Текст книги "Крепкие узы. Как жили, любили и работали крепостные крестьяне в России"

Глава 4
Не только в России

Крестьяне Каталонии не могли просто так бросить дома и уйти в город или на другую землю. Прежде всего им следовало уплатить выкуп за себя. Кому? Своему сеньору! В испанских землях XII века существовало понятие ременсы – или выплаты за свободу. В старой Каталонии имелся свой аналог крепостного права[27]27
  Вот только к XIV–XV векам в ряде стран Западной Европы крепостное право было ограничено или запрещено, тогда как в России оно лишь утвердилось к XVII веку, а его расцвет пришелся на правление Екатерины II (вторая половина XVIII века). Но действительно, если учитывать практики рабства и работорговли, окончательно запрещенные в европейских колониях лишь к ХIX веку (главным образом после Венского конгресса), ситуация предстает менее однозначной. – Прим. авт.


[Закрыть].

Откуда пришла эта форма зависимости на Пиренейский полуостров – ученые спорят. Одни связывают ее с мавританским нашествием, другие – с распространением власти франкских королей. Сохранились грамоты 844 года, где простым людям рекомендуется избирать себе покровителей из числа знати в обмен на определенные услуги. Сеньор был обязан вершить закон и защищать, крестьянин – обрабатывать землю. Переходить под чужое крыло не возбранялось, но только при условии выкупа. «Крепостными» по-каталонски были, конечно, не все. Однако те, кто оказывались в такой зависимости, вскоре столкнулись с массой трудностей. Сеньоры слишком охотно пользовались своей властью.

Например, появилась целая система штрафов и поборов. Если жена крестьянина была уличена в измене, то за это с двора взималась кугусия. Попросту говоря, помещик мог забрать часть имущества у своего вассала в наказание за дурное поведение его супруги. Арсию выплачивали в том случае, если у крестьянина происходил пожар. То есть не компенсировали ему потерю дома или хозяйственных построек, а наоборот, вводили наказание за неосторожное обращение с огнем. Эзоркия назначалась, если у крестьянина не было прямых потомков. Тогда его земля и все, что на ней находилось, переходило в собственность сеньора, и он мог распоряжаться ею по своему усмотрению. Так, в 963 году граф Бернат передал монастырю Святого Михаила крестьянские владения именно на основании эзоркии.

В том же X веке крепостных в Каталонии дарили и передавали другим собственникам. Пальярский граф в 1030-м распорядился о щедром подношении для обители «со всеми мужчинами, их женами и детьми, уже рожденными, и теми, которые родятся, со всеми постройками, виноградниками, лесами, лугами, выгонами». А в 1090 году супруги Гунтарды одарили церковь Святой Марии в Урхельском диоцезе селением со всеми обитателями, как теми, кто находился в его пределах, так и теми, кто появится в нем впредь. Сохранились и записи о королевских дарах: Рамиро II, прозванный Монахом, пожаловал церкви Святого Викентия семью крестьянина Бласко Рича, вместе с землей и орудиями труда. Человек приравнивался к скотине или плугу.

То, что крестьянин считался человеком более низкого происхождения, уступающим в правах сеньору, подтверждает и «уголовный кодекс» того времени. Убийство рыцаря каралось штрафом в 12 золотых унций. А за работягу, трудившегося на земле, платили в 2 раза меньше.

Крестьяне принадлежали земле и владевшему ей господину целыми поколениями. Сеньор мог меняться (продавал или дарил поместья), но люди, работавшие на этой территории, продолжали считаться зависимыми. В 1369 году Раймунд Безарт подтвердил в грамоте прихода Святой Марии, что является собственностью епархии, в точности как его родители. То есть крепостное положение распространялось на всех членов семьи. Точно так же, как впоследствии происходило в России. В Каталонии XIV века было и схожее определение статуса супругов: «Муж и жена должны находиться под властью одного господина». Таким образом, брак свободного человека с крепостным делал первого таким же подневольным.

