Текст книги "Тихие воды"

– Опять поссорились?

Он только махнул рукой, потупил глаза, но уже в следующую секунду нанес ответный удар.

– А Диму куда дела?

Она рассмеялась, чувствуя легкость и свежесть от опьянения. Омерзительный момент созерцания истины в прошлом, ее рефлексия в прошлом, и гори оно все синим пламенем. Умение переключаться – разве не оно нужно для того, чтобы быть по-настоящему хорошей актрисой? Может, не только оно, но профессия научила Аду именно этому.

– Да, мы с тобой как всегда в одной и той же заднице, – прозвучало несколько вульгарно, но он оценил и даже кисло улыбнулся в ответ, кивнув.

Они были такими разными – высокая моложавая женщина и ее стареющий агент с заметной лысиной и пивным брюшком, развязная истеричка и собранный профессиональный подлиза, но они были в одной упряжке и бежалось им вместе на удивление удобно. Она приносила ему небывалый доход, он вытаскивал ее из неприятностей и присматривал за ней, когда все остальные бросали. Она была его счастливым лотерейным билетом. Но признавала его правоту, когда он полушутливо-полусерьезно заявлял, что каждый заработанный им с ее помощью грош оплачен сединой в его волосах. И несчастным браком, могла бы добавить она. Ей всегда казалось, что Илья не подозревал, как много сознательного было в ее многолетней компании против его жены. И никогда бы не поверил, что эта несдержанная особа может быть такой предусмотрительной. Но иногда он говорил или делал что-то такое, что сбрасывало ее с небес на землю, напоминая, каким умным и коварным мог быть этот человек. Ссориться с ним было опасно, каким бы нелепым и простодушным он порой ни казался. Ада улыбнулась ласково, чокаясь со своим лучшим другом. У других женщин были подружки, с которыми можно поболтать о мужчинах и нарядах, а у нее только он, да домработница. Но этого было больше, чем достаточно.

– Когда-нибудь все наладится, – легко ввернула она, подразумевая, что когда-нибудь он разойдется с Майей, и тем самым она одержит окончательную победу, но Арфов понял все как всегда непредсказуемо, улыбнулся, возвращая подачу.

– Я тоже так думаю. Ты бросишь этого своего доктора, возьмешься за ум и, может быть, я даже выдам тебя замуж за нормального человека.

Один-один, он тоже знал, как ударить ее больнее.

