Текст книги "Александровские Кадеты. Смута. Том 2"

– Достаточно, – спокойно прервал его полковник. – Мы хотим понять, чем вы тут занимаетесь, граждане. За государственный счёт, между прочим.

– Вновь спрошу: отчёты и практические демонстрации наших разработок, доклады на конференциях, на совете генеральных конструкторов – этого недостаточно? – Взгляд профессора метал молнии.

– Нет. – «Петров» не отвернулся. – Всё это хорошо. И как я сказал, труд вашего коллектива будет оценён по достоинству. Но кроме всего этого, всех докладов и прочего, кроме всех представленных моделей и технологических регламентов – что делает эта установка?

– Вам какими терминами это объяснить, гражданин начальник? – сладким голосом осведомился Михаил. – Чтобы понять, простите, надо иметь степень кандидата физмат наук как минимум. Уж простите. Неофиту, человеку с улицы, это не объяснишь. Но если вкратце, это связано с созданием особым образом модулируемых вихревых полей… –   И Миша завернул такую тираду, что у бедной Юльки ум мигом зашёл за разум. Если в математике у соратников деда она понимала хотя бы плюсы, минусы, степени и скобки, то тут – только «и», «вот» да «таким образом».

– Складно рассказываете, гражданин Черкашин. – «Полковник Петров» терпеливо дослушал всё до конца. – Что ж, тогда вашу талантливую команду не затруднит представить полное описание смонтированной в данной комнате № 401 установки, с приложением её, как я сказал, принципиальной схемы, равно как и ожидаемых результатов, что должны быть получены с её помощью?

– А на каком основании требуете, гражданин? – сварливо сказал Николай Михайлович. – Где приказ замдиректора по науке как минимум? Я вам не подчинён. Требовать с меня какие бы то ни было бумаги можно только по соответствующему разрешению прокуратуры. Эх, жаль, что не захватил я то письмо из ЦК, крепко там вашему брату доставалось – за обыск у меня без понятых, без ордера, без открытого дела. Думал, подействует, ан нет! Опять явились corpus delicti[1]1
  Состав преступления (лат.).


[Закрыть] искать? И опять не как положено?

– Гражданин Онуфриев, – сухо и официально объявил полковник, – вы же понимаете, что приказ я вам организую в пять минут?

– Вот и организуйте. А пока никаких схем. У нас очередные отчёты на носу, да и хоздоговорную тематику никто не отменял.

Полковник Петров постоял, молча глядя на профессора. Николай Михайлович заложил руку за борт пиджака, гордо выпрямился.

– Зачем вам это всем? – наконец пожал плечами «Петров». – Неприятностей захотелось?

– Каких таких «неприятностей»? Мы честные советские люди. Работаем. На ударной трудовой вахте, так сказать. А вы тут являетесь, мешаете научному поиску.

Полковник усмехнулся.

– На ударной трудовой вахте? Советские люди? Да на вас только глянешь – сразу беляк виден!

– Беляк – это заяц, уважаемый. А во мне с супругой моей видите вы, увы, исчезающую породу людей, гимназией воспитанных. Короче говоря, гражданин начальник, будьте так добры, принесите нам приказ.

– Что ж, принесу, – пожал плечами «Петров». – А вы, граждане Черкашин, Северов и Туроверов… вы подумайте над своими перспективами. Уверяю вас, в иных лабораториях вы сможете добиться куда большего.

– Спасибо, гражданин начальник, но нам и тут нравится.

Полковник вновь пожал плечами.

– Ждите официального распоряжения. За подписью директора.

Развернулся по-военному чётко, выполнил команду «кру-гом!» – и исчез.

– Ну и зачем ты дразнил гусей?! – сердилась Мария Владимировна по пути домой.

– Не «гусей», Мурочка, а всего лишь одного гуся. – Николай Михайлович пребывал в отличном расположении духа.

– Он же и впрямь может устроить нам неприятности.

– Неприятности? Чепуха, дорогая моя. Схему мы ему представим, честь по чести, доволен будет. Ручаюсь, целый их институт будет в ней о-очень долго разбираться.

– Но в конце концов они в ней разберутся.

– Именно, Мура. Разберутся.

– И?

– И теперь у нас есть Юля. «Чувствующая». Которая умеет открывать путь куда лучше наших машин.

– И ты думаешь… –   Мария Владимировна вдруг сделалась очень-очень спокойна и серьёзна. – Что ждать больше нечего? Даже если кадетам всё удалось – нечего?

Николай Михайлович смотрел на дорогу, руки его спокойно лежали на руле.

– Мы много считали, Мурочка. Миша в особенности. Строили модели амальгамирования потоков – всё благодаря Юленьке. Вот уж поистине дар Божий…

– Не устаю Его хвалить.

– Так вот, по новым данным… мы эффекта можем и не дождаться. Или дождаться, но в совершенно не том виде, как нам казалось…

Юлька сжалась на заднем сиденье «Волги». От слов профессора и в самом деле повеяло вдруг тем самым «холодом» из книг.

– А это значит, что…

– Да. – Николай Михайлович был спокоен и твёрд. – Мы это с тобой обсуждали, Мурочка.

Бабушка кивнула. И тоже сделалась вдруг словно ледяная, замерла, прикрыв глаза.

– Хоть сколько-то поживём по-людски.

– Да мы и так с тобой неплохо живём. – Бабушка по-прежнему не открывала глаз. – Но ты прав. Перестанем наконец дрожать…

– Но это только если там вышел иной исход.

– Именно. Если там вышел другой.

– И это мы скоро узнаем.

Дедушка с бабушкой замолчали. И до самого дома никто не проронил ни слова.

– Игорёш, о чём это они?

Юлька с Игорьком сидели в её комнатке, при свете лампы доделывая уроки на завтра. Первая четверть подходила к концу, приближались городские контрольные.

Сама Юлька сидела с ногами в кресле, держа раскрытый учебник английского. С ним у Игорька было куда лучше, чем у неё, и неудивительно – и профессор, и Мария Владимировна свободно изъяснялись и на английском, и на французском, и на немецком, и даже на неведомой прежде Юльке латыни.

– Ничего удивительного, милая, – ответила тогда бабушка на Юлькин смущённый вопрос, откладывая в сторону дореволюционное издание Виктора Гюго «на языке оригинала». – В гимназии учили, да так, что только держись. Три языка. Латынь, немецкий, французский. А латынь, дорогая, это такой язык, из которого вырастают очень многие современные, и когда его знаешь, то и другие освоить куда легче.

– Так и мы языки учим! Язык то есть…

– Учить-то учите, да выучиваете ли? В гимназии ведь как было? Не успеваешь, плохие отметки, экзамены не выдержал, переэкзаменовку провалил – всё, до свидания. Неучей да митрофанушек в гимназиях не держали. Кто не хочет учиться – до свидания. Вот мы и учились. Ну и… проще всё было. Кто хулиганит – учитель мог и за ухо к начальнику гимназии отволочь, в особых случая даже выдрать могли. И знаешь, действовало!

Юлька тогда подумала, что кое-кого из их с Игорьком одноклассников точно не помешало бы выдрать; но слова бабушки запомнила.

– Так о чём это они? – повторила она, потому что Игорёк как раз морщил лоб, обдумывая, как лучше объяснить Юльке тему про «фьюче пёрфект ин зе паст», никак ей не дававшуюся.

– Да то ж дело нехитрое, – уныло ответил он наконец. – Дед и ба давно говорили, что, мол, если совсем тут прижмут, уйдут в тот поток. Насовсем уйдут, ну, до самой смерти.

– Ой… –   задрожала Юлька. – Да как же они там будут? Они же старые!..

Игорёк вздохнул – очень по-взрослому:

– Помнишь, Константин Сергеевич тоже про это говорил? И дед тогда ответил, что, мол, это будет последнее средство, если «загонят в ловушку здешние власти предержащие». Видать, опасается он, что таки загонят… Петров этот, что в лабораторию приходил… он же из Большого Дома, из Комитета… Значит, занялись всерьёз. Может, твой дядя Серёжа всё-таки достучался… до тех.

– А что там они «насчитали»?

– Маслакова! – возмутился Игорёк, правда, в шутку. – Ну откуда мне знать-то?! Тут такая физика-мизика, что ой!

– Насчитали, что ничему кадеты помочь не могли, а только навредить, да?

– Слушай, ну чего пристала? У деда спроси напрямик!

