Текст книги "Память пламени"

– Досточтимый мэтр, – вмешался Сфайрат, мигом ощутив Кларино настроение. – Всё это поистине замечательно, но что вы от нас хотите? Говорите, что можете помочь – как именно?

– Я очень рад, что слух ваш преклонился к моим словам, – мэтр Гойлз поклонился, не вставая из-за стола. – Что делать? Я скажу. Допреждь всего – удалиться из сих мест. Гильдия наша весьма богата, у нас есть… укромные владения вдали от глаз сильных мира сего.

– Бросить дом, мастерскую, дело? Бежать?

– Да, госпожа Клара. И, конечно, не делать больше этих ваших ужасных игрушек. Вы хоть представляете, как за ними гоняются иные маги, из других, не столь понимающих и терпимых гильдий, как наша?

– Они что же, – медленно проговорила Клара, поднимаясь, – отбирали? У тех, кто покупал мои игрушки? У детворы?

– Ну, госпожа Клара, должен признаться, что в сём имелся известный резон…

Одному Сфайрату ведомо, чего Кларе стоило не вышвырнуть самоуверенного мага прямо за порог. А что – она б смогла, и при этом ей почти не потребовалось бы магии.

Потому что никто, никто не смеет отбирать у детей ею сработанные игрушки.

– Благодарю, господин Гойлз, – услыхала она собственный голос. – Мы подумаем.

– Осмелюсь заметить, тут не «думать» нужно, а дело делать, – важно и с известной фамильярностью заметил чародей. – Причём как можно скорее.

Клара, поднявшись, так и осталась стоять, в который уж раз обегая взглядом знакомые стены.

Глиняные смешные фигурки, зверюшки и птицы, она покупала их всякий раз, оказавшись на ярмарке. Резные картины, воины, бьющиеся с чудовищами, их резал слепой мастер на ощупь. Дарёные кинжалы и ножи – суровые оружейники молча клали их на её прилавок поверх платы, забирая игрушки. Гобелен – его добыл где-то Сфайрат – с одинокой горой на фоне звёздного неба, склоны озарял странный мертвенный свет. Вещи, казалось бы, простые, безо всякой магии; Кларин дом в Долине Магов ломился от самых причудливых и изысканных артефактов, но домом, как теперь стало ясно, не был.

Она добывала всяческие кольца, кристаллы, амулеты, зачарованные кинжалы и браслеты, камни и прочее потом и кровью, брала с боем, завоёвывала, рискуя собственной шкурой. Гордилась собой. Хвасталась сотоварищам по Гильдии.

Но весь этот пропахший кровью и смертью хлам был мёртвым. Мёртвым изначально в отличие от любовно сделанных простых, совсем не магических и, казалось бы, совершенно бесполезных безделушек. Хотя, конечно, не совсем безделушек, взять те же кинжалы – иная работа не уступала гномьей.

– Мы подумаем, господин Гойлз, – повторила она. – Не следует полагать, что мы совсем уж беззащитны.

– О нет, конечно же, нет! – горячо воскликнул гость. – Сужу хотя б по вашему страж-коту. Отличная зверюга. Не сильно ошибусь, предположив, что он справится с целой волчьей стаей?

«Зорок, – оценила Гойлза Клара. – И да, опасен. Здешние страж-коты заимствуют силу у хозяев, верно. Эх, разиня! – выругала она себя. – Раньше надо было думать…»

– Вы нам безбожно льстите, господин Гент, – лучезарно улыбнулся Сфайрат, являя безупречно белоснежные зубы. – Но супруга моя права. Нам надлежит подумать. Мы и впрямь не беззащитны. Не угодно ли всё-таки откушать что-нибудь, сударь? Насухую и говорить-то несподручно…

Однако Гойлз вновь отказался. Встал, подчёркнуто вежливо раскланялся.

– Но вступить-то в нашу гильдию вам ничто не может помешать, государи мои? Для этого вовсе не надо ничего бросать и никуда не надо переселяться.

– Вступить в гильдию? – подняла брови Клара.

– Конечно! – с подъёмом отозвался гость. – Как же мы можем вам помочь, если вы не доверяете нам даже в такой малости?

– А что же нужно делать… став членом гильдии? – осторожно поинтересовался Сфайрат.