***

Центральный концертный зал – огромная сфера из белого стекла и хромированного металла, надутый пузырь амбиций и роскоши – считался шедевром новой архитектуры. Верхнюю часть, отделенную от небосвода стеклянной крышей, в любую погоду сохранявшей прозрачность, занимал банкетный зал, который при необходимости мог превратиться во что угодно – от стадиона до кинотеатра. Сатурнианским кольцом опоясывал сферу балкон, вмещавший огромное количество народу и лишь исчезающе-тонким парапетом отделенный от улиц, раскинувшихся под ногами. Гости, собиравшиеся после похорон пока не выходили наружу, это позже, когда совсем стемнеет, они выскочат на балкон, чтобы полюбоваться на то, как из крематория, находившегося совсем рядом, повалит густой дым, окрашенный и подсвеченный – будут кремировать покойного, заканчивать эту главу истории Евразии и развлекать все еще живых. В ОЕ давно никого не предавали земле – земля нужна живым, вспомнилось Аде, мертвым она ни к чему – и похороны давно потеряли свой традиционный облик. Разве что в храмах отпоют, да вот еще на небольшую кафедру в центре зала взобрался какой-то видный церковный деятель, – кардинал, Папе нездоровилось в последнее время – читать проповедь, не отличимую от уже прозвучавших речей политиков, не отличимую от того, что еще будет сказано. Ада отвлеклась, мимо прошел человек, быстро, почти бегом, тоже едва ли слушая, что вещает с кафедры кардинал, и Аду поразило обеспокоенное выражение его лица, так контрастировавшее с абсолютно ровным выражением глаз, взгляд которых, как ей на секунду показалось, мгновенно сканировал каждого человека, попадавшего в поле его зрения, и задержавшегося на ней несколько дольше. Его глаза зафиксировались на ней, и Ада вздрогнула от чувства, что вся видна, насквозь, до костей, до самых потаенных мыслей. Она поторопилась опустить глаза в бокал с вином, но, едва он прошел мимо, снова стала искать его глазами, удивленная тем, насколько раздраженными выглядели его малейшие жесты. Она никогда не видела его таким встревоженным, и, могла поспорить, никто в ОЕ никогда не видел. Герман Бельке, главный хранитель Государства, начальник службы охраны порядка и общественной безопасности, структуры объединившей в себе полицейские, специальные, разведовательные и контр-разведовательные, следственные, прокурорские, и кто знает какие еще функции, славился своим спокойствием. Глядя на его строгое, словно из стали отлитое лицо, люди в ОЕ всегда чувствовали, что, пока он бдит, они в полной безопасности. Учитывая количество терактов, предотвращенных его службой, количество выявленных и осужденных шпионов, преступников и заговорщиков, можно было не сомневаться, что дело свое он знает очень хорошо. Ада, во всяком случае, никогда не сомневалась – люди в темно– серой форме, с их спокойными, гладкими лицами, мягкими, незапоминающимися голосами и пустой улыбкой, одно время, восемь лет назад, вызывали в ней ужас, но со временем она научила себя доверять. Ведь если не верить, что они озабочены только безопасностью – ее личной и ее страны – кому и чему вообще можно верить, как можно жить? Она знала, про ошибки, про просчеты, сама была свидетельницей их несколько топорной работы, но разве можно винить руководителя во всех грехах исполнителей? Он был совершенством, его подчиненные брали с него пример, и то, как жестко он расправлялся с теми, кто не соответствовал высоким требованиям, убеждало ее, что однажды все огрехи будут исправлены, и служба охраны сделается идеальной. А теперь он шел мимо, торопился, и выглядел таким… человечным, что внутри у Ады все сжалось. Может, он тоже чувствует это, подумала, может, тоже замечает, как много стало беспорядка, разброда вокруг, как ослабилась узда, и всякая гадость полезла из еще недавно таких благонадежных граждан. Ей стало неуютно – когда видишь тревогу на лице руководителя службы безопасности, поневоле начнешь волноваться.

– Что тут планируется? – Поинтересовалась шепотом у Арфова, когда окончательно потеряла Германа из виду, что было неудивительно, учитывая толпу, ее состояние и его высокий профессионализм. Неизвестно какой по счету бокал перекочевал из ее руки на поднос проходившего мимо официанта. Ада поняла, что еще немного, и она потеряет контроль над собой – и так уже в голове приятно шумело, пожалуй, громче, чем следовало бы. Домой, пора домой, взывало благоразумие, но это не она, это Илья должен принимать такие решения.

– А что может быть? Речи, речи и еще раз речи. В основном о неоценимом вкладе покойного в мир и становление нашей демократии. Не думаю, что планируется что-то интересное. Разве что ближе к ночи, когда начнут сжигать, но если хочешь, через пару часов можно будет незаметно ускользнуть домой. Ты только поосторожней с этим, – он выразительно покосился на ее бокал. – Не хочу, чтобы было как в прошлый раз, у нас Комиссия в понедельник…

– Да помню я! – Она улыбнулась, несмотря на резкость тона. Взяла его под руку, положила голову ему на плечо, наплевав на то, как на это отреагируют окружающие – его жена, Дима, кому там еще интересны их ни в малейшей степени не предосудительные отношения. Маленькой девочкой свернулась у него на плече, змеей пригрелась на груди, снова зашептала:

– Ты же присмотришь за мной, правда? Отвезешь домой… не сейчас, позже, конечно, как ты и сказал, но так не хочу никого больше видеть, так устала, а ты единственный, кому я могу доверять, и, знаешь, Илья, я вообще-то тебя очень… ты мне так дорог, ты мой единственный друг, – щекой почувствовала, как дернулось его плечо.

