Текст книги "Россия. Сквозь санкции – к процветанию!"

В структуре факторов, влияющих на современный экономический рост, роль и значение компетенций (человеческого капитала), трансформирующихся, в частности, в инновации и технологии, неоспоримы. Нобелевский лауреат (1971) Саймон Кузнец еще в 1966 году писал: «Можно сказать, что со второй половины XIX века самым важным источником экономического роста в развитых странах определенно становятся основанные на науке технологии – в числе прочих в электроэнергетике, производстве двигателей внутреннего сгорания, производстве электронного оборудования, ядерных технологиях, биотехнологиях»[12]12
  Kuznets Simon. Modern Economic Growth. New Haven: Yale University Press, 1966. – P. 10.


[Закрыть].

Накопление человеческого капитала тесно перекликается с высокотехнологичными видами инфраструктуры, прежде всего информационными и коммуникационными. В моей классификации структуры экономического роста информация отнесена к инфраструктуре в связи с особыми свойствами информации как специфического общественного блага: во-первых, информацию, в отличие от товаров, работ или услуг, можно использовать многократно, не снижая ее потребительских качеств; во-вторых, полностью и навсегда перекрыть доступ экономических субъектов к информации часто невозможно.

Кстати говоря, методологическое единство в части идентификации новых знаний, технологий или информационных потоков либо как элементов накопления, либо как инфраструктурных факторов производства в научной среде отсутствует. Скажем, в эмпирической работе Дэвида Коу и Элханана Хелпмана, вышедшей в 1995 году и посвященной экономикам стран G7 в 1990 году, инвестиции в НИОКР были отнесены не к человеческому капиталу или к факторам производства, а к вложениям в физический капитал[13]13
  См.: Coe David T., Helpman Elhanan. International R&D Spillovers. European Economic Review 39. 1995. – P. 859–887.


[Закрыть]. В то же время в исследовании Джонатана Итона и Самуэля Кортума об особенностях экономического роста в 19 странах ОЭСР, опубликованном в 1996 году (на следующий год после публикации работы Коу и Хелпмана), обмен информацией рассматривался как составная часть факторов производства. Авторы обнаружили интересную закономерность: во всех странах, за исключением США, более половины повышения СПФ было получено благодаря идеям, пришедшим из-за рубежа. Если же дополнительно исключить Великобританию, Германию, Францию и Японию, значение данного показателя возрастет до 90%[14]14
  См.: Eaton Jonathan, Kortum Samuel. Trade in Ideas: Patenting and Productivity in OECD. Journal of International Economics 40: 1996. – P. 251–278.


[Закрыть]. Получается, что внутристрановое недоинвестирование в НИОКР отнюдь не означает последующего катастрофического отставания национальных экономик от общемировых инновационных тенденций, хотя и негативно отражается на национальных темпах экономического роста.

В этой части абстрагируемся от традиционного для институциональных разделов рассмотрения прав собственности, соблюдения контрактных обязательств, снижения трансакционных издержек или развития конкуренции. Остановимся на политической составляющей.

Как уже говорилось, институциональная среда при всех прочих чертах имеет одну ныне получающую все большее признание динамическую характеристику: ключевые государственные и общественные институты трансформируются не в опережающем, а сопутствующем экономическим изменениям режиме. Иными словами, во всех развивающихся странах, что могут похвастать стабильно высокими темпами экономического роста (в среднем не менее 5 % в год на протяжении двух-трех десятилетий), институты эволюционировали рука об руку с ростом количественных и качественных показателей национальных хозяйств, в том числе с технологическим развитием. Правила, эффективные сегодня, могут оказаться устаревшими и невостребованными завтра.

В споре о том, что предпочтительнее для экономического роста – демократия или автократия, приведу вывод руководителя отдела развивающихся рынков Morgan Stanley Ручира Шармы: «В 1980-х годах тридцать две страны росли темпами выше 5 процентов, и девятнадцать из них (то есть 59 процентов) были демократиями. В 1990-х годах из тридцати девяти стран с высокими темпами роста демократическими были 59 процентов, а в 2000-х 43 процента из пятидесяти трех. Итог трех десятилетий: 52 процента из ста двадцати четырех быстрорастущих стран были демократиями»[15]15
  Шарма Р. Прорывные экономики. В поисках экономического чуда. – М., 2013. – С. 265.


[Закрыть]. К этому добавлю, что на экономический рост более ориентированы не парламентские, а президентские режимы правления, причем, как в демократических, так и в автократических странах[16]16
  См.: Persson Torsten, Tabellini Guido. The Economic Effects of Constitutions. Cambridge: MIT Press, 2003.


[Закрыть]. Экономическая история знает множество более ранних подтверждений вывода Шармы. К примеру, в 2000 и 2003 годах Адам Пшеворский с соавторами, а позднее Кейси Маллиган и Ксавьер Сала-и-Мартин представили два независимых друг от друга исследования, где показали, что темпы экономического роста в странах с демократическими режимами в целом не отличаются от темпов развития экономик авторитарных государств. В наше время наиболее ярким подтверждением этого вывода является Китай (как когда-то Южная Корея, а еще раньше – Тайвань и Сингапур), хотя уровень доходов населения в демократических странах все же выше[17]17
  См.: Przeworski Adam, Alvarez Michael E., Cheibub Jose Antonio, Limongi Fernando. Democracy and Development. Cambridge: Cambridge University Press, 2000. Mulligan Casey, Sala-i-Martin Xavier. Do Democracies Have Different Public Policies than Non-democracies? NBER Working Paper no. 10040. 2003.


[Закрыть].

Как видно, в части эволюционного улучшения институтов, сопутствующего, а не опережающего экономический рост, разночтений все меньше. Снижается градус дискуссий и в отношении постепенной, но вовсе не заданной демократизации общества, происходящей по мере роста доходов на душу населения: когда-то американский ученый Сеймур Липсет утверждал, что кумулятивный процесс урбанизации, индустриализации, роста уровня компетенций и политической мобильности населения в конечном итоге приводит к большей демократизации[18]18
  См.: Lipset Seymour M. Some Social Requisites of Democracy: Economic Development and Political Legitimacy. American Political Science Review 53. 1959. – Р. 69–105.


[Закрыть]. Однако последующая мировая практика показала, что это далеко не всегда соответствует действительности: в начале 2000-х годов упомянутый выше Пшеворский прямой зависимости (а также обратной корреляции между сроком существования режима и темпами экономического роста) не обнаружил.

Приведу еще одну констатацию. Как писал Хелпман, «у нас нет ни хорошей теории, которая устанавливала бы связи между политическими институтами и ростом, ни надежных эмпирических доказательств существования таких связей»[19]19
  Хелпман Э. Указ. соч. – С. 212.


[Закрыть]. Еще бы. Полвека назад утверждение, будто устойчивый экономический рост возможен только в демократических странах, считалось аксиомой. Однако в дальнейшем (по хронологии) Тайвань, Сингапур, Южная Корея, Китай и многие другие государства с блеском продемонстрировали обратное, обогатив экономическую мысль эмпирическим обобщением, согласно которому институты если и видоизменяются, то только в тесной увязке с поступательным развитием экономики. В современных условиях все сложнее провести грань между автократией и демократией, особенно в некоторых президентских демократиях. Сегодня ни демократы (за исключением разве что ортодоксально-либерального крыла), ни тем более этатисты уже не рассматривают государство в качестве смитсианского «ночного сторожа»[20]20
  Как писал Адам Смит, «согласно системе естественной свободы, государю надлежит выполнять только три обязанности… во-первых, обязанность ограждать общество от насилий и вторжения других независимых обществ; во-вторых, обязанность ограждать по мере возможности каждого члена общества от несправедливости и угнетения со стороны других его членов, или обязанность установить хорошее отправление правосудия, и, в-третьих, обязанность создавать и содержать определенные общественные сооружения и учреждения, создание и содержание которых не может быть в интересах отдельных лиц или небольших групп, потому что прибыль от них не сможет никогда оплатить издержки отдельному лицу или небольшой группе, хотя и сможет часто с излишком оплатить их большому обществу» (Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. – М., 2009. – С. 47).


[Закрыть]. Напротив, государство в современном мире – активный субъект экономики. К слову, этатизм в различных формах был присущ не только восточным, но и многим западным экономикам периода экономических неурядиц, тем же США времен Великой депрессии, совпавшей с президентством Франклина Рузвельта, когда в ходу были кейнсианские рецепты государственного вмешательства, или ФРГ, строившей послевоенное развитие не только на основе Плана Маршалла, но и на базе внедрения модели социального рыночного хозяйства Людвига Эрхарда и Альфреда Мюллера-Армака. Впрочем, и в настоящее время, когда мир пытается выкарабкаться из Великой рецессии, масштабное присутствие государства в экономике уже стало нормой.

Когда-то Адам Смит ввел в оборот знаменитый мем «невидимая рука»: «…каждый отдельный человек… не имеет в виду содействовать общественной пользе и не сознает, насколько он содействует ей. Предпочитая оказывать поддержку отечественному производству, а не иностранному, он имеет в виду лишь свой собственный интерес…, причем в этом случае, как и во многих других, он невидимой рукой направляется к цели, которая совсем и не входила в его намерения; при этом общество не всегда страдает от того, что эта цель не входила в его намерения. Преследуя свои собственные интересы, он часто более действительным образом служит интересам общества, чем тогда, когда сознательно стремится делать это»[21]21
  Смит А. Указ. соч. – С. 444.


[Закрыть]. Как видите, Смит говорил о «невидимой руке» как о некоей иррациональной силе, без привязки к рынку как к системе хозяйственных коммуникаций. Рынок многочисленные толкователи Смита «присоседили» позднее, хотя уместнее было бы говорить о «невидимой руке» интеграции своекорыстия с нематериальными интересами общества. Через двести с небольшим лет после выхода смитсианского «Богатства народов» Мансур Олсон предположил, что применительно к системе государственного управления существует еще одна невидимая рука: «Эта невидимая рука – не следует ли нам называть ее невидимой левой рукой? – направляет всеохватывающие интересы правителей таким образом, чтобы побудить их, хотя бы в некоторой степени, к применению силы в соответствии с интересами общества, хотя при этом служение общественному благу не входило в их намерения. Эта вторая невидимая рука столь же противоречит интуитивным представлениям, как и первая рука во времена Адама Смита, но это не значит, что она менее значима»[22]22
  Олсон М. Власть и процветание. – М., 2012. – С. 40.


[Закрыть]. Обозначим эту вторую «невидимую руку» как «невидимую руку общественных благ»[23]23
  Общественные блага – блага (или все, что способно удовлетворять повседневные жизненные потребности людей, приносить людям пользу, доставлять им удовольствие), которые в одинаковом количестве входят в две или более индивидуальные функции полезности; потребление которого может быть только совместным и равным. Отличительными свойствами общественных благ выступают неисключаемость в потреблении и несоперничество в доступе. Наиболее популярные примеры общественных благ: маяк, вакцинация, пожарная охрана, уличное освещение. В расширенном варианте толкования общественных благ к таковым причисляют все товары, работы и услуги, произведенные в общественном секторе, полностью или частично за счет бюджетных средств. См.: Гринберг Р. С., Рубинштейн А. Я. Основания смешанной экономики: экономическая социодинамика. – М., 2008. – С. 430.


[Закрыть]. Кратко ее смысл применительно к автократии таков. Любая автократия жизненно заинтересована в высоких и устойчивых темпах экономического развития, поскольку экономический рост дает любой автократической системе деньги, необходимые как для удовлетворения интересов приближенных групп влияния, так и для производства общественных благ, прежде всего в социальной сфере. Вот почему современный автократ преследует две цели: личную (легитимизация и сохранение власти) и общественную (необходимый для реализации первой цели рост благосостояния населения), – не испытывая особой нужды в голосах избирателей.

Экономическая наука так и не представила внятный ответ на вопрос, что считать драйверами прорыва (в книгах исследователей все гладко, но при сопоставлении одних полученных результатов с другими аргументы часто рассыпаются в прах, что ставит под сомнение теоретические выводы обеих сторон). Ингредиенты экономического роста (накопление физического капитала и компетенций; СПФ или ресурсы, инфраструктура, средства производства, финансовый капитал, труд; институциональная среда) нам известны, но как и в каких пропорциях их смешивать, нам по-прежнему неведомо. Пожалуй, то немногое, что мы можем вынести из многочисленных научных работ, – каждый компонент должен присутствовать обязательно.

Фетиш повышения производительности труда разгадыванию ребуса экономического роста также не способствует. На пустом месте производительность не увеличивается, больше того, решение проблемы производительности труда предполагает комплексный подход – от институциональных усилий государства посредством создания соответствующих административных, правовых, фискальных предпосылок и заинтересованности в интенсификации деятельности предпринимательского корпуса до развития компетенций, причем не только работников, но и менеджмента. Важно не упускать из виду и мотивационный аспект: если предприниматель спит и видит, как бы вывести все свободные средства в налоговые гавани, о росте производительности труда можно забыть.

Периодически вспыхивающий дискурс о необходимости первоочередного реформирования институтов на поверку оказывается пустопорожней демагогией, предпринимаемой с единственной, как представляется, целью – понравиться широкой публике. Не исключено, впрочем, что тезис об «ужасающем» состоянии институтов в России выдвигается для того, чтобы малопонятной абстракцией оттенить непрофессионализм представителей современной системы государственного управления российской экономикой.

Компетенции, без сомнения, решают все, однако экономическая наука не дает нам представления, как и в каких направлениях их развивать, а высококлассное, но опередившее экономическое развитие страны образование при отсутствии механизмов его практического применения трансформируется в обычную «утечку мозгов», туда, где существуют возможности для полноценной творческой реализации и, конечно, для превращения полученных знаний и навыков в достойный уровень жизни.

В то же время в многочисленных исследованиях, посвященных проблемам экономического роста, упорно игнорируются такие важные факторы, как национальный менталитет, социальная психология, индивидуальная мотивация; не учитывается предшествующее развитие национальных экономик, их историческая предрасположенность к определенному типу экономического поведения, характер межинституциональных отношений и многое другое, что делает экономику живой, эволюционирующей. Но главное – это недооценка центральной роли предпринимателя, его смекалки и воли. Поразительно, но эти недостатки присутствуют в работах как записных либералов, так и консервативных государственников.

Итак, теория нам не поможет. Посмотрим, что подскажет практика.

Глава 2. Пустая цифра

В этой главе мы будем говорить не о структуре экономического роста, не о педалях, требующих большего давления, а о возможных статистических закономерностях в лидирующих экономиках, о поиске некоей универсальной статистической модели, опираясь на которую, Россия, возможно, пожнет прорыв. Ниже будет много статистических выкладок, вероятно, больше, чем во всех других главах. Прошу отнестись к ним с должным вниманием и пониманием – без фактуры «до запятой» до статистических и логических взаимосвязей и соответствий не добраться.

Коль скоро определенная, пусть и скрытая, логика прорывного экономического развития существует, а это, без сомнения, так, она может найти свое отражение в количественных показателях, как самых общих, типа темпов экономического роста, инфляции или госдолга, так и специфических, тех же валового сбережения, сальдо государственного бюджета или объема денежной массы. Нелишним будет проанализировать и оценки институциональных аспектов прорывных экономик.

За базис анализа возьмем аналитическое исследование Всемирного банка (ВБ) «World Development Indicators – 2014». В нем ВБ подводит некоторые статистические итоги мирового экономического развития за 2000–2012 годы, вычислив, в частности, что при среднегодовом глобальном экономическом росте за указанный период в 2,7 % общемирового ВВП абсолютным чемпионом оказался Азербайджан (14,8 %), за которым следуют Катар (14,0 %), Макао (12,7 %) и Ангола (11,8 % ВВП)[24]24
  Источник: http://data.worldbank.org


[Закрыть].

Абстрагируемся от сырьевой ориентации некоторых экономик (Азербайджан, Катар), территориальной близости к материковому этносу (Макао) или низкой статистической базы для сравнения (Ангола) и рассмотрим показатели стран, на которые мы по привычке оглядываемся, если не сказать равняемся.

Какие это страны? Прежде всего это государства, объединенные аббревиатурой БРИКС (Бразилия, Россия, Индия, Китай, ЮАР). Далее, некоторые азиатские экономики – Вьетнам, Индонезия, Южная Корея. Не оставим без внимания Мексику, развивающуюся латиноамериканскую страну, обладающую свободно конвертируемой валютой. Наконец, проанализируем экономические итоги некоторых европейских стран – Польши, Чехии, Турции. Две первые практически одновременно с Россией начинали посткоммунистические реформы (Польша методом проб и ошибок чуть раньше, правда, ее ошибки мы высокомерно проигнорировали), Турция же некогда справедливо считалась своеобразным образцом экономического подъема (сначала «швейный цех Европы», позднее – «всероссийская здравница»), но и в настоящее время, несмотря на некоторое снижение темпов развития, по-прежнему впечатляет своими достижениями. Показатели развития экономик Польши и Чехии приводятся, в целях сравнения. Обе страны давно живут по стандартам Евросоюза, получая не только политическую или организационную, но и финансовую поддержку.

Для начала попытаемся найти закономерности в макроэкономическом генезисе. В таблице 2.1 представлены некоторые страновые итоги развития на конец 2012 года (в данном случае непринципиально, что итоги 2012-го, а не 2013-го или 2014 годов, речь не о конечных результатах, а о тенденциях), а также среднегодовой рост этих экономик в 2000–2012 годы. Как видно, темпы среднегодового роста формирующихся экономик различаются существенно: в Китае они составляли в среднем 10,6 %, а в Мексике – 2,2 % (в пять раз меньше), тогда как ВВП на душу населения в Мексике выше (15,6 тыс. против 9,3 тыс. долл.). Отсылки на разницу в численности населения (в Китае в 2012 году проживало 1350 млн, в Мексике – 115 млн человек) в расчет не берем, поскольку более весомая численность населения – это дополнительная рабочая сила, кроме того, показатель ВВП на душу населения уравнивает страны, к тому же в процессе экономического развития отставание по данному показателю должно сокращаться.

О неоднозначной роли в процессе экономического прорыва более высоких инфляции и безработицы (в России часто говорят, что они являются неизбежными спутниками экономического подъема, забывая, что инфляция в России носит преимущественно немонетарный характер). Из таблицы 2.1 видно, что различные значения этих характеристик не предопределяют темпы развития: к примеру, инфляция в Бразилии в 2012 году зафиксирована на отметке 5,4 %, а безработица – 5,5 %, тогда как в Индии – соответственно 9,3 и 8,5 %, притом что среднегодовые темпы роста у Индии выше более чем вдвое. На первый взгляд, вроде бы все сходится – росту сопутствуют повышение цен и проблемы с занятостью, но часто бывает и так (как в том же Китае), что инфляция и безработица незначительные, а темпы роста – выдающиеся.

Таблица 2.1

Макроэкономические показатели некоторых развивающихся стран за 2012 год

Примечание. Валовой внутренний продукт (gross domestic product), или ВВП, – сумма валовой добавленной стоимости всех производителей-резидентов, плюс налоги (минус субсидии), не включенные в стоимость продукции. ВВП, в отличие от валового национального дохода, рассчитывается вместе с амортизацией. Паритет покупательной способности (purchasing power parity), или ППС, – соотношение двух или нескольких валют, устанавливаемое по их покупательной способности применительно к определенному набору товаров и услуг при отсутствии транспортных издержек и ограничений.

Источники: The World Factbook, Всемирный банк

К вопросу о государственных внешних займах «под экономический рост». Из таблицы 2.1 видно, что величина госдолга существенной роли также не играет, если, конечно, не принимать во внимание то, что большой госдолг ведет к отвлечению бюджетных ресурсов на обслуживание и погашение, следовательно, теоретически уменьшает объем государственных инвестиций. К тому же, если сравнить две страны из выборки с наименьшими показателями госдолга – Россию и Индонезию, то при сопоставимых среднегодовых темпах экономического роста, а также инфляции и безработице, ВВП России по ППС выше индонезийского более чем в два раза, а ВВП на душу населения – более чем в три, хотя задолженность России (в сравнении с ВВП) в три раза меньше. Иными словами, не все государственные внешние займы (естественно, при условии, что они превращаются в инвестиции, а не проедаются) «одинаково полезны». Не будем забывать и про то, что часть займов (как в случае с Индонезией) досталась нынешним правительствам с прошлых времен, а история некоторых тянется с азиатского финансового кризиса 1997 года и даже раньше. Наконец, обратим внимание на тройку лидеров по ВВП на душу населения – Польшу (20,9 тыс.), Чехию (27,6 тыс.) и Южную Корею (32,8 тыс. долл.). Снова сумятица: везде среднегодовые темпы роста колебались в пределах незначительных 3,3–4,2 %. Возможно, это свидетельствует о том, что по достижении относительно высокого значения ВВП на душу населения (в нашем случае это порядка 20 тыс. долл.) темпы роста снижаются и устойчиво колеблются в диапазоне от 3 до 4,5 % ВВП. Это предположение – продолжение модной нынче темы «ловушки среднего дохода», казуса, которым российская бюрократия иногда оправдывает собственную некомпетентность и бездеятельность[25]25
  Ловушка среднего дохода – ситуация, при которой страна, достигшая определенного дохода, измеряемого в ВВП на душу населения, замедляется в экономическом развитии. В качестве главной причины обычно выдвигается рост заработной платы и последующее снижение ценовой конкурентоспособности, не позволяющие соперничать и с низкодоходными экономиками (из-за более высоких издержек на оплату труда), и с развитыми экономиками (вследствие сопоставимых цен, но худшего качества продукции). Впрочем, точных оценок «ловушки» нет: к примеру, ВБ предлагает чрезвычайно широкий диапазон – от 1 тыс. до 12 тыс. долл. ВВП на душу населения (в ценах 2010 года), а профессор Калифорнийского университета Беркли Барри Эйхенгрин – в 16 740 долл. ВВП на душу населения (в ценах 2005 года). Причем Эйхенгрин отмечал, что сама по себе эта цифра не может быть источником замедления роста, однако в причинах остановки, что называется, запутался: здесь и снижение производительности факторов производства, и высокая рождаемость, и значительная доля пожилых, и недооцененность национальной валюты, и даже чересчур открытая финансовая система. Впрочем, экономистам всегда было свойственно стремление произвести медийный эффект на население.


[Закрыть]. Наблюдательный читатель наверняка обратит внимание, что в некоторых странах невысокие среднегодовые темпы роста сопоставимы с южнокорейскими, чешскими или польскими (например, в Бразилии или Мексике), а ВВП на душу населения существенно ниже, причем разрыв по второму показателю практически не сокращается[26]26
  В 2000 году ВВП на душу населения по ППС в Бразилии составлял 6,5 тыс. долл., а в Мексике – 9,1 тыс., в Южной Корее– 16,1 тыс. долл. В 2012 году аналогичный показатель в Бразилии зафиксирован в 12,1 тыс. долл., в Мексике – 15,6 тыс., в Южной Корее – 32,8 тыс. долл. (Источник: The World Factbook. 2001, 2012).


[Закрыть]. Интересная особенность, объяснение которой будет дано в следующей главе, но, как бы то ни было, базовые статистические данные ситуацию с общеэкономическими закономерностями экономического прорыва не проясняют.

Ненадолго отвлечемся. Если и искать универсальные объяснения впечатляющего экономического роста прорывных экономик в нулевые, то не только в особенностях экономической политики в разных странах, но и в таких факторах, как углубление международного разделения труда, развитие информационных и коммуникационных технологий, повышение цен на сырьевые товары, взлет фондовых индексов и увеличение глобальной денежной массы, в первую очередь в США (таблица 2.2).

Таблица 2.2

Денежная масса США (М1 и М2) в 2000–2012 годы

Примечание. M1 – наличные вне Казначейства, Федеральных резервных банков, прочих кредитных организаций, дорожные чеки, депозиты до востребования, прочие чековые депозиты. M2 – М1 плюс сберегательные депозиты, срочные депозиты свыше 100 тыс. долл., индивидуальные пенсионные счета (IRA), остатки средств на счетах розничных ПИФов. В скобках – отрицательные значения.

Источник: ФРС США.

Как видите, в 2000–2012 годах денежная масса США (М2) увеличилась с 5 трлн до 10,5 трлн долл., или более чем в два раза, причем основной прирост пришелся на 2000–2008 годы, когда совокупный объем американской валюты увеличился почти на 69,9 %. Сегодня очевидно, что значительная часть вновь напечатанных триллионов осела на Уолл-стрит в виде вложений в те же ценные бумаги и сырьевые фьючерсы.