– Прежде всего, – Гент принялся вдохновенно загибать пальцы, – внести начальное пожертвование на текущие расходы гильдии. Потом – пожертвование в пользу престарелых и немощных магов, находящихся на нашем попечении. Затем – пожертвование на содержание школы и академии, разве не обязаны мы заботиться о детях, нашей смене и нашем будущем?

– Пожертвования, да-да, понятно, – кивнула Клара. – Ещё раз благодарим вас, досточтимый господин Гойлз.

– У меня с собой всё необходимое, – гость с ловкостью опытного приказчика извлёк из-под так и не снятого плаща роскошного вида бювар драгоценной выверновой кожи, раскладывая на скатерти листы пергамента, бронзовую чернильницу-непроливайку, несколько перьев, баночку с песком…

– Всё будет запечатлено магически. Ваши подписи пребудут в полной безопасности, их никто не увидит, кроме меня, никто не сможет скопировать и использовать против вас, – скороговоркой выпалил Гойлз. Ну точно – ни дать ни взять купец, пытающийся выжать из колеблющегося покупателя сделку любой ценой.

– Досточтимый Гент. Я уже сказала, нам надо подумать. Быть может, мы последуем вашему совету и навсегда покинем эти места, отправившись так далеко, что вы никогда нас не увидите и никогда о нас не услышите. Так зачем нам что-то подписывать, и притом прямо сейчас?

…Так, кругом да около, они ходили ещё долго. Ничего в конце концов, естественно, не подписали. Господин Гойлз казался очень, очень разочарованным. Тем не менее простились с полной сердечностью.

– Прошу вас, госпожа Клара, не затянуть. Известите меня – посредством сего кристалла – о вашем решении. Я буду уважать его, каковым бы оно ни оказалось.

– Непременно, досточтимый коллега. Вы узнаете о нашем решении в самое ближайшее время.

– Уф, наконец-то! – простонала Клара, когда господин Гент Гойлз, в двадцатый раз поклонившись, наконец соизволил удалиться. – Всю вымотал. Прилипчивый, как не знаю кто.

– Мррр… мррразь! – зашипел Шоня. Шерсть у страж-кота встала дыбом.

– Тебе он тоже не понравился? – хохотнул Сфайрат.

Они стояли все вместе на высоком крыльце дома, прислушиваясь к детским голосам – в саду Зося и Аэсоннэ с Эртаном носились взапуски среди соседских ребятишек.

Шоня только выгнул спину и оскалил зубы.

– Ничего страшного, – Клара присела на корточки, запуская пальцы в тёплый, упругий мех страж-кота. – Пугал он нас, пугал… а самому деньги только и нужны.

Сфайрат покачал головой.

– Тот кристалл…

– Упрятала за семь замков и семижды семь заклятий, – отмахнулась Клара. – Не увидят ничего и не услышат. Кристалл, хочу сказать, непростой. Его так просто не разрушишь.

– Так, может, мне его… – вызвался дракон.

– Зачем? Пусть себе стоит.

– Не люблю чужих и злобных магических штук у нас дома.

Клара улыбнулась.

– Ядовитая змея пусть лучше сидит в клетке, чем рыскает по саду. Я ей даже молока согласна налить.

– Мррряу, змее – молока?! – бедного Шоню оскорбили в лучших чувствах.

– Тихо! – Клара шутливо сгребла страж-кота за шкирку, слегка тряхнула. – Не перебивай.

– Змее… молока… – не мог уняться потрясённый кот.

– Тебе виднее, – пожал плечами Сфайрат. – Но я бы эту штуку просто сжёг. Перекинулся бы и сжёг. На такое дело огня у меня б хватило.

– Милый, да кто же сомневается. – Клара ухватила мужа за локоть, прижалась. – Но я с этой игрушкой ещё повожусь. Не перехитрить меня здешним умельцам!

– Хорошо, когда ты так в себе уверена, – улыбнулся дракон.

– А иначе никак…

Двое стоят на крыльце. Замер у ног здоровенный страж-кот, крупнее большой рыси, с густыми кисточками на ушах. Звенят в саду детские голоса.

А в мастерской Клары замер под бронзовым колпаком сиреневый кристалл размером с мизинец взрослого человека.

Он ждёт.