Освободиться за выкуп мог не каждый. Цена свободы менялась от года к году и устанавливалась каждым помещиком лично: от 10 до 80 солидов. Скопить сумму получалось не слишком быстро. Дешевле стоила свобода девиц, пожелавших выкупиться, чтобы спокойно выйти замуж за независимых крестьян. Поскольку женщины не наследовали земли, то вольная у них могла стоить от 2 до 8 солидов.

Но некоторые каталонские крестьяне шли в зависимость добровольно. Землевладелец мог гарантировать, что в случае опасности встанет на защиту своих угодий. В обществе Средневековья, где войны шли часто и подолгу, это было очень важно. Так же шли договариваться с сеньором о покровительстве и английские крестьяне. Иногда крик о помощи звучал и по другой причине: нечем кормить семью. В скудные на урожай годы приходилось занимать средства, а если погасить долг не получалось в отведенный срок, то английский крестьянин мог перейти в другой статус. Оказаться среди вилланов, по сути – крепостных. Их становилось все больше и больше, поэтому появлялись законы, регламентирующие их поведение и положение. Виллан не должен был бежать от своего господина, ибо тот мог объявить его в розыск. Однако по прошествии года и одного дня, если беглеца не находили, он обретал свободу.

Распоряжаться своими крепостными английский сеньор мог точно так же, как его коллеги из Российской империи. Устанавливалась барщина, вводились платежи. Свобода помещика была ограничена только в плане продажи. «Великая хартия вольностей» (а еще раньше – грамота Совета церквей Лондона от 1102 года) не разрешала торговать людьми. Но работать на земледельца, находясь от него в зависимости, – вполне. Полностью же крепостное право на острове и в колониях, принадлежащих Англии, своим приказом отменила королева Елизавета I Тюдор. Ею был подписан соответствующий закон в 1574 году. Однако это не мешало английским мореплавателям и столетия спустя промышлять покупкой и продажей рабов на разных континентах.

Положение крепостных в Шотландии, когда она еще не была частью Соединенного королевства, больше напоминает ситуацию в Российской империи. На северной части острова процветала и торговля людьми, и передача их в чужую собственность на основании грамоты дарения. В 1144 году король Давид I Святой (младший сын короля Малькольма III) преподнес своему духовнику по имени Келсо часовню, земли, которые находились поблизости, и абсолютно все население этой территории. Более того, Келсо должен был владеть не только угодьями и людьми, но и потомками этих крестьян. Как в Каталонии и в России, несвобода родителей распространялась и на их детей.

Переходить на другую землю не разрешалось. Даже внутри помещичьих угодий шотландский крепостной не располагал правом менять место жительства – его хозяин в любой момент мог потребовать возвращения назад. В 1340 году суд разбирал дело о самостоятельном передвижении крестьянина Аллана с сыновьями: он оказался на земле Дунфермлинского аббатства, хотя считался собственностью графа Файфа. Аллану не пришлось заново собирать вещи – суд оставил его под покровительством аббатства. Оказалось, что между Дунфермлином и графом есть неразрешенные земельные вопросы.

Граф Майлз Стратэрн в Шотландии тоже дарил людей – в 1258 году он сделал подношение одной обители в обмен на вечные молитвы за спасение своей души. Щедрый дар состоял из трех крепостных: Джона, его сына Томаса и внука Тора. Добавлено было в документе, что потомки этих троих также станут принадлежать аббатству.

У крепостных могло появиться свое имущество, они даже могли принять постриг, но при этом все равно оставались собственностью какого-то господина. Некоторые добивались вольной от хозяина (например, 28 февраля 1369 года король Давид II даровал свободу своему верному слуге Уильяму, сыну Джона), но куда чаще, судя по сохранившимся документам шотландского Средневековья, отпускали их именно монастыри. Кстати, искоренение крепостного права в Шотландии произошло раньше, чем в Англии, – еще в конце XV века.

Самым бесправным сословием во Франции считались сервы. В обществе Средневековья они не могли обладать собственностью, но зато были обязаны служить – опять бессрочно – и уплачивать господину свой вариант «оброка». Искоренить серваж полностью удалось только в 1789 году, когда произошла Великая Французская революция. Правда, к тому времени в их существовании уже имелись некоторые послабления – еще король Людовик Десятый Сварливый (сын Филиппа Красивого, разгромившего орден тамплиеров) разрешил сервам покупать себе свободу. Но вспомним каталонских крепостных – под силу это было далеко не каждому.

Чуть легче стало сервам в правление другого короля, Филиппа VI, первого из Валуа на французском престоле. Его царствование пришлось на один из самых лютых периодов в истории Средневековья: сочетание Столетней войны и страшной эпидемии чумы (от нее умерла и первая жена Филиппа Шестого, хромоногая королева Жанна). Чума выкашивала французские поселения где на четверть, где на треть, а порой и наполовину. С 1347 по 1348 год умерло столько людей, что возникла резкая и практически непреодолимая нехватка рабочих рук. Некому было работать в поле. Не хватало ремесленников, обычных слуг, каменщиков и поваров. Местности, которым удалось чуть лучше пережить чуму, начинали богатеть: любой специалист теперь зарабатывал в разы больше, чем до эпидемии. Сервы оказались в уникальном положении – теперь они легко выкупали свободу.

При Филиппе VI, в этот сложный период, на бегство сервов смотрели сквозь пальцы. Поменять господина стало очень просто (кому подчиняться, если все население замка переехало на погост?). Качественно работающих ремесленников переманивали в другие поместья или города. Порой просто приглашали помочь, за отдельную плату, а затем предлагали остаться. Под защитой нового господина работник чувствовал себя немного лучше, чем у прежнего, – если звали к себе, то обычно с выгодой для специалиста. Чума отнимала множество жизней, но она же помогла выжившим обрести свободу. Или хотя бы относительно приемлемые условия существования.

В Испанских королевствах (их число на Пиренейском полуострове менялось от века к веку) избавлялись от крепостного права тоже постепенно. Но помимо чумы в Каталонии и Арагоне этому поспособствовали жестокие бунты. Отрицать очевидное стало бесполезно: крестьяне доведены до отчаянья. Не желая новых потерь, да еще в условиях освободительного движения от мавров, Реконкисты, король Фердинанд Арагонский подписал указ об отмене крепостного права. Освободиться можно было только за денежный выкуп, и этот шанс использовали очень многие. Другого выбора все равно не существовало.

Немецкие земли ощутили на себе весь ужас крепостничества позже, в XVII веке. С 1618 по 1648 год Европа участвовала в Тридцатилетней войне, и как раз в этот период Померания и Мекленбург оказались территориями несвободы. Тяжелые условия жизни, непосильный труд, которому подвергали бесправных крестьян, все это осталось в воспоминаниях современников. Аристократы из немецких княжеств выжимали из несчастных последние соки – компенсировали собственные потери во время войны. Не менее жестокими были и польские паны. В условиях крепостного права в Польше XV века барщина отнимала у крестьянина 6 дней из 7. В истории Дании тоже есть такая позорная страница: при короле Фредерике I (1471–1533) несвободных людей легко продавали на рынке.

У Исландии крепостная история делится на два периода. Изначально на острове викингов существовало рабство (как практически во всех цивилизациях на определенном этапе). В 1117 году вольные северные люди от него благородно отказались. Но… в 1262 году Ледяная страна признала владычество Норвегии и отныне подчинялась ее законам. Два века спустя в Исландии ввели вистарбанд, своеобразный аналог крепостного права. Любой, кто не владел личным имуществом, равным по стоимости 2–3 коровам, должен был пойти в найм к землевладельцу. Выход из этого состояния был один – работать, работать и еще раз работать. В этом случае имелся слабый шанс обзавестись небольшим капиталом, который бы мог позволить взять в аренду клочок земли.

Климатические условия и малый объем территорий не позволяли работникам трудиться эффективно. Получить самостоятельность выходило у немногих. В конце 1890-х крепостная зависимость распространялась на ¼ населения острова! Условия труда мужчин, женщин и детей были такими плачевными, что об этом было стыдно даже говорить. Лишь в 1894 году Исландия отказалась от многовекового порядка. По сути, страна стала одной из последних в мире, где крепостное право было отменено.

Разные формы зависимости, очень близкие к положению крепостных в Российской империи, существовали в Чехии, Венгрии, Швеции. Рабство в Соединенных Штатах Америки просуществовало до 1865 года. И мало кто знает, что кроме африканцев была в США еще и каста «белых рабов» – ирландцев, захваченных англичанами во время покорения Ирландии в 1649–1651 годах.

У крепостного права и рабства много общего. Крепостных, как и рабов, использовали для личных нужд. Прежде всего – для работы. И словно коров или коз, также разводили. Для этого организовывали свадьбы.

Глава 5
Как женили крепостных

Историю о том, как женили крепостных – в построении да по команде, – часто связывают с именем Александра Васильевича Суворова[28]28
  Александр Васильевич Суворов (1730–1800) – русский полководец, основоположник русской военной теории. Генерал-фельдмаршал (1794), генералиссимус (1799), генерал-фельдмаршал Священной Римской империи (1799), великий маршал войск пьемонтских (1799 год), кавалер всех российских орденов своего времени, вручавшихся мужчинам, а также семи иностранных. – Прим. ред.


[Закрыть]. Согласно городской легенде, никого из крестьян не спрашивали, хотят ли они жениться. Девушек и парней просто строили в два ряда, а затем командовали, как солдатам, чтобы они взялись за руки. Так получались пары. Приходской батюшка был уже на месте и быстро венчал «женихов и невест». Вопрос с браком для двух десятков молодых крепостных решался за несколько минут.

Вместе с тем необходимо отметить, что документального подтверждения этому анекдоту нет. Однако точно известно, что генералиссимус на самом деле определял, кому следует жениться, и принимал в решении этого вопроса самое непосредственное участие.

Александра Васильевича считали добрым барином. Он не вводил непосильного оброка и ограничил его тремя рублями с одной души (иные господа требовали по 10 и больше). Сохранились сведения, что выделял по червонцу тем, кто вступал в брак – чтобы обжились, обзавелись самым необходимым. И очень любил, если крестьяне заводили большие семьи. «Крестьянин богат не деньгами, а детьми… от детей ему и деньги», – писал Суворов в одном из своих писем. Дети крепостного – будущие работники. Значит, их действительно должно быть больше. С этой точки зрения рассуждения Суворова-хозяйственника вполне справедливы.

Известен случай, когда крепостной фельдмаршала, холостой мужик, которого собирались отдать в рекруты, отрубил себе палец. Разумеется, с «неполным комплектом» его никто бы в армию не забрал, на что и был сделан расчет. Узнав о случившемся, Суворов напустился на старосту: нельзя было допускать подобного! Бобылю сразу же нашли невесту и сыграли свадьбу.

Но так случилось, что во владениях генералиссимуса сложился «половой перекос»: мужского населения насчитали намного больше, чем женского. И тогда Суворов отдал приказ: «Парни как дубы выросли – купить им будущих жен». Управляющий взял под козырек (а кто бы посмел возразить знаменитому фельдмаршалу?) и быстро подыскал девиц. Приоритет отдавался молодым (не старше двадцати лет), здоровым (для того вели осмотр) и по возможности плодовитым. По этой причине девственность роли не играла. Если у молодой особы имелся ребенок, это считали даже за благо: значит, не «ялица», то есть способна производить потомство. Из приобретенных девиц и местных парней затем создавались семьи. А как иначе? Не пускать же крепостных в чужой огород – это совсем не приветствовалось.

Исключения, конечно, были. В 1777 году дворовая девка Ульяна Петрова вышла замуж за крестьянина помещицы Мятлевой. Сама Петрова происходила из крепостных помещика Калинникова, и тот не стал возражать против такого союза.

Но большинство помещиков не жаждали благословлять браки своих крепостных с чужими крестьянами или дворней. «Вдов и девок на вывод не давать под жестоким наказанием… оттого крестьяне… все свои пожитки выдают в приданые, и тем богатятся чужие деревни», – сообщал своему приказчику историк Василий Татищев. Зачем же позволять соседям наживаться на собственном добре? А Петр Бестужев-Рюмин, фаворит императрицы Анны Иоанновны, и вовсе разработал для своих владений закон: пожелал уйти в другие угодья, за женой или за мужем, обязан откупиться. Сразу и немедленно: 5 рублей. По меркам XVIII века то были немалые деньги, и платить их могли единицы. Препятствие почти непреодолимое! Но ведь помещик этого и добивался… Оказавшись в опале, проводя слишком много времени в своих новгородских имениях, Бестужев-Рюмин занялся увлекательным делом. Придумывал законы. Работал каждый день и в 1731 году представил «Инструкцию» обо всем, что касалось крепостных и способов управления ими.

Например, дотошный барин следил, чтобы свежий навоз после скота не употребляли в удобрение. От этого перегревалась почва, что вредило растениям, а еще в свежем навозе всегда хватало семян сорняков, которые потом могли легко прорастать на огородах. Бестужев-Рюмин запрещал крепостным пропускать воскресную церковную службу и штрафовал за неявку на исповедь. С каждого взимался сбор в размере одной копейки. Праздновать любое торжество, каким бы важным оно ни было, следовало не больше двух дней. Из алкогольных напитков допускалось пиво, которое крепостные варили сами.

Предполагаемые молодожены должны были достичь определенного возраста. Известно, что церковные правила XVIII века позволяли венчать с тринадцати лет девиц и с пятнадцати – парней. Но император Петр I в 1724 году повелел: к алтарю не должно вести детей, должны подрасти и уму-разуму набраться, а еще пусть идут по доброй воле (он-то знал, о чем говорил, пережив первый неудачный брак и наблюдая провалившийся союз своего сына). Еще император хотел, чтобы венчали грамотных. Ну пусть хоть имя смогут подписать да прочесть! Но этот, вполне справедливый, закон Петра остался преимущественно на бумаге. И крепостных женили как хотели, и знатных девушек – по воле семей. Княжон и графинь тоже не спрашивали, за кого они хотят замуж. И возраст учитывать не спешили. Мать княгини Дашковой[29]29
  Княгиня Екатерина Романовна Дашкова (урожденная Воронцова; 1743–1810) – подруга и сподвижница Екатерины Великой, сыгравшая значительную роль в дворцовом перевороте 1762 года, приведшем на престол Екатерину II; первая женщина неимператорского происхождения, занявшая высокие государственные посты – директора Санкт-Петербургской академии наук и председателя Российской академии. – Прим. ред.


[Закрыть] первый раз выдали замуж в двенадцать лет, и за такого лиходея, от которого она потом сбежала… Тринадцатилетнюю дворянку Анну Яковлеву повенчали с горным инженером Карамышевым старше ее в два раза.

Возраст был важен еще и по другой причине. На Руси очень долго считалось, что засидеться в девках – позорно. В двадцать лет любая могла получить прозвище «непетое волосье» или «вековуха». Да и парню желательно было обзавестись семьей к тому же возрасту. Если этого не случалось, господа могли назначить штраф. Так делал, например, князь Александр Борисович Куракин. Да и не только он один в конце XVIII века! Хороший работник, по мнению помещика, должен был обязательно обзавестись семьей. Свой двор, жена, дети – гарантировали определенную покладистость, стремление работать и зарабатывать. Вольнолюбивый крестьянин мог и на сторону посмотреть, и убежать. Такой был ненадежен во всех отношениях… Так что вывод напрашивался сам: пусть крестьяне и дворня лучше женятся, чем болтают между собой! Поместью больше прока.

Бестужев-Рюмин[30]30
  Граф (1742) Алексей Петрович Бестужев-Рюмин (1699–1766) – русский государственный деятель и дипломат, канцлер Российской империи при Елизавете Петровне (до опалы в 1758 году). – Прим. ред.


[Закрыть] тоже сделал пометку в инструкции – женить и выдавать замуж к двадцати годам, не позже. А впоследствии добавил еще одно уточнение: пусть выходят «на сторону», только просят об этом соизволения. Внести уточнение пришлось по очень простой причине. Дело в том, что среди владений барина оказались и весьма отдаленные села, где явно не хватало женихов и невест. Если бы все крестьяне женились между собой, это неизбежно привело бы к кровосмешению, что было куда хуже. Нарушения церковных законов боялись ничуть не меньше, чем светских!

Кстати, возрастные рамки появились тоже не просто так. Природа брала свое, и молодые да холостые начинали встречаться друг с другом. «Девки впадают в блуд, – писал Бестужев-Рюмин, – и для того крестьянам детей своих содержать в крепости и страхе… И ежели прежде 20 лет от бесстрашия отцова и несмотрения матери (девка) впадет в блуд, за то и отцу, и матери, и девке, и блуднику… ежели изобличается… при собрании людей жестоко кошками[31]31
  Кошки – вид наказания, введенное Петром I в 1720 году. Состояла из деревянной рукоятки, к которой прикреплялись плети с 3–5 хвостами, хотя в литературе встречается упоминание и о «девятихвостой кошке». – Прим. авт.


[Закрыть] наказаны будут».

В матримониальные планы своих крепостных решил вмешаться в 1826 году князь Голицын. Его управляющий подсчитал: во владениях князя с избытком бедных дворов, которые платежеспособностью не отличаются (а оброк надо собирать!), но есть и богатые. Зажиточные! Посидев над бумагами, Голицын принял решение. Надобно крестьянское добро перемешать. Перераспределить. Путем брака, конечно! Как тут не вспомнить Полиграфа Полиграфовича Шарикова с его «все поделить».

«Первостатейных крестьян к выдаче дочерей своих за несостоятельных… крестьян в замужество… – писал барин указание управляющему, и тут же пояснял, что будет, если его господская воля не исполнится. – Девок, которые избегают замужества, прикажу отправить для выдачи в другие вотчины или перевести их… на суконную фаб– рику».

Но лично помещики все-таки редко вмешивались в брачные дела крепостных. Только если имение небольшое или владелец, например, был вынужден убивать в нем время (как было с упомянутым Бестужевым-Рюминым). В волостях женитьбы крепостных устраивали по своему усмотрению управляющие или старосты. Бывали, конечно, исключения из правил. Одно из таких задокументировал поэт XIX века Владимир Печерин.

Дворянин Печерин родился в 1807 году в Киевской губернии, а в двадцать два года поступил в Санкт-Петербургский университет. Студента сочли способным: он изучал филологию, греческий и латинский языки. Однажды, возвращаясь домой после занятий, он увидел, что его ожидает у порога замызганная грязью старуха. Выглядела она как странница или нищенка, но оказалась не тем и не другим, а крепостной самого Печерина. Устало и растерянно старуха рассказала, что отправилась в длинный путь из южной губернии, чтобы просить барина о милости. Деревенский староста решил обвенчать ее младшую дочь с парнем по собственному выбору. Акулина, двадцатилетняя местная красавица, умоляла и плакала, но ее слово ровным счетом ничего не значило. Чтобы защитить свою любимицу, старуха и отправилась в дорогу. Пусть бы хозяин отписал подробную инструкцию для старосты: должно выдать девку замуж за того, кого она хочет. Есть у нее на примете молодец по сердцу! И никак иначе!

Опешивший молодой помещик возражать не стал. Немедленно взял бумагу и чернила, чтобы составить грамоту: «Выдать девку Акулину за парня…» Уточнив имя жениха, Печерин подписал бумагу и отдал старухе. «Я совершил самовластный акт помещика, – писал Печерин, – это меня взбесило». Осерчал помещик, что закон так несправедлив и требует его участия в столь мелочных вопросах. Но вот что любопытно. Печерин выдал старухе бумагу, но даже не подумал, как она отправится обратно на юг. Есть ли у нее деньги или пойдет пешком, от монастыря к монастырю (как часто путешествовали бедняки). Типичное легкомысленное поведение барина.

Почему так пеклась мать о своей Акулине – понять можно. В XVIII и XIX веках помещики могли браком и наказать. Женить красавца на дурехе и грязнуле, выдать замуж молодую крестьянку за старика. Вполне возможно, что девушка, которой барин Печерин помог устроить судьбу, тоже была уготована кому-то в виде наказания. Что мог возразить на это крепостной? Практически ничего. Поэтому-то, как писал А. Н. Радищев, «они, друг друга ненавидя, властью своего господина влекутся на казнь». Акулине повезло с матерью и с помещиком. Ведь мог и отказаться!