Улыбнулась в ткань его пиджака, поняла, что слишком опьянела, что совсем не злится на него за то, что он за ней шпионит, почувствовала растерянность, обескураженность. Мир рушился, ее отношения рушились, а жизнь продолжала идти так, словно ничего и не случилось. Но она теперь точно знала, сформулировала ощущение, возникшее, когда она увидела грязь вдоль ковровой дорожки. Что-то сдвинулось в мире. Словно сдернулись с нитей марионетки, заплясали пляской смерти по собственной воле, и не осталось ничего, за что можно было бы схватиться, на что можно было бы опереться, кроме разве что Ильи Арфова и его безупречного вкуса, судя по тому, как приятно льнул к щеке его пиджак.

– Ну-ну, – он неловко похлопал ее по плечу, отбирая из ее несопротивляющихся рук очередной, неизвестно как попавший в них снова бокал. – Совсем развезло… – смущение в его голосе не радовало ее, но наполняло покоем. Пусть он выбирает, пусть решает, пусть уже кто-нибудь начнет решать за нее, спрячет ее от необходимости думать, беспокоиться, пусть ей скажут слова роли, пусть объяснят, что играть, она сыграет, она согласна, правда, только оставьте ее в безопасности, тепле и уверенности, что завтрашний день не окажется хуже вчерашнего… Она верила когда-то, что Вельд с его грубой силой и беззастенчивой жаждой жизни защитит ее, она верила, что это сделает любовь, или ее карьера, а потом уповала на благосклонность Президента Горецкого, но сейчас не осталось ничего, даже Арфова, который, похоже, считал ее поведение не то очередным спектаклем, не то результатом действия алкоголя.

– Вот так лучше, – она вдруг поняла, что он куда-то ведет ее, поддерживая, заставляет делать шаг за шагом, и тихо рассмеялась тому, как безуспешно пытался он скрыться в толпе, не привлечь к себе внимания.

Интересно, что по его мнению лучше – если все поймут, что она опять напилась, или если решат, что они любовники. Аде было плевать, она держалась за Арфова как могла крепко, пусть он потом сам все разгребет, решит, выкрутится, он же так хорошо умеет выкручиваться, пусть опять спасает ее, пусть будет рядом, пусть так будет всегда-всегда, навеки, и ничего не меняется, потому что, когда что-то меняется, она уже знала, это всегда к худшему.

Прохладный воздух вдруг окружил ее, защекотал скопившееся внутри тепло. И она почувствовала, как он усаживает ее в одно из кресел, установленных на балконе, чтобы гостям, пожилым и нездоровым, а, может быть, просто слишком важным, чтобы стоять, было комфортнее наблюдать за тем, как великий человек развеется дымом в весеннем воздухе. Ада сползла ниже, подальше от любопытных глаз, запрокинула голову, беспокойно заулыбалась, глядя на тревожное лицо Арфова и испытывая в этот момент к нему такое чувство благодарности, что и слов не могла найти. Вот такой он и должен быть, вечно-вечно, беспокоящийся о ней. Ей все-таки удалось вынудить его взять за нее ответственность, в очередной раз, и от этого внутри стало так хорошо, спокойно.

– Посидишь тут? Буянить не будешь? Мне долго нельзя задерживаться, ну зачем нам опять слухи о нашем романе, правда?

Покачала головой, вытянув ноги и скинув туфли. Нет, никуда она его не отпустит, никому не отдаст.

– Я буду хорошо себя вести, – запела детским голосом, наплевать, что ей уже за тридцать, что за спиной столько всего страшного, что можно сойти с ума, что остались там, в зале, торжественные речи и завистливые лица. Протянула руку. – Не уходи только, я одна… боюсь.

Но в стеклянной двери уже мелькнуло холеное тело его жены, уже яростный взгляд скользнул по ним, и Арфов отпрянул, оглянувшись, беспомощно. Смешно, как сильно умный мужчина может зависеть от своей ревнивой жены, смешно и обидно.

