Текст книги "К мечте прыжок за прыжком"

Тем не менее я многому научился у Рафа. Благодаря ему я отточил все тройные прыжки и стал стабильнее выполнять комбинации из них. Он заложил мне основу для исполнения четверного прыжка еще до того, как я его впервые попробовал, потому что почувствовал, что я смогу освоить квады. Для этого ему было достаточно несколько раз увидеть, как я катаюсь. И все его упражнения были направлены на достижение конечной цели обучить меня квадам – причем еще задолго до того, как я вообще до них добрался. Но этот план не всегда меня устраивал. Порой я расстраивался и злился, потому что мы посвящали все время прыжковым упражнениям, а я считал, что важнее отрабатывать программы для соревнований.

В общем, тренировочная философия Рафа сильно отличалась от той, к которой я привык.

В детстве мне нравилось достигать целей короткими путями. И если бы меня тогда никто не подгонял, я бы сам не приучился делать больше положенного.

Но Карел, Женя и, безусловно, моя мама это изменили. Мама в принципе с первого дня была моим тренером. Это она привила мне победный менталитет: мечты сбудутся, если каждый день выкладываться на 150 %.

С Рафом все было совсем по-другому. Он говорил, что для создания вкусного блюда шеф-повар должен терпеливо отобрать ингредиенты и как следует приготовить каждый из них по отдельности. После этого блюдо сложится само собой. Именно такого подхода он придерживался в работе со мной. Он не считал, что должен командовать мной на катке, выстраивать мне тренировки или заставлять меня складывать элементы воедино. Вместо этого Раф считал своей обязанностью приготовление одного ингредиента за раз. Он обучал меня отдельным элементам, чтобы потом, когда придет время, они все встали на свои места в рамках программы. Расписывать ежедневный график тренировок, как это делала Женя, он не собирался. Занятия мы посвящали конкретным элементам или наборам прыжков, а в остальное время я должен был управлять процессом самостоятельно. Раф хотел, чтобы я брал на себя ответственность и сам решал, сколько мне надо прогонов и что нужно отрабатывать дополнительно. Но одна просьба у него все же была: побольше внимания уделять второй части программы. Как правило, она давалась мне сложнее из-за усталости. Для качественного применения навыков требовалось больше внимания, энергии и точности, что Раф и отмечал. Но мне, неопытному мальчишке, казалось, что мы пренебрегаем не менее важной первой половиной программы, когда фокусируемся на второй. Я понимал, что он справедливо просит меня улучшить вторую часть, но была загвоздка. Я ведь тоже определил аспекты, над которыми надо поработать, и не понимал, как мне организовать тренировочный процесс, чтобы хватило времени и сил на все.

Я не мог найти этот баланс самостоятельно, а поговорить об этом с Рафом по-взрослому, как положено спортсмену, я не решался. Я был застенчивым подростком и слишком боялся попросить его помощи. Да мне было страшно даже подумать об этом. Нам с мамой не хватало Жениного стиля. Мы ощущали растерянность без человека, ежедневно руководящего тренировками. В итоге мама взяла на себя эту роль. Она вызвалась структурировать мой тренировочный план, в то время как Раф занимался исключительно техникой прыжков. Женя заложила хорошую основу, а потому мама старалась как можно детальнее вспомнить, как она выстраивала тренировки, и воссоздать их в Калифорнии. Вскоре она пошутила в разговоре с Рафом, что готова уйти с тренерского поста, если он найдет ей преемника. Она на это надеялась, потому что больше не чувствовала, что подходит на роль куратора. Но Раф сказал ей, чтобы она это дело не бросала.

У Рафа особая манера общения. Совсем не такая, как у моих предыдущих тренеров, да и вообще у большинства людей. Он раздавал указания через басни, рассказы. Приходилось читать между строк, чтобы понять, что же он пытается донести.

Например, когда мама спросила, стоит ли мне тренироваться по воскресеньям или же лучше брать выходной, Раф ответил что-то в духе: «Рыба должна быть в воде. Нельзя вытащить рыбу из воды, дать ей передохнуть, а потом положить обратно». Полагаю, смысл был в том, что я должен тренироваться все семь дней в неделю.

