немцы, они живут в Англии с незапамятных времен, это очень уважаемая семья английских банкиров.

– Бывших немцев не бывает, – отрезал дядя Мэттью, – да и банкиров я не очень-то жалую. Этого малого точно сюда не звали.

– Вовсе нет, он пришел с лордом Мерлином.

– Я так и знал, что этот чертов Мерлин рано или поздно начнет таскать в мой дом иностранцев. Я всегда это говорил, но того, что он подсунет мне немца, совсем не ожидал.

– Вам не кажется, что самое время отнести шампанского музыкантам? – спросил Дэви.

Однако дядя Мэттью уже тяжело потопал в подвал, в котельную, где отвел душу в долгой успокоительной беседе о коксе с пожилым подсобным рабочим Тимбом.

Тони тем временем пришел к совершенно правдивому выводу, что Линда восхитительно хороша и необыкновенно весела. Он немедленно сообщил ей об этом и приглашал танцевать снова и снова, пока лорд Мерлин, не меньше дяди Мэттью выведенный из себя молниеносным развитием событий, решительно и очень рано не увез свою компанию домой.

– Увидимся завтра на охоте, – сказал Тони, обматывая шею белым шарфом.

Оставшуюся часть вечера Линда провела в молчаливой задумчивости.

– Ты не поедешь на охоту, Линда, – сказала утром тетя Сэди, когда та спустилась вниз, одетая в амазонку. – Это неприлично. Нельзя пренебрегать обязанностью занимать своих гостей. Ты не можешь их бросить.

– Милая, милая мамочка, – защебетала Линда, – сбор у Петушиного амбара, ты же знаешь, как мне трудно устоять. И Флору не выводили неделю, она ведь взбесится. Будь лапочкой, поведи гостей посмотреть римскую виллу или что-нибудь еще, а я клянусь, что вернусь пораньше. И, в конце концов, у них есть Фанни и Луиза.

На этой роковой для Линды охоте все и решилось. Первым, кого она увидела на месте сбора, был Тони, прискакавший на великолепной каурой лошади. Линда прекрасно держалась в седле. Дядя Мэттью, гордясь ее мастерством, подарил ей пару хороших, ретивых лошадок. Собаки сразу же взяли след, и началась короткая, стремительная гонка, во время которой Линда и Тони, оба в озорном настроении, слегка рисуясь друг перед другом, бок о бок перемахивали через каменные ограды. Вскоре они остановились на зеленом лугу у деревни. Собаки подняли зайца, который, потеряв голову, прыгнул в пруд для домашних уток и забарахтался там без всякой надежды выбраться на берег. Глаза Линды наполнились слезами.

– О, бедный зайчик!

Тони спрыгнул с лошади и ринулся в пруд, перепачкав свои щегольские белые рейтузы зеленой тиной. Он спас зайца и положил его, мокрого и задыхающегося, Линде на колени. Это был его единственный в жизни романтический жест.

В конце дня Линда, чтобы срезать путь, поскакала домой напрямик, через поля и луга. Тони открыл перед ней ворота, снял шляпу и сказал:

– Вы самая прекрасная из наездниц. Спокойной ночи, приеду в Оксфорд и позвоню вам.

Едва переступив порог, Линда потащила меня в чулан достов и поведала обо всем. Она была влюблена.

Если учесть, в каком душевном состоянии в течение двух последних долгих лет находилась Линда, станет ясно, что она была просто обречена влюбиться в первого же подвернувшегося ей молодого человека. Иначе и быть не могло. Однако замужество вовсе не было неизбежным. Оно стало таковым из-за неправильных действий дяди Мэттью. К большому сожалению, лорд Мерлин, единственный, кто, пожалуй, мог бы открыть Линде глаза на Тони, через неделю после бала уехал в Рим и остался за границей на целый год.

Покинув Мерлинфорд, Тони вернулся в Оксфорд, а Линда, оставив все свои занятия, сидела дома и ждала, ждала, ждала телефонного звонка. Она снова раскладывала пасьянс. «Если сойдется, значит, он в эту минуту думает обо мне… если сойдется, он позвонит завтра… если сойдется, я увижу его на охоте». Но Тони охотился в Байсестере и совсем не появлялся в наших краях. Через три недели Линда начала впадать в отчаяние. Впрочем, однажды вечером, после обеда, телефон наконец зазвонил. По счастливой случайности, в этот момент дядя Мэттью ушел на конюшню, чтобы поговорить с Джошем о лошади, которую одолели колики, кабинет был пуст, и трубку подняла сама Линда. Звонил Тони. Сердце ее забилось так, что стало трудно дышать, она едва не лишилась дара речи.

