Текст книги "Александровские Кадеты. Смута. Том 2"

Комдив красных решился на ещё один штурм. Окраины Зосимова были уже сильно разбиты артиллерией, немало домов сгорело, под прикрытием орудийного огня пехотные цепи почти дошли до траншей белых – и вновь не удержались, в упор расстреливаемые из пулемётов, подавить которые никак не удавалось.

Неся потери, красные вновь откатились назад.

На четвёртые сутки подошёл 1-й полк червоного казачества, изрядно опередив пехоту Щорса. Вновь попытались ворваться в город, главным образом со стороны реки, – и вновь неудача.

Пятый день ознаменовался прибытием наконец свежих полков щорсовской дивизии. Под крохотным Зосимовым оказалось собрано больше десяти тысяч штыков и сабель красных войск, серьёзная сила.

На шестые сутки начался «генеральный штурм».

– Отчего же вы молчите, товарищ Шульц?

– Вы не задаёте мне никаких вопросов, товарищ командующий.

– Прекратите это! – Сиверс в раздражении прошёлся туда-сюда мимо длинного стола с картами. – Мы не в пансионе, тут капризам и обидам места нет.

– Я не обижаюсь, товарищ комфронта. Все ваши распоряжения – кои вы сочли возможным мне доверить – доведены до войск и выполнены. Чётко и в соответствующие сроки.

Сиверс вновь пробежался вдоль стола. Пестрые карты, исчерченные алыми и синими линиями, покорно лежали, словно карты судьбы, готовые указать, кому жить, а кому нет – тем, кто составлял наполнение овалов, прямоугольников и ромбов, обозначавших полки, дивизии и батареи.

– Что за ерунда с Зосимовым? – Он запустил пятерню в волосы.

– Никакой «ерунды», товарищ командующий, – голос Ирины Ивановны оставался ровен. – Очевидно, мы столкнулись с подошедшими от Воронежа частями, иного объяснения у меня нет. Белые полагают, что мы решили наступать также и в тыл их основной ударной группировки, главные силы которой они так и не отводят. Ямпольский со Щорсом упорно штурмуют город, но противник столь же упорно сопротивляется. Зосимовская пуща заминирована – никто не ожидал, что белые успеют заложить столько минных полей. А мы теряем время. Вы же знаете, что на подступах к Миллерово наступление наше замедлилось, враг понял грозящую ему опасность и бросил туда все резервы. Егоров тоже бьётся аки рыба об лёд. А мы тратим силы в бессмысленных штурмах Зосимова. Простите, товарищ командующий, если я утратила ваше доверие – отрешайте от должности, но не сказать вам этого я не могу.

Сиверс сел к столу, нервно забарабанил пальцами.

– Нет! Зосимов очень важен! Мы сковываем там крупные силы беляков, судя по всему – дивизия, не меньше, может, даже две. Войск у нас хватает, а вот у противника – нет. Что осталось в резерве?..

– Вы же знаете, товарищ командующий. Последний резерв – 1-я Петербургская пролетарская ударная дивизия.

– А ваш батальон, вернее, полк? Ваш с Жадовым? Когда он назад, кстати?

– Товарищ Жадов телеграфировал, что набор добровольцев идёт успешно. Вернётся с личным составом ещё на целый полк.

– Прекрасно, переформируем в бригаду, как и собирались. Только быстрее надо.

Ирина Ивановна кивнула.

– Так что пока будем обходиться тем, что есть.

– Значит, 1-ю пролетарскую – в дело.

– К Зосимову, товарищ комфронта?

– К Зосимову. Его надо взять.

– Господи! – не выдержала Ирина Ивановна. – Да зачем, зачем вам этот несчастный городишко, Рудольф Фердинандович?! Кого мы там «сковываем»? Наши резервы нужны на острие главного удара, а под Зосимовым вполне можно оставить просто заслон.

– Если беляки так за него дерутся – значит, им он очень важен! А раз им важен – то важен и нам.

