Текст книги "Первопроходцы"

Глава VI
Сны и явь

Босая, измученная Снежана бежала по раскаленным углям, падала и опять подымалась, чувствуя запах горящего мяса. Сил не оставалось, но она знала – остановиться смерти подобно. Нужно пройти лед и пламя, обмануть стражей и проникнуть в пещеру под водопадом – могучая тень Сэли отпугнет врагов. Сзади визжала и лаяла безумная свора духов – псоглавцы, бронированные медведи, трехголовые бешеные песцы. И восьминогий конь с ужасающего вида рогами – он то и дело настигал девушку, смрадно дышал ей в спину: ты наша, наша! Грязь от грязи, смерть от смерти, ничтожество от ничтожества. Падай, гори, умри!

– Воскресни! – выдохнул снежный ветер и жар унялся. Вместо углей девушка шла по поляне, усеянной жарками, принимала кожей ясную радостную прохладу. Захотелось упасть в траву, забыться безмятежным, как в детстве сном, увидеть маму, столетний дом со столетними книгами, сквер с березками, посаженными в год рождения… И это тоже обман.

Каждая остановка отдаляет от цели, каждый страх мельничным жерновом виснет на шее, жалость к себе становится ядом. Дальше, дальше, туда, где уже сложили костер, где лежит на камнях белая малица и ждет хозяйку костяной амулет. Не сдаваться, не подчиняться, не верить. Не нюхать смрадного табака!

Громогласно чихнув, Снежана открыла глаза. Вредный Туманча опять курил прямо в избушке и дым разбудил девушку, выдернул из вязкой, тяжелой дремоты, из пространства между явью и сном. Духи преследовали ее, терзали, запугивали – и чтобы спастись, нужно было понять ответ.

 
…Сидят чудовища кругом:
Один в рогах, с собачьей мордой,
Другой с петушьей головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов чопорный и гордый,
Там карла с хвостиком, а вот
Полу-журавль и полу-кот.
 

Нет, на Татьяну я точно не потяну, и с восьминогими рогачами пока еще не знакома лично. Пора вставать… Ой, мама! Резкая боль впилась в виски, Снежану замутило, она снова опустилась на нары. Вчерашнее впечатление оказалось чересчур сильным. Нет, ей случалось пробовать препараты, наблюдать, как мир вокруг пульсирует в ритме сердца, табуретки танцуют, а собеседники превращаются в радужных ящериц с неприятно гибкими длинными языками. Но ничего подобного увиденному в пещере она никогда не встречала.

Запредельность, чуждость, глухая и безразличная мощь стихии, неподвластной ни воле, ни разуму. Ужас, восторг, трепет – и полнейшая невозможность сопротивляться. Дух не показывал чудеса, не ярился, не пробовал навредить – просто был, заполняя собой пещеру.

Обратный путь запомнился с трудом – они брели сквозь лес, карабкались, падали, сопротивлялись внезапно накатившей дремоте. Шаман гнал их вперед, то уговорами, то пинками, бил по щекам, не давая уснуть. В избушке сам растопил печурку, напоил каким-то горьким отваром, уложил, накрыл оленьими шкурами. И уселся постукивать в бубен, напевать о снегах бесконечной зимы, о просторе звездного неба… Где Кумкагир? Стучит!

Будущий космонавт обнаружился у поленницы – он рубил дрова с яростью, достойной лучшего применения. Щепки летели во все стороны, топорик жалобно крякал при каждом ударе. Смуглое лицо парня словно подернулось рябью, скулы закаменели, глаза влажно блестели.

– Не спрашивай, – напрягся Кумкагир, заметив девушку. – Не хочу об этом говорить. Не буду. Не понимаю.

– Я тоже не понимаю, – призналась Снежана. – И хочу разобраться в чем дело, что мы вчера видели?

– Галлюцинации. Гипноз. Отравление. Проклятый старик заморочил нам головы, – рявкнул Кумкагир и одним ударом расколол толстое полено. – Получай!