Совсем не повезло другой крепостной, Анне Ивановой. Девица нарушила главное правило – сбежала, чтобы выйти замуж за любимого парня. Иванову не только быстро нашли, но и принудили выйти замуж за крестьянина Михаила Парфенова из села Березовка. Так помещик А. И. Скорятин наказал непокорную крепостную.

У крепостных были свои правила для брака: в большой семье первым делом вели к алтарю старших дочерей. Затем наступал черед остальных (остаться без мужа – такого почти не бывало). Когда везло с хозяином, то венчали с любым понравившимся парнем. Например, в поместьях графа Петра Румянцева позволение на брак давали абсолютно всем, даже если из-за этого крепостным приходилось уезжать в другую деревню. Но даже венчанный по всем законам брак в XVIII веке можно было оспорить, если возражал помещик.

В 1783 году в Череповецком уезде состоялся суд против крестьянина Петра Данилова. Молодой дворовый, понимая, что ему не позволят жениться на чужой собственности, решил вопрос по-своему. Однажды вечером подъехал к дому любимой на санях, посадил ее рядом с матерью (которая выступала в качестве свахи) и отвез к своему помещику. А тот уже благословил союз. Петр и Анна Даниловы были повенчаны спустя несколько часов, но вскоре владелец крестьянки заявил протест. Состоялся суд, Петра наказали кнутом, помещику пришлось выплатить штраф, а сам брак был расторгнут. Девицу, на всякий случай, сразу повторно выдали замуж.

О брачных делах в XVIII веке было подготовлено несколько государственных указов: в 1722, 1758 и в 1796 годах. Их целью было банальное желание увеличивать население. Помещики идею поддержали: кто же откажется от лишних рабочих рук? А. П. Волынский, чтобы подтолкнуть сомневающихся, выдавал крепостным на свадьбу по 5 рублей, Суворов – от 7 до 10. А князь Михаил Михайлович Щербатов, литератор и историк, обходился без денежных поощрений. У него в поместьях был установлен жесткий порядок: если девице исполнялось семнадцать, а замуж она не шла, то отсылалась, вместе с братьями и отцом, на тяжелую работу. Исключений не делали ни для кого. Разумеется, среди крестьян Щербатова свадьбы играли с завидной регулярностью.

Но под венец хотели не все, даже несмотря на угрозы и денежный штраф. Вразрез с планами помещиков многие крепостные начали решительно отказываться от брачных уз. Кнут и пряник не помогали. Министры за голову хватались: настоящее бедствие! А все потому, что среди крестьян стали популярны учения… спасовцев.

В XXI веке трудно вообразить, что когда-то такое было. Но в XVII и в XVIII веках в Среднем Поволжье на полном серьезе решили: в мире больше нет благости. Воцарился Антихрист, Церковь служит ему. И все, что может сделать человек, – молиться и самостоятельно идти к своему спасению. Отсюда, собственно говоря, и пошло название «спасовцы».

Это учение придумали некий Козьма Андреев или Козьма Панфилов, поэтому старообрядцы (а спасовцев считают их «ответвлением») поначалу называли их «Кузьминишны» или «Нетовщины». То есть пошли от Козьмы и всем прочим верованиям говорят «нет». Они отказывались от брака и семейной жизни, настаивали на держании постов. По сути, спасовцы призывали своих братьев и сестер по вере начать вести монашеский образ жизни. И у них нашлись тысячи и тысячи последователей!

Крестьянская жизнь была настолько тяжелой, что идеи спасовцев попали в отлично подготовленную почву. Видя каждый день вопиющую несправедливость, легко уверовать, что ничего хорошего вокруг просто не существует. Церковь поддерживала в прихожанах смирение, то есть поощряла жить так, как живется. Не поднимая головы. Спасовцы подходили к вопросу радикально: нет больше настоящей Церкви, она просто не нужна. Это звучало по-новому, но очень привлекательно.

Девушкам-спасовкам выходить замуж было нельзя. И они упорно отказывались от каждого предложения. Когда помещик (но чаще – староста) грозил наказанием, шли на него с легким сердцем. Увлечение идеей было настолько сильным, что напоминало настоящий фанатизм. Учение распространялось, как пожар – так часто бывает с сектами. Православная церковь, разумеется, не признавала спасовцев. Началась подлинная эпидемия безбрачия, с которой боролись долго, но не очень успешно. Вопрос отчасти решили сами спасовцы, которые, в конце концов, позволили венчать «своих» в православных храмах[32]32
  Венчание спасовцев в храмах не означало, что они приняли правила Православной церкви. Супруги продолжали вести образ жизни, к которому привыкли. Они не обращались в храм за причастием, не ходили на исповеди, не крестили детей в церкви и не прибегали к отпеванию. – Прим. авт.


[Закрыть]. Но даже после этого многие продолжали упорно следовать старым догматам. К началу XIX века у «нетовщины» уже насчитали миллион последователей!

Любопытно, что в то же самое время существовало совершенно противоположное явление – безудержный разврат, которому предавались юноши и девушки во многих селеньях. Особенно выделяли в этом вопросе Пошехонье. Архиепископ Вологодский и Белозерский в 1658 году с негодованием отмечал: незаконные браки и прелюбодейство – стали обычным явлением! Церковь в тех местах имела мало влияния, хотя бы потому, что священников было намного меньше. Среди глухих-то лесов!

Чем дальше находилась местность от условного «центра» – столицы империи или Москвы, – тем чаще в ней находили традиции и обычаи, совсем не похожие на общепринятые. Было там место и старообрядчеству (после церковного раскола многие из приверженцев старой веры ушли, в буквальном смысле, в леса), и спасовцам, и разнообразнейшим местным толкованиям догм. К браку и к сексу относились намного проще, легче. Если девица, выросшая в Тверской губернии, не рисковала сказать лишнего слова молодому парню – за это ее могли посчитать легкомысленной, что уже было прямой дорогой к безбрачию, то пошехонская красавица о таких мелочах даже не задумывалась. Секс до брака считался совершенно нормальным, и даже рождение детей у незамужних не порицалось в деревнях. Такие порядки приводили в ужас петербуржца Бестужева-Рюмина. В 1858 году провели подсчет: почти 6 % девиц в Пошехонском уезде успели обзавестись хотя бы одним ребенком, не вступая в брак.

В далеких губерниях нередко предавались и свальному греху. На языческий праздник Ивана Купалы наряжались тщательно, девушки плели венки, украшали их лентами и надевали лучшие сарафаны. Правда, этим нарядам предстояло недолго оставаться в первозданном виде. С наступлением темноты, которую освещали только ярко зажженные костры, каждый находил себе пару. Расходились по округе, искали место для уединения и возвращались домой только под утро.

В деревнях об этой традиции отлично знали, но никто не возражал. «Молодо-зелено», – говорили, посмеиваясь. Здоровые и молодые – что же им, по теремам сидеть? На Купалу часто начинали «гулять», а к осени засылали сватов. Свадьба по окончании сбора урожая была обычным делом. Если же не складывалось, большой печали никто не испытывал. Родила после Купалы? Воспитает семья. Это из тех времен пришла поговорка: «Чей бы ни был бычок, а теленочек наш».

Но были и куда более экзотические традиции. Например, братская семья. Такие «союзы» складывались там, где не хватало женщин. Братская семья, как нетрудно догадаться из названия, состояла из двух-трех братьев, один из которых брал на себя обязанности главного в роду. Все жили в одном доме, трудились на благо одного хозяйства, но не заводили ни жен, ни детей.

В Сибири братская семья не исключала женщин, но подразумевала проживание под одной крышей всех родственников сразу: братья с женами, кузены с женами, дети одних и других. Бывало, что под одной крышей оказывались сразу четыре поколения, а численность такой семьи могла составлять почти сорок человек. Интересно, что в сибирских братских семьях главой рода становилась женщина, если ее муж, глава семьи, умирал раньше (а такое случалось сплошь и рядом). В таких братских семьях было принято обсуждать решения совместно, брать на себя ответственность за младших во всех вопросах. Если племяннику не хватало средств, чтобы создать собственную семью, помогали все вместе.