И Юлька спросила.

Николай Михайлович тоже вздохнул:

– Серьёзный вопрос, Юленька. Беда в том, что никто – и я тоже – не смог создать непротиворечивую модель, что и как у нас изменится. Приходилось палить, что называется, наугад. Да, да, Ирина Ивановна и Константин Сергеевич мне говорили, что это безответственно, что нельзя решать за всех, что нельзя вообще ничего делать, если точно не знаешь, чем это кончится… спорить не будем. Но вот теперь с тобой, дорогая, мы можем попробовать.

– Что попробовать? – Юльке было страшно. «Всё-таки я изрядная трусиха…»

– Попробовать увидеть в точности, что же там таки случилось. И может, понять, почему у наших любезных кадетов, как и у их наставников, напрочь отшибло память. Ты нам расскажешь, а кроме этого, мы многое поймём, считывая показатели работы твоего мозга. Ты у нас всё-таки уникум. – Он положил руку Юльке на плечо, сильную, несмотря на годы, тёплую руку. – И надо торопиться. Видела гостя сегодняшнего? «Петров Иван Сергеевич», «полковник», ха-ха. Нет, может быть, и полковник. Но имя точно ненастоящее. Так что надо торопиться, Юленька. Надо торопиться.

«Торопиться» они начали уже на следующий день. Вахтёрша покосилась недовольно на Юльку с Игорьком и, едва они прошли, принялась накручивать противно визжащий диск телефона.

– Куда следует звонить кинулась, – хладнокровно заметила Мария Владимировна.

– Пусть звонит, – отмахнулся Николай Михайлович. – Схему мы им передали, пусть разбираются. Хорошая схема такая, подробная. Только ничего в ней понять невозможно.

Юлька не удержалась, хихикнула. Игорёк тоже. Сейчас это и впрямь казалось смешным, а не страшным.

…В лаборатории, в той самой «комнате № 401», всё пошло заведённым порядком. Юлька в маске полулежала в кресле, опутанная проводами, – ни дать ни взять Валентина Терешкова перед запуском в космос.

– Ты замечательно натренировалась, Юленька, – негромко говорил ей профессор. – Я это вижу – по сигналам, идущим от твоего мозга. Они изменились. Постарайся настроиться именно на то, чтобы увидеть наших кадетов; а после этого – может, завтра, может, послезавтра – уже мы с Мурой отправимся…

– Как, насовсем?! – с ужасом привстала Юлька.

Николай Михайлович только отмахнулся.

– Что ты, милая… какое там «насовсем». Так просто туда не прыгнешь, уж ты-то должна бы знать – если просто туда шагнуть, рано или поздно вынесет обратно. Поэтому нужны соответствующие меры. Ну и требуются, само собой, запасы. И материальные, и, так сказать, неовеществлённые. Знания прежде всего. Представь себе, сколько мы спасём жизней, развернув производство антибиотиков! Это, конечно, медицина, а не физика, но в химическом синтезе нам с Марией Владимировной тоже пришлось поднатореть, далеко не всё для наших машин можно было получить через Госснаб. Однако мы отвлеклись, дорогая. Ищи кадетов. Они – твои друзья, они в твоей памяти, а память – штука материальная. Она тоже способна взаимодействовать с эфиром – вернее, модулировать твоё с ним взаимодействие. «Кто ищет – тот всегда найдёт», помнишь?

Юлька помнила.

…Сеанс начался как обычно. Прогрелись приборы, гудели усилители и попискивали выпрямители – а может, всё наоборот. Чем один прибор отличался от другого, Юлька не очень запомнила.

Виски слегка пощипывало. Кончики пальцев покалывало, однако этому Юлька была даже рада. Чем больше таких вот ощущений, тем ближе она к другому потоку.

И сейчас она уже почти привычно скользила, летела через золотой лес к той заветной реке, что – знала она – как раз и есть тот самый «поток», другая вселенная, другое время, слепок нашего мира, точно так же как наш мир – слепок бесчисленного множества других.