– Насколько я помню, галлюцинации выглядят по-другому. Не такими реальными. Окружающее пространство сходит с ума, и ты оказываешься в центре безумия. А здесь другое. Безразличие, холод – и знание. Дух пещеры читал меня словно книгу.

– Духов не существует, и ты это прекрасно знаешь, – поморщился Кумкагир.

– Я видела его своими глазами. И ощущала всей душой.

– И что же он вычитал в твоей нежной душе? Первую двойку? Первый поцелуй? Первого… – Кумкагир замолчал.

– Ты уверен, что хочешь знать? – неестественно ровно произнесла Снежана.

– Говори уже! Что за страшная тайна открылась? – недобро усмехнулся Кумкагир.

– В шестнадцать я попала в аварию, лежала полгода, перенесла три операции. Позвоночник мне пересобрали, кости нарастили. Но не всё получилось исправить. Врачи пока что не боги, – тихо сказала Снежана и отвернулась к лесу.

– Вот именно – не боги. В космос летаем, острова двигаем, коммунизм уже почти что построили. А человека спасти не можем. Извините, молодой человек, медицина бессильна, – выдохнул Кумкагир.

– Прости, что спрашиваю, но что у тебя случилось? – осторожно спросила Снежана.

– Не твоё дело, – рявкнул Кумкагир и подхватил следующее полено. – Оставь меня наконец!

От обиды у девушки чуть не брызнули слёзы – никогда еще будущий космонавт не разговаривал с нею грубо. А ведь она открылась, сказала правду. Привычную, как старые шрамы, но ещё саднящую, болезненную. Не то, чтобы Снежана мечтала о невозможном, не то, чтобы отчаивалась – с каждым годом доктора могут больше. Но порой ей снился цветущий сад, полный звонкого смеха и звонкого плача…

Наверняка у Туманчи есть ответы. Пусть прячется, пусть говорит обиняками, пусть напускает тумана – за стеной слов всегда можно разглядеть правду! Увы, шамана на заимке не оказалось. Снежана обошла все – дальнее костровище, лабаз на курьих ножках, березнячок, где на ветвях тут и там висели кожаные ремешки с косточками и камушками, на разные голоса поющими в ветреную погоду. И лайка пропала – ни щелканье бича, ни мороженая рыбина не выманили собаку. Зато Пушок был тут как тут – широко улыбался зубастой пастью, ползал на спине, подставляя мягкий живот, хватал лапами ласкающую руку – и шейку почеши и щёчки не забудь! До чего ж уморительный зверь.

Чтобы как-то занять себя, Снежана натаскала воды, наконец-то сумела отмыть полы в избе дочиста, перетёрла книги на полке. В Гаммермане обнаружилась еще одна пожелтевшая фотография, с нее задорно улыбалась юная плясунья в национальном костюме. В коробке с чаями хранилась пачка дореформенных денег, давным-давно вышедших из употребления. Под нарами прятался перетянутый резинкой толстый блокнот – но туда Снежана заглядывать не стала, хотя любопытство и мучило. Любопытной Варваре на базаре нос оторвали! Сидела бы сейчас в Коктебеле, дожидалась первой клубники, мочила бы ноги в прибое и знать не знала ни о каких духах! И не вспоминала бы…

Внезапно подступили слёзы, и девушка не сумела их удержать. Ноги подкосились, Снежана упала на нары. Валяясь на пахучей облезлой шкуре, она выплакивала из себя застарелую боль, выворачивалась наизнанку – присохшие к коже бинты, металлические винты в живой плоти, виноватая и сочувственная физиономия палатной медсестры, красное лицо мамы – допрыгалась! Долеталась! Потом они помирились, но шрам остался и там. Или нет? За слезами пришло полное опустошение, словно нутро промыло прозрачной чистой водой. Кровь ушла в землю и превратилась в виноградный сок. Прошлое окончательно стало прошлым.