Проблема в том, что в раннем подростковом возрасте я плохо считывал его посылы. Я хотел, чтобы мне просто продиктовали, что и когда делать. Когда Раф фокусировался на своей роли и пытался заставить меня взять ответственность за мое обучение, я принимал его политику невмешательства за безразличие. В самые тяжелые моменты я ощущал, что меньше всего помощи и поддержки исходит от Рафа, а когда все шло хорошо – наоборот. И это сбивало меня с толку. Как-то раз у меня возникли трудности с прыжками на тренировке: я либо их недокручивал, либо падал. Это произошло несколько раз – и Раф отвернулся от меня. Это не фигура речи: он буквально развернулся и ушел с катка. Я не просил меня утешать в случае ошибок, но получить какие-то коррективы перед следующей попыткой все же рассчитывал.

Дошло до того, что я игнорировал Рафа, когда дела шли не очень хорошо, а иногда и вовсе уезжал от него подальше, потому что расстраивался. Позже Раф объяснил: если бы он вмешивался в такие моменты, я бы не научился управлять эмоциями и самостоятельно вносить изменения. А это было необходимо для спортивного роста. Он осознавал, что его корректировки не принесут никакой пользы, если я не готов их выслушать и выполнить. У его поступков всегда были причины, просто я их не всегда понимал. Ему была особенно важна своевременность.

Оглядываясь в прошлое, можно сказать, что эти боли роста были необходимы в наших отношениях. С таким же сталкиваются родители и дети – а Раф всегда относился ко мне, как к еще одному сыну. И хотя в подростковом возрасте мне не хватало его наставлений, я понимал, что он все равно очень заботится обо мне. Как-то раз он разрешил мне покататься на своем дорогом велосипеде в выходные, чтобы я не заскучал без фигурного катания. Вот только я не мог дотянуться до педалей, даже когда Раф максимально опустил сиденье. Тогда он взял пилу и отрезал часть металлической трубы, чтобы опустить его еще сильнее. А еще однажды он увидел, что моя обувь износилась, отвез меня в торговый центр в Сан-Бернардино и купил мне новую пару в качестве подарка на Рождество.

Но что еще важнее, Раф, как и Женя, был очень щедр на время. На протяжении почти всей нашей совместной работы он брал с нас мало денег. Это уж точно не была его стандартная ставка. Несколько раз он даже возвращал маме деньги. Не уверен, что мы вообще знали его реальные расценки. Просто платили ему, сколько могли, а он никогда не запрашивал больше. Раф искренне хотел работать со мной и помочь раскрыть потенциал, который он увидел в первый же мой день в Лейк-Эрроухед. В 2012 году, когда у меня было мало времени для подготовки к отбору на чемпионат США из-за травмы (та самая история с лодыжкой), Раф пообещал заплатить мне тысячу долларов, если я чисто откатаю обе программы. Они были упрощенными, и Раф знал, что я с ними справлюсь, так что я сделал вывод, что он просто хочет финансово мне помочь. А еще Раф очень гордился, что я так старался квалифицироваться. Я откатал чисто – и он был только рад выполнить свою часть договора.

Именно с Рафом я наконец-то стал приземлять тройной аксель и выполнять первые квады: четверной тулуп и четверной сальхов. Тройной аксель я впервые сделал в 2012 году, за несколько дней до 13-летия. А в 15 лет мне покорился первый квад – это был четверной тулуп. Какое-то время я отдельно отрабатывал тройные тулупы, чтобы научиться сильнее отрываться ото льда и добавить еще один оборот. За пару лет до этого я уже пробовал сделать четверной тулуп в Лейк-Эрроухед – вышло не очень. Я тогда еще не мог как следует чувствовать и контролировать вращения, поэтому падал и скользил по инерции. А уносило меня на прорезиненное покрытие, поскольку там, как я рассказывал, не было бортов. При одном из таких падений я сильно ударился бедром. Было больно и страшно. Обычно я ничего не боялся, но этот случай на некоторое время отбил желание пробовать дальше.

Я понимал, что мне надо научиться делать четыре оборота и безопасно приземляться, но я почти два года набирался смелости практиковаться снова. В этот раз я уже лучше понимал механику прыжка благодаря Рафу.

Перейти от двойных прыжков к тройным сложно, но возможно. А вот переход от тройных к четверным – это гораздо больший шаг с точки зрения как энергии, так и механики.

Чтобы успеть выполнить четыре оборота, нужен более высокий крутящий момент, а для этого надо набрать максимальную мощность перед прыжком. Необходимо правильно выбрать направление, вовремя начать вращение и подумать, где должна быть каждая часть тела, чтобы прыгнуть как можно выше и энергичнее.