И да, как можно усерднее вспоминала: летние улицы Санкт-Петербурга и Гатчино, уютную квартирку Ирины Ивановны, свою кровать за ширмой, роскошного сибирского кота Михайлу Тимофеевича, что любил спать, привалившись к ней, Юльке, пушистым и тёплым боком, Матрёну, что пекла такие замечательные пироги, Федю Солонова, Петю Ниткина, таких далёких – и одновременно таких близких, так не похожих на мальчишек её класса (ну, за исключением Игорька); и она сама не поняла, как очутилась над раскинувшейся на необозримые пространства золотой рекой.

Это было словно в кино, когда снимают со стремительно несущегося на бреющем полёте истребителя. То и дело из золотистого тумана возникали образы, однако образы – Юльке знакомые и понятные, памятные с детства: выстрел «Авроры», красный флаг над рейхстагом, возвращение Гагарина…

Это было её время, её поток, а вовсе не тот, где побывали они с Игорьком!

…Однако именно здесь, где-то совсем рядом, были александровские кадеты. Юлька не сомневалась, она даже не верила – она твёрдо знала.

Поток расстилался перед нею, невообразимо огромный, вмещавший в себя всё: вселенную ведомую и неведомую, бесчисленные галактики и звёзды, – но всё это тонуло в золотистом тумане. Юлька казалась себе птицей, что мчит над неоглядной рекой, настолько широкой, что берегов не видно.

Это было жутко, это было страшно, но это и захватывало, словно на американских горках, когда визжишь разом и от страха, и от удовольствия.

«Ищи кадетов. Ищи друзей. Ищи Федю с Петей».

И она нашла.

Так, наверное, перелётные птицы безошибочно возвращаются к старым гнёздам.

Так, наверное, кошки приходят домой, отыскав дорогу за много километров.

И так люди чувствуют, что их близкие в беде, – даже находясь за тридевять земель.

Спокойное течение золотой реки нарушилось, по поверхности змеились серые трещины, хотя какие трещины могут быть на воде, если только это не лёд?

Но они были, и это предвещало беду; у Юльки ёкнуло в груди. Холод мигом напрыгнул, охватил, окутал, заледенил не только живот, но и руки, и плечи, а сердце затрепыхалось пойманной птичкой.

И чем ближе подлетала она к центру этого безобразия, тем страшнее становилось, ибо река начинала закруживаться водоворотами, золотистое становилось сперва бесцветно-серым, а потом пугающе-чёрным, и это была чернота бездны, а не тёплый сумрак летней ночи.

Что-то очень-очень плохое творилось там. Юлька не знала, что именно, но чувствовала – словно по дамбе разбегаются предательские разломы, вода уже вовсю сочится сквозь них, запруда вот-вот не выдержит, и тогда поток ринется вниз, сметая и смывая всё на своём пути.

Но что же послужило причиной, где корень зла?..

Да вот же, вот!..

Чёрный блестящий пузырь абсолютного мрака, от которого в разные стороны тянутся всё расширяющиеся и углубляющиеся трещины. Юльку тянуло к нему с поистине неодолимой силой, словно Земля тянет к себе подброшенный камень.

Вот она уже совсем рядом… вот мчится всё быстрее и быстрее, стремительно снижаясь, устремляясь прямо на чёрный пузырь – а он в свою очередь становится прозрачнее, и сквозь него видны фигурки – словно в кино; а потом Юлька вдруг оказалась рядом, но не внутри, и голова её закружилась, навалилась вдруг такая тошнота, что в глазах потемнело, виски стиснуло болью.

Прямо под ногами – хотя ног у неё сейчас никаких не было – расползалась, стремительно чернела и распадалась прахом золотистая ткань великой реки. Юлька невольно вгляделась: исчезала не просто «ткань» – или «материя», как писали в умных книжках домашней библиотеки Онуфриевых, – исчезали бесчисленные человеческие лица, фигуры, улицы городов, незнакомые и знакомые; вот исчез на Юлькиных глаза Невский, рассыпался прахом Исаакий, рухнуло Адмиралтейство, накренился, погибая, Александрийский столп.

Кажется, она закричала, не слыша собственного крика. Ужас обжёг ударом хлыста – такое было в раннем детстве, когда Юлька потерялась как раз на Невском, в подземном переходе на углу Гостиного двора и Садовой, возле Публичной библиотеки: просто вырвала у мамы руку и побежала прочь. А потом истошно рыдала, каким-то образом оказавшись у витрины кондитерской «Север» (которую бабушка с дедом Игорька называли по-старорежимному «Норд»), пока её не подобрала милиция и не доставила в отделение, где мама её и обнаружила.