Шаман так и не появился. Кумкагир замкнулся в себе и разговаривать не желал. От еды он тоже отказался – пахучий, наваристый грибной суп, приготовленный на костре, интересовал космонавта не больше, чем сочувствие девушки. Поленница дров возвышалась метра на полтора, баклажки (когда только Туманча успел их подобрать) оказались наполнены. За разминкой Снежана понаблюдала тайком – парень прыгал, бил воздух, перекатывался по земле, лупил беззащитные лиственницы и выкрикивал что-то невнятное. Наконец усталость остановила его. Усевшись на поваленное дерево, космонавт спрятал лицо в ладонях и затих.

Снежана осторожно приблизилась, села рядом – далеко и всё-таки близко. Когда тоска подступает к сердцу, негоже человеку быть одному. Кумкагира тяготило что-то мучительное, давнее, вросшее как железо в мясо. Единожды пережив сильную боль, девушка научилась чуять ее в других. И знала – лучшее, что можно сделать, это оставаться на расстоянии тепла, ждать, пока человеку захочется говорить. Или кричать в голос – вопль выпускает чувство, молчание замораживает его внутри. Поэтому медсестры в отделении никогда не говорили детям: не плачь…

Понемногу стемнело, но на удивление не похолодало – ветер казался теплым и нежным, гладил волосы, пах весной. Луна ещё не взошла, зато звезды не запоздали – сперва красноватым лучиком сверкнул Марс, затем показался Сириус – его Снежана запомнила. Ещё она умела опознавать Большую Медведицу и Млечный путь. А все остальные небесные тела казались девушке одинаково красивыми и туманными. В детстве она даже давала звездам свои имена – вот созвездие Единорога, вот Лиса и Лисята, вот Аннабель и ее Бабочки. Став старше, Снежана поняла всю глупость своих выдумок и перестала рисовать в тетрадях небесный лес. А сейчас снова вспомнилось – может быть из-за многозвучных и негромких голосов настоящей тайги, шелеста ветра, шороха веток, переклички маленьких сов…

– Скажи, ты знаешь, как называются эти звезды?

Вопрос словно бы разбудил Кумкагира, вернул назад. Девушка не видела его лица, но чувствовала – космонавт сейчас улыбается.

– Конечно знаю. Смотри – вот горсточка мелких звезд – Волосы Вероники. Береника, жена царя Птоломея, отрезала свои чудные косы и положила их на алтарь Афродиты, чтобы даровать мужу победу. Птоломей выиграл битву, а следующей ночью жрецы увидели на небе новенькое созвездие.

– Как красиво…

– Просто легенда. На самом деле крохотные огоньки, которые мы видим – скопление огромных галактик. Они так далеко, что даже в телескоп их с трудом различишь, и лететь туда тысячи лет. Здесь Альфа Центавра, а рядом Проксима, куда отправится наш «Гамаюн». Вот Цефей, вот Северная корона, вот Орион сияет. А налево от него – созвездие Единорога.

– Оно правда так называется? – удивилась Снежана. – Мне казалось, я выдумала его, когда была маленькой.

– Это северная легенда. Однажды охотник из орочонов подобрал в лесу однорогого олененка и выходил. Его дочка подружилась с найденышем, играла с ним, бегала по лесу. А однажды зимой тяжело заболела и ни знахарки, ни шаманы не смогли изгнать злого духа. Отец вышел из чума и плакал о своей дочери. А олененок от горя побежал к обрыву и бросился в огромную пропасть. В тот же миг с облаков посыпался мягкий пушистый снег и окутал чум. Злой дух оставил девочку, она засмеялась и попросила есть. А когда она спросила о своем друге, отец показал на небо – там по синему полю мчался белый единорог.

– Чудесная сказка. Знаешь, когда я лежала в больнице, закованная в гипс по самую шею, то представляла себе звездное небо и единорога, который ищет яблоко из волшебного сада, чтобы помочь мне выздороветь. И выздоровела.

– Прости, что вел себя как дурак, – повинился Кумкагир. – Мне не следовало грубить.