* * *

Чародей по имени Гент Гойлз вышел из дома Клары Хюммель-Стайн, довольно улыбаясь, словно достигнув невесть чего. Он выглядел человеком, добившимся желаемого, – шагал весело, чуть не вприпрыжку и даже насвистывая, что магу его положения и вовсе никак не пристало. Если бы Клара видела господина Гойлза в этот момент, она бы насторожилась – самое меньшее.

Но Клара, к сожалению, его не видела.

Глава III
Ан-Авагар, эльф-вампир из гнезда Эйвилль Великой

Чёрное и серебряное. И капля красного. И волосы цвета молодого льда, развевающиеся по ветру. И пьяное, ни с чем не сравнимое чувство лежащего перед тобой беспомощного, распятого мира, покорно ожидающего, когда ты вступишь в свои права.

…Этот уголок Упорядоченного он выбрал почти случайно. Матерь-Эйвилль, Эйвилль-прародительница, сделавшая его тем, кем он стал – то есть существом истинно бессмертным и совершенным, – велела искать «что понезаметнее».

Он нашёл.

Впереди его ждало ослепительное счастье, какое никогда не будет доступно никому из живого двуногого скота. Счастье упиваться их страхом, ужасом, криками и мольбами. Никакие палачи, никакие убийцы-расчленители и прочие, пока остаются скотом, не способны понять всю высоту наслаждения чужой болью и своей властью – властью причинять эту боль.

Но это ощущение, хоть и далёкое от всей полноты, всё же не было полностью чуждо пище. Среди них тоже попадались умеющие извлечь пусть грубое и мелкое, но удовольствие – из страха и страдания других. И, если бы всё отличие вампира от его ходячей еды состояло лишь в этом, едва ли его раса могла с полным правом претендовать на звание «истинно высшей».

Существо в чёрном и серебряном звали Ан-Авагар, и когда-то он принадлежал к роду эльфов. Когда-то – до встречи с великой Эйвилль, показавшей ему совершенно иной путь.

…Он умел чувствовать и ощущать. Эйвилль оставила ему немало из привычных скоту удовольствий, разумеется, подняв их на совершенно новую высоту. Ан-Авагар умел ценить изысканную кухню и тонкое вино, его тело не лишилось способности к плотским радостям. Наивен и глуп полагающий подобных ему «живыми мертвецами». Напротив, они – единственные истинно живые, победившие смерть, поставившие её себе на службу.

Охотиться – это наслаждение. На-слаж-де-ни-е. Он проговаривал это по слогам, катал слово языком во рту, словно кусочки сладкого. Когда за ненадобностью отмирают многие другие чувства – стыд, сочувствие, сострадание и так далее, – но остаётся некая память о них, кроме лишь наслаждения, это очень удобно. Ты «помнишь», что чего-то делать было «нельзя», но теперь это «нельзя» осталось лишь в туманной памяти.

Страх, однако, никуда не делся. И это было хорошо. Чтобы выживать, нужно бояться, хотя бы для того, чтобы не лезть куда не следует. Кроме того, без страха, без опасности проигрыша Наслаждение потеряло бы часть своей остроты. Причём очень важную часть.

Поэтому он то забивался в самую глубь неприступных гор, то, напротив, охотился чуть ли не средь бела дня на людных площадях. В пределах одного мира он не оставался такоже – спасибо великой Эйвилль, спасшей его от безрадостно-смертного существования.

Когда-то он, как и сама Великая, был эльфом. Эльфом из тех, чей век долог, но всё же конечен. А когда живёшь несколько столетий, умирать становится как-то совсем уж не с руки, ведь верно?

Поэтому умирать Ан-Авагар не собирался. Ни тогда, ни тем более теперь. Великая Эйвилль указала ему путь, и она же даровала средства. Подарила ему не только бессмертие, настоящее, всамделишное бессмертие, но также и открыла ему тропы между мирами. Чем он мог отплатить за поистине бесценные дары? Только преданностью и поклонением.

Разумеется, до тех пор, пока Эйвилль оставалась сильнее его.

Гибель её он ощутил тотчас, жгучая судорога боли, волна мгновенно накрывшего обессиливающего ужаса. Конец Великой был поистине страшен, понял Ан-Авагар. Она встала поперёк дороги у неодолимой силы – и закономерно проиграла.