– Ада, послушай меня, я скоро вернусь, хорошо?

Он исчез как-то, она даже не поняла, как это произошло, и когда заметила, что сидит совсем одна, бессмысленно глядя в пространство, разозлилась, изогнулась кошкой, швырнула одну из туфель куда-то в сторону двери, куда он ушел, конечно, не попала, и снова откинулась на спинку кресла, ощущая, как тепло внутри пульсирует, заставляя сдвинутый мир кружиться перед глазами. Бросил ее, ушел, как уходили все, как ушел Давид, как ушел Вельд, как ушел когда-то ее отец, как спрятался в скорлупу желторотый Дима, как когда-то Майя и ее собственная мать отвернулись в отвращении, прошли мимо, не волнуясь о том, что она тут одна, посреди огромного страшного города, подсвеченного кое-где белыми фонарями, бросавшими странные отблески на серо-стальные дома. Одна посреди Вселенной, никому не нужная и всеми забытая. Там, внутри, в зале остался ее образ, воспоминание о ней, слухи о ней, но сама она была тут, закутанная, как она вдруг заметила, в свою черную псевдо-меховую накидку, Арфов умел о ней заботиться, но он же ушел, предал ее, оставил одну, и так поступают всегда, наслаждаются ее игрой, ее образом, но сама она, кому и когда нужна была она сама, в тридцать пять уже считающаяся стареющей актриса в мире, где так ценится молодое мясо, упругая, свежая плоть, в мире, где каждый день она борется против времени, условий, одиночества, против самой себя, пьяная, глупая девочка в красивой обертке, напуганный зверек, затаившаяся кошечка, которой только и нужно, чтобы всегда были руки, способные гладить, руки, которые будут кормить и ласкать, и не давать думать, решать самой.

От нахлынувшей жалости к себе закипели в уголках глаз горячие пьяные слезы, и она свернулась комком, сжалась, сдуваясь как воздушный шарик к сморщенной сути себя, закрыла глаза. А звездное небо и замерший город смотрели на нее, и ветер теребил темно-каштановые волосы, рассыпавшиеся по плечам, развалившуюся сложную прическу, и внутри было так тепло, а снаружи так холодно, что она сжалась сильнее и плакала, не трезвея, засыпая.

***

Его серо-ледяные глаза напротив рождали в ней черные дыры. Ада сидела, плотно стиснув колени и крепко прижимая к себе сумочку. Ремешок скользил в пальцах, очерчивая ее нервозность. Их разделял столик, но ей казалось, что он ближе к ней, чем когда-либо был ее собственный муж. Он неторопливо глотнул пиво из высокого бокала, и все в нем – его четко выверенные движения, разворот плеч, посадка головы, взгляд – все, казалось ей, выдавало его род занятий, несмотря на то, что он явно пытался это скрыть, одевшись в гражданское.

– Вы изменяет мужу? – Тем временем поинтересовался он, ставя бокал точно по центру подставки, и она даже вспыхнула, возмущенная вопросом.

– Я замужем восемь месяцев, – посмотрела с вызовом, как будто это все должно было объяснить. На лице напротив ничего не отразилось, глупо было думать, что он этого не знал. Но для него это ничего не значило. Сглотнула, отпустила ремешок сумки, заставила себя вести себя естественней. Но ладоням не лежалось на столе, пришлось сцепить пальцы, чтобы не так заметна была дрожь. – Нет, не изменяю.

– А зря, – она недоверчиво посмотрела, не понимая, почему шутка звучит так сухо, но, столкнувшись все с тем же спокойным взглядом, поняла – это не шутка.

Раздались еле слышные шаги и в узкой полоске света под шторкой, отделявшей их «гнездышко» от остального зала, мелькнула тень. С невероятной скоростью рука мужчины метнулась через столик, легла на ее чуть дрожавшие руки, а лицо мгновенно приняло сладкое, даже приторное выражение, и только взгляд не изменился. Вошла официантка, и он отпрянул, дав девушке всего несколько мгновений, чтобы увидеть их прикосновения. Ада залилась краской, он чуть улыбнулся. Официантка поменяла пепельницу, тоже улыбаясь, вышла.