Он подвинулся ближе, положил девушке на плечо внезапно тяжелую руку и повторил:

– Прости.

– Когда человеку больно, он кричит. Я понимаю. Забудь! – сказала Снежана. – Погоди-ка… Слышишь – собака лает.

– Наверное Туманча возвращается.

Так и вышло. Хромоногий шаман подобрался неслышно, но Снежана узнала его по запаху. Табак, дым, шкуры, застарелый ядреный пот, прогорклый жир и сухие травы. Дыхание частило – старик волновался. Что-то случилось?

– Дарова! Пошли со мной, омолгӣ. Говорить хочу. Хорошо говорить.

– Да, товарищ Туманча, – отозвался Кумкагир и поднялся. – Почему вы называете меня сыном?

– Узнаешь.

Выждав немного, Снежана тихонько прокралась следом. Она знала, что подслушивать нехорошо, в особенности мужские разговоры. Но чувство, что влекло ее, было сильнее разума. Туманча повел космонавта на дальнее кострище, закурил, но не стал разжигать огонь. Хриплый кашель снова беспокоил шамана – девушка слышала, как старик задыхается и ворочается ночами. И Кумкагир тоже нервничал – он не сел, а прохаживался взад-вперед, похрустывал пальцами. Ожидание повисло тяжелым облаком, невысказанные слова мерзли на губах. Туманча прервал молчание первым.

– От чего ты бежишь в небо, омолгӣ? Что гонит тебя с Земли?

– Я не… Как вы только могли подумать! Я не трус! – возмутился Кумкагир.

– Не трус, – согласился шаман. – Трусов дух убивает. Ты выдержал и сохранил ум. Значит смел и шаманская сила у тебя есть.

– Что за глупости вы опять говорите? Я комсомолец, а не служитель культа!

– Ты Кумкагир. Твой прадед был из дарханов, ковал священные зеркала из небесного железа. И отец его и дед были дарханами. Дар переходит по наследству. Ты его получил.

– С чего вы взяли?

– Ты чувствуешь воду, чувствуешь землю, видел духа. У тебя в крови есть огонь. Больше не надо бежать, ты пришел куда надо. И когда я умру, станешь хранителем духа Сэли. Станешь шаманом, – Туманча помолчал, раскурил потухшую трубку, и продолжил: – Я тоже долго бежал – от судьбы, от себя, от гордыни. Самый злой враг человека, однако. Возомнишь о себе много – упадешь с неба и следа не останется. Не хочешь – не говори. Попробуй.

Наступила гулкая тишина. Потом снова зазвучала песня шамана – тоскливая, древняя. Основательно замерзшей Снежане почудилось, что ветер подыгрывает старику на расщепленном дереве вместо варгана. Потянуло дымком, блеснули робкие искры, но Туманча дал им потухнуть.

– Теперь ты, омолгӣ! Буди огонь в сердце, черпай его и позволяй литься сквозь пальцы. Дыши медленно и зови: тогокан! Тогокан! Он придет.

– Но я…

– Делай.

Повелительный зов шамана не убеждал – приказывал. Снежана чувствовала, что Кумкагир покорился. Вот космонавт подошел к костровищу, вот задышал глубоко, полной грудью, сложил ладони над хворостом. Вот шаман начал отстукивать ритм, заклинать, горячить воздух. Время застыло юркой рыбкой во льду, тайга замерла, внимательно слушая – что сейчас творят люди, что происходит… От неожиданности Снежана чуть не вскрикнула, закрыла перчаткой глупый рот. Словно рыжая белка взметнулась на миг над жалкими деревяшками, скакнула – и нет ее. Получилось!

– Видел, омолгӣ? Огонь слышит тебя.

– Поверить не могу. Просто не могу поверить, – голос Кумкагира дрожал.

– Предки-дарханы сейчас глядят из Верхнего мира и радуются. Дар вернулся. Я научу тебя всему. Расскажу, как искать своего зверя, делать бубен, говорить с духами-покровителями, кормить их мясом и табаком, поить водкой… Скоро забудешь мертвые дома и железную лодку. Станешь жить, как я, как хороший орочон на своей земле.