Оказалась слабой, как нетрудно понять. Потому что выходить на бой с непобедимым врагом есть не храбрость, а глупость, всегдашний спутник слабости.

Сейчас, правда, он старался не вспоминать, что сам тогда чуть не заплакал – конечно, не настоящими слезами, призраками слёз, давно и прочно угасшей их памятью. Ему было больно – но недолго. Грустить и печалиться он не стал. Эйвилль Великая занимала высокое положение при дворе ужасного и всемогущего Хедина, прозываемого Познавшим Тьму, единственного во всём Сущем, кого страшился каждый и любой вампир.

Что ж, когда-то Эйвилль что-то занимала, а теперь – нет. И Ан-Авагар недолго думая отправился восвояси, в одиночное странствие, открывать новые миры и солнца, искать, где лучшая добыча и где у неё самая сладкая кровь.

Ему сопутствовала удача. От природы ловкий, гибкий и осторожный, Ан-Авагар быстро научился выживать в странной и пугающей Межреальности, так что теперь он умел и найти тропу, и устроить на ней засаду, и одолеть того, кто слабее, – как, впрочем, и вовремя убраться с пути тех, кто сильнее. Таковых было немного – древние сущности, когда-то владычествовавшие над столь же древними мирами, но потерявшиеся, запутавшиеся, чародейством или ещё как-то изгнанные из вековых логовищ и с тех пор так и бродящие вечными путями Межреальности, никому не нужные, но по-прежнему голодные и очень опасные.

Охотиться на них тоже станет наслаждением – как только он, Ан-Авагар, сделается хоть чуть-чуть сильнее. А он становится сильнее – с каждой жертвой, которую он не просто «попробовал», но которую осушил до дна, оставив лишь пустую оболочку мумифицированной плоти.

Правда, такая сила, относительно легко обретаемая, легко и расходовалась, зачастую – на пустяки. Чтобы сделаться таким, как Эйвилль – хотя бы таким, как Эйвилль! – требовалось много, много большее.

Требовалось убийство и «опустошение» более сильных, чем ты сам. И чем выше ты поднимаешься по ступеням незримой иерархии, тем меньше тех, кто и впрямь сильнее тебя, всё труднее их находить – и всё труднее одерживать верх. Поэтому требовалось логово, лежбище, простой и незамысловатый мир, желательно – с обилием неграмотных пейзан, здоровых и крепких, со сладкой молодой кровью, могущих служить достойной пищей. Требовались и гхулы, и гуунхи – то есть безмозглые рабы-зомби, и младшие вампиры, созданные самим Ан-Авагаром, охранять его покой и сон, пока он станет готовиться к настоящим схваткам с более сильными.

Создать всё это – требовались немалые усилия и время. Впрочем, Ан-Авагар никуда особенно не торопился. Времени у него, сказать по правде, имелось с преизбытком, фактически – вся вечность.

Сейчас упырь мягко ступал по роскошно-смарагдовой траве. Стоявшее в зените солнце его ничуть не беспокоило – оно опасно лишь для низших, недавно обращённых или так и не сумевших обрести силу вампиров. Не чувствуя ни жары, ни холода, он носил чёрные одеяния и такие же перчатки тонко выделанной кожи, самой лучшей, какую только можно было добыть за страх или хотя бы купить за деньги, широкополую шляпу с залихватским пером, по моде, подсмотренной в самом первом мире, куда его завела тропа Эйвилль.

На память, усмехался он про себя.

…В этот мирок он спустился как обычно, с изрядной осторожностью. Ограничивая себя поначалу, тем приятнее бывает сбросить все эти вериги впоследствии.

Когда угасло мерцание, всегда сопровождавшее последние мгновения перехода, унялось головокружение и прояснился взгляд, Ан-Авагар обнаружил себя стоящим в глухой чащобе, у ног весело булькал ручеёк. Зелено, прохладно, и пробивающееся сквозь весенне-свежую листву солнце. Ан-Авагар поморщился. Нет, свет никак не мог ему повредить, лишь раздражал подобно назойливому комарью.

Тем не менее безлюдные леса были явно не тем местом, где Ан-Авагар желал бы сейчас очутиться. Он – охотник, лучший из высшей расы, и в этот мирок он явился вовсе не затем, чтобы отсиживаться по чащобам.