– Алло, это Линда? Говорит Тони Кресиг. Не могли бы вы приехать в четверг ко мне на ланч?

– Но меня ни за что не отпустят.

– Вздор! Будут еще несколько девушек из Лондона. Возьмите с собой кузину, если хотите.

– Хорошо, тогда с удовольствием.

– Значит, увидимся… где-то около часа… улица Кинг-Эдуард-стрит, дом семь, надеюсь, вы знаете этот район. Лорд Олтрингем жил здесь, когда приезжал в Оксфорд.

Линда вышла из кабинета, вся дрожа, и шепнула, чтобы я срочно поднялась в чулан достов. Нам строго запрещалось видеться с молодыми людьми без сопровождения матери или другой замужней дамы. Девушки в качестве дуэний не рассматривались. Мы прекрасно понимали, хотя такая фантастическая ситуация даже не обсуждалась в Алконли, что нам не позволят обедать с молодым человеком в его жилище ни при каких обстоятельствах, даже в присутствии самой тети Сэди. Бытовавшие в Алконли правила вывоза молодых девиц в свет были установлены во времена Средневековья и теперь ни на йоту не отличались от тех, что применялись в отношении сестры дяди Мэттью и тети Сэди в их юности. Основным принципом был запрет видеться с молодым человеком наедине до тех пор, пока ты не будешь с ним помолвлена. Ответственными за соблюдение этого правила считались мать девицы или ее тетки, а потому выходить из поля зрения их бдительных глаз было недопустимо. Нередко выдвигаемый Линдой аргумент, что молодые люди вряд ли посватаются к девушкам, которых почти не знают, отметался как ересь. Ведь посватался же дядя Мэттью к тете Сэди в первый день знакомства на выставке в Уайт-Сити, сразу как увидел ее у клетки с двуглавым соловьем. «Так тебя будут лишь больше уважать». Похоже, обитателям Алконли никогда не приходило в голову, что уважение – не то чувство, что подвигает современных молодых людей на женитьбу, ведь они ищут в своих будущих женах, кроме верности светским приличиям, и иные достоинства. Тетя Эмили, просвещенная влиянием Дэви, вела себя со мной более разумно, но, попадая в дом Рэдлеттов, я должна была подчиняться их правилам.

Запершись в чулане достов, мы говорили, говорили и говорили. Сомнений в том, что ехать необходимо, у нас не было – иначе Линде конец, она этого не переживет. Но как нам вырваться? Мы смогли изобрести лишь один способ, и он был сопряжен с огромным риском. В пяти милях от нас жила Лаванда Дэвис, скучнейшая девица, повторившая во всех деталях своих скучнейших родителей. Линду, как она ни сопротивлялась, иногда заставляли сесть в маленькую машину тети Сэди и отдать соседский долг в виде присутствия на званом обеде у Дэвисов. Если все сложится, мы отправимся к Тони под предлогом поездки к Дэвисам. Тетя Сэди в ближайшие месяцы нигде не столкнется с этим столпом Женского института[31]31
  Женский институт – общественная организация для женщин в Великобритании.


[Закрыть], миссис Дэвис, а шофер Перкинс воздержится от упоминания о том, что машина проехала шестьдесят миль вместо десяти.

Перед тем, как подняться в спальню, Линда сказала тете Сэди с наигранной небрежностью, но, как мне показалось, голосом, дрожащим от чувства вины:

– Это Лаванда звонила. Зовет нас с Фанни на ланч в четверг.

– О, детка, боюсь, ты не сможешь взять мою машину.

Линда страшно побледнела и прислонилась к стене.

– О, пожалуйста, мама, пожалуйста, позволь. Мне ужасно хочется поехать.

– К Дэвисам? – изумленно спросила тетя Сэди. – Но, дорогая, в прошлый раз ты сказала, что больше никогда к ним не поедешь. Ты говорила: «Эти огромные куски трески!» Разве не помнишь? В любом случае уверена, они с удовольствием примут тебя и в любой другой день.

– О, мама, ты не понимаешь. Главное, там будет человек, который выкормил барсучонка, я так хочу с ним познакомиться.

Все знали, что Линда всегда мечтала вырастить барсука.

– Ах так! Тогда, может, верхом?

– Колер и стригущий лишай, – сказала Линда, и ее голубые глаза стали медленно наполняться слезами.

– Как ты сказала, дорогая?

– У них на конюшне – стригущий лишай и колер, это такая болезнь лошадей. Я не могу подвергнуть Флору подобной опасности.