– Простите, товарищ Туманча, я не шаман, я космонавт. И останусь космонавтом.

– Не торопись, сынок. Утро вечера мудренее. Ложись спать, дух явится ночью, тоже говорить станет. Тогда поймешь.

Кумкагир не стал спорить, он слишком устал. Будет день – будет и олень, как говорил отец. Следом за Туманчой он исчез в ночной темноте, находя дорогу на ощупь. К фонарикам шаман относился с неудовольствием, а запас жира для светильников почти иссяк – поберечь бы до лета.

Измотанная Снежана едва держалась на ногах. Больше всего на свете ей сейчас хотелось вернуться в избушку, скинуть подмокшую обувь, забраться под теплые шкуры, свернуться клубочком и провалиться в сон, ощущая как нежные волны уносят ее в цветущий сад… Вместо этого девушка подошла к костровищу, опустилась на колени рядом с полуобугленными дровами и протянула вперед иззябшие ладони. Как там говорил Туманча? Дышать медленно и глубоко, будить пламя. И будь что будет!

Сырой и сладкий воздух с каждым вдохом наполнял легкие, звезды двигались над головой девушки, рыхлый снег проседал под тяжестью тела. Она ощущала в себе небывалую силу – красный цветок распустился в животе, жар поднялся до сердца, переполнил пересохший рот.

– Тогокан! Тогокан!! Тогокан!!! Огонь, иди за мной! Огонь, пляши со мной! Огонь, гори со мной! Огонь, не гони меня! Огонь…

Снежана не знала, сколько просидела, не слышала леса, не чувствовала, как онемели затекшие ноги. Она звала и звала, повторяла одно и то же, словно безумная. И очнулась лишь от острой боли ожога, лизнувшей пальцы.

Хмелея от счастья, девушка увидела – над грудой хвороста танцует веселое пламя. Рассыпается, тает пепел, в сером воздухе тянется струйка дыма – легкий след догорающей прошлой жизни. И кто-то ласковый снова и снова шепчет, вдувает ей в душу новое имя.

* * *

Кто первым из соседей пустил слух, что на водопаде снова сидит настоящий шаман, сказать было трудно. Но теперь к Туманче шли люди. Раз в полторы-две недели обязательно заглядывали гости. Среди них было мало молодых, всё больше степенные, в годах. Те, кто помнил старый уклад, когда ещё возле лабазов не торчали на вышках ветряки. Приходили, удивлялись суровости и простоте житья. Приносили свои болячки, свои потери, свои сомнения. Но многие не имели никаких просьб, просто навещали Туманчу, выказывая ему почёт и уважение за то, что насиженное шаманское место блюдётся должным образом. Долго и со смаком пили чай, интересовались мнением, ценили каждое услышанное слово, и через это вновь и вновь вспоминали себя, свои отличия от людей непричастных, понимали, что живут не на глухой окраине, а в центре своего мира. Всё время привозили подарки: табак, оружейное масло, а то и пару рулонов рубероида для крыши. Интересовались, не нужно ли ещё чего.

Были, конечно, и другие.

Прилетала со свитой эстрадная дива из Москвы, чтоб мужика приворожил. После короткого разговора громко хлопнула дверью, и убралась восвояси, отказавшись забирать подарки. Пришлось их сжечь.

Была жена кандидата в читинские градоначальники – вынь да положь ей, чтоб мужа непременно избрали. Угрожала Туманче коттедж двухэтажный на берегу Букачачи построить. Настойчивая. Уехала только когда пообещал на тонком уровне наглухо перекрыть ей среднюю паратаку. Что это такое, Туманча не знал сам.