Вампир позволил себе холодную усмешку. Сейчас он направится вниз по течению ручья. Ручей вольётся в речушку, речушка – в речку, а та, в свою очередь, или в большую полноводную реку, или же в озеро, достаточно большое, чтобы на его берегах отыскались поселения живых.

Охотник вновь усмехнулся – и зашагал, вернее, заскользил мелкими шажками, бесшумно пробираясь сквозь чащу.

* * *

Тропа кончилась как-то резко, чуть ли не отвесным, хоть и невидимым, обрывом. Ан-Авагар не знал, где очутится, и это придавало приключению особенную остроту. В конце концов, существовали – знал он – и целые ковенанты «охотников за вампирами», профессиональных убийц таких, как он; впрочем доставались в качестве добычи этим «охотникам» слабейшие, молодые вампиры. Старые и опытные обращали в жертву самого преследователя.

Так что, с ухмылкой думал Ан-Авагар, бредя лесной тропинкой, в какой-то степени эти «охотники» даже полезны. Слабые не должны жить, даже после смерти. И особенно – после смерти. Слабые не должны позорить высшую расу, внушая пище дурные и вредные иллюзии, что она может справиться с настоящим вампиром. Ан-Авагар не отказался бы переведаться с такими вот «охотниками», лишний раз доказать, кто стоит на самом верху великой пирамиды, где сильнейшие – верхние – пожирают слабейших, тех, кто внизу.

Лес казался глухим и диким. Опытный взгляд Ан-Авагара сразу же замечал и отсутствие просек, и одни лишь звериные тропы. Обитатели пущи не боялись вампира и не обращали на него внимания – то есть скорее всего вообще никогда не видели человека или же тех, кто на него похож.

Да, увы, только «тех, кто на него похож», с ядовитой усмешкой подумал Ан-Авагар. О двуногих судят по тем, кого больше. А в этом с людьми не мог сравниться никто, даже орки или зеленокожие гоблины. Не говоря уж об эльфах или истинных владыках сущего – вампирах.

Впрочем, пустота чащи Ан-Авагара ничуть не устраивала. На кого ему тут охотиться, на медведей, что ли?

Вампир брезгливо повёл плечами и зашагал быстрее. Ему предстояло добраться до более обитаемых мест.

* * *

Когда ты бессмертен, время не имеет для тебя никакого значения. По-настоящему что-то значит для вампира только одно – голод. А с этим дело обстояло неважно.

Ан-Авагар всегда гордился тем, что «это я приказываю своей природе, не природа приказывает мне». Голод? Я его одолею. В конце концов, ему доводилось слыхать о вампирах, пережидавших тяжёлые времена, употребляя одну лишь звериную кровь. Она, разумеется, не шла ни в какое сравнение с человеческой (или гномьей, или эльфьей), но позволяла выжить.

Ан-Авагару, конечно, доводилось испытывать голод, особенно в самом начале истинного пути, пути вампира. Это тяжело, трудно, мучительно. Бороться можно (и нужно), но лишь до определённого предела. Потом нужна кровь. Однако, чтобы довести себя до одуряющего, гасящего сознание голода, требовалось поистине многое – много времени, много потраченных сил на изощрённые заклинания и так далее. Ан-Авагар умел владеть собой, умел не доводить до крайностей – только потому и стал тем, кем стал.

Но на сей раз всё выходило совсем по-иному. Не просто голод, нет. Сосущая пустота, словно внутри Ан-Авагара устроился кто-то дикий, страшный и голодный, медленно пожиравший сами внутренности эльфа-вампира.

Такое он пережил один только раз, давным-давно, сразу после своего обращения. У эльфов это проходит куда тяжелее и мучительнее обычных людей – ну, так Перворождённые потом и добиваются на новом пути куда большего. Тогда ему казалось, что неведомая раньше пустота внутри втянет в себя его самого, так, что он исчезнет без следа, «сожранный собственным желудком», как говорилось в людских сказках его родного мира. Эйвилль Великая тогда помогла, указала способ и средство – простое утоление вампирьего голода не годилось, пришлось исполнять целые обряды. Даже тому Ан-Авагару, едва пережившему собственные смерть и воскресение, даже ему то, что пришлось совершить, показалось… несколько чрезмерным.