– Ты уверена? Их лошади всегда выглядят замечательно.

– Спроси у Джоша.

– Ну что ж. Возможно, я смогу взять папин «моррис». В крайнем случае, Перкинс отвезет меня в «даймлере». Мне нужно поехать на встречу, которую никак нельзя пропустить.

– О, ты такая добрая, мамочка! Постарайся, пожалуйста. Мне так хочется вырастить барсучонка.

– Откроется сезон, и мы поедем в Лондон. Ты будешь слишком занята, чтобы думать о барсуках. Спокойной ночи, детка.

– Нам надо раздобыть пудры.

– И румян с помадой.

Эти вещи были полностью запрещены дядей Мэттью, который предпочитал лицезреть женские лица в их естественном состоянии и всегда заявлял, что краска – для шлюх, а не для его дочерей.

– Я читала в одной книге, что вместо румян и помады можно использовать сок герани.

– Глупая, герань не цветет в это время года.

– Мы можем подсинить веки краской из набора Джесси.

– Точно. И спать в папильотках.

– Я возьму из маминой ванной вербеновое мыло. Распустим его в ванне, помокнем в ней несколько часов и будем потом благоухать.

– Я думала, вы не терпите Лаванду Дэвис.

– О, Джесси, заткнись.

– В прошлый раз ты сказала, что она отвратительный антидост и ты еле сдержалась, чтобы не заехать в ее глупое лицо крокетным молотком.

– Я никогда так не говорила. Не надо сочинять.

– Ты надела свой лондонский костюм ради Лаванды Дэвис?

– Отстань, Мэтт.

– Почему вы едете так рано? У вас же еще несколько часов в запасе.

– Мы хотим до ланча посмотреть на барсука.

– Ты так покраснела, Линда. Ой, какое у тебя смешное лицо!

– Если ты сейчас же не заткнешься, Джесси, клянусь, я отнесу твоего тритона обратно в пруд.

Но травля не прекращалась до тех пор, пока мы не сели в машину и не выехали со двора.

– Когда будешь возвращаться, почему бы тебе не привезти с собой Лаванду? Она бы так мило у нас погостила! – выпустила последний заряд Джесси.

– Не слишком по-достовски с их стороны, – заметила Линда. – Как думаешь, они догадались?

Мы оставили машину на Кларендон-ярд и, имея полчаса времени, запасенного нами на случай прокола шин, отправились в дамскую комнату универмага «Эллистон и Кейвелл», где с некоторой неуверенностью оглядели себя в зеркале. На наших щеках красовались круглые алые пятна, губы были того же цвета, но только по краям, посредине все уже стерлось, на веках густо синела краска из набора Джесси, а вот носы были белыми – у няни нашлась присыпка, которой она когда-то припудривала попку Робина. Короче, мы выглядели как пара разрисованных деревянных кукол.

– Мы должны держать хвост морковкой, – нерешительно проговорила Линда.

– О боже, – сказала я, – мне было бы гораздо спокойнее с поджатым хвостом. И уж точно привычнее.

Мы все пялились и пялились в зеркало, будто это каким-то волшебным образом могло избавить нас от ощущения, что мы бог знает на кого похожи. Закончилось тем, что мы немного исправили положение, поработав влажными носовыми платками и слегка смягчив тон краски на лице. Потом мы прогулялись по улице, косясь на свое отражение в витрине каждого магазина, мимо которого проходили. (Я не раз замечала, что женщины не пропускают ни одной отражающей поверхности и украдкой поглядывают в ручное зеркальце вовсе не от самообожания, как обычно думают. Гораздо чаще виной тому бывает ощущение, что что-то не в порядке с их одеждой и лицом.)

Теперь, когда мы все-таки добились своего, нас обуяли страх и чувство вины. Мы ощущали себя не только испорченными, но и не способными правильно вести себя в незнакомом обществе. Подозреваю, в этот момент мы обе с радостью сели бы в машину и ринулись в обратном направлении.

Ровно в час дня мы постучали в дверь Тони. Он был один, но явно ожидал большую компанию. Квадратный стол, покрытый белой скатертью из грубого льна, был весь уставлен приборами. Мы отказались от предложенных нам хереса и сигарет, и наступило неловкое молчание.

– Вы ездили на охоту? – спросил Тони.

– О да, буквально вчера.

– Удачно?

– Да, очень. Мы сразу напали на след и гнали пять миль, а потом… – Линда вдруг вспомнила, как лорд Мерлин однажды сказал ей: «Охотьтесь сколько угодно, но никогда не говорите об охоте, это самая скучная тема на свете».