Тут ужас был ещё сильнее.

Юлька словно висела над погибающим родным городом – и видела причину.

Чёрный пузырь, и в нём – её друзья.

Да, именно они. Федя Солонов, Петя Ниткин. Ирина Ивановна с Константином Сергеевичем. И Костя Нифонтов, да, он тоже! Все пятеро – в чёрном пузыре, что-то делают, куда-то бегут, кажется, в кого-то стреляют…

Но они тонут!.. Тонут в этой бездне, погружаются всё глубже, и вокруг них гибнет и всё остальное.

Острое, холодное, словно свалившаяся за шиворот сосулька, осознание.

На миг Юльке стало даже смешно. Сосулька!.. За шиворотом!.. Это они в классе любили.

И наверное, это её и спасло.

На глазах расползающаяся прореха в золотой реке её не засосала, не затянула; а она, Юлька, вдруг поняла, что надо сделать. Надо, чтобы этот тяжеленный чёрный шар не прорывал ткань реальности, чтобы он вернулся туда, где и должны пребывать кадеты, в их собственный поток.

И Юлька попыталась толкнуть этот шар. Смешно сказать – толкнуть, не имя рук; толкнуть, просто представив, как бурное течение обрушивается на этот, оказавшийся не на своём месте чёрный камень, подхватывает его, приподнимает над прорехой и несёт дальше – туда, где ему место, где должны быть оказавшиеся в нём люди и все их деяния.

Толкнула раз, другой, третий. Голова кружилась всё сильнее, и всё сильнее Юльке казалось, что она – рядом с самими кадетами, загнанными в тупик, прижатыми к стене, которым некуда отступать, но которые всё равно отстреливаются.

Отстреливаются до конца, опустошая магазины. Вокруг них вповалку лежали неподвижные тела в гражданской одежде, дверь в комнату была выбита, но наступающим это не помогало – коридор тоже устилали погибшие, истошно кричали раненые, а Ирина Ивановна с Константином Сергеевичем всё стреляли и стреляли. Кадеты, Фёдор с Петей, подтаскивали патроны, Костя Нифонтов же сидел, вжавшись спиной в угол, подтянув колени к подбородку и раскачиваясь, словно в трансе.

И стреляли Ирина Ивановна с подполковником совсем не так, как показывали в кино, – видно было, как даёт отдачу тяжёлый даже на вид пистолет Константина Сергеевича; кадеты, скорчившись за опрокинутой мебелью, лихорадочно набивали магазины патронами из вскрытых зелёных ящиков, так что стрелки только меняли пустые, ни на миг не прекращая огонь.

Но всё равно они тут завязли, завязли глубоко, словно машина на бездорожье; пузырь этот был вовсе не лёгким и летучим мыльным, напротив – тяжеленным, словно свинцовый шар. И сам по себе он никуда не собирался «уплывать», профессор ошибался, страшно ошибался!

Юлька вновь навалилась на чёрную сферу всем невеликим своим весом. Её по-прежнему не было тут, она не видела собственного тела, точно во сне. Но ей казалось, что она именно наваливается, упирается, что сандалеты скользят по влажной земле, будто она где-то на Щучьем озере играет с Игорьком и остальной компанией.

Ей было ужасно больно. Голова уже не просто кружилась, она горела, в глазах плавали блестящие стеклянистые точки и круги, однако она всё равно толкала.

Этого пузыря не должно здесь быть!

Не должно, любой ценой!..

…А потом он вдруг содрогнулся, пополз, поплыл, поднимаясь над зияющей пробоиной в золотистом потоке; поплыл, отдаляясь, унося с собой всё и всех, там находившихся.

Но не только там – сфера дрогнула, изменила форму, словно осьминог, выбросила тёмное щупальце, подхватила что-то и теперь уплыла окончательно.

Юлька замерла, где и была. Силы иссякли, она не могла двигаться, словно зависнув над чернотой пробоины.

