Текст книги "Принципы сравнительной психологии"

Конечно, эти различия могли возникнуть и в результате других биологических факторов. Возможно, женские особи просто по природе своей тяжелее мужских, и эти различия совсем не отражают количество затраченной энергии рабочих муравьев. Вместе с тем исследования на муравьях-рабовладельцах, которые захватывают в плен муравьев других видов для работы в собственных гнездах, показали, что степень родства действительно является важным фактором. Взятые в плен особи других видов также имели соотношение в весе 3: 1 в пользу женских особей, когда они находились в своем собственном гнезде. Однако, если они выращивали молодь в гнездах муравьев-рабовладельцев и не имели родства с потомством хозяев, это же соотношение оказывалось 1: 1 – мужские и женские особи имели примерно одинаковый вес.

Таким образом, совокупная приспособленность и кин-отбор являются реальными биологическими механизмами эволюционного процесса. Но эти механизмы не были простой добавкой к известному перечню источников вариаций в поведении животных. Уилсон (Wilson, 1975) провел детальный анализ их действия в самых разных сообществах животных, представляющих почти все формы организации, включая социальную организацию у людей. Осмысление этих специфических механизмов в рамках целостной теории эволюционных процессов стало основой социобиологии.

Вскоре после публикации книги по социобиологии животных, в которой поведение людей обсуждалось только в последней главе, Уилсон написал вторую книгу «О природе человека» (Wilson, 1978), в которой содержалось конкретное применение социобиологической теории к пониманию человеческого поведения и культуры. В это же время была выпущены брошюра Докинза (Dawkins, 1976) с изложением варианта этой теории, который мы рассмотрим чуть ниже, когда будем разбирать популярные разновидности эволюционных теорий. Фактически теория социобиологии покоится на двух основных положениях: во-первых, на том, что все особенности как прошлых, так и настоящих социальных отношений – суть проявление действия генов, и, во-вторых, на том, что эти гены были отобраны в ходе эволюции, потому что они максимизировали эффект совокупной приспособленности.

Теория социобиологии, предложенная Уилсоном, вызвала много критических замечаний. Некоторые из них относились к упрощенной версии социобиологии; мы рассмотрим их позже в этой главе. Другие же касались научных основ самой теории.

Ряд критических замечаний относился к методу социобиологических исследований, предложенному Уилсоном (Wilson, 1975). Это ретроспективный метод, который сводится к трем основным шагам. Шаг первый – надо определить предмет исследования – некую «универсальную» форму поведения, которая лучше бы всего свидетельствовала о действии генов. Шаг второй – идентифицировать «ген» (ген определялся как «единица наследственности»), при помощи которого эта «универсалия» поведения могла бы кодироваться и передаваться. И шаг третий – применить понятия совокупной приспособленности и направленного естественного отбора таким образом, чтобы показать, как такой ген мог быть отобран в результате эволюционного давления.

Проблемы возникают на всех стадиях применения этой методологии как к поведению животных, так и, особенно, к поведению человека. Чем больше мы изучаем поведение животных, тем больше видим разнообразия: выявить «универсалии» не представляется возможным. Во многих социобиологических описаниях предполагаемые «универсалии» выглядят по большей части как анекдоты или спекуляции: например, Докинз (Dawkins, 1976) строит свою научную аргументацию на основе курьезного случая, когда лев, присоединяясь к стае, убил всех детенышей, и приходит к выводу, что такое поведение характерно для большинства млекопитающих. Как мы увидим далее в этой книге, поведение животных не одинаково даже в пределах одного вида и может различаться от одной группы к другой. Еще меньше фактов, подтверждающих наличие «универсалий» у людей: серьезных антропологических или других кросскультурных исследований никто не проводил, а примеры обычно берутся из области культурных стереотипов и предубеждений, существующих в западном индустриальном обществе. Научность такого подхода представляется крайне сомнительной.

Представления о гене как «единице наследственности» и о механизмах действия генов также часто формулируются довольно ненаучным образом.

При анализе содержания социобиологического подхода становится ясно, что используемое здесь понятие «ген» совсем не тождественно к тому биологическому феномену, который является предметом исследования генетики, и был сделан вывод, что в социобиологии оно используется скорее как некое магическое, нежели научное понятие (Hayes, 1986). Более того, социобиологическое объяснение поведения человека часто полностью обходит стороной сами механизмы влияния «гена» на рассматриваемое поведение, а также степень этого влияния.

Среди приверженцев метода социобиологии есть такие, которые посвятили свои изыскания созданию правдоподобного объяснения эволюции и возводят спекуляции и фантазии почти до статуса научного метода. Хотя никто не оспаривает, что при изучении эволюции дозволительна определенная степень реконструкции, очень важно, чтобы такие исторические реконструкции твердо опирались на имеющиеся данные. К сожалению, в социобиологических теориях такое встречается достаточно редко: данные, на которые они опираются, – это чаще всего просто единичные случаи или эпизоды из жизни сообществ животных или людей.

Существуют и внутренние противоречия в самой теории в части ее применения к исследованиям животных и, в частности, в решении вопроса о том, что является «полезным». Социобиология открыто отвергает аргументы, свидетельствующие о том, что какое-то поведение возникло в ходе эволюции благодаря своей полезности для отдельных особей, групп или видов, считая, что такое поведение – только механическое следствие дифференцированного воспроизведения генотипов, происходящего в процессе естественного отбора. Конкретный индивид рассматривается только лишь как носитель своих генов. Однако многие эмпирические исследования в социобиологии направлены на идентификацию такого поведения или стратегий, которые выгодны прежде всего именно отдельным особям – либо потому, что они оптимизируют «приспособленность» путем максимизации доступа данной особи к ресурсам, например пище, либо потому, что они реализуют то, что на математическом языке получило название «эволюционно стабильных стратегий» или ЭСС (ниже мы рассмотрим эти идеи подробнее). При этом игнорируется характерное для подобной логики противоречие, поскольку выгода рассматривается просто как генетическая адаптация, но это – логический круг. Такие типы поведения могли развиваться – особенно в человеческих сообществах, но возможно и в сообществах животных совершенно различным образом. Если же заранее делается вывод о том, что они могут проявиться исключительно за счет реализации специфических генотипов, то их нельзя рассматривать в качестве научного аргумента, поскольку в пределах такого подхода никакие другие объяснения невозможны.

Третьим объектом критических замечаний является уровень объяснения, который используется при социобиологической аргументации и в проводимых в рамках этого подхода исследованиях. Метод, состоящий в поиске «объяснения» единственного случая или примера того или иного поведения, легко может привести к постановке совершенно неверных вопросов. Вместо того чтобы рассматривать единичные примеры выгодного поведения или утверждать, как это делает Докинз, что поведение «должно» было возникнуть уже потому, что оно дает генетическое преимущество, как утверждал Гулд (Gould, 1981), необходимо искать фундаментальные принципы и механизмы, обусловливающие гибкое поведение. Мы еще вернемся к этому в главе 6, когда будем обсуждать модели, объясняющие поведение животных и эволюционные механизмы с позиции биологического потенциала, а не биологического детерминизма.

В результате того, что сторонники социобиологии в своей научной аргументации ориентируются прежде всего на биологический детерминизм, у этой науки появляется еще один методологический недостаток – тенденция рассматривать только подтверждающие примеры поведения животных и игнорировать те, которые кажутся «неподходящими». Например, Фааберг и Паттерсон (Faaberg and Patterson, 1981) описали довольно частые случаи, когда группы неродственных самцов галапагосских ястребов имеют общую самку, с которой спариваются с одинаковой частотой; а Пэкер и Пьюсей (Packer and Pucey, 1983) показали, что танзанийские львы часто создают объединения для совместной охоты, включающие большое число особей, не связанных родственными узами. Мы еще встретимся с другими подобными примерами в этой книге. Как правило, случаи такого поведения игнорируются ортодоксальной социобиологией.

Некоторые биологи-эволюционисты дают слишком широкое определение социобиологии, считая, что ее задача сильно перекликается с оригинальной идеей Крука (Crook, 1970) и состоит в выяснении того, как социальное поведение стало еще одним важным фактором эволюции. Эти исследователи стремятся дистанцироваться от специфических гипотез Уилсона и от «радикальных» социобиологов и рассматривают социобиологию как немного доработанный вариант эволюционной теории, включающий возможности кин-отбора и совокупной приспособленности. Однако Гулд (Gould, 1981) отмечает, что такое расширение понятия социобиологии ведет к тому, что оно становится просто бессмысленным. Более того, этот взгляд на социобиологию, по его мнению, достаточно сильно отличается от той теории, которая первоначально была предложена Уилсоном в 1975 году. Очень небольшое число биологов или сравнительных психологов будут отрицать, что кин-отбор и совокупная приспособленность являются механизмами эволюции; но это не означает полного принятия теории социобиологии. В рамках эволюционного подхода существуют и другие рабочие гипотезы, которые в большей степени учитывают биологический потенциал, чем аргументы в пользу биологического детерминизма. Мы рассмотрим одну из этих теорий в главе 6.

Коэволюция

В теории коэволюции также рассматриваются взаимоотношения организма со средой его обитания, однако с совершенно других позиций. Этот подход исходит из того, что эволюция – не просто односторонний процесс, где среда предъявляет требования, к которым индивид должен приспособиться из-за угрозы вымирания. Согласно теории коэволюции, между организмами и средой их обитания существует диалектическое взаимодействие. Другими словами, индивиды не просто действуют под влиянием среды, но и сами активно влияют на нее, при этом в процессе данного взаимодействия претерпевают изменения обе стороны.

Как отмечал Роуз (Rose, 1983), даже амеба изменяет воду, в которой плавает, поскольку она потребляет питательные вещества, растворенные в воде, и выделяет продукты жизнедеятельности. В результате этого процесса состав воды претерпевает изменения, и амеба взаимодействует уже с другой средой. Эволюционные силы проявляются при взаимодействии организма с окружающей средой. Так, например, эволюция лошади была не простой адаптацией животного к питанию травой в той экологической нише, к которой лошади предстояло еще приспособиться. Скорее надо говорить о совместной эволюции пасущегося животного и пастбища: пастбища изменялись в результате адаптации к экологическим потребностям пасущегося животного (Bateson, 1973).

Впечатляющий пример подобного взаимовлияния продемонстрировал Тревор (Trevor, 1992) в документальном фильме о том, какое влияние оказала на экологию окружающей среды популяция слонов в Национальном парке Цаво в Кении. В большинстве африканских заповедников ведется систематическая выбраковка слонов для того, чтобы их избыточное количество не нарушило экологическое равновесие. Однако администрация Национального парка Цаво приняла стратегическое решение о том, что люди не будут вмешиваться в дела природы. Результаты были весьма впечатляющими.

В начале 1960-х годов популяция слонов насчитывала около 5000 особей, обитающих на покрытой кустарником земле. К 1965 году популяция достигла 15 000 слонов, и специалисты предупредили, что, если выборочно не отстреливать животных, они уничтожат всю растительность, что приведет к превращению заповедника в пустыню. К концу 1960-х годов казалось, что эти предсказания начинают сбываться: популяция слонов возросла до 45 000 особей, участки земли с растительностью стали чрезвычайно редкими, а большие площади оказались почти пустынными. Но одновременно происходили и другие изменения: травы с длинными корнями, единственные из выживших растений, смогли пробиться сквозь подпочвенные слои и дать жизнь новым побегам. В результате жизнедеятельности популяции слонов сама земля также обогащалась: было подсчитано, что навозные жуки за день перерабатывали около 1500 тонн богатого белками слоновьего навоза.

Серьезные засухи в начале 1970-х годов привели к гибели тысяч слонов. Но их смерть обеспечила питательными веществами других животных в экосистеме, а выжившие слоны отыскивали мелководные озерца и углубляли их, топча ногами и вынося грязь на спинах после купания. Когда дожди наконец возобновились и система постепенно начала восстанавливаться, стало очевидно, что жизнедеятельность слонов способствовала существенному обогащению среды. К концу 1980-х Национальный парк Цаво превратился в зеленую, богатую разнообразной растительностью экосистему, совсем не похожую на пустыню, возникновение которой предсказывали скептики: парк отличался таким разнообразием видов растений и животных, какого не было в тех областях, где ограничивалось полноценное взаимодействие слонов со средой. Конечно, работникам парка было достаточно тяжело оставаться в стороне, наблюдая за голоданием и смертью многих слонов, но, позволив процессу идти своим ходом, они увидели, что взаимодействие животных со своей средой не только выгодно для биологического вида слонов, но, в конечном счете, приносит пользу и другим видам растений и животных, являющихся частью данной экосистемы.

В коэволюционном подходе, таким образом, при интерпретации эволюции поведения животных больше внимания уделяется многомерности происходящих изменений. Хотя, безусловно, существуют отдельные эволюционные механизмы, такие, как естественный отбор и совокупная приспособленность, но объяснять эволюцию как результат действия только этих механизмов – значит игнорировать взаимодействие видов с окружающей средой. Рассматривая поведение животных или любое другое проявление эволюционных процессов, мы начинаем понимать огромное многообразие этих явлений. Варианты взаимодействия организмов с окружающей средой чрезвычайно разнообразны. Понятие коэволюции указывает на то, что эволюцию поведения нельзя объяснить действием простейших однонаправленных механизмов: в ее основе лежат сложные комплексные факторы.

Популярные версии эволюционной теории

Уже после первой публикации «Происхождения видов» появилось множество популярных вариантов эволюционной теории. Некоторые из них представляли собой серьезные попытки использовать научно-популярные издания для обсуждения возможностей влияния эволюционных механизмов на человеческое общество. Другие же представляли собой плохо замаскированную политическую пропаганду, направленную на «научное» оправдание определенных социальных предубеждений или экономической политики. Хотя подобные теории часто не принимались во внимание учеными, работающими в этой области, они тем не менее оказали сильное влияние на общество и в результате способствовали постановке ряда вопросов о социальной ответственности со стороны науки. В следующей части этой главы, прежде чем начать анализ моделей эволюции в их социальном контексте, мы кратко рассмотрим некоторые из этих теорий, а также связанные с ними заблуждения.

Социальный дарвинизм

Одной из первых попыток использования эволюционной теории в политических целях стал так называемый «социальный дарвинизм», детально разработанный философом Гербертом Спенсером (1820–1903): определяющей силой он считал борьбу за выживание, а эволюцию рассматривал преимущественно как межвидовую борьбу за природные ресурсы. «Выживание наиболее приспособленных» рассматривалось как выживание тех видов, которые проявляли наибольшую жестокость, позволявшую им взять верх над другими: вырисовывался портрет «природы с окровавленными клыками и когтями».

Социальный дарвинизм Спенсера нашел поддержку в определенных слоях викторианского общества: это учение, в частности, было использовано для пропаганды принципа неограниченной свободы предпринимательства и критики системы государственной поддержки промышленности в виде прямой финансовой помощи и подготовки кадров. В соответствии с философией Спенсера капитализму нужно позволить развиваться по «своей воле»: не важно, что конкуренция жестока и порочна, поскольку в конечном счете она окажет благоприятное влияние на экономику.

Аструктуры подстраховки наподобие социальных программ повышения благосостояния служат в конечном итоге помехой для «выживания наиболее приспособленного».

Хотя эти идеи действительно имеют внешнее сходство с эволюционной теорией – используют одни и те же понятия и обсуждают, казалось бы, сходные механизмы, – на самом деле они выражают совершенно иное содержание. Идеи Спенсера целиком были основаны на метафорах: например, предполагалось, что организации типа промышленной компании в определенном смысле «похожи» на биологические виды. Однако существует множество очевидных различий между биологическими видами и промышленными компаниями. Начнем с того, что каждая особь несет в себе часть генофонда своего вида и потому может оставить потомство, способное к выживанию, в то время как привилегированные позиции в промышленных компаниях доступны лишь ограниченному числу работающих в них лиц.

Рассуждения о «выживании наиболее приспособленных», характерные для социального дарвинизма, в действительности служили аргументом для оправдания эксплуатации. Подразумевалось, например, что более слабые люди, которые не способны выжить в невыносимых условиях фабричной системы викторианской эпохи, просто должны вымереть, что, в свою очередь, сделает человеческий род «более сильным» и, таким образом, принесет больше пользы, чем социальные реформы, направленные на ограничение количества рабочих часов в неделю, предоставление дополнительных выходных, повышение размера пенсий или любые другие меры, которые мы сейчас считаем элементарными и необходимыми.

Другая версия социального дарвинизма распространяет аналогичный подход на расовые различия между людьми. В соответствии с этой версией все расы можно расположить в порядке «эволюционного прогресса» – от белых на вершине древа до черных у самого его основания. Предполагается также, что сильные всегда будут доминировать над слабыми, поскольку агрессия является врожденной характеристикой и биологически неизбежна. Как и следовало ожидать, эта модель, не имевшая под собой никаких научных оснований, использовалась для оправдания колониальной эксплуатации: представители «небелых» культур рассматривались в ней как «низшие» – таким образом оправдывалось подавление одной культуры другой и эксплуатация слабых.

Вполне естественно, что такие представления о расовой эволюции в конечном итоге способствовали возникновению нацистской партии в Германии и оправданию злодеяниий, которые она совершила. Геноцид евреев и поляков, а также истребление цыган в Европе основывался на идее, что эти «расы» наиболее близки к белой, арийской (в соответствии с «эволюционным порядком»), но стоят на более низкой по отношению к ней ступени, и поэтому смешанные браки с представителями этих рас могли бы повернуть вспять эволюционный прогресс, который, как провозглашалось, направлен на создание сверхрасы. Нацисты организовывали не только концентрационные лагеря, но и центры для размножения, куда приглашались юноши с «чистой» арийской родословной, чтобы оплодотворить как можно больше женщин и девушек. Эти женщины также были «чистыми» арийками, и цель нацистов заключалась в укреплении своей расовой группы для того, чтобы в конце концов вывести «Supermensch» – сверхчеловека, который стал бы вершиной эволюции.

Конечно, как и другие разновидности социал-дарвинизма, эти идеи не имеют научного основания, но, как показал пример нацизма, идея не обязательно должна быть научно доказана, чтобы причинить столько вреда. Взяв термины и определения из эволюционной теории и применив их к социальным категориям, сторонники этих идей представили дело так, как будто просто описывали некоторый фундаментальный биологический принцип и, более того, принцип, который был широко известен и уже давно доказан. Как отмечал Арендт (Arendt, 1966), нацисты не были способны понять, как весь остальной мир воспринимал их деяния, поскольку считали, что большинство людей думают так же, как и они. Когда они столкнулись с открытой оппозицией со стороны тех, кто, как они думали, разделяет их взгляды, – например, когда они предложили датчанам заставить своих евреев носить на одежде желтые опознавательные звезды, но встретили решительный отказ, – они отступили, поскольку совсем не ожидали, что могут встретить какое-либо противодействие.

Идея евгеники – политической теории, связанной с попытками «улучшить» человеческую расу путем запрещения вступать в браки и оставлять потомство людям, имеющим нежелательные физические характеристики, – к сожалению, существует по сей день, хотя теоретики евгеники не высказываются уже столь откровенно, как раньше. В Америке законы о принудительной стерилизации для страдающих умственной неполноценностью все еще действуют в ряде штатов и опираются они на те же самые принципы. Однако то понятие эволюции, которое лежит в основе этих идей, имеет очень мало общего с научным понятием эволюции, которого придерживаются биологи и сравнительные психологи.

Теория «голой обезьяны»

В 1967 году Десмонд Моррис опубликовал брошюру, в которой высказал предположение о том, что человек в действительности представляет собой не более, чем просто «голую обезьяну»: любое поведение людей в обществе на самом деле является выражением животной стороны их природы, хотя и в замаскированном виде. При этом Моррис опирался на проведенные им параллели между поведением животных и общественной деятельностью людей. Например, он сравнивал возведение оград вокруг садов с территориальным поведением колюшки; рассматривал творения художников и музыкантов как проявления «биологической» потребности в исследовательской деятельности; религию – как выражение биологического побуждения подчиняться доминирующему животному.

Через всю эту теорию проходили две особых, «сквозных» темы. Одна из них – агрессия, другая – секс. Во многом опираясь на идеи Лоренца, Моррис доказывал, что агрессия у людей имеет врожденный характер, а поскольку она является неотъемлемой частью нашей биологической природы, то бессмысленно пытаться ее останавливать. Вместо этого необходимо направлять ее в безопасное для общества русло через состязательные виды спорта и другие формы конкуренции. Более того, по мнению Морриса, агрессия и стремление охранять и расширять свою территорию являются частью «биологической» природы человека, вследствие чего неизбежны и войны, и территориальные споры. Единственным по-настоящему действенным средством против этих тенденций, полагал он, является уменьшение численности населения: «В итоге лучшим решением для обеспечения мира является широкое распространение контрацепции или абортов» (Morris, 1967, p. 156).

Моррис также утверждал, что среди всех животных люди проявляют наибольшую сексуальную активность, поскольку их половая активность не ограничена эстральным циклом. Многие особенности женского тела, как он полагал, возникли для того, чтобы привлекать мужчин. Например, пышные, округлые груди у женщин, по-видимому, напоминают ягодицы, и их сексуальная привлекательность имеет в своей основе определенную позу животных при спаривании – когда самец покрывает самку сзади. Этот пример со всей очевидностью показывает, насколько этноцентрична позиция Морриса. В обществах, где женщины не носят бюстгальтер, что было абсолютно повсеместным явлением в ходе эволюции человека, их груди вовсе не имеют округлой формы, если вообще имеют какую-нибудь: они висячие, а иногда почти цилиндрические. Многие другие физические особенности человека, включая отсутствие волос на теле, длинные волосы на голове, подкожные жировые отложения, по мнению ученого, также возникли для повышения сексуальной привлекательности.

Вполне естественно, что теория Морриса вызвала серьезную критику. Он опирался на труды Лоренца и, как и Лоренц, игнорировал примеры поведения животных, которые не «соответствовали» его трактовкам. Так, в главе 4 мы увидим, что в ряде исследований, посвященных социальной организации приматов, были получены совершенно разные картины поведения бабуинов и особенностей их взаимодействия друг с другом, тогда как и Лоренц, и Моррис целиком полагались на исследования Уошберна и де Вора (Washburn и deVore), которые представляли бабуинов как очень агрессивных животных, имеющих жесткую социальную иерархию, и не принимали во внимание другие исследования приматов, включая работы Рейнольдса и Гудолл (Reynolds и Goodall) по изучению поведения шимпанзе, которые показали, что социальные взаимодействия у приматов в большинстве случаев носят кооперативный характер.

Одним из самых влиятельных критиков теории Морриса был Морган (Morgan, 1973), который показал, что довольно много недочетов в аргументации Морриса возникло из-за употребления местоимения «он» по отношению ко всем людям, включая женщин. И в результате, по мнению Моргана, роль женщины в эволюции полностью игнорировалась. Многие аргументы Морриса представляли собой чрезмерно усложненные попытки объяснения тех или иных феноменов исключительно с точки зрения мужчин, подобно примеру с сексуальной привлекательностью. Морган считал, что если придерживаться более целостного взгляда на эволюцию, учитывая особенности и роль обоих полов, то возникает совершенно иная картина. В частности, если рассматривать строение тела в связи с воспитанием и выращиванием детей, то окажется, что некоторые физические характеристики, которым Моррис приписывал «сексуальную привлекательность», могут восприниматься совсем иначе.

Теория «водяной обезьяны»

В своей картине эволюции Морган учитывал не только потребность людей в охоте, но и их потребности в собирательстве и воспитании детей. На основании данных о том, что 90 % диеты первобытного человека составляла растительная пища, добыванием которой, как принято считать, занимались женщины, Морган предположил, что такие сообщества должны быть описаны скорее как «собирательско-охотничьи», а не «охотничье-собирательские». Если бы эти аспекты жизни были приняты во внимание, считает Морган, то некоторые адаптационные изменения, возникшие в процессе эволюции человека и трудно объяснимые потребностью в охоте, получили бы более простую трактовку. Повсеместное использование местоимения «он» исказило мышление теоретиков эволюции; людьми являются и мужчины, и женщины, и на эволюционную приспособленность влияли выживание и адаптация как тех, так и других; поэтому «стандартную» версию эволюционной теории, которая делает акцент только на роли мужчины, следует признать научно несостоятельной.

Обосновывая свою точку зрения, Морган (Morgan, 1973) привел несколько вариантов эволюционного происхождения человека, но сосредоточился главным образом на одном, согласно которому в некий период своей эволюционной истории люди жили в воде или около воды. Обитая на побережье озера или моря, они укрывались в воде при угрозе с земли и на земле – при угрозе с моря. В результате, как и у других водных млекопитающих, у них возник ряд таких особенностей строения, как подкожный жир и зачаточные перепонки между пальцами. Длинные волосы на голове защищали от солнца, а также помогали маленьким детям держаться за них; волосы же на теле были лишними. В 1982 году Морган выделил много других характерных для человека признаков, как поведенческих, так и физических, которые приобретали определенный смысл в рамках теории водяной обезьяны.

Несмотря на то, что теория водяной обезьяны была аргументирована не хуже, чем теория Морриса, она не получила такой известности и признания. Феминистские теоретики считают, что это является отражением имплицитного патриархального уклона со стороны эволюционистов; последние же утверждают, что для данной теории просто недостаточно фактов. Доказательств теории Морриса было не больше, однако он отразил в ней установки и предрассудки современного общества, а Морган – нет.

Теория «эгоистичного гена»

Еще один популярный вариант эволюционной теории, который получил широкую известность, хотя и имел очень слабую научную основу, был предложен в 1976 году Ричардом Докинзом. Книга Докинза «Эгоистичный ген» развивала социобиологический подход, предложенный в 1975 году Уилсоном. В своей первой книге Уилсон дал развернутое описание своей версии эволюционной теории, объединившей новые идеи относительно механизмов эволюции, таких, как групповая приспособленность и родственный отбор. Хотя в заключительной главе своей книги он и высказал слишком спекулятивную гипотезу относительно применения своей модели к людям, большая часть его книги представляет собой основательный академический труд, строго придерживающийся принципов научного подхода к эволюционной теории.

В своей версии социобиологии, изложенной в «Эгоистичном гене», Докинз опирался главным образом на метафоры, заимствованные из поведения животных, и экстраполировал их, с редкими оговорками, на человеческое общество. Докинз утверждал, что люди на самом деле являются просто «машинами выживания» для генов, которые нацелены на создание своих копий. Он считал, что гены «проявляют абсолютную власть над поведением» (Dawkins, 1976, p. 64) и что цель всего живого заключается в репликации собственных генов.

Приводя далее множество различных примеров поведения людей, Докинз доказывал, что все они могут быть «объяснены» просто как проявление действия «эгоистичных генов». Так, вполне естественно, например, что неродные родители должны чувствовать неприязнь к своим приемным детям; речь неизбежно будет использована для лжи и обмана; люди всегда будут агрессивны и враждебны по отношению к чужим, потому что все это – стратегии, максимально способствующие выживанию собственных генов.