Однако с чего ради его вдруг вновь посетило это чувство?

Вампиры никогда не стали бы теми, кто они есть, не без гордости подумал Ан-Авагар, не умей они слушать и различать даже самые тихие подсказки Судьбы. Жуткий голод, словно у только что обращённого, – такое не приходит само по себе. Предстояло выяснить, откуда оно взялось.

Что ж, ещё интереснее, сказал себе Ан-Авагар, стараясь заглушить жгучую пустоту внутри. Что-то в воздухе? Я ведь как-никак дышу, хотя и больше по привычке. А ну-ка, если прекратить?

Он прекратил и некоторое время пробирался так через колючий малинник, вымахавший ему почти до плеч. Ручей по-прежнему журчал в глубокой промоине, вампир уловил взгляд мелкой водяницы, не успевшей вовремя удрать под корягу, и, почти не прилагая усилий, приказал ей умереть.

Маленькое существо, больше всего похожее на котёнка с зеленоватой чешуёй вместо шерсти, опрокинулось на спину, беспомощно дёргая перепончатыми лапками. Она умерла быстро и без мучений – Ан-Авагару их сейчас не требовалось. Он просто проверял. Ставил опыты.

Высшие вампиры, подобные ему, всегда имели власть над мелкой нежитью. Не могли напитаться ею, но зато способны были заставить выполнить любой приказ. Даже прекратить собственное существование.

Итак, его способности никуда не делись. Нечисть тут тоже самая обычная, как и в любом другом мирке, где обитают смертные. Однако… однако…

Он потерял способность рассуждать. Внутренности вспыхнули, поперёк живота словно хлестнули гибкой саблей. Ан-Авагар повалился на колени, кажется, даже взвыл – в последнем он не был уверен. Глаза залило чернотой.

…Приходил в себя он медленно и мучительно. Ноги отказывались повиноваться, в голове всё мутилось. Похоже, у него вообще ничего не осталось, кроме боли.

Проклятие! Что с ним стряслось?

Кое-как ему удалось выползти из малинника на подобие тропы, сбегавшей с сухого песчаного холма вниз, в тёмную и сырую ложбину, где по-прежнему беззаботно журчал неглубокий поток.

Кровь. Ему нужна кровь. Неважно чья, лишь бы горячая.

…Однако как ему, едва ползущему, поймать хоть кого, хоть пичугу или зверька? Вампир мог приказать не только нечисти, ему подчинились бы и иные четвероногие или крылатые обитатели, но едва ли ему сейчас сгодилась бы холодная кровь змей или лягушек. Может, заставить слететь к нему сову? Нет, сейчас яркий день, они спят, а при такой боли просто чудо, что он вообще может хоть как-то рассуждать.

Он пополз по тропе, как-то заставляя передвигаться парализованное болью тело. Может, тут просто такое дурное место? Может, стоит отойти чуть подальше?

И в самом деле, ему показалось, что стало чуть легче, едва он спустился с холма. Потом, правда, боль вернулась, даже стала ещё злее – когда Ан-Авагар попытался взобраться на очередной увал.

Попытался выбраться низинами – но сквозь сплетение густого вьюнолиста не пробился бы и панцирник. Пришлось вернуться на тропу.

Держись, сказал он себе. Ты уже умер один раз. От боли не отдают концы. Во всяком случае, высшие вампиры, подобные тебе.

…Он не помнил, как выбрался из леса. Об исходном намерении идти вниз по ручью Ан-Авагар уже не вспоминал.

Однако тропа вывела его из лесистых холмов на дорогу. На самую настоящую дорогу, широкую и ухоженную, содержавшуюся в образцовом порядке.

Здесь голод и боль стали совсем нестерпимы.

* * *

Эльф-вампир приходил в себя долго и мучительно. Что случилось с ним на той тропе, он помнил плохо; пустота внутри совсем лишила его разума. Это плохо, очень плохо. Кажется, он поймал белку… или зайца… или нет, то была змея? Стоп, змея не может быть, у неё холодная кровь, она не насытит истинного вампира.

Так или иначе, опозорившись, перепачкавшись внутренностями несчастного зверька, Ан-Авагар выбрался из чащи.