– Товарищ командующий, у нас перед началом операции было пятикратное преимущество в силах, благодаря ему мы так глубоко продвинулись, благодаря ему мы теперь так близки к главной, стратегической победе! – Ирина Ивановна прижала руки к груди. – А сейчас две наши дивизии связаны у Зосимова, и туда же отправляется третья! Ну, возьмут они этот город, и что тогда?! Как это поможет нам замкнуть кольцо?!

– Зосимов удобно удерживать. Если мы его займём, белякам придётся кровью умыться, пожелай они тут прорваться на юг.

Ирина Ивановна помолчала.

– Товарищ командующий фронтом, я ощущаю ваше недоверие.

Сиверс молчал, смотрел с нехорошим прищуром.

– Я не привык повторять свои приказы, но на сей раз повторю. Первый и последний раз. 1-ю пролетарскую – к Зосимову. Со строгим приказом овладеть городом, невзирая на потери.

– Слушаюсь, товарищ командующий, – без эмоций ответила Ирина Ивановна.

– Приказ я подготовлю сам.

– Слушаюсь, – повторила товарищ Шульц.

– Можете идти.

– Есть.

Зосимов застилал тяжёлый, жирный дым. Горели избы, над неостывшим пеплом торчали закопчённые мёртвые пальцы печных труб; снаряды разбивали и каменные дома, внутренности выгорали, оставляя лишь пустые, заваленные обугленными головнями коробки. Ложились гранаты и вокруг городского храма, но Господь, что называется, миловал.

День за днём красные части комдивов Ямпольского и Щорса штурмовали Зосимов. День за днём пехотные цепи вставали в полный рост и шли на разбитые окраины городка после того, как их обрабатывала крупнокалиберная артиллерия, с немалым трудом подтащенная из тыла.

В колокольню красные артиллеристы целились, но попасть никак не смогли. Зато разнесли рынок и трактир.

Александровцы поневоле растянулись. Красные пытались обойти упрямый городок, проникали в Зосимовскую пущу, в леса к западу, попадали в засады, несли потери, но попыток не оставляли.

«Стрелки-отличники» Фёдора Солонова работали парами, устраиваясь в развалинах, тщательно маскируясь, вплоть до того, что свои же заваливали их битым кирпичом или обугленными брёвнами. Стреляли, стреляли и стреляли, выбирая только командиров – научились выделять их в цепях. Дошло до того, что в последние атаки красные шли даже без взводных начальников.

Однако таяли и ряды александровцев; прибавлялось раненых, и отец Лука (отец смелой поповны Ксении) не успевал соборовать умирающих. Сама же Ксения с подругой Александрой и многими другими девицами Зосимова ходила за увечными.

Город держался.

Однако красные цепи наступали с прежним упорством, а снаряды и патроны у александровцев начинали иссякать. На окраинах то и дело вспыхивали рукопашные схватки, и поповна Ксения, закусив губу, бинтовала рассечённую штыком руку Севке Воротникову; к счастью, рассекло неглубоко.

А к атакующим подходили всё новые и новые подкрепления, и на красных знамёнах Фёдор Солонов прочёл, глядя в окуляр прицела: «1-я Петербургская пролетарская ударная дивизия».

Но и стяг александровцев гордо трепетал на самом высоком здании городка, вышитый руками великих княжон Спас Нерукотворный, – и Зосимов держался.

Кажется, целую вечность они уже бьются в этих развалинах, и никакой иной жизни никогда не было, а все воспоминания – просто туман, фантазия, попытка сознания отстраниться от творящегося вокруг ужаса.

– Что, это всё, господин полковник?

Фёдор глядел на выложенные в ряд обоймы для его стрелков. Шестнадцать штук, по две на человека.

– Это всё. – Две Мишени жутко осунулся за это время, глаза ввалились. Он по-прежнему был идеально выбрит, но это, пожалуй, единственное, что осталось от прежнего Константина Сергеевича Аристова. – И лучше, Федя, если твоя команда сможет это растянуть ещё и на завтрашний день. Помни – огонь открывать только по командирам!

– Да не ходят они уже в цепях-то, Константин Сергеевич…

– Понимаю, что не ходят. Тогда тем более береги патроны, Фёдор. Помощи мы не дождёмся, не так оно всё задумывалось, совсем не так…

Федя хотел спросить, а как оно должно было быть «так», но не стал. Какая разница?.. Почти всех друзей попятнало, однако в тылу никто не отсиживается, даже Севка со своей рукой, и они будут держаться. До конца, каким бы он ни оказался.