– Ну вот, теперь изменяете, – прокомментировал произошедшее он. Ада ощутила, как краска сходит с лица, и его заливает бледность. Она чувствовала себя как насекомое, попавшееся в лапы пауку – яд уже проникал в ее кровь, и скоро она станет такой мягкой. Податливой и готовой к употреблению. Скоро она будет полностью парализована. Какая мерзость. Отвращение мелькнуло на ее лице, и помимо воли вырвалось:

– Муж меня убьет, – и даже не одернула себя, почувствовав, что глубокая морщинка привычно пролегла между бровей. Тогда еще могла позволить себе не слишком волноваться о морщинах.

– Об этом вам не стоит беспокоиться, – он чуть заметно кивнул. – Мы позаботимся о вас. Мы вас защитим. Все, что вы рассказали – очень важно.

Он неторопливо допил пиво, вернул стакан на место все тем же простым и безупречным движением.

– Мне пора идти, – слова все еще давались с трудом, в горле першило, и она много отдала бы за то, чтобы вместо кофе заказать что-нибудь более крепкое, или хотя бы добавить в чашку виски, но ждать пока принесут этот новый заказ было невмоготу. Кожа рук, где он прикоснулся к ней, зудела так, словно никакой кожи больше не было. И хотелось мыть руки, мыть снова и снова, как леди Макбет, пытаясь избавиться от кровавых следов, следов преступления.

– Разумеется. Если вдруг что-то случится – что угодно – не обращайтесь… ни к кому. Звоните сразу по этому телефону, и вы будете избавлены от неприятностей.

Маленькая белая карточка легла на стол.

– Выходите быстро, не оборачивайтесь. Помните, теперь мы скрывающиеся любовники, – напоследок он улыбнулся чуть теплее, но от его взгляда у нее все еще бежали мурашки по спине. – Хорошего дня, гражданка Штибер.

Фамилия мужа резанула слух, и Ада засобиралась быстрее. Закрылась темными очками, сжимая сумочку, выскочила из ресторана. Она чувствовала себя такой грязной, что хотела только одного – добраться домой и принять душ. Отмыться от всего произошедшего, хотя позже, устраивая себе допрос с пристрастием, она не могла понять, что именно случилось. Ей казалось, она и впрямь изменила – или скорее, она была изнасилована в этом отдельном кабинете. Хотя единственное прикосновение и длилось не больше секунды. Но что это было, зачем был этот фарс, зачем столько унижения, если она больше никогда не встречала этого человека? И никто никогда ей не звонил, не напоминал об этом. Только слухи поползли, она до сих пор с ними иногда сталкивалась, но Вельд об этом так никогда и не узнал.

Все это было позже – много позже, а тогда она бежала из ресторана со всех ног, еще не зная, как скоро ей придется воспользоваться данным на случай каких-либо проблем телефонным номером…

Ада встрепенулась, выныривая из липкого пьяного сна, и поняла, что задремала прямо на улице. Поежилась, поднялась, пошатываясь. Хорошо, если никто ее не видел – но как могли не видеть, вездесущая служба охраны, наверняка, и за балконом следит в режиме реального времени. Оставалось надеяться, что ничего такого предосудительного она во сне не говорила. Впрочем, им ли было не знать о том случае, о том, как все закончилось, и к чему привело – ведь тогда она поступала абсолютно правильно, так что даже неплохо, если она говорила об этом во сне. Хотя лучше бы – кричала лозунги и повторяла патриотические воззвания. Но не снились ей, не снились, много лет не снились ее роли, а все только Вельд и его смерть, и еще тот страшный, на паука похожий человек в отедльном кабинете ресторана, который пришел на назначенную встречу выслушать донос на ее собственного мужа.