У меня же с этим было не все гладко, когда я снова стал отрабатывать квады. Зато я начал понимать, что требуется, и представлять, как приземляю четверной прыжок. За несколько дней практики я приблизился к цели. На одной из тренировок я сделал шесть-семь попыток – и две оказались удачными! Это было огромное достижение. Освоение четверного прыжка приблизило меня к соревнованиям с американскими и иностранными фигуристами высшего уровня.

Я вдохновился успехом и через несколько дней попробовал сделать четверной сальхов – тоже получилось! Этот квад, как и другие, я выполнял без лонжи («удочки»). Это страховочное устройство, к которому пристегиваешься примерно так же, как прыгуны с тарзанки. Фигурист может испытать прыжок, не боясь упасть, поскольку «удочку» держит тренер. В детстве я пользовался лонжей, когда разучивал тройные прыжки. С ней я немного отрабатывал тройные аксели и квады, но потом стал практиковать четверные без нее, потому что ощущения, как по мне, слишком отличались.

Освоив четверной тулуп и четверной сальхов, я начал чувствовать, что обрел все необходимые технические навыки для состязаний на взрослом уровне и что готов к переходу в новый разряд, ведь к тому моменту уже три года был в юниорах. Но на международные взрослые соревнования я не квалифицировался, поэтому в заветной категории я был только на чемпионате США, а на международных турнирах оставался юниором.

В 2015 году национальный чемпионат проходил в Гринсборо, штат Северная Каролина. Обе программы мне поставила Надя. Короткая была под музыку Майкла Джексона, произвольная – под концерт Шопена. Я планировал включить в произвольную программу два четверных тулупа и четверной сальхов, но за неделю до соревнований у меня заболела пятка. Мне диагностировали подошвенный фасциит. Проблема возникла из-за незакрытой пластинки роста. Было настолько больно, что я не мог отталкиваться. В итоге я сделал только один четверной тулуп и занял восьмое место в дебютном чемпионате США на взрослом уровне.

После него я полетел на чемпионат мира среди юниоров в Эстонию и стал там четвертым. Возраст позволял мне еще несколько лет участвовать в этом турнире, но я решил в следующем сезоне попробовать квалифицироваться на взрослый ЧМ.

Летом 2015 года представители Ассоциации фигурного катания порекомендовали мне побольше развивать силу и выносливость, чтобы избавиться от подошвенного фасциита и подготовиться к состязаниям на новом уровне. В то межсезонье я поехал в Олимпийский и паралимпийский тренировочный центр США в Колорадо-Спрингс. Там я познакомился с Брэндоном Сякелем, который впоследствии надолго стал моим тренером по силовой и кондиционной подготовке.

В то время я особо не занимался в тренажерном зале (мне было всего 15), поэтому Брэндон показал, как укрепление тела может повысить энергию и выносливость для тренировок. Я поработал с ним около месяца и выбрал несколько упражнений, которые можно было включить в мой обычный тренировочный процесс. Кроме того, Брэндон полностью проанализировал мое тело и определил слабые места. Мы сосредоточились на увеличении подвижности лодыжек и механике приземления прыжков, чтобы я не создавал лишней нагрузки на суставы. Брэндон научил меня выравнивать туловище с голенями, а также следить за тем, чтобы колено оставалось на одной линии со средними пальцами ног во время прыжков. Эти уроки я помню до сих пор.

Мы трудились над разработкой моей первой программы силовой и кондиционной подготовки по три дня в неделю. А потом я вернулся в Калифорнию – и Раф тут же заметил перемены в прыжках. Он позвонил в Ассоциацию фигурного катания США и попросил, чтобы Брэндон и дальше со мной работал.

В сезоне 2015/2016 короткая программа осталась прежней (под Майкла Джексона), а вот произвольная сменилась. Новую, под Симфонию № 3 Сен-Санса поставил Николай Морозов – известный тренер и хореограф из Нью-Джерси. Это он привел Сидзуку Аракаву к олимпийскому золоту в 2006 году. До этого все мои программы для соревнований ставили мои тренеры. Я подумал, что пора исследовать и другие стили хореографии. Часть лета я провел на востоке страны с Николаем. Он помог по-новому взглянуть на фигурное катание, изменил темп – и это мне очень понравилось. Новая программа пришлась мне по душе.

В том сезоне я хорошо откатал эти программы в юниорской серии Гран-при. В итоге я выиграл несколько этапов и финал, который тогда проходил в Барселоне. Перед чемпионатом США Раф привез учеников в Колорадо-Спрингс тренироваться в World Arena, так как думал, что мы сможем проводить больше времени на льду, чем в East West Ice Palace. Не вышло: на катке всегда было довольно людно, потому что это популярная олимпийская тренировочная площадка. Там я не мог отрабатывать программы, сколько хочу, поэтому мы с мамой разъезжали по городу в поисках свободных катков.