Лев Давидович Троцкий, наркомвоенмордел, был очень недоволен. Бешанов с Нифонтовым стояли по обе стороны от него, стояли навытяжку, словно аршины проглотив.

– Три дивизии не могут взять один-единственный городишко!.. Кто его обороняет у белых, кстати? Может, не худо бы красным командирам поучиться у наших врагов?

– Некий «Александровский полк», – нехотя доложил Сиверс. – Видать, из новых. Марковцы с дроздовцами и алексеевцами все или под Воронежем, или на юге.

– Александровский полк? Как интересно, – Троцкий в упор взглянул на Ирину Ивановну. – А это, часом, не ваш ли бывший корпус, товарищ Шульц?

– Не могу знать, – ровно ответила она. – Пленных из этого полка до сих пор взять не удалось. Ну, а при царях было столько всего «александровского», что удивительно не то, что такой полк появился, а что мы не встретились с ним раньше.

– Резонно, – кивнул Лев Давидович. – Ну что, товарищи краскомы, опозорились, да, признайтесь?

– Никак нет, товарищ нарком, – вместо Сиверса вдруг ответил Егоров. – Это всего лишь один изолированный боевой эпизод. Наш авангард уже на окраинах Миллерово. Окружение вот-вот замкнётся. И какое тогда будет иметь значение этот Зосимов?

– Белые держатся за него, потому что это – путь на юг, – авторитетно заявил Троцкий. – Потому так и вцепились. Надеялись ударить здесь, ожидая, что у нас тут окажется слабое место. Но не тут-то было!.. Что, вы не согласны, товарищ Шульц?

– Не согласна, товарищ нарком. Но мои соображения не встретили поддержки у штаба Южфронта, следовательно, я заблуждаюсь.

– Да-да, я получил сообщение… –   Троцкий несколько рассеянно кивнул. – Но я согласен с товарищем Сиверсом.

– Чьи приказы я и выполняю.

– Вот не надо тут этого самоуничижения, товарищ Шульц, не надо! Как говорят попы, самоуничижение – грех хуже гордыни. Какие сейчас будут предложения?

– Оставить заслон против этого «Александровского» полка. Остальные силы – к Миллерово. Юго-Восточный фронт товарища Егорова застрял на реке Чир, значит, кольцо надо замыкать нам, Южфронту. Три дивизии далеко от острия нашего удара – это неправильно, товарищ нарком.

– Товарищ Шульц упорно пытается уговорить меня отправить все эти силы вперёд, – перебил её Сиверс. – А я считаю, что Зосимов надо взять во что бы то ни стало. Потому что белые могут попытаться именно тут вырваться из окружения.

– Разделяю ваши опасения, товарищ Сиверс. Но и в словах товарища Шульц есть свой резон.

– Считаю, надо усилить группировку под Зосимовым ещё и полком Жадова. Он доселе оставался тут, личный резерв командующего фронтом… –   Сиверс заговорил о себе в третьем лице.

– Прекрасное решение! – бросил Троцкий. – Думаю, что товарищу Шульц тоже не мешает с ними отправиться.

Сиверс внезапно переглянулся с Павлом Егоровым и Ионой Якиром.

– Товарищ Шульц более необходима здесь, в штабе.

– Вам виднее, – неожиданно легко согласился Троцкий. Поднял взгляд от карты, обвёл им краскомов штаба. Наступила неловкая тишина.

– Приказ – взять Зосимов. А потом все силы – вперёд. Удерживать город можно и небольшим отрядом.

– Прекрасное решение, – льстиво проговорил Егоров.

– Приказы мне на подпись, – бросил товарищ нарком, вставая.

Ирина Ивановна Шульц быстро и ловко печатала на верном её «ундервуде». Рядом лежала целая пачка других бумаг, схожих видом, с типографским колонтитулом «Штаб Южного фронта», а чуть ниже и правее – красным цветом – «Совершенно секретно».