Было холодно. Ада поднялась, зябко ежась, обратила внимание, что куда-то делась правая туфля, и совершенно невозможно было в таком виде вернуться в зал. Смутно припоминала, как совершенно невменяемая с Арфовым шла дышать, и надеялась только на то, что никто из гостей не выходил еще – да и на то, что спала недолго. Впрочем, в этом можно было быть почти уверенной. Если бы с ее кошмарами она могла надолго засыпать, у нее бы не было столько проблем со снотворным, не так ли? Ада чувствовала, что от опьянения не осталось и следа и, разувшись, сделала несколько шагов, зорко вглядываясь в пространство окруженного парапетом балкона – куда же делась эта чертова туфля? Хорошо, что света было довольно много – он лился из окон зала, но если не подходить слишком близко, то ее, скорее всего, изнутри не увидят.

Выглядела она, скорее всего ужасно, и увы, увы ей, была уже слишком трезва, чтобы не беспокоится об этом. Дура проклятая, Илья же просил ее вести потише, и был прав, абсолютно прав, он в этих вещах всегда разбирался превосходно, гораздо лучше, чем она сама. А она что делает? Потекшая, наверняка, тушь, смятое платье, о волосах лучше даже и не думать – и в довершение ко всему босая. Бродяжка какая-то, грязная попрошайка, а вовсе не кинозвезда Объединенной Евразии, и будь она моложе, будь наглее, сама бы посмеялась над собой, но сейчас чувствовала себя просто глупо, и еще было холодно, и хотелось зайти обратно в зал, в тепло, выпить чего-нибудь согревающего, но где же, куда запропастилась эта чертова туфля? Осторожно шагая и вглядываясь во все темные углы, она почему-то шла вперед, хотя зашвырнуть обувь так далеко она едва ли смогла бы в своем состоянии. Нужно вернуться и поискать под креслом, подумала, но тут замерла.

Впереди стояла темная фигура, застыла у парапета с сигаретой в руке. Высокий мужчина, которого она не могла узнать со спины смотрел на здание крематория, находившееся совсем рядом, рукой подать и высотой даже превосходившее Концертный зал. Смутная вспышка надежды на то, что это Арфов поджидает ее пробуждения, погасла моментально. Слишком высокий рост, не тот разворот плеч и не свойственная Арфову поза. Мужчина стоял к ней спиной, спокойно курил, и Ада замерла, по-детски прижав к груди оставшуюся туфлю, прикусив губу и совершенно не зная, что делать дальше. Привлечь его внимание, попросить помощи? Вот глупости, тогда он увидит ее, и страшно подумать, какими заголовками завтра будут радовать читателей желтые газетенки. И так будут, конечно, но одно дело, слегка осоловевшая звезда в обнимку со своим менеджером, и совсем другое – то, как она выглядела сейчас. Можно, конечно, незаметно отойти обратно, спрятаться где-нибудь в глубокой тени и надеяться, что он не увидит ее, но скоро ведь гости все равно выйдут на балкон. Можно было попробовать тихо-тихо вернуться, и она даже начала постепенно отступать назад, надеясь, что он не обернется прямо сейчас и не увидит ее, глупую золушку, прозевавшую превращение кареты в тыкву. И все шло совсем неплохо, она, не отрываясь смотрела на застывшего мужчину, отступая назад и готовая, если он обернется, моментально метнуться к креслам. Стыд, вот что это такое было, и если она полагала, что забыла о существовании такого чувства, то она еще глупее, чем думали о ней окружающие. Но пока ей все удавалось, и она, ободренная, почти сумела обогнуть легкий изгиб стены, откуда ему уже не увидеть ее, и он вдруг одним движением поднял левую руку, как если бы посмотрел на часы, вышвырнул сигарету, и…