Он не думал о том, как именно ему удалось изловить свою добычу. Всё, что он запомнил, – странное зелёное сверкание перед глазами и метнувшийся прямо в руки пушистый комочек. Какая-то сила словно швырнула лесного жителя в лицо полубесчувственному вампиру.

Кто пришёл мне на помощь? И какую цену они потребуют?

…Всё-таки он был настоящим вампиром – если сразу подумал о цене чужого благодеяния.

Так или иначе, когда от зверька осталась только пустая и сухая шкурка, Ан-Авагар смог подняться на ноги. Его шатало, но жуткое ощущение засасывающей его изнутри пустоты исчезло.

Кто-то заплатит мне за это, посулил он. Кто-то мне очень дорого за это заплатит. Первейшая суть высшего вампира – это гордость. И её сейчас очень сильно задели.

А теперь перед ним лежала дорога. Широкий и наезженный тракт, не замощённый, но содержащийся в образцовом порядке. Даже странно видеть такое во вполне заштатном мирке. Куда поворачивать теперь – совершенно всё равно, и справа, и слева рано или поздно непременно сыщется хутор, селение, городок…

Ан-Авагар не обманывал себя – сейчас ему по зубам разве что ребёнок или дряхлый старик. Но лиха беда начало.

Не раздумывая больше, вампир зашагал по дороге, повернув налево, так, чтобы солнце светило в спину.

* * *

Селение показалось, когда до вечера оставалось ещё далеко. Ан-Авагар тяжело, безо всякой природной грации как эльфов, так и вампиров, плюхнулся наземь, отползая подальше от тракта. Не хватало только встретиться с до зубов вооружённой охраной купеческих караванов; да и чародей вполне мог оказаться в их числе. Конечно, в полной силе Ан-Авагар, как истинно высшее существо, справится с сотней мечников и десятком чародеев, но только не сейчас.

И потому он тихонько уполз подальше, забившись под корни столетнего дерева, широко раскинувшего ветки над тихим ручьём. Вдали виднелось селение, деревушка десятка в три дворов, самая обычная, каких Ан-Авагар навидался за долгий век до полного отвращения.

Люди. Обычные букашки, двуногий скот, пища. Мясо. Ничего больше. Они тупы и таковыми останутся. Ан-Авагара никто не заметит. Ему осталось лишь дождаться темноты и выследить какую-нибудь жертву, что неосторожно выйдет поглазеть на звёзды.

Разумеется, ничего не понимая в истинной их природе.

…С темнотой вернулась уверенность. Он – Ан-Авагар, высший вампир, видевший десятки миров, сражавшийся во множестве битв и неизменно выходивший победителем, даже если поле сражения оставалось неприятелю. Враг мог торжествовать – но на самом-то деле всякий раз побеждал именно он, Ан-Авагар, потому что оставался в живых.

Крестьяне в селении ложились спать рано, как и положено людям, тяжко трудившимся весь день и не имевшим денег на дорогие забавы вроде свечей, не говоря уж о светящихся магических кристаллах. Улицы опустели, скотину загнали внутрь.

Некоторое время Ан-Авагар раздумывал, не заглянуть ли на местное кладбище, но потом отбросил эту мысль. Он ещё не готов. Слишком слаб, слишком голоден. Доставшаяся днём белка – или заяц, или кто там ещё? – этого недостаточно, чтобы он вновь сделался самим собой.

К терпеливо ждущему приходит удача – припомнилась поговорка, когда он заметил пастушка с некрупной собакой, торопливо пробиравшегося по косогору. Стада при нём не было, значит, задержался для чего-то в лесу. Пёс, палевая дворняжка с висячими ушами и коротким хвостом, явно беспокоился, поскуливал и жался к ногам хозяина.

– Ты чего, Пат? – услыхал Ан-Авагар.

Отлично, подумал вампир, я понимаю их язык. Не зря Великая Эйвилль говорила, что во многих мирах людские наречия схожи, потому что сами люди явились в эти миры, покинув свои собственные, где родились изначально.

Собака остановилась и зарычала, упираясь всеми лапами в землю и откровенно не желая приближаться к затаившемуся во тьме вампиру.

Пастушок удивился, замер, позвал четвероногого друга раз, другой; наконец повернулся спиной к Ан-Авагару и уже оторвал ногу от земли…

Вампир и пёс прыгнули разом. В глазах Ан-Авагара вспыхнула ослепительная радуга боли, казалось, рвутся все до единой мышцы и лопаются все до единого суставы, но клыки вонзились точно в шею пастушка, а руки опрокинули мальчишку наземь. Пёс по имени Пат, яростно рыча, сомкнул челюсти на запястье вампира, и Ан-Авагар наяву ощутил, как хрустит его собственная кость.

Собаки ненавидят вампиров. И с радостью положат свою собственную жизнь на то, чтобы только прервать ещё одно вампирье «существование».

Щедро полилась человеческая кровь, яркая, густая, полная жизни и мощи. У Ан-Авагара вновь закружилась голова, на сей раз – от наслаждения. Паренёк забился, засучил ногами, не в силах вырваться из стальной вампирьей хватки. Верный пёс, рыча, грыз руку Ан-Авагара, однако выкормыш Эйвилль, изогнувшись, сумел пнуть собаку так, что та отлетела на дюжину шагов и осталась лежать, жалобно подвывая. В миг удара вампир слышал хруст ломающихся собачьих рёбер.

Ан-Авагар всем телом навалился на дёргающегося пастушка, прижал того к земле; кровь лилась всё обильнее, хлестала на траву, бесценные её капли пропадали, но вампиру было сейчас всё равно. Ему нужна сила, а таких мальчишек он ещё найдёт десятки. Найдёт и выпьет их досуха. Или, если ему взбредёт такое в голову, превратит в своих слуг – безмозглых, но повинующихся каждому его жесту.

Как же сладка, как пьяняща молодая кровь! Сейчас её полнит ужас жертвы, восхитительный, всеобщий и бессильный. Ан-Авагар не выдержал – зарычал от наслаждения. Его распирало силой, казалось, кулак способен пробить земную твердь до самых огневеющих недр.

Мальчик перестал сопротивляться, замер – тело быстро, неестественно быстро холодело. Ан-Авагар неизящно, но с немалым довольством рыгнул, утирая окровавленный рот рукавом. Ничего, сегодня можно. Даже ему, вечному эльфу и высшему вампиру.

Собака взвыла, задёргалась, пытаясь ползти. Нет, никуда уже не денешься, тварь, мстительно подумал Ан-Авагар, добивая бедного пса.

Тела следовало спрятать. Ему ещё предстоит выпить досуха не одну жертву, прежде чем он сможет померяться силами со здешними чародеями.

…Селение Ан-Авагар обошёл по широкой дуге. Ночь выдалась отличная, мглистая и беззвёздная, такие он особенно любил. Всё-таки ночные светила будили в душе что-то смутное, неприятное, какую-то память, что-то такое, что он сам давным-давно и навсегда отсёк.

Так или иначе, стараясь держаться дороги, он шёл всё дальше и дальше. После первого высосанного мальчишки дело пошло легче, следующими ему попались двое – юноша и его младший братик, лет десяти. С ними пришлось повозиться, старший оказался силён и ловок, до последнего пытался спасти брата и весьма недурно владел увесистой дубинкой; но, разумеется, могут ли низшие создания, ничтожные черви, противостоять истинному эльфу и вампиру? Конечно же, нет.

Два бездыханных бледных тела он сбросил в глубокий овраг шагах в сорока от тракта. Их, конечно, найдут – но к тому времени дикие звери, птицы и жуки с червями сделают свою работу. Тела станут неузнаваемы, и уж конечно, никто никогда не дознается, почему и от чего они погибли.

Дальше, дальше, дальше. Слабость и боль ничем не напоминали о себе, Ан-Авагар шагал, высоко подняв голову. Силы возвращались. Время от времени он убивал – походя, из засады, безо всяких церемоний, просто высасывая жертву досуха. Перекинуться и лететь вышло бы куда быстрее, но вампир никуда не торопился и вдобавок берёг силы. Всё начинается очень хорошо, куда лучше, чем могло бы.

Но мысль, откуда взялись те боль и голод, не отступала. Как Ан-Авагар ни старался, совсем изгнать её не получалось. И потом, как он тогда спасся? Кто пришёл ему на помощь? А ведь кто-то пришёл, это точно. Или этот «кто-то» даёт ему понять, что он полностью во власти этих неведомых «спасителей»?