Правда, там, «внизу», золотистый поток начал медленно сходиться, набегал со всех сторон на открытую рану, оставленную тёмной сферой. Золотое сияние затягивало, закрывало прореху, и Юлька, глядя вниз, вновь видела поднимающиеся из праха Исаакий и Казанский, Адмиралтейство и шпиль Петропавловки, Ростральные колонны и Эрмитаж…

«Это же мне кажется, просто кажется!» – твердила она себе словно заклинание. Не может же оно всё рушиться, а потом сразу же восстанавливаться! Это просто… просто кино!

Стало легче, но боль отступать не торопилась, и Юлька по-прежнему никуда не двигалась. Взгляд её прикован был к чёрной глобуле, что плыла вдаль, но поразительным образом никуда не уплывала – оставалась такой же, а вот золотистые леса вокруг менялись всё сильнее, и вот уже тёмная сфера достигает иной реки, столь же широкой и неоглядной; начинает погружаться в неё, и цвет её разом меняется – из чёрного делается серым, а потом и это бесцветье начинает уступать место всё тому же мягко-золотистому свечению; шар сливался с великой рекой, растворялся в ней, и вот он уже исчез полностью, скрылся, вернувшись туда, где должен быть.

Так вот отчего кадеты ничего не помнят – они очутились в безвременье, в сердце жуткого катаклизма, и время милосердно стёрло почти всё из их памяти. Но от чего такой катаклизм?..

Этого Юлька, само собой, не знала. Она просто висела, словно застывшая в полёте птица, видела, как затянулась окончательно чёрная дыра, понимала, что надо «возвращаться», но категорически не знала как. Голова так и кружилась, мысли путались. Она… должна… вернуться… вернуться… вернуться…

А когда голова наконец перестала кружиться, она поняла, что лежит на своей кровати в квартире бабушки и дедушки Игорька, лежит, заботливо укрытая одеялом, а рядом сидит сам Игорёк. Сидит, весь какой-то словно почерневший, осунувшийся, глаза ввалились; на коленях книжка, но не похоже, что читает.

– Юлька… –   услыхала она его шёпот. – Ну очнись, ну пожалуйста… очень тебя прошу… ты же живая, Юлька… возвращайся…

А потом её взяли за руку.

И вот тут она поняла, что пора.

И окончательно открыла глаза.

Игорёк аж подскочил.

– Юлька! – заорал он. И сразу же: – Ба! Деда! Юлька очнулась!

Что случилось потом – не описать словами. И ба, и дед влетели в Юлькину комнатку, побив, наверное, все мировые рекорды в спринте.

Были слёзы, объятия, и снова слёзы, и опять объятия.

– Ох, ох, Юленька, как ты же нас всех напугала…

– Двое суток как мёртвая лежала!

– Ну не как мёртвая, Игорь, не придумывай!

– Как спящая – это да.

– Как Спящая красавица, – улыбалась бабушка сквозь слёзы.

– Именно! Просто как спит, только не проснётся никак!

– Но вот теперь-то проснулась наконец…

– П-простите… –   всё, что пришло Юльке на ум в тот миг. – Я… я должна рассказать…

– Какие рассказы, милая, отлёживайся!

– Да я уж и так столько лежала!.. – Юлька попыталась спустить ноги с постели, но тут Игорёк с ба и дедом встали стеной, словно новгородцы перед псами-рыцарями, и Юлька оказалась повергнута обратно на подушки.

– Там такое… такое… –   И она заговорила, поневоле сбивчиво, перескакивая с пятого на десятое и возвращаясь обратно, но потом всё-таки сумела кое-как изложить всё увиденное более-менее внятно.

В комнатке воцарилась тишина.

– Что ж, – выдохнул наконец Николай Михайлович, – самое главное, Юленька, что ты жива и здорова. Всё остальное – вторично.

– А кадеты? – не выдержала Юлька.

– И кадеты тоже. Но с ними всё кончилось благополучно, они вернулись в свой поток, ты с ними чаи гоняла, – улыбнулась бабушка. – Гораздо важнее, что с тобой приключилось!

…Юлька потеряла сознание далеко не сразу, рассказывал дедушка. Сперва «с тебя шли данные, потоком, каких никогда ещё не было. Невероятная активность, пространственно-распределённая, – Стас всё грозится разработать транслятор, но это, понятно, дело не сегодняшнего дня. Мы видели, как твой разум взаимодействует с чем-то совершенно непредставимым…»

– И конечно, то, что ты видела, – это не на самом деле, – продолжила бабушка. – Это сознание твоё старалось представить тебе происходящее в хоть сколько-то понятном виде. Но вот все эти видения катастроф – они не просто так. Мы зафиксировали очень необычные активности эфира, его возмущения. Ты, милая, уже не просто «чувствующая» – ты способна на куда большее. И самое опасное тут кроется в том, что мы понятия не имеем, как это скажется на нашем времени, как отзовётся в нашей реальности.

– Но пока что ясно, что не произошло ни расхождения, ни, напротив, амальгамирования потоков. – Николай Михайлович оставался спокоен, хотя Юлька видела, чего ему стоит это спокойствие. – Никакие изменения в нашем прошлом, неважно, внесённые людьми ли из нашего потока или из иных, невозможны. Теория на этот счёт оставалась весьма смутной, но теперь мы получили экспериментальные подтверждения. Поток скорее разрушится, или же в нём возникнут локальные турбулентности… или не очень локальные… но изменения не двинутся против тока времени. Не перейдут в наше «сегодня». И это значит, – голос его упал до шёпота, – что усилия наши тщетны. Бедная Россия, Господи, несчастная наша Родина… –   Он замер, закрыв лицо ладонями.

– Как знать, дорогой, – непривычно мягко сказала бабушка, обнимая профессора за плечи. – Как знать, изменения могут отозваться совсем не так, как нам кажется, и над Кремлём ещё появится наш флаг!

– Отчего ты так думаешь? – искренне удивился профессор.

– Действие было совершено. Реактивность эфира нам известна. Собственно, об этом ещё древние греки догадывались, особенно гностики. Мы с тобой эффекта можем не дождаться, но вот они, – она указала на Игорька с Юлькой, – вполне смогут. Я надеюсь.

Николай Михайлович хмыкнул.

– Может быть. А может быть, и нет. Наука, дорогая, не оперирует подобными категориями. Вероятность, которую можно подсчитать, – да, но не «может быть». Так или иначе, нам с тобой пора… готовиться.

Мария Владимировна кивнула.

– Только чтобы с Юлей уже такого бы не приключилось.

– Не, не будет, – решительно сказала сама Юлька. – Я Игорька провела, и ничего. А тут совсем другое было!

– Вот и я тоже так думаю, – кивнул профессор. – Ну, а мы с Мурой станем собираться. Выжимки из книг, оборудование, ценные вещи… ну, и «якоря», чтобы нас не вынесло обратно.

– А и вынесет – не беда, – подмигнула бабушка. – Юля, если что, нас обратно отведет.

– Эк у вас всё просто выходит, – буркнул Игорёк. – А я что? Я куда?

– Решим по ходу дела, – отрезал Николай Михайлович. – Не пропадёшь, мой дорогой, в любом случае. А если поучишься в тамошней гимназии, то, право же, тебе не повредит.

– Теперь главное – Юленьке поправиться окончательно.

– Не, не, ба, дед! Вы что это всё за меня решили?! – возмутился Игорёк.

– Дорогой, – ласково сказала бабушка. – За тебя мы решить ничего не могли. Мы решили за себя. Прости, милый внук, но мы с дедушкой уже старые. Опять же прости, я знаю, ты не любишь эти разговоры, но жить нам осталось недолго. Может быть, пять лет, может, семь или восемь. Это тебе сейчас кажется, что «завтра никогда не наступит», а пять лет – это вообще вечность. Поверь, милый, просто поверь, что для старых людей это не так. Время течёт для нас куда быстрее, во всяком случае, нам так кажется. И это очень для нас важно. Мы не можем сидеть здесь, если знаем, что ничего исправить уже нельзя.

Профессор вздохнул. Он глядел куда-то поверх Юлькиной головы, и она вдруг подумала, что он сейчас может чувствовать: всё, над чем он работал, чем жил, вдруг обратилось в ничто!..

А Николай Михайлович словно бы прочёл эти её мысли.

– Ты знаешь, Юленька, один раз мы уже это проходили. Когда всё рухнуло, всё погибло, Белая гвардия уходила из Крыма. Она уходила, а мы – мы с Мурой остались. Потому что хотели бороться и дальше. Крушение всех надежд мы уже пережили, пусть и пятьдесят лет тому назад, но пережили. Сейчас это уже легче. Даже какое-то… облегчение, что ли.