Мир содрогнулся. Там, за его левым плечом, она увидела яркую вспышку, подумала – странно, ведь еще не время – а потом все объял грохот, шум, громче которого она никогда не слышала, и уши заложило, и она подумала, скорость света быстрее скорости звука, и мужчина обернулся и во вспышке, отразившейся от стеклянных стен пиршественной залы, она увидела его лицо, а он увидел ее, и она вдруг поняла, что он узнал ее, и лицо его исказилось ужасом, а следом за тем он бросился вперед, и вторая вспышка, обгоняющая звук, мазанула по глазам, и ударная волна, подтолкнувшая его в спину, и сильный рывок на землю, и сверху ее накрыло чем-то тяжелым, а грохот и звон сливались с криками из зала, и она чувствовала как в ее щеку вжимается прохладная шерстяная ткань, и она кричала, а вокруг падали осколки, не причинявшие ей вреда, и в какой-то момент она попыталась повернуть голову, чтобы увидеть что происходит, полуслепая от ужаса, и ее сильнее вжало в землю, и чей-то голос надрывно прошептал – «лежи смирно!» – и вспомнился Вельд, воплощение всех взрывов и катастроф ее маленькой глупой жизни, и ужас затопил все чернотой, и она потеряла сознание.

***

Ада очнулась, лежа на боку, шерстинки раздражали щеку. Повернула голову, которая отчего-то сильно болела, оглядываясь. Попал в поле зрения диван, стоявший в небольшой комнате, наверное, одном из тех небольших кабинетов, располагавшихся ниже основного зала – то есть она все еще была в Концертном зале. Освещал комнату только торшер – и в кресле рядом, обеспокоенный, сидел Илья, смотрел на нее в упор.

– Арфов, – выдохнула она, удивленная тем, как хрипло звучит голос, словно она сорвала его. Почему-то сильно болело горло.

– Тихо-тихо, все в порядке, – забормотал он, поднимаясь и подходя к ней, но выражение лица противоречило его словам. Он потрогал ей лоб, видимо не зная, чем еще можно помочь. Ада попыталась поднять голову, и та оказалась неожиданно очень тяжелой.

– Что произошло? Там было что-то… что с крематорием.. Что со мной? – Она попыталась вспомнить, что было после того, как она услышала грохот, но все произошло так быстро, что она даже не поняла, что именно запомнила.

– Ты успокойся, – неуверенно сказал он, но, глядя на ее вмиг помрачневшее лицо, неохотно добавил. – Крематорий кто-то взорвал. А ты потеряла сознание и, видимо, ударилась головой, но тут я не уверен. А да, еще руку порезала.

Она с недоумением посмотрела на свою левую руку, перебинтованную наспех, но, очевидно профессионально.

– Я ничего не понимаю, – честно призналась она. – Что значит «кто-то взорвал»? Технические неполадки? – Учитывая, как все было организовано, это не казалось таким уж невероятным.

– Теракт, – коротко пояснил он, протягивая ей стакан с водой. – Много пострадавших, тех, кто был около здания – и внутри, конечно.

Он беспокоился – она это видела – о том, как она воспримет новости, но что-то еще тревожило его, это было явно, и он старался скрыть одно за другим. Она тоже иногда могла читать его мысли.

– И что еще?.. – Ада почему-то не испытала привычного страха, узнав о взрыве. Хотя и кричала – теперь она помнила, что кричала, – но страха не было, может, всему виной шок.

– Ада… ты на балконе была не одна? Что ты там делала? – Осторожно осведомился Илья, садясь на край дивана и принимая из ее рук пустой стакан.

– Я там отрубилась… ну то есть сидела и смотрела на звезды, потому что кое-кто ушел и бросил меня одну, – ядовито бросила. – Потом куда-то делась туфля, и я пошла ее искать, и там кто-то стоял, но я не знаю… – И тут же поняла, что знает, вспомнила лицо, но подумать об этом было так странно. – А потом грохот и свет и меня кто-то толкнул – и…А в чем дело?

– Ну у нас тут стекла повылетали, и есть несколько серьезно раненных, я уж не говорю, что на балконе тебе бы еще хуже пришлось, но тебя вовремя «толкнули» и прикрыли от осколков, – он поджал губы так плотно, что они стянулись в тонкую ниточку.

Он не шутил, и ей вдруг расхотелось его дразнить.

– Слушай, Ада, я, может быть, покажусь тебе старым параноиком, но Герман Бельке не тот человек, с которым стоит связываться.

– Герман? – Она удивилась, но больше тому, что Илья подумал, что у нее и начальника службы охраны может быть что-то общее. Ну и, разумеется, тому, что, даже не присутствуя на балконе лично, поглощенный суматохой вечера и истерией взрывов, после скандала с женой и ее собственной пьяной выходки, он умудрялся быть в курсе, где она была, чем занималась и кто конкретно прикрывал ее от летящих осколков. – При чем тут он…

– Ладно, ладно… может, это, конечно, ничего и не значит, и вы действительно совершенно случайно оказались оба на балконе, и он совершенно случайно изобразил из себя супергероя, спасая твое дорогущее личико и еще более дорогостоящие части тела от неприятных повреждений… – Илья отмахнулся, испытывая облегчение. Он убеждал самого себя – и весьма успешно, насколько она могла судить.

– Именно так все и было! – Вспыхнула она. Замолчала, чувствуя странное беспокойство и улыбку, помимо воли расползавшуюся по губам. Это было чертовски приятно сознавать, что спас тебя такой человек – и мгновенно он обрел ореол героя – и ей стало интересно, как именно он ее спас, и как прикрывал собой, и какой на ощупь был его костюм, и как чувствовались его руки, и как она сама при этом выглядела, и заметил ли он отсутствие проклятой туфли и ее в целом весьма непрезентабельный вид – жаль, что ничего из этого она никогда не узнает.

– Ада, – предупреждающе начал Илья, но она отмахнулась. – Дима, кстати, очень беспокоился, пока не нашел тебя, принес сюда, обработал тебе руку и отправился к месту катастрофы – оказывать помощь, если там конечно, еще остались те, кому нужно ее оказывать.

Она чуть заметно кивнула – двигать головой было больно, видимо, она все же ударилась, или это такое теперь у нее похмелье? – словно торжественно подтверждая, что оценила героизм своего официального ухажера, но не чувствуя никакого подъема. Это же было его работой, разве нет? И в этом не было ничего, что намекало бы на романтику, на из ряда вон выходящий поступок, вроде того, что совершил этим вечером Герман Бельке.

– Так он там… – Илья удовлетворенно выдохнул, надеясь, что она забудет те глупости, которые, как он подозревал, уже начали созревать в ее голове, но она уже продолжила, стирая облегчение с его лица. – Кто же отвезет меня домой в таком случае?

***

В квартире было совсем темно – и пусто, конечно. Норы не было, экономка уходила в девять вечера, если Ада не просила ее остаться. Но утром, тысячу лет назад, кто бы мог подумать, что ей будет нужна компания, что ей снова страшно будет оставаться одной? Она прошла по всем комнатам, дрожащей рукой включая свет, и нервно оглядываясь. Прежде, чем зайти в ванную, простояла у закрытой двери минут десять, не решаясь заглянуть. Только сейчас до нее начинало доходить произошедшее, но она отказывалась об этом думать. И все же мысли приходили – неужели опять? Так быстро – всего три дня, как мир лишился одной из своих опор – и уже гремят взрывы и умирают люди. Нет, раньше террористические акты тоже случались – не дремали враги Евразии, постепенно приобретавшие адский облик исламские фундаменталисты, заговорщики, мало ли кто еще – но исполнителей всегда ловили и примерно наказывали, и никогда эти теракты не были такими наглыми, такими беззастенчивыми. И еще происки врагов служба охраны часто предотвращала – когда-то каждые несколько месяцев объявляли о раскрытии очередной группировки, а в последние лет пять-шесть все как-то затихло. А теперь начнется снова. Ей было страшно, и, не в силах успокоиться, она бродила из комнаты в комнату – сизое приведение, тень самой себя с перевязанной рукой в измятом вечернем платье – черном, как и положено на похоронах. Так и не собралась с силами переодеться, хотя ее некогда такой красивый наряд за сегодняшний вечер успел превратиться в половую тряпку. Даже Норе не отдашь, чтобы привела в порядок, не подаришь – стыдно будет за такое «благодеяние».