А тем временем приближался национальный чемпионат, и я переживал, что не могу как следует подготовиться. Тут я вспомнил, как мне нравилось отрабатывать программы на катке Николая в Нью-Джерси, и поехал тренироваться туда.

В канун Нового года мы с Рафом занимались на катке Академии ВВС США в Колорадо-Спрингс. Из-за праздника площадка была полностью в нашем распоряжении. Тренировка началась вечером, а закончилась ровно в полночь – то есть с наступлением Нового года. После занятия я сказал Рафу, что тренировки в Колорадо кажутся мне непродуктивными и что я хочу поехать в Нью-Джерси оттачивать произвольную программу с Николаем. Он был не против. Насколько я помню, мы сказали друг другу: «Увидимся на чемпионате США».

Мы с мамой провели в Нью-Джерси две недели. Николай уделил особое внимание нетехническим элементам – именно это и было мне нужно.

Травмы продолжали меня беспокоить. Боль в левом бедре усиливалась по ходу сезона. В основном она была тупой, но обострялась, когда я отталкивался зубцом перед четверным тулупом. Я сходил к нескольким врачам; все они сказали, что я не усугублю проблему, если попытаюсь кататься и прыгать через боль. Я им поверил, а поскольку был убежден, что лучшее учение – это бесконечные повторения, то не сомневался: надо дальше готовиться к национальному чемпионату. Он в том году проходил в Сент-Поле, штат Миннесота.

Там я сумел откатать обе программы через сильную боль и стал первым фигуристом, приземлившим шесть квадов на американских соревнованиях.

В короткой программе я не совсем чисто исполнил четверной сальхов и тройной аксель, зато стал первым, кто приземлил два квада в КП на чемпионате США. В произвольной программе я упал на тройном акселе, но сделал еще четыре квада (это, кстати, тоже был новый рекорд). Вот и получилось в сумме шесть. Я занял третье место, несмотря на боль, и радовался, что меня включили в состав сборной для участия в чемпионатах мира – взрослом и юниорском.

После соревнований я отправился на показательные выступления. Там все намного спокойнее: медалисты откатывают программы, не беспокоясь о выполнении турнирных требований. Я решил включить в выступление четверной прыжок, раз уж все от меня его ждали. Кто-то крикнул: «Сделай квад!» – и я пошел на четверной тулуп. В момент толчка что-то случилось с левым бедром, из-за чего я толком не оторвался ото льда. Шок. Я понял, что не смогу кататься дальше, и поковылял прочь, схватившись за бедро. По ужасной гримасе на моем лице можно было понять, насколько мне было больно.

Ходить сам я уже не мог. Врачи Ассоциации посадили меня в инвалидную коляску и отвезли в местную больницу на МРТ. Там мне диагностировали отрывной перелом передней верхней ости подвздошной кости. Я так сильно нарастил мышцу постоянной отработкой квадов, что она оторвалась вместе с участком кости – отсюда и такое название. Через месяц я должен был выступать на двух чемпионатах мира, в том числе дебютировать на взрослом ЧМ, но из-за травмы пришлось сняться с обоих.

Врач посоветовал операцию. Питер Запало, бывший директор отдела спортивной науки и медицины в Ассоциации фигурного катания, связал меня с медицинским штабом Олимпийского и паралимпийского комитета США. Там мне помогли записаться на операцию к доктору Кэтрин Робертсон в медицинском центре Калифорнийского университета в Сан-Диего.

Доктор Робертсон и Брэндон не сомневались, что я полностью восстановлюсь и вернусь на прежний уровень. Я же не был так уверен. В прошлый раз врачи заверили, что проблема с бедром несерьезная и не усугубится из-за нагрузок. Ровно поэтому я и продолжил тренироваться. Они ошиблись.

Но все же я доверился Брэндону. А что, собственно, оставалось делать? Без операции я бы не смог кататься, как хотел, к тому же боль была невыносимой. После операции врачи надели мне бандаж для стабилизации бедра. Ходить я мог только на костылях. Проведя несколько дней в больнице, я спросил маму, можно ли мне пожить с дядей, тетей и кузенами. Без фигурного катания я был подавленным и растерянным. Кроме того, я все еще боялся, что не смогу полностью восстановиться. Вот я и подумал, что мне станет получше в семейной обстановке. Мы с мамой провели у родственников около недели. Она почти каждый день возила меня на пляж, где я ковылял до берега и сидел у воды.

Чемпионат мира в том году проходил в Бостоне. Я смотрел соревнования вживую, испытывая сильные приступы зависти, думал: «Я должен был там кататься!» Я считал, что у меня были шансы попасть в восьмерку лучших на взрослом чемпионате мира и выиграть юниорский. Мне очень хотелось выступить на обоих, так что наблюдать за всем с трибун было тяжело. Испанец Хавьер Фернандес во второй раз стал чемпионом мира. Серебро взял японец Юдзуру Ханю, бронзу – китаец Цзинь Боян. Их выступления оставили смешанные чувства. Меня одновременно мотивировало и немного пугало то, насколько выросла конкуренция.

После отдыха у родственников я приступил к физиотерапии в тренировочном центре Олимпийского и паралимпийского комитета в Чула-Висте, штат Калифорния. Я сильно отстал по учебе, поэтому наверстывал упущенное между сеансами. Поскольку я остался без спорта, волноваться теперь приходилось только из-за школьной успеваемости – и я даже обрадовался, потому что жизнь наконец стала поспокойнее.

Мне так понравилось быть обычным школьником, что я снова серьезно задумался, насколько я хорош в фигурном катании и как далеко хочу дойти. До этого момента я просто слепо двигался вперед, потому что «должен».

В Ирвайне я подумывал об уходе из спорта главным образом потому, что был разочарован недостаточным прогрессом. А в этот раз появилось время, чтобы получить более широкую перспективу и увидеть мир за пределами фигурного катания. Он показался мне ничуть не менее привлекательным. Поэтому, пока я восстанавливался (этот процесс в итоге занял пять месяцев), я обдумывал будущее и допускал, что на этом моя карьера может оборваться. Уйду из спорта – смогу сосредоточиться на учебе и поступлении в вуз. Может, эта травма – знак, что фигурное катание не для меня? Оставалось выяснить, смогу ли я восстановиться и прогрессировать дальше.

В следующем месяце я постепенно стал чувствовать себя все сильнее. В основном моя физиотерапия сводилась к тому, что я очень осторожно ходил в бассейне по 10–15 минут в день. Когда курс завершился, я полетел в Колорадо-Спрингс еще на два месяца реабилитации. Я все еще ходил на костылях и понемногу пытался вернуть подвижность разным частям тела. Терапевты осторожно двигали бедра, чтобы предотвратить образование рубцовой ткани, и просили меня активировать мышцы для укрепления пострадавшей области бедра. Я сжимал ягодицы и разжимал, напрягал мышцы корпуса и расслаблял – никаких тяжелых нагрузок, просто скучное повторение легких задач.

Так я провел две недели, а потом стал добавлять упражнения на силу и координацию. Брэндон сперва нагружал правую ногу, чтобы поддерживать ее в тонусе. Потом мы стали постепенно накачивать левую ногу, чтобы я смог поднимать те же веса, что и правой. На лед мне разрешили выйти только через три-четыре месяца после операции, но и тогда были ограничения: сначала я катался всего 5 минут, потом – 8, затем – 10, 15, 30 и так далее.

Прогресс шел очень медленно, а я был (и остаюсь) нетерпеливым, поэтому решил немного ускорить процесс. Спустя несколько тренировок я стал оставаться на льду чуть дольше положенного. Разумеется, ничего безумного не вытворял – никаких прыжков или чего-то еще, что могло бы нанести даже больший ущерб. По моим ощущениям, нагрузка от легкого скольжения была настолько незначительной, что бояться было нечего.

Примерно через четыре с половиной месяца после операции я впервые попробовал прыгнуть. И да, здесь я тоже чуть опередил график, установленный терапевтами. Но к тому моменту я уже поднимал тяжести обеими ногами и чувствовал себя довольно сильным. Да и боль ушла – вот я и решился на прыжки.

На возвращение к тренировкам в прежнем режиме потребовалась еще пара месяцев. Но главное, что доктор Робертсон оказалась права: я полностью восстановился! Операция и физиотерапия дали возможность поглубже задуматься о фигурном катании и его желаемой роли в моей жизни.

Погрязнув в рутине, я забыл, почему вообще начал кататься на коньках, но те первые недели на льду после операции напомнили мне, как сильно я люблю свой вид спорта. И о том, как многого еще могу достичь.