Закончила, резко выдернула документ из-под прижимных валиков, собрала бумаги в папку, чуть не бегом бросилась прочь из своего кабинета.

– Товарищ комфронта!..

– Готовы приказы? – тон Сиверса был холоден. Егоров с Якиром тоже глядели безо всякой приязни.

– Так точно, – Ирина Ивановна словно ничего не заметила. – Прошу, нужна ваша виза. И затем на подпись товарищу наркому.

Сиверс против обыкновения просмотрел каждый приказ из пачки очень внимательно, дал ознакомиться и Якиру с Егоровым.

– Всё правильно. Несите Льву Давидовичу.

Ирина Ивановна кивнула. Выходя, в дверях чуть не столкнулась с Бешановым, окинула его холодным взглядом – и Йоська хоть и скрипнул зубами, но невольно посторонился.

– Вот, товарищ Троцкий. Приказы на завершение операции.

Тот кивнул:

– Давайте.

Перо его стремительно заскользило по бумаге. Один приказ, другой, третий…

– Виза командующего фронтом на всех документах имеется.

– Вижу, не слепой, – буркнул товарищ нарком.

Четвёртый, пятый, шестой, седьмой…

– Товарищ нарком!

Перо остановилось над восьмым документом.

– Что вам, товарищ Шульц?

– Считаю, что товарищ Сиверс отчего-то проникся ко мне недоверием.

– Это Рудольф-то? Вздор. Товарищ Сиверс – хороший военный, но решать, кому тут доверять, буду я, а не он.

– И всё-таки…

– Говорю же, вздор!

Троцкий вернулся к подписываемой бумаге, но перо его прошлось по ней уже почти машинально.

– Вот, забирайте. И немедля в войска. Выполняйте.

– Есть выполнять, товарищ нарком!

Ирина Ивановна почти выбежала в коридор.

…Старались на ключах телеграфисты, поскакали и поехали курьеры. По незримым нервам Южфронта неслись новые приказы, чтобы заставить по-иному двигаться его руки и ноги – многочисленные полки и дивизии, растянутые сейчас от Воронежа до Днепра по дуге через Миллерово.

Ирина Ивановна, закончив передачу последнего распоряжения, медленно шла к себе в кабинет, молчаливая, погружённая в себя. Лицо её казалось разом и спокойным, и скорбным, взгляд – устремлён куда-то далеко-далеко, сквозь кирпичные стены, в далёкое северное небо.

Так, ровным и мерным шагом, она прошла к себе, передвинула чернильницу на столе, поправила карандаши в стаканчике. Тихонько вздохнула, расстегнула кобуру. Поколебалась, но потом взяла-таки карандаш, быстро набросала несколько фраз на листке, тщательно свернула, спрятала в дуло «люгера».

И – быстрой, упругой, летящей походкой вышла в летний харьковский вечер.

Если бы Йоська Бешанов или Костя Нифонтов – оправься оный от ран – догадались отправиться за ней следом, из этого могло бы получиться немало интересного.

Но они не догадались.

– Всё, – хрипло сказал Две Мишени. – Последние.

Фёдор Солонов и остальные жадно глядели на россыпь винтовочных патронов на самом дне ящика. Россыпью, безо всякого порядка, не как положено – воистину, по сусекам скребли.

За последние сутки нажим красных усилился чрезвычайно. Им удалось зайти на западные окраины Зосимова; от восточных, где городок прикрывала река, противника удалось отбросить. Шальной снаряд угодил в колокольню. Другой пробил купол храма, да так и остался там, не разорвавшись.

Вчерашние кадеты, нынешние прапорщики смотрели на почти пустой ящик. Помощи не было. Подвоза не было. Тракт в северо-восточную сторону, к Воронежу, оставался свободен, однако оттуда никто не появлялся – только беженцы текли и текли прочь от израненного городка.

Красные пробовали обходы, натыкались на летучую команду Аристова, попадали в засады, оказывались окружены, но упрямо продолжали искать пути в тыл столь же упрямых защитников Зосимова.

И наверное, тут ещё можно было бы продержаться, если бы не кончились патроны.

