Текст книги "Скучающие боги"

Ослик был готов. Беримир поставил его к остальному стаду, которое он от безделья вырезал за эти месяцы. Конь, телега, свиньи и, теперь, осёл – единственные его здесь спутники. Ещё был кот. Настоящий, живой. Он однажды вывалился из леса, словно гонимый псами. Протыгыдыкал по песку, явно не понимая, где находится, увидел человека и стрелой умчался обратно. Потом Беримир часто видел его, сидящего среди травы и ветвей и наблюдавшего за ним.

Однажды он решил проследить за котом. Сделать это незаметно было невозможно, потому Беримир решил просто держаться от него на расстоянии.

Он тогда еще не знал, чем обернется для него эта прогулка. И, думая об этом позже, он часто размышлял, согласился ли он на это путешествие, зная, чем оно закончится.

Серый лес был мертв много веков. Что случилось, какая неведомая силища смогла высосать жизнь из целого леса, – оставалось загадкой. Почему-то из хроник и летописей были изъяты любые упоминания о том событии. Неизвестно даже, когда это случилось. Пару веков назад… с погрешностью в пятьдесят лет. Вроде как кто-то с кем-то воевал, и что-то пошло не так. Даже цыгане, которым, как они непреложно считают, ведомо все об этом мире, пожимают плечами и отводят взгляд в сторону, заслышав о мертвом лесе.

Он протянулся от устья Тундоры до самых Восточных гор и занимал территорию не слишком большую в сравнении с Лайским, однако таинственности в нем было не меньше. Давным-давно, на заре людских времен, этот лес был рубежом, разделявшим людей и ланнов. Значительно позже, после заключения мира, человек впервые ступил под его, тогда еще цветущие, кроны. И с тех пор через чащу некогда прекрасного соснового бора была проложена всего одна тропа. Остальная территория считалась нехоженой. Вокруг тропы выросло несколько поместий, огромный парк и пара десятков рыбацких хижин, половина и которых были заброшены уже спустя год. Как оказалось, Глухое озеро не могло похвастаться обилием рыбы, а среди сосен, чем дальше от тропы, тем меньше пряталось зверья. Так или иначе, но будто неведомая сила отваживала людей от леса. Мягко и не враждебно, она просто вселяла в них уверенность, что там ничего нет. Исследователей и ученых из университета интересовали исключительно руины Дида, паломники ходили до врат, а местным и вовсе делать там было нечего. Лес стоял нетронутый до тех самых пор, пока не превратился в мертвый. Но и тогда это не взбудоражило умы. Умер и умер… Какой-то лес на краю мира. К тому времени люди уже успели позабыть свою историю. Их пыл охладел, уступив место делам насущным. Теперь же лес стоял как предостережение… Предостережение от неведомо чего.

Кот бежал быстро. Он, конечно, сразу заметил преследователя и пытался теперь затеряться среди сухих ветвей, ловко перепрыгивал с камня на камень, пролезал под поваленными стволами и шуршал в кустах. Беримиру нравилась эта игра. Наверное, он даже был счастлив, поспевая за ним, влекомый каким-то детским озорством. Здесь он мог не опасаться, что его кто-то увидит, и ему хотелось немедля скинуть тяжесть минувших лет и вдохнуть беззаботный воздух. Наверное, когда он был совсем юным, он так же точно бегал, сломя голову, не боясь упасть или заблудиться. Но он этого не помнил. Не мог помнить, потому что юность его прошла в другом мире.

Кот уходил все глубже, часто оглядываясь и точно выдерживая направление. Беримир следовал за ним, начиная немного тревожиться, ведь так глубоко заходить ему ещё не приходилось. Погорелые сосновые стволы становились крепче, