Текст книги "Россия. Сквозь санкции – к процветанию!"

Но может, статистическая разгадка тайны экономического прорыва лидеров развивающегося мира покоится в специфических показателях, отражающих инвестиционную динамику, экспортно-импортный потенциал и качество управления государственными финансами? И тут вопросов больше, чем ответов, что иллюстрирует таблица 2.3.

Таблица 2.3

Отдельные финансовые показатели некоторых стран за 2012 год (%)

Примечание. Валовое сбережение (gross savings) – разность между валовым национальным доходом и государственным и частным потреблением, плюс чистые текущие трансферты; проще говоря, разность между доходами и расходами населения, бизнеса и государства. Баланс счета текущих операций (current account balance) – сальдо торговли товарами и услугами, плюс чистые доходы от ренты, процентов, прибыли, дивиденды и чистые трансфертные платежи (например, пенсионных фондов и денежных переводов трудовых мигрантов). Денежная масса в широком определении (stock of broad money) – сумма наличности вне банков, негосударственных депозитов до востребования, депозитов резидентов в иностранной валюте, банковских и дорожных чеков, а также других ценных бумаг, таких как депозитные сертификаты. В скобках – отрицательные значения.

Источники: The World Factbook, Всемирный банк, собственные расчеты.

Самый высокий показатель валового сбережения у Китая (50,4 % ВВП)[27]27
  Ограничимся констатацией данного факта без выявления причин, тем более что процесс это сложный. Например, Алексей Улюкаев допускает, что высокая норма сбережений в Китае «может отражать культурные и национальные традиции… С другой стороны, значительные сбережения могут быть следствием накопления денежных средств домохозяйствами, исходя из мотива предосторожности, и фирмами вследствие неэффективного управления» (Улюкаев А. В. Болезненная трансформация мировой экономики. – М., 2014. – С. 28).


[Закрыть]. С другой стороны, Южная Корея, единственная страна из выборки, обладающая и положительным сальдо текущего счета, и профицитным госбюджетом, не может похвастать ни сопоставимыми величинами валового сбережения (31,4 % ВВП), ни высокими темпами экономического роста (4,0 % против китайских 10,6 % ВВП в 2000–2012 годах). Тем не менее ВВП на душу населения в Южной Корее выше китайского в 3,5 раза. Иными словами, сбережение и последующее инвестирование, конечно же, очень важны, но делать из них фетиш не вполне оправданно. Смотрите: у Вьетнама и Индонезии показатели валового сбережения выше 30 % ВВП и высокие среднегодовые темпы экономического роста (что отчасти объясняется эффектом низкой статистической базы), однако данные по ВВП на душу населения едва ли не самые незначительные из всех представленных стран. Рост налицо, но на уровне жизни людей он отражается весьма призрачно.

Ненадолго заострим внимание на Китае. Еще одно объяснение высокого валового сбережения и, как следствие, низких значений государственного и частного потребления китайской экономики кроется в искусственно заниженном курсе китайского юаня. По итогам 2012 года ВВП страны по ППС составил (данные таблицы 2.1) 12,6 трлн долл., тогда как официальный ВВП – всего 8,2 трлн, а удельный вес официального ВВП Китая в сравнении с ВВП по ППС – всего 65,2 % (аналогичный российский показатель за 2012 год – 79,1 %, а бразильский – и вовсе 100 %). Если бы в России рубль был также искусственно обесценен, многие российские статистические показатели были бы гораздо привлекательнее.

Курс китайской валюты занижен, и коммунистическое руководство Поднебесной, невзирая на перманентные заокеанские протесты, не горит желанием укреплять юань. Забегая вперед, добавлю, что дополнительным фактором низкого государственного потребления в Китае, а также во Вьетнаме, Индии и Индонезии является недостаточно развитая система перераспределения национального дохода, в частности зачаточное состояние социальной защиты (обязательное пенсионное, медицинское, социальное страхование) и социального обеспечения (бюджетные пособия, выплаты, компенсации).

И еще одно отступление. Скорее всего, беспрецедентные темпы роста китайской экономики остались в прошлом: в 2012 году Китай показал 7,7 %, в 2013 – 7,6 %, хотя еще в 2011 году рост составил 9,3 % ВВП. Есть как минимум пять доводов полагать, что в будущем темпы китайского роста столь же высокими, как в нулевые, уже не будут.

Первый – достижение относительно больших значений ВВП на душу населения, что «притормаживает» темпы экономического роста (та самая «ловушка среднего дохода», пусть и на более низком уровне). Второй – конец экономического безумия нулевых, когда на глобальном уровне «росло» буквально все. Третий – нарастание внутренних финансовых проблем: несмотря на то, что официальный госдолг Китая по итогам 2012 года составил всего 31,7 % ВВП, в него не вошли долговые обязательства регионов. Помимо этого, после введения в 2008 году ограничений на внутреннее банковское кредитование значительно увеличилось «серое» финансирование одних предприятий другими без участия банковской сферы. Четвертый – старение наиболее работоспособной части населения как один из итогов предыдущей демографической политики «одна семья – один ребенок». Пятый – уменьшение резервов трудовой миграции из внутренних районов в прибрежные: в новых низкоквалифицированных мигрантах (естественно, в прежних, свойственных предыдущим десятилетиям объемах) не заинтересованы ни работодатели, ни государство.

Существуют и другие доводы, схожие с авторской точкой зрения на факторы, способные привести к уменьшению темпов роста китайской экономической мощи. Так, Лорен Томпсон в статье «Пять причин, по которым Китай не будет большой угрозой для Америки» к таким доводам относит: а) существующие географические ограничения (значительная часть китайской территории малопригодна для эффективного хозяйствования, а возможности для внешней территориальной экспансии ограничены); б) демографические тенденции (имея самое большое население в мире в 1,3 млрд человек, Китай сталкивается с последствиями политики «одного ребенка» – так, нынешний коэффициент рождаемости в 1,6 существенно ниже необходимого для дальнейшего развития показателя 2,1, кроме того, трудоспособное китайское население стареет); в) сильнейшая зависимость экономики от экспорта, а также морских торговых путей, рынков и инвесторов; г) политическая культура (прежде всего автократическое, замешанное на коррупции правление Коммунистической партии Китая); д) парадоксальная для многих, но тем не менее констатируемая военная слабость Китая, очевидная при вдумчивом рассмотрении китайского оборонного потенциала[28]28
  См.: Thompson L. Five Reasons China Won’t Be A Big Threat To America’s Global Power // Forbes. – 2014. – June 6.


[Закрыть].

Еще один риск, достойный упоминания. По итогам 2013 года, согласно расчетам Standard & Poor’s, китайская экономика стала крупнейшей в мире по объему корпоративного долга (14,2 трлн долл.), опередив США (13,1 трлн долл.). До 2018 года китайским компаниям нужно изыскать для рефинансирования порядка 20,4 трлн долл. Замедление темпов роста китайской экономики, рост процентных ставок по кредитам и другие сложности, в частности политического характера, могут стать катализаторами нарастания финансовых проблем не только в Китае, но и в мире в целом[29]29
  См.: Hong S. China Tops U.S. in Corporate Debt Issuance // The Wall Street Journal. – 2014. – June 16.


[Закрыть]. Несколько слов об объемах денежной массы.

В российском экономическом сообществе бытует небезосновательное суждение, что с увеличением количества денег в экономике («монетизации экономики») национальные хозяйства развиваются успешнее. Действительно, подтверждение этой гипотезе прослеживается (Китай, Вьетнам, Южная Корея). Выходит, данный аспект определенную роль в экономическом росте играет. Объяснение низких показателей денежной массы борьбой с инфляцией, по привычке артикулируемое российским Центробанком, не выдерживает критики – в Китае и Южной Корее, государствах с наибольшими объемами денег в экономиках, показатели инфляции в 2012 году были самыми низкими из всех анализируемых стран.

Впрочем, если говорить о Китае, а также, пусть и в меньшей степени, о Южной Корее и Вьетнаме, то большой объем денег в их экономиках в значительной степени объясняется все тем же искусственно низким курсом национальной валюты. В эти страны поступает значительный объем экспортной выручки, которую необходимо обменивать на не менее серьезные масштабы китайского юаня, южнокорейского вона или вьетнамского донга, а затем, во избежание роста инфляции и излишнего укрепления обменных курсов, абсорбировать избыточную денежную массу, например, через выпуск государственных ценных бумаг или пополнение международных резервов (по итогам 2012 года объем китайских золотовалютных запасов составил 3,3 трлн долл., Южной Кореи – 327,0 млрд, Вьетнама – 26,1 млрд долл.).

Кстати, о соотношении южнокорейского и вьетнамского официального ВВП и ВВП по ППС: у Южной Кореи он составлял 70,5 %, у Вьетнама – 42,4 (у Китая, напомню, 65,2), тогда как валовое сбережение в этих странах составило соответственно 31,4 и 37,4 % ВВП (у Китая – 50,4 % ВВП). Таким образом, одного лишь искусственно низкого курса национальной валюты, так же как невысокого государственного и частного потребления, для успешного экономического развития недостаточно, если к нему не прилагается искусное управление государственными финансовыми ресурсами. Проще говоря, здесь, как и в других вопросах, мы сталкиваемся с проблемой компетенций государственного аппарата, перед которым стоит цель развиваться, а не «консервироваться».

Подведем предварительные итоги. Анализ некоторых межстрановых показателей так и не принес статистической разгадки секрета современного экономического роста. Можно, конечно, вспомнить некоторую факторную зависимость прорыва от высокого валового сбережения или больших объемов денежной массы, но в одних случаях они объясняются заниженными курсами национальных валют, в других – объективно сложившимся превалированием экспорта над импортом или устоявшимися перераспределительными механизмами валового национального дохода.

Перейдем к рассмотрению направлений использования ВВП. В таблице 2.4 представлены сравнительные характеристики конечного потребления государств и домохозяйств, инвестиций в основной капитал и товарно-материальные запасы, сальдо внешнеторговых операций (сложение всех показателей дает 100 % ВВП), а также, что не менее, а может, более интересно, сопоставление масштабов фискальной нагрузки. Обратите внимание на масштабы фискальной нагрузки: если сравнить их с данными таблицы 2.1, где указаны среднегодовые темпы роста ВВП, отсутствие корреляции становится очевидным. Например, в Индии, где отмечен самый низкий показатель фискального «ярма» (9,3 % ВВП), среднегодовые темпы экономического роста составили 7,7 % ВВП, тогда как во Вьетнаме (29,5 % ВВП) лишь ненамного меньше – 6,6 %, а в Китае (22,6 % ВВП) – и вовсе выше, 10,6 % ВВП. Не обнаруживается прямой зависимости и при сопоставлении масштабов фискальной нагрузки с другими показателями (например, ВВП по ППС или объемов госдолга). В то же время, если сгруппировать страны по объемам фискальной нагрузки, то в одних странах доля налогов и сборов в ВВП будет несколько выше (Бразилия, Чехия, ЮАР), в других – наоборот, ниже (Индия, Индонезия, Польша). Россия оказывается посередине, что, помимо прочего, говорит о том, что тяжесть фискального бремени в нашей стране не слишком велика.

Таблица 2.4

Национальный ВВП по направлениям использования в 2012 году (%)

Примечание. Конечное потребление государства (government consumption) – все текущие расходы правительства на приобретение товаров и услуг, включая заработную плату наемного персонала и большинство расходов на национальную оборону и безопасность (за исключением государственных военных расходов, являющихся частью накопления государственного капитала). По итогам 2012 года среднемировой показатель государственного конечного потребления составил 18,5 %. Фискальная нагрузка (taxes and other revenues) – общий объем налогов (личных, корпоративных налогов, акцизов, тарифов) и иных доходов (социальные отчисления, гранты, чистые доходы от госпредприятий), перечисляемых для последующего предоставления общественных благ. В скобках – отрицательные значения.

Источник: The World Factbook.

Далее. Если сравнить данные таблицы 2.4 с показателями ВВП на душу населения, то можно увидеть определенную взаимосвязь между высокими показателями конечного потребления правительств и ВВП на душу населения: у Польши – соответственно 17,8 % и 20,9 тыс. долл., у России – 18,6 и 18,0 тыс., у Чехии – 20,8 % и 27,6 тыс. долл. И наоборот: страны с низким конечным государственным потреблением предсказуемо не выделяются «хорошими» данными по ВВП на душу населения: Вьетнам – соответственно 6,3 % и 3,6 тыс. долл., Индонезия – 8,9 и 5,1 тыс., Индия – 11,8 % и 3,9 тыс. долл.

Конечное потребление домашних хозяйств отличает интересная закономерность: в государствах, где темпы экономического роста невысокие, конечное потребление, как правило, больше 60 % ВВП. И наоборот: там, где экономические скорости велики, конечное потребление домохозяйств показывает в среднем немногим более 50 %.

Как и в других случаях, в данном аспекте присутствуют исключения, наиболее явные из которых – Вьетнам, с одной стороны, и Китай – с другой. Это можно объяснить эклектикой курса, ориентированного и на рост уровня жизни, и на экономический подъем (Вьетнам), или недооцененностью валюты и значительным территориальным расслоением по уровню развития и доходов (Китай). Почему так? Сохраним интригу до следующей главы.

Пожалуй, с чем не поспоришь, так это с зависимостью темпов экономического роста от совокупного объема инвестиций в ВВП. Все страны, показавшие в 2000–2012 годах наибольшую экономическую резвость, «стартуют» с отметки инвестиционных вложений от 28 % ВВП, коррелируя с высокими значениями валового сбережения (таблица 2.3). Даже Южная Корея, чей ВВП на душу населения в 2012 году достиг 32,8 тыс. долл., а показатель валового сбережения – 31,4 %, в 2012 году направляла на долгосрочные вложения 26,7 % ВВП. Данный показатель мог был бы еще выше, если бы можно было сократить социально ориентированные расходы бюджета. Но тогда процесс экономического развития трансформировался бы в рост ради роста, вступив в фундаментальное противоречие с предназначением любого уважающего себя государства – способствовать долгосрочному и устойчивому повышению уровня и качества жизни людей. Впрочем, зависимость экономического роста от инвестиций – сентенция банальная. Другой вопрос, за счет каких инвестиций достигается прорыв: реальных или спекулятивных, внутренних или иностранных, долгосрочных или краткосрочных, государственных или частных. Каждый из этих видов имеет свои особенности, например, когда мы анализируем государственные инвестиции, немаловажное значение приобретает прямой (бюджетный) или косвенный (налогово-преференциальный) характер финансирования. Кроме того, говоря о государственных инвестициях, следует помнить, что огромное значение имеет адресность: так, можно за государственный счет профинансировать строительство завода по производству устаревших еще до начала выпуска солнечных батарей, а можно вложить бюджетные ресурсы в развитие инфраструктуры. Но и здесь значительные государственные инвестиции, к примеру в автодороги, отнюдь не гарантируют общего прироста протяженности скоростных трасс и, как следствие, экономического развития.

Качество институциональной среды – еще один часто приводимый фактор достижения высокого и устойчивого экономического роста. Не будем останавливаться на стиле государственного управления (авторитарном или демократическом), а также на форме правления (президентской или парламентской)[30]30
  В 2011 году специалисты Института современного развития (ИНСОР), председателем попечительского совета которого был президент России тех лет Дмитрий Медведев, в докладе «Обретение будущего. Стратегия-2012» утверждали, что «полноценные модернизации постиндустриальной эпохи в условиях несвободы в принципе не реализуются». На волне обсуждения доклада президент ИНСОР Игорь Юргенс произнес сакраментальную фразу: «Модернизации без свободы не бывает». Впрочем, экономические практики уже тогда доказывали обратное и главным контраргументом был Китай.


[Закрыть]. Рассмотрим более «приземленные» рейтинговые срезы качества институтов в части коррупции и удобства ведения бизнеса, составленные авторитетными международными организациями (таблица 2.5).

Таблица 2.5

Показатели некоторых развивающихся стран в международных рейтингах

Примечание. В рейтинге «Ведение бизнеса» (Doing Business Report) оцениваются изменения в регулировании в отношении малых и средних предприятий по 10 индикаторам: создание предприятия, получение разрешений на строительство, подключение к электроснабжению, регистрация собственности, получение кредита, защита прав инвесторов, налогообложение, внешняя торговля, исполнение договоров и ликвидация при неплатежеспособности. Рейтинг «Индекс восприятия коррупции» (ИВК) Центра «Трансперенси Интернэшнл» составляется по 177 странам, рейтинг «Ведение бизнеса» (ВБ) – по 189 странам.

Источники: Трансперенси Интернэшнл, Всемирный банк.

Обратите внимание: Китай – один из мировых лидеров по темпам экономического роста – отнюдь не блещет качественными характеристиками институциональной среды. В «коррупционном» списке он в середине, в «деловом» чарте – еще ниже. У Индии и Вьетнама – второго и третьего «призеров» нашей гонки экономического роста – положение еще хуже, более того, Индия в рейтинге «Ведение бизнеса» (как и Россия в «Индексе восприятия коррупции») имеет худший результат из всех участников настоящего сравнения. Особняком, как всегда, – Южная Корея. Впрочем, по уровню развития экономики «азиатская Германия» в последние годы ближе к нормам высокоразвитых государств, потому и рейтинговые показатели (в первую очередь по удобству ведения бизнеса) у нее выше[31]31
  Индикаторы ВБ, определяющие общее удобство ведения бизнеса, вызывают немало вопросов. К примеру, такой пункт, как «получение кредита», одни экономики выводит вперед, другие – тянет назад, при этом, не учитываются такие важные характеристики, как количество денежной массы, степень развития национальной банковской системы, доля присутствия иностранных кредитных организаций, ликвидность банковского сектора, конвертируемость национальной валюты, содействие (через то же субсидирование процентных ставок или предоставление гарантий) со стороны государства, не говоря уже о долгосрочных негативных тенденциях видимой «легкости» получения ссуд. Налогообложение также не подпадает под универсальный формат, поскольку зависит от текущего состояния доходной части бюджетов, общественного отношения к иностранному, в том числе офшорному, капиталу, прочих аспектов государственной финансовой политики, одним из направлений воплощения которой выступают фискальные инструменты.