Однажды явился боксёр, претендент на союзный чемпионский титул. Шаман провёл обряд по увеличению личной силы, но велел после победы обязательно приехать ещё. Соседи рассказывали, что бой смотрели по телевизору. Победа нокаутом в третьем раунде. Но обратно на Букачачу чемпион уже не вернулся. Старики заранее жалели его: эх, а совсем молодой ведь…

Поэтому очередному гостю Туманча не удивился. Более того, ждал его, ночью не сомкнул глаз. Кровь в висках стучала всё громче. И ближе к полудню на тропе показался статный молодой парень, который легко шёл под тяжестью рюкзака. Туманча хотел остаться на месте, но ноги сами понесли его навстречу, а глаза влажно заморгали.

– Стёпа, сынок!

Обнимались, хлопали по плечам, сбивчиво говорили радостное. Оглядывая друг друга через стол, постепенно остывали, привыкая к присутствию дорогого, долгожданного. Поставили чайник на костёр – не то было время, чтоб избу топить. И пошёл уже неспешный, обстоятельный разговор. Как доехал? Как перезимовал? Посмеивались.

– Всё в бубен стучишь? О тебе и в Чите говорят. С духами разговариваешь?

– А ты?

– О, пап! Теперь мой дух-хранитель знаешь кто?

– Кто, Стёпа?

– Зипсибупк! Да не ломай ты голову, – Стёпа засмеялся. Это Забайкальский институт предпринимательства Сибирского университета потребительской кооперации. Факультет технологии и управления. Я защитился только что! Я дипломированный специалист, папа!

– Поздравляю, Стёпа. За это и выпить можно.

– Так о чём разговор! Смотри, что у меня есть!

После третьей заговорили о Ларисе.

– Сначала ей совсем трудно было, но я с техникума уже подрабатывал, а с третьего курса в конторе сидел на постоянной. Сейчас, после диплома, вообще заживём! Молодым везде у нас дорога, а уж молодым с головой и образованием…

– Я сейчас, – Туманча не по-шамански засуетился. – Вот, передай ей рыбы, что ли, вот сохатина копчёная, Никита Оюн привёз.

– Пап, ты что, смеёшься? Она эту жизнь в тайге и вспоминать не хочет. Чего ей сохатина-то? Она карбонат любит и тирамису. Я ж не за гостинцами приехал, я приехал за тобой, папа. Мать-то, если честно, сомневается, но я теперь… Я теперь старший. И я решил, и ей сказал – хватит нам порознь-то сидеть. Мы с ней из грязи вылезли, и тебя не оставим. Так что собирай амулеты, да поедем-ка со мной. Что, намёрзся-то, небось, за десять зим прошедших? То-то и оно!

Стёпа ещё что-то говорил, словно окутывая отца облаком слов, которое вот-вот унесёт его туда, где не скребутся мыши, где заварка чая занимает не полчаса, а три минуты, где душ включается по хлопку, а свет по голосовой команде… Или наоборот? Туманча уже не помнил. Но мир пластика, стекла и бетона вдруг надвинулся, став до удивления настоящим. Шаман оглядел своё жилище новыми глазами. Мох, торчащий из щелей, на столе – грязная клеёнка с цветочками, деревянные нары, ржавая железная печка – какое убожество!

Вдруг стало душно. Туманча потянул руку к шее, чтобы расстегнуть ворот, но тут что-то легло в ладонь. Сжав амулет в кулак, он вдруг как наяву увидел тех, кто сиживал у него недавно за этим же столом. Никита Оюн, Сергей с Узкого ручья, старик Василий – те, кого он хотел оставить, смотрели на него выжидающе. Они были прямо перед ним. А за спиной у него вдруг стала сгущаться огромная древняя сила, ждущая, чтобы ослабла преграда. Затрубить, затопотать, вырваться на волю!

Силён был шаман Туманча. От одного его короткого словечка воображаемые небоскрёбы, концертные залы и лаборатории разом рухнули.

Были ещё два дня уговоров, ещё одна бутылка, рыбалка на озере. Но и сам Туманча, и Стёпа уже знали, что всё останется так, как есть. И одному из них пора уходить.