– Для всех мы уйдём на пенсию. Такую, не совсем настоящую, в институте останемся консультантами, – продолжила бабушка. – Будем… возвращаться порой. Я надеюсь, что ты не откажешься нас проводить обратно?

– Но как же вы вернётесь сюда? – беспомощно переспросила Юлька. – «Якорь», вы говорили, чтобы там удержаться?

– Якорь на то и якорь, что его можно поднять, а можно и отдать, – усмехнулся профессор. – Нам ещё предстоит над этим немного подумать. В конце концов, какое-то время есть… как раз хватит, чтобы воплотить идею в, так сказать, металл.

– Пока наш дорогой «полковник Петров» разбирается во вручённых ему принципиальных схемах, – улыбнулась бабушка.

– Зато когда разберется, ох и осерчает же!

– А пусть себе серчает. Нас тут уже не будет.

– А когда вернётесь? Вы же вернётесь, да?

– Ну конечно, – успокоила Юльку бабушка. – С твоей помощью, дорогая. Видать, пора и в самом деле заняться тем потоком по-настоящему. Чтобы никаких большевиков. Чтобы телевидение, антибиотики и всё прочее. Чтобы ни Сикорский, ни Зворыкин, ни Сорокин никуда не уезжали.

– Это кто такие? – удивилась Юлька.

– Узнаешь, – отмахнулась бабушка. – Выдающиеся конструкторы, инженеры и основатель науки социологии. Сейчас это не так важно. А важно то, что мы старались вмешиваться осторожно и аккуратно. Спасение Александра Сергеевича Пушкина стало нашим самым дерзким актом.

– Разве? – поднял бровь Николай Михайлович. – А как же Борки?

– Не путай бедную девочку, – строго сказала Мария Владимировна. – Она ни про какие Борки отродясь не слыхала, и это не её вина. Двумя словами – когда нашему посланцу удалось предотвратить покушение на императора Александра Третьего, в силу чего он благополучно и доцарствовал до времени наших бравых кадетов. Но теперь, Юленька, ясно, что действовать надо ещё более активно. Те же лекарства, методы лечения, технические усовершенствования…

– А почему же вы раньше этого не делали? – не удержалась Юлька.

– Не хотели зряшнего внимания, дорогая. Представь себе, что случилось бы в том потоке, просочись туда сведения о нас, или если бы мы в открытую стали размахивать направо и налево чудесными диковинками. Мы помогали, но тихо, осторожно, незаметно. Сейчас мы тоже не намерены бить в барабаны и трубить в трубы, но всё-таки будем более активны.

– Мы многое знаем и можем, – подхватил профессор. – Физика, химия, электротехника, фармацевтика, мы много где сможем помочь. Кое-где достаточно будет просто слегка подтолкнуть, подсказать верное направление, как с тем же пенициллином. Но всё это не сразу. Сперва устроиться, опять же, смонтировать новую, более мощную машину – что так и не удалось бедному Илье Андреевичу. Потому что и впрямь не можем же мы бросить вас тут одних! Что вы тут станете делать без взрослых?

– Так мы тогда с вами, выходит?

– На какое-то время – несомненно. Со школой мы всё уладим.

Как-то это всё равно было странно, и Юлька беспокоилась всё сильнее – кувырком должна была полететь такая замечательная, такая хорошая жизнь!..

– Знаю, вы волнуетесь, – бабушка погладила Юльку по голове. – Конечно, родная, нам с Николай Михайловичем очень грустно, просто мы стараемся не показывать вида. Мы очень надеялись победить здесь, где мы родились, где сражались, где хоронили друзей… Господь судил по-иному. Что ж, в том потоке – такие же люди. Даже, наверное, в чём-то лучше, хочу верить, что по причине спасённого нашими стараниями Пушкина. Ты там побывала, Юленька, ты видела своими глазами – там можно многое изменить, многое сделать лучше. А здесь… может, Ирина Ивановна Шульц и в самом деле права? Можем ли мы решать за всех, живущих здесь и сейчас? Да, большинство людей, наверное, и не хотели бы иной жизни. Стоят в очередях, поругивают власть, рассказывают анекдоты, но…