– Крепость невозможно было удержать, как сказал Наполеону один из его маршалов, «по шестнадцати причинам», из коих первая – не было пороха, – мрачно пошутил Лев Бобровский.

– И остальные пятнадцать Потрясатель Европы уже не стал слушать, – закончил Петя Ниткин.

– Ребята… –   осипло сказал вдруг Две Мишени. – Долго я вас учил всему, что сам узнал и что выдумал. Что спасало меня и моих солдат в Туркестане и в Маньчжурии. А теперь просто говорю – надо продержаться. Совсем немного. Вы меня знаете.

– А что случится после этого «немного»? – Петя Ниткин поправил очки, речь его, как всегда, была донельзя правильна.

– Всё изменится, вот увидите. Надо только выстоять. Помощь идёт, я точно знаю.

Севка Воротников грустно потрогал пустую ленту своего нежно любимого «гочкиса».

– Пока дойдёт, Константин Сергеевич, краснюки нас всех тут на штык возьмут. Кровушкой умоются, но в конце концов возьмут. Злые, черти, лезут, словно позади них сам диакон с кадилом ладанным кадит.

– Всё знаю, – Две Мишени аккуратно положил поперёк стола свою шашку. – Но коль Господь так судил… значит, поляжем здесь, а Зосимова не отдадим.

Молчание. Федя Солонов сунул руку за пазуху, коснулся плотного пакета с письмами великой княжны, что всегда носил во внутреннем кармане. Представил, как его тело обшаривают чужие жадные руки, вытаскивают конверты, алчно, нетерпеливо, ожидая найти что-то ценное, и разочарованно отбрасывают «цидульки какие-то» прямо в пыль.

Нет уж. Лучше он сожжёт их сам.

– С рассветом начнут… Выстоим, ребята. Честное слово, немного осталось. День. Самое большее – два. А потом…

Две Мишени поманил к себе кадетов. Коротко стриженные головы приблизились вплотную. Аристов понизил голос до шёпота и заговорил.

Утро встретило александровцев жутковатой тишиной: не гремела артиллерия, не рвались на улицах Зосимова бесчисленные снаряды. Нет, на окраинах постреливали, но именно «постреливали», так, словно по обязанности.

Александровцы, разобрав последние патроны, уже привычно растеклись по местам – именно растеклись вешней водой, пробираясь по отрытым щелям и траншеям. Растеклись, впитались в пейзаж войны, растворились в нём, ожидая атаки.

И она последовала. Рявкнули орудия откуда-то из-за леса (у красных тоже хватало артиллеристов с «орлом и пушками» Михайловской академии, умевших стрелять с закрытых позиций); под прикрытием этих залпов поднялись в атаку широкие цепи пехоты в серо-зелёном.

Было их заметно меньше, чем вчера и позавчера; но и вчера, и позавчера в подсумках александровцев не так свистел ветер, как сейчас.

Цепи шагали, наставив винтовки, опустив штыки; окопы и укрытия защитников Зосимова молчали.

– Стрелять только по команде! – гулял шёпот по траншеям.

Фёдор привычно разглядывал красные цепи в окуляр прицела. Что-то не то сегодня с ними, совсем не то… Да, точно, меньше стало. Заметно меньше.

Он вздохнул. Две обоймы. Десять патронов – на весь сегодняшний бой. Если не случится чудо, город придётся оставить. К этому александровцы были уже готовы – все, кто хотел уйти из мирных, уже ушли.

Некоторые, правда, упрямо отказывались. И в их числе – поповна Ксения, с которой Севка Воротников весь вечер простоял у её ворот. Просто простоял, весь какой-то растерянный, покрасневший и то и дело принимавшийся чесать стриженый затылок.

А сейчас небось засел за своим пулемётом, грустно глядя на жалкий огрызок снаряжённой ленты, уходящий в приёмник.

Совсем мало осталось, совсем… Фёдор отогнал непрошеные мысли – ты, господин прапорщик, должен думать, как потратить эти две обоймы с толком.

Чёрное волосяное перекрестие ползло по приближающейся цепи. Он, Фёдор Солонов, мог прервать сейчас любую из этих жизней, на выбор. Могущество, достойное одного лишь Господа; не должно оно доставаться грешному человеку, ох, не должно.

Может, вот этого, в выцветшей гимнастёрке? Нет, явно рядовой. Ага, а вот цель поинтереснее: идёт в бой в солдатской форме, но в руке «маузер». И на рукаве что-то краснеет – уж не комиссарская ли звезда?

Вот ты и будешь первым. Ты соблазнял малых сих, обещал им «мировую революцию» и что «богатеев не будет, всех раскулачим»; в занятых городах «истреблял гидру контрреволюции», «боролся со спекулянтами и перекупщиками», гонял торговцев, следил, чтобы магазины и лавки, ещё недавно радовавшие изобилием, превратились бы в унылые «места выдачи пайков» да «отоваривания карточек».

Ну и очень возможно, ты, комиссар, расстреливал заложников, офицеров, отказавшихся воевать в твоих дивизиях, или их близких – если «военспец» переходил на сторону белых или хотя бы оказывался заподозрен в таковом намерении.

Нет, я не Господь. Я не мщу, ибо рёк Он: «Мне отмщение и Аз воздам». Я просто исполню другое Его веление, про соблазнённых малых и о том, как надлежит поступить с соблазнителем. Жернова на шею и пучины морской тут не имеется, но, право же, пуля окажется даже милосерднее – тот, кому она предназначена, по крайней мере, не будет мучиться.

Фёдор аккуратно передвинул затвор – не передёрнул, а именно передвинул, – медленно, бережно, словно заранее прощаясь с каждой из отпущенных ему десяти пуль.

И замер на невесть сколько мгновений, пока слуха его не достиг резкий свисток Двух Мишеней, и пальцы всё сделали сами.

Шагавший чуть впереди цепи человек с «маузером» – смелый человек, решительный человек – споткнулся, рухнул в траву и остался лежать неподвижно. Плечо у Фёдора болело после отдачи, несмотря на, казалось бы, уже совершенную привычку, однако вот нет. Даже тело сопротивлялось тому, чем приходилось заниматься.

Он прошипел ругательство сквозь зубы. Сейчас нельзя злиться, стрелять надо спокойно и хладнокровно, не в людей, не во врагов, а просто в мишени, иначе нельзя, лишишься рассудка.

И его око, взгляд, усиленный линзами, вновь двинулся вдоль мерно шагающей цепи, игнорируя близкие разрывы снарядов, от которых он уже почти оглох; Фёдор выбирал следующую цель.

А патронов оставалось всего лишь девять.

Открыла огонь и артиллерия александровцев, выпуская последние шрапнели – зарядные ящики тоже показывали дно.

Коротко взлаивали пулемёты, совсем-совсем коротко.

В цепях падали, цепи залегали, вновь вставали – Фёдору удалось сбить одного из тех, что поднимал их в атаку, затем ещё одного – упрямо пробиваясь сквозь смерть к окраинам Зосимова.

Растянувшись, вдоль реки двинулись всадники, держа дистанцию и расстояние. Чем реже строй наступающих, чем дальше они друг от друга, тем больше приходится тратить на них боеприпасов; но это же может их и подвести, если дело дойдёт до рукопашной.

Четвёртый патрон Фёдор потратил на знаменосца. Пятый – на подхватившего упавшее знамя; больше к древку уже никто не притронулся, алый шёлк так и остался среди не успевшей выгореть зелени.

Но видно было, что огнём наступавших сегодня не остановить. Они словно почувствовали, что пуль в их сторону летит заметно меньше, и с угрюмым стоицизмом игнорировали потери, перешагивая через упавших.

Что будет дальше, Фёдор знал точно. Такое уже случилось на фронте, и не раз. Цепи дошагают-таки до вражеских окопов, в ход пойдут ручные гранаты, а потом штыки, сапёрные лопатки и так далее, вплоть до ножей. Скажут своё слово «маузеры», потому что в тесноте траншей длинной винтовкой ворочать не слишком-то сподручно.

И они, александровцы, должны выстоять.

Фёдор сменил обойму. Последняя. Нет, есть ещё верная «фёдоровка» с полным магазином, тоже последним. Есть «браунинг», такой же, как у Двух Мишеней (в подражание ему же и взятый). Есть нож за голенищем и другой – на боку. Фёдору Солонову найдётся, чем встретить врага.

Но потом всё равно умереть. Он успеет захватить с собой трёх, четырёх, может, даже пятерых, но потом судьба так или иначе отвернётся. Непобедимых не бывает.

Однако сейчас он думал только о том, как лучше потратить последние пять патронов для его винтовки с оптическим прицелом. Эх, так берег, так холил, а теперь, видно, придётся бросить.

Он как-то вдруг стал жалеть своё оружие, словно оно могло его укорить, словно это подруга, оставляемая им на поругание; мелькнуло лицо Лизы, сердитые её брови: «Ты что это, помирать собрался?!», а затем – скорбный лик великой княжны Татианы. Она молчала и просто плакала.

Меньше мгновения прошло, пока образы эти вспыхнули перед Фёдором; а затем было уже не до них, потому что красные подошли совсем близко, и он бил, уже не разбирая, командир попадал в его прицел или рядовой.

Быстро расстрелял обойму, схватил «фёдоровку»; красные цепи, почуяв близость крови, перешли на бег, взорвавшись хриплым и жутким рёвом.

Рядом дал короткую очередь пулемёт и почти тотчас умолк. Севка – он, точно.

Последние мгновения никто не стрелял.

Красные достигли линии траншей, сами, наверное, не веря подобной удаче. Пальба вспыхнула вновь – теперь из револьверов и пистолетов, огрызались «фёдоровки» александровцев; перед окнами каменного дома без крыши, где засели Фёдор, Петя, Лев и Севка, появились первые красноармейцы.

Двух Федя сбил выстрелами, одного – Ниткин, Лев лихорадочно перезаряжал свой форсистый «маузер» – а ведь говорили ему, бери «браунинг», там магазин в одну секунду меняешь! – Севка же Воротников, подхватив винтовку, вдруг с яростным рыком бросился на замахнувшегося гранатой бойца красных.

Штык пробил тому грудь, граната выпала, и Севка от души пнул её так, что та отлетела далеко, саженей за двадцать, где и разорвалась.

Однако враг сегодня не собирался останавливаться. Есть такой момент в бою, когда противник, звериным чутьём ощутив близость победы, рвётся к ней, не обращая внимания на потери, и падает только мёртвым.

– Севка! Назад!

Воротников быстро кивнул, не оборачиваясь, – понял, мол.

…Семь долгих лет Две Мишени школил свою роту. Сперва «младший возраст», потом шестую, пятую, четвёртую – и так до первой. Семь лет изнурительных, не до седьмого – до семьдесят седьмого пота занятий на полосе препятствий, в штурмовом городке, что появился в корпусе стараниями тогда ещё подполковника Аристова (только Фёдор, Петя, да ещё Костя Нифонтов понимали, откуда взялась эта идея). Семь лет жёстких схваток, хоть и учебных, но частенько до синяков и крови.

И сейчас кадеты-александровцы (а бывших кадетов не бывает) действовали как учили, как они умели. Сунувшиеся следом за Севкой красные увидели направленные на них с трёх сторон дула; двое, что поумнее, разом бросили оружие, один, что поглупее, попытался выстрелить, но, само собой, не успел.

Следом за первой тройкой по улочке от околицы бежали новые и новые бойцы в выгоревше-серо-зелёном. Александровцы в своей форме были от них почти неотличимы, и всё-таки каждый безошибочно знал, где свои, где чужие.

Но красные штурмовать города не умели; не умели, не знали, что делать, когда в них стреляют из каждого окна, когда специально пропускают до перекрёстка, отсекают огнём и забрасывают немногими оставшимися гранатами. Ворвавшаяся в Зосимов первая волна 1-й ударной пролетарской дивизии растаяла, словно снег на солнце.

…Зато не растаяла та, что прорывалась вдоль речки, вдоль восточных окраин городка. Конные мчали вскачь, растянувшись, стараясь уйти из-под немногочисленных шрапнельных разрывов. Очень скоро, кстати, и разрывы эти прекратились: артиллеристы-добровольцы деловито готовили орудия к взрыву. Отступать было некуда и незачем.

Несущаяся вдоль Зосимовки масса красной конницы начала заворачивать влево, в узкие переулочки, спускавшиеся к приречным лугам. Дальше к северу начинались уже окраины городка, он кончался, дома вытягивались ниткой вдоль воронежского тракта. Часть всадников повернула туда – отрезать, отсечь этот распроклятый Зосимов, окружить его защитников, и тогда…

Птица, испуганно вспорхнувшая над потревоженной пущей, увидела бы знакомую с начала всей невеликой жизни её картину – сужающийся к полуночной стороне клин полей, подступающие к дороге рощи и поворот самого тракта, сейчас пустого, словно заброшенного, – все, кто мог и, главное, кто хотел уйти из Зосимова, уже ушли. Оставшимся предстояло разделить судьбу александровцев.

… – Отходим, Севка, кому говорят!..

Отродясь Севка Воротников никого не боялся и никого не слушал (ну, кроме только лишь Двух Мишеней, коего почитал лишь самую малость меньше Господа Бога) – а тут послушался. Фёдор рванул его за рукав, втащил за угол как раз вовремя: кто-то меткий со стороны красных приложился по ним, пуля вышибла кусок штукатурки богатого купеческого дома.

– Федь, дальше куда?

Севка так и не бросил свой любимый «гочкис», правда, использовать пулемёт сейчас можно было лишь как дубину, патроны иссякли.

Фёдор оглянулся. За спинами – невеликая зосимовская площадь, главная и единственная в городке. Храм святого Георгия Победоносца за спинами, а дальше…

Из переулка вылетели всадники. Блестят вскинутые шашки, и сами кавалеристы пьяны от близкой победы.

– Гойда! Гойда!

Заметили, пустили коней вскачь. Лошади уже устали, но что до них наездникам, когда вот она, «контра», совсем рядом, и уже даже и не стреляет!..

Петя Ниткин, впрочем, тотчас доказал, что это не так. Офицерский наган плюнул прямо в налетающих всадников, сшиб одного, другого снял выстрелом из «браунинга» Фёдор, третьего – Левка Бобровский, зарядивший наконец свой чудовищный «маузер».

Но красных было слишком много. Они не заметили упавших, клинки взлетели; Севка Воротников прыгнул, прикрывая друзей, железо проскрежетало по стволу «гочкиса», но другой всадник, изогнувшись, хлестнул-таки шашкой куда-то по спине Всеволоду.

Куда-то – потому что Фёдор и Петя выстрелили разом, красный рухнул на шею коню, сваливаясь на сторону; однако другой уже занимал его место, и карабин поднят, и…

– Сева-а-а!

Заметалось над брусчаткой светлое платье. Свалился с плеч платок, поплыли волосы цвета спелого мёда. Невесть откуда – то ли от храма, то ли с самих небес – бросилась к ним та самая поповна Ксения, и в руках – тяжеленная «автоматическая американская дробовая магазинка системы Браунинга».

Выпущенная в упор картечь, вырвавшись из ствола двенадцатого калибра, разворотила грудь одному красному всаднику, обратила в месиво голову другого, бедро третьего, дико кричали раненые кони, словно пытаясь дозваться, объяснить, что они не хотели, что не своей волей!..

Пять выстрелов с кинжальной дистанции, пять пустых сёдел. А в следующий миг Ксения уже упала на колени, обхватывая Севку, и лепетала что-то, что всегда на губах и в сердце русской девицы, на глазах которой погибает любимый.

Фёдор даже не успел ничего сказать, ничего сделать. Петя Ниткин уже деловито ворочал Севку, зубами надрывая упаковку бинтов; однако с другой стороны площади вдруг ударили в камень копыта, копыта, копыта, вспыхнула вдруг пальба, и разом из нескольких ведущих на северную окраину улочек вырвались всадники, и над ними тоже трепетало знамя, только не алое, а сине-бело-красное со врезкой в левом верхнем углу: соболино-чёрный русский орёл на золотистом фоне.

– Гей! Гей! Бей, не жалей!..

Клич келлеровцев перекрыл даже грохот боя.

Помощь пришла.