[Закрыть]. Здесь самое время напомнить тезис из предыдущей главы о сопутствующем, а не опережающем экономический рост развитии институтов.

Качество институтов определяет не умозрительная целесообразность, упорно насаждаемая западными экономическими проповедниками, а способ производства, превалирующая в данный момент модель развития. Сначала экономика – потом институты. Очевидная, вроде бы, мысль. Еще великий английский философ Френсис Бекон в 1620 году писал, что существует огромная разница «между жизнью людей в каком-либо наиболее культурном краю Европы и в какой-нибудь наиболее дикой и варварской области Новой Индии… И это происходит не от почвы, не от климата, не от телосложения, а от наук»[32]32
  Бэкон Ф. Сочинения: В 2 т. – Т. 2. – М., 1978. – С. 78.


[Закрыть]. Тем не менее идея опережающего формирования институтов по-прежнему является дискурсом, занимающим огромное место в риторике не самых последних экономических теоретиков.

Никто не спорит: институты занимают важное место в жизни социума, но одно дело – институты общественные, структурирующие наше сосуществование, и совсем другое – институты экономические, возникающие и улучшающиеся в процессе формирования и развития национального хозяйства.

В этой главе нам так и не удалось найти универсальные макроэкономические закономерности в прорывных экономиках ни по темпам роста ВВП, ни по показателям инфляции, безработицы или госдолга. Пожалуй, единственным исключением (или общей приметой) стало то, что экономики с меньшими показателями ВВП на душу населения развивались несколько интенсивнее по сравнению с более успешными соседями. Правда, и эта корреляция весьма условна (дело отнюдь не только в низкой статистической базе для сравнения), поскольку глобальная экономика знает немало примеров, когда страны с незначительными показателями ВВП на душу населения продолжают прозябать в нищете.

Препарирование специфических финансовых показателей также не способствовало кристаллизации некоей общей модели прорыва. К примеру, Китай с его заоблачным валовым сбережением, а также некоторые другие экономики смогли достичь столь высоких значений во многом благодаря искусственно заниженным курсам национальных валют. Однако общей логики и тут нет: сопоставимая с Китаем по показателю обменного курса к ВВП Турция имеет в два с лишним раза меньшие темпы экономического роста и почти в четыре раза меньший показатель отношения денежной массы к ВВП. Что, в свою очередь, объясняется развитыми перераспределительными процессами национального дохода, с одной стороны, и ментальными опасениями реинкарнации прежней гиперинфляции – с другой.

Количественные характеристики конечного потребления государств также вряд ли можно отнести к приводным ремням экономического роста, поскольку они незначительны, в первую очередь в странах с небольшими показателями ВВП на душу населения. В тех государствах, где экономики более успешны, все больше получаемых правительствами средств перераспределяется в непроизводственную и социальную сферу.

Вывод об определяющей роли инвестиций не нов, к тому же нуждается в дополнительной корректировке в зависимости от характера вложений: реальные это инвестиции или спекулятивные, вложения в акции или облигации, внутренние или иностранные, долгосрочные или краткосрочные, государственные (прямые или косвенные), инвестиции госкомпаний или полностью частные. Кроме того, говоря о государственных инвестициях, мы должны делать поправку на адресность и эффективность вложений.

Изучение качества институциональной среды ясности также не добавило. При общих невысоких позициях в рейтингах «Индекс восприятия коррупции – 2013» и «Ведение бизнеса – 2014» большинство рассмотренных стран были лидерами глобального экономического развития последних лет. Более того, мягко скажем, не самая благополучная ЮАР в рейтинге «Ведение бизнеса – 2014» располагается выше успешных Польши и Чехии.

В ходе анализа мы выявили несколько интересных моментов, таких как искусственное занижение курсов национальных валют в одних странах и значительные объемы денежной массы – в других. Возьмем эти результаты на заметку.