Текст книги "Роман на Манхэттене"

Глава 17

Как бы Паша ни храбрился, а сердце у него стучало так быстро, будто собиралось то ли выпрыгнуть из груди, то ли лопнуть одномоментно.

Влажными ладонями он схватился за кастрюлю и едва не выпустил ее прямо на пол, со всеми разрекламированными Никольскому макаронами. Собственная кухня показалась Паше дико неудобной, стремной и маленькой, а движения, которые он за двадцать лет до автоматизма довел, сложными. Он чувствовал себя совсем не в своей тарелке, и к Жене развернулся спиной, поэтому не видел, куда смотрел Никольский, на него или куда еще.

– Макароны с сыром – фирменное блюдо моей мамы, – бросил он через плечо, разбавляя тишину. – Сам я готовить не люблю и не особо умею, но… Макароны запросто сделаю.

– Блюдо вашей семейной династии?

– Точно, и еще оно волшебное, если ты веришь в такое, – запихнув тарелку в микроволновку и закрыв со щелчком дверцу, Паша повернулся к своему гостю. – Ну, я не имею в виду, что по свету ходят волшебники, а школа Хогвартс существует, но…

– Так что же ты имеешь в виду?

Моргнув, Женя снова широко открыл глаза.

«Вот же срань», – подумал Паша, медленно потирая руки.

Он так стремился втянуть Никольского в разговор, что не заметил, как заговорил о личном и сокровенном. И что теперь? Раскрыть перед этим бесчувственным чурбаном свои детские мечты и наблюдать, как он над этим посмеется? Хотя, возможно, Женя не настолько безнадежен, он же принес ему свои любимые суши.

– У всех народов они есть, символы на удачу.

– Допустим.

Позади выключилась микроволновка и Паша, перед тем как продолжить, достал тарелку с горячими и ароматными макаронами. Он поставил ее перед Никольским, не ожидая какой-то благодарности, однако тот учтиво кивнул ему, забрав из рук вилку. И, конечно, Никольский наверняка даже не заметил, что их пальцы соприкоснулась, но вот Паша – очень даже. Всего секундное касание послало по его телу пучки тепла, которые пульсируя, добрались, кажется, до самого сердца. И неожиданным образом разожгли в нем храбрость продолжать рассказывать вопреки опасениям.

– Думаю, ты точно слышал о клевере, – он поставил на разогрев свою порцию, засунув руки в карманы растянутых домашних штанов. – Самый популярный в Ирландии символ удачи. Его связывают со святым Патриком, хотя впервые он упоминается в легенде о Еве.

Женя вопросительно приподнял бровь.

– Покидая рай, она взяла с собой четырехлистный клевер.

– Не знал, что ты интересуешься мифологией.

– Ты не спрашивал, – выдержав паузу, Паша присел на стул рядом с Женей, пододвинув тарелку. – Это мое хобби, еще одно, помимо юриспруденции. Более бесполезное, но интересное.

– Значит, твой символ на удачу – макароны с сыром?

– Ты хочешь сказать, что это смешно?

– Я не смеюсь, нет, – подул на макароны Женя, держа их на вилке. Но выглядел он как человек, сдерживающий себя от улыбки.

Губы сжимал сильнее, чем нужно, и щурил глаза.

При этом никогда Паша не видел его настолько… настоящим.

– И, знаешь, не самый странный символ. Вот, например, в Средиземноморье символом удачи был топор. Можешь представить… топор. В Египте – лестница. Тоже есть вопросы. Да нас сплошные символы окружают, куда ни посмотри. Я знаю, что у адвокатов есть ритуалы перед слушаниями. У тебя тоже, да?

– Нет, – вежливо сказал Женя.

Он смотрел в тарелку.

– Почему? Не веришь в такое?

– Мне даже в голову не приходило, что какой-то символ может повлиять на исход моего дела, хотя… – посмотрел на него Женя из-под опущенных ресниц, – если я приду на заседание с топором… – позволил он своему голосу мягко сойти на нет.

Женя улыбнулся, и волнение, приступами подкатывавшее к горлу Паши, прекратило его донимать.

Он еще немного посомневался, но все-таки признался.

– Макароны с сыром готовила мама, когда я болел, а потом я ей, во время химии. Может быть, она и не верила, что они волшебные, – усмехнулся себе под нос Паша, – а я верил и сильно.

– У всех есть странности, – кивнул Женя.

– Даже у тебя?

– Даже у меня, – уставился он в точку слева от плеча Паши, давая понять, что секреты останутся при нем.

«И ладно», – решил Паша, возвращаясь к еде. В конце концов, все получалось не так плохо, как он представлял. Никольский сидел у него на кухне, с аппетитом поглощал макароны и не казался недостижимым идеалом, пытаясь совладать с теплым расплавленным сыром, тянувшимся от одной макаронине к другой. И какую бы цель ни преследовал Женя, приходя к нему домой (а относительно целей Никольского Паша никогда не был уверен хоть в чем-то на сто процентов), он выглядел миролюбиво и даже заинтересованно.

– Это… вкусно, – облизал губы Женя, полностью опустошив тарелку.

– Спасибо и…

Паша даже не думал особо, перед тем как потянуться к Жене и стереть у него с подбородка сыр. Тот замер, не сразу поняв, что именно Паша делал. И их лица оказались близко, как тогда в торговом центре, как тогда перед поцелуем в коридоре.

У него дома им бы даже скрываться не пришлось.

Но раньше, чем Паша решился хоть на что-то, Никольский отстранился.

– Итак, – сказал он, на автомате, наверное, поправив воротничок рубашки. – Мы летим в Нью-Йорк, вопросы есть, Елагин?

Глава 18

Нью-Йорк, точно.

Паша отодвинулся, поставив локти на стол.

Он сам себя сразу же назвал придурком из-за мыслей о поцелуе. Но он ведь думал об этом. Да, думал. Приблизился к лицу Жени, посмотрел на его губы, хотя Никольский неоднократно доказывал, что с ним даже нормальные дружеские отношения построить невозможно, не говоря уже о романтике. И Паша, кажется, даже убедил себя в один из одиноких вечеров, что они с Женей друг другу не подходили. В Москве или в Нью-Йорке они так и останутся абсолютно разными людьми.

Вздохнув поглубже, Паша поднял глаза. Никольский рассматривал его кухню, и по его выражению лица Павел так и не понял, насколько ему не нравилось увиденное.

– Андрей ответил на мои вопросы, пока тебя не было на работе, – сказал Паша, скрывая свое самодовольство.

Возможно, он и ошибался, но вроде бы заметил между Андреем и Женей какое-то напряжение. Не сексуальное, скорее, профессиональное. Едва ли, конечно, с Никольским хоть кому-то удавалось работать без напряжения. И все же улыбки Жени, адресованные Андрею, были особенно фальшивыми, а Андрей, общаясь с Никольским, как будто немного нервничал и излучал порой слишком много неуместного позитива. И поэтому Паша решил сказать Никольскому правду, Андрей прекрасно выполнил его обязанности, пока сам Никольский оставался дома и местами без сознания.

– В таком случае встретимся в аэропорту.

Поднявшись на ноги, Женя повернулся к выходу. В коридоре шлевка на его джинсах зацепилась за ручку, задержав его немного, а Паша в эти секунды старался придумать повод, чтобы продлить разговор еще на пять минут. В голову – как назло – не приходило ничего стоящего, а секунды утекали сквозь пальцы как песок.

Уже у самых дверей он догнал Женю вопросом:

– Ты не рад тому, что именно я лечу с тобой?

– Почему я должен испытывать какие-то эмоции в связи с этим, Елагин? – подошел Никольский к круглому зеркалу на стене, поправил ворот пальто. – Самонадеянно так думать.

– А если бы испытывал?

Он вздохнул:

– Я бы сказал, что ты заслужил это, поздравляю.

– Из-за той беседы с псевдоклиентом? – Паша завел руки за спину, чтобы перестать мять и дергать пальцы.

Все это время он гнал от себя мысль, что заработал поездку в Нью-Йорк в тот день, в том испытании. Если Андрей действительно уже тогда решил отправить его на стажировку, выходило, что путь к мечте Паши пролегал через… мошенничество.

И только чудом его сочли героем, а не прохвостом.

– Не только, но и она сыграла роль, Андрей был в восторге.

– И зря, – фыркнул Паша.

И этом привлек внимание Никольского. Серьезно?

Ему, что, не сказали, как именно он убедил фальшивого клиента?

В той коморке он не продемонстрировал свой интеллект или, например, смекалку. В нем бурлили эмоции, злость на Женю за то, как он обошелся с ним в торговом центре днем ранее, так что Паша и сам опустился до грязных приемчиков. И надо же, как все повернулось неожиданно. Он хотел разозлить Никольского, а в итоге сотворил рекорд «Алмакса» и получил путевку.

Паша не только мифологией увлекался, он и в карму верил. И тот поступок не давал ему покоя. Едва ли он уже сможет как-то исправить случившееся, но хотя бы расскажет Никольскому правду.

– Дело в том… Я не горжусь тем поступком, пусть он и привел к тому, что я лечу с тобой. Знаю, что ты говорил: никаких правил. И все же… Я обычно не такой, каким был тогда.

– Каким ты был?

– Я соврал ей о тебе, той женщине, – посмотрел Паша вниз.

– О чем?

– Сказал, что ты лихачишь на авто по Москве и, скорее всего, однажды собьешь кого-то. Возможно, это будет ребенок. «Такой же ребенок, как и ваша дочь», – повторил Паша фразу, сказанную женщине, все еще разглядывая свои тапочки.

Он перенесся в то помещение, снова увидел перед собой бледную клиентку, а на самом деле прекрасную актрису, выдававшую ровно столько сожаления, сколько требовалось, чтобы ей поверить. Он не считал себя и вполовину таким убедительным, как оказалось, и сразу же пожалел о своих неосторожных словах. Потому что Паша Елагин старался никому из близких не врать, никому не портить жизнь своими руками. Меньше всего он хотел, чтобы в фирме его вспоминали как того парня, что обманул клиентку.

К счастью, с его репутацией все обошлось.

Но что о нем думал Женя?

Собравшись с силами, Паша с вызовом ответил на его взгляд.

– Я рассказал тебе, чтобы между нами не было секретов. Точнее, у меня перед тобой, ненавижу секреты.

– Тогда тебе будет сложно в этом мире, Елагин, – сжал его плечо Женя. – Кстати… Я ненавижу диваны.

– Что?

– Моя странность. Эта – одна из.

И загадочно кивнув на прощание, Никольский потянул двери на себя и вышел в подъезд. Ну что за фрукт-то такой? Едва тот скрылся из виду, Паша запер дверь и прижался к ней лбом.

«Кажется, Никольский не разозлился на меня за тот случай», – подумал он, постукивая пальцами. А в Нью-Йорке определенно будет «весело».

Паша вернулся на кухню, чтобы убрать все следы пребывания Никольского в доме. Он пока не был готов рассказывать маме или сестре.

Возможно, он никогда не будет готов рассказать.

Глава 19

Материалы уголовного дела №1035046, УК РФ Статья 131

19.07.2009 Дневник потерпевшего

Терапия по-прежнему не приносит мне особого удовольствия.

Но энтузиазма ему не занимать.

Тем более… теперь у меня целых три визита к психологу в неделю. Такое ощущение, что родители то ли увидели, что мне стало хуже, то ли разглядели в том, как я держу вилку, поедая яичницу на завтрак, мнимый оптимизм. Я бы мог признаться им, что ничего не изменилось, но молчу. Если бы он сидел рядом, сказал бы… «О, Женя, это все подсознательное желание приблизить позитивные изменения на счастье родителям!»

Мне даже как-то надоело спорить с ним, надоело спорить со всеми.

Моя жизнь – это ожидания, когда мне станет лучше.

Ожидания других людей.

Даже если мама не спрашивает в десятый раз подряд, как я себя чувствую, то она смотрит. Наблюдает, выискивает сигналы. Ненавижу. Ненавижу быть таким плохим сыном, приносящим им одни проблемы.

Они хотели бы гордиться мной, а не лечить…

На сеансах я хотя бы имею право говорить, насколько мне паршиво.

Кстати, у него новая тактика. Теперь он не мой психолог, он мой друг (на самом деле ничего не изменилось, разве что… мы каждый раз обнимаемся перед началом сеанса, будто приятели, ну и садится он со мной на один диван, а не на диван напротив). Как по мне, это смешно, честно. Я итак рассказал ему о себе все, что мог. Даже мама и то знает обо мне меньше. И что изменит новый статус фальшивых друзей? Даже не знаю. Или знаю. Ничего?

Но кто я такой, чтобы в нем сомневаться? Он мой доктор, задача у него такая, меня лечить.

Раздел II В Нью-Йорке

Глава 20

Самолеты, эти адские создания…

Десятичасовой рейс из Москвы в Нью-Йорк дался Павлу сложнее, чем предполагалось.

Он почти не спал все то время, пока летел, вздрагивал от каждого поскрипывания или шума, а когда самолет немного сотрясало воздушными потоками, как объяснила ему заботливая стюардесса, то лишался сонливости на следующих минут сорок, как минимум.

Еще до того, как взойти на борт самолета «Аэрофлот» в Домодедово, Паша планировал, что во время полета он обдумает стратегию поведения с Никольским в НЙ. Еще чего. В самолете он вообще не мог думать ни о чем, кроме того, что находился на высоте одиннадцати тысяч метров, а в случае отказа какого-нибудь примитивного двигателя, его ничего не спасет от смерти. Что ж. Под конец полета он не сомневался, что боялся летать. Страдал от аэрофобии. И ступив на американскую землю, ощутил себя самым счастливым человеком на Земле. Потому что под его ногами была твердая почва, а этого уже очень много для счастья!

Что там думал Женя, Пашу не особенно волновало. Он решил дать себе хотя бы несколько часов чистого удовлетворения, что полет закончился, полюбоваться Нью-Йорком прямиком из картинок в гугле, например. Никольский шагал с ним рука об руку к такси, показывая всем своим видом, что не так уж он и впечатлен.

– Ты бывал в Нью-Йорке? – не удержался Паша.

– Бывал.

Женя свернул к черному «Мерседесу» и без всяких колебаний открыл переднюю дверцу. О чем-то переговорив с водителем, он прошел мимо Паши и забросил свою сумку в багажник. Интересно события развивались. Наверное, в «Алмакс» отправили для них встречающий экипаж. Паша бросил рюкзак в багажник, не дожидаясь отдельного приглашения от Никольского. В авто он устроился на заднем сидении, позволил Жене, хотя тот и не испытывал особого энтузиазма, представить его водителю.

«Пол. В Америке тебя будут называть так», – предупредил его Женя.

Пристегнув ремень, Паша лег на спинку и повернулся к окну. Сонливость постепенно отступала. И хотя у Паши от напряжения побаливали виски, в сердце зрело отчетливое желание начать писать новую страницу своей жизни в Нью-Йорке. Прямо сейчас! Он посмотрел наверх, следуя внезапному порыву, уставился прямо на панорамную крышу со сдвижным люком.

Раздумывал Павел всего секунду, а потом еще несколько ждал, чтобы не вмешиваться в учтивый разговор Никольского с шофером о том, где находился офис компании. Он даже прослушал, как именно его звали.

– Извините, – перешел Павел на английский. – Не могли бы вы открыть люк? – указал пальцем вверх.

Водитель, а выглядел он как бюджетная версия Ричарда Гира, кивнул ему и потянулся к панели. Он нажал на кнопку, и стеклянная крыша медленно отъехала в сторону. Паша сразу же почувствовал холод, ветер обдувал его шею ветерком, а следом его носа достигли и запахи. Бензина и выхлопов, жареных орешков и кофе из «Старбакса», а еще дерзости и вызова. Сняв кроссовки, Павел встал на сидение и выглянул в люк. «Поверить не могу, я здесь», – подумал он, стараясь успеть рассмотреть все.

Он не знал, в каком районе они находились, и куда направлялись.

Хотя насчет куда… Павел поставил бы на Сохо.

– Женя, а ты не хочешь присоединиться? – спросил он.

Локти он поставил на крышу, наслаждаясь тем, как нырял в объятия этого огромного города.

И почему-то когда Женя сказал «нет», Паша улыбнулся.

Он вдруг понял, что вернется домой не таким, как приехал сюда. Что-то обязательно изменится. Что-то станет лучше. Город, который никогда не спал, уготовил для него сюрприз. Возможно, даже не один. Раскинув руки, как Роза в «Титанике», Паша прикрыл глаза, предвкушая запланированные дни и ночи, вечера и утра. Он пока не знал, что увидит и с кем познакомился, но сраный полет на самолете определенно того стоил. На перекрестке Паша даже отсалютовал симпатичному парню, который жевал жареную картошку в бумажном пакете. Тот подняв ладонь в ответ.

– Я в Нью-Йорке… – шептал Паша, пока автомобиль оставлял позади рестораны и кафе, салоны красоты и банки, офисные здания и подземные стоянки. – Я в Нью-Йорке…

Усевшись, фактически упав на сидение, Павел еще долго приходил в себя, дыша полной грудью.

Глава 21

Несмотря на возбуждение, желание ничего не пропустить, везде успеть и взять от стажировки максимум, Павел не смог воспротивиться примитивному желанию поспать, увидев в номере двуспальную кровать, словно обещающую спокойный двенадцатичасовой сон, которого ему так не хватало.

Заселились они в Лангхэм.

Судя по данным в сети, сутки проживания в нем обходились посетителям в 40 тысяч рублей. Зато жить Паше предстояло в западном Мидтауне в трех минутах от Эмпайр-стейт-билдинг и в двенадцати минутах от Таймс сквер. Он собирался побывать и там, и там, обходить Нью-Йорк вдоль и в поперек, вернувшись в Москву с гигабайтами фотографий и тоннами прожитых эмоций.

«Но это потом», – сдался Паша и закрыл окно, выходившее на Манхэттен.

Звуки города будто в момент выключились, оставляя его наедине с потребностью отдохнуть. Так что Паша по-быстрому принял душ и упал на мягкую как вата, постель, обняв подушку руками. Вата. Сладкая вата. Вата, которую ему купил Никольский. Как давно это было? Или недавно… Мысли кружили у Паши в голове, пока он не отключился. И приснился ему дом, мама и сестра Лера…

Зашевелившись спустя много часов, Паша с трудом поднял голову. Он не сразу вспомнил, где находился, а с определением времени суток возникли еще большие проблемы. Повернувшись на спину, он уткнулся взглядом в окно, за которым все было черным и недружелюбным.

Под его бедром продолжал вибрировать телефон, видимо, из-за него Паша и проснулся.

– Алло? – сонно пробормотал он, даже на имя звонившего не посмотрев.

– Будь готов через двадцать минут.

– Для чего? – возмущенно ответил он Никольскому.

– Приветственная вечеринка в «Алмакс», все жаждут с тобой познакомиться, врунишка.

– Чего?

Но Женя уже отключился.

Отключился и оставил Пашу в смятении и замешательстве.

– Двадцать минут? Да это почти ничего, – стащил он себя с кровати.

Душ Паша принял, с прической что-нибудь придумает, но одежда… Что делать с ней? Мгновение он раздумывал, не перезвонить ли Никольскому, хоть пару животрепещущих вопросов задать, чтобы понять, куда именно он собирался. Однако нежелание просить у него помощь победило и Паша отложил смартфон. Хватало того, что Никольский приклеил к нему еще одно обидное прозвище – врунишка, с удовольствием напоминая о том, как именно Паша попал в НЙ.

Он раскрыл свою сумку, нашел черные джинсы, а среди рубашек выбрал классическую белую.

Поедут они в ресторан или непосредственно в офис «Алмакса» – такой наряд будет уместным.

Встав перед зеркалом, Паша критически себя осмотрел. Ноги показались ему излишне худощавыми, что было особенно заметно в узких джинсах (хотя в широких он смотрелся еще хуже), рубашка навыпуск обтягивала живот, выделяя пряжку ремня каким-то непонятным бугорком. Да красавцем Паша себя и раньше не считал, с чего вдруг резко пытаться стать кем-то другим? «Нет, – решил он, прекратив крутиться туда-сюда, – буду просто самим собой и точка».

Расчесавшись, он посмотрел на часы.

И оставшееся время посвятил осмотру номера, в котором ему предстояло провести целый месяц.

Обстановка была предсказуемо респектабельная и элегантная, Жене бы понравилось, почему-то подумал Павел. Деревянная мебель темных тонов, изысканные бра, торшеры, светильники и картины на стенах нагоняли на него умиротворение, помогали успокоиться перед первым выходом в свет. В гостиной Паша обнаружил огромный телевизор, подключенный к спутниковому ТВ, телефоны находились в каждой комнате, в спальне стоял радиотелефон, по которому он мог звонить по любому номеру в Нью-Йорке, а около столика нашелся мини-бар с изысканным алкоголем, который он, впрочем, пробовать не собирался, чтобы не терять контроль.

Отвлек Пашу стук в дверь.

Он едва не споткнулся о свою же сумку, чтобы побыстрее впустить внутрь Женю Никольского.

– Я готов, сейчас только телефон возьму…

Паша раскрыл двери и побежал в спальню, предоставив Никольскому право самому решать, входить в номер или в коридоре подождать.

– А ты где заселился? – крикнул он из спальни.

– В номере по соседству.

– Значит, если буду громко себя вести, услышишь, – усмехнулся Паша.

Вернувшись, он уставился на Женю. Тот тоже был в пальто, под ним просматривались жилетка и рубашка кремового цвета. Стильно.

– Например? – уточнил Никольский.

– Например, если громко буду заниматься сексом.

Почему Паша это сказал, он и сам не понял. Какая-то спонтанная и отчаянная попытка флирта? Его сразу же затопил стыд. Отведя глаза вниз, Паша уже собирался подогнать Никольского, они же на вечеринку опаздывали, но тот все пялился, и пялился, как будто собирался просверлить у Павла в голове дыру.

– Тебя это, видимо, возбуждает? – склонил он голову набок.

– Что?

Женя не ответил.

– М-м-м, не знаю, нет? – застрял Паша где-то между вопросом и утверждением.

– Тренируйся мастурбировать без лишних звуков, поскольку я люблю работать в тишине, – сказал Женя и вышел в коридор. Славно.

Здорово, что Никольскому на ум приходило только это, если в одном предложении находились слова «Паша» и «секс». И еще больше злило Павла то, что он был… прав. Воздержание Паши уже давно превратилось в его повседневность. Он даже пресловутого спермотоксикоза не испытывал, просто ни с кем не спал и снимал напряжение с помощью своей верной помощницы. Возможно, подходящие кандидаты и ходили где-то поблизости, некоторые даже оказывали ему знаки внимания, если верить Лере… Но Паша этого никогда не замечал. Он был чертовски плох в тайных знаках и намеках, ничего не смыслил в том, как один парень должен был проявлять знаки внимания другому, будто существовало тайное общество геев, куда его не позвали. Одиночество ударило Пашу в грудь, как кирпич. Кроме мамы и сестры в Москве его никто не ждал. Пока не ждал.

Он мог бы начать работать с этим буквально сегодня. Каждый день таил в себе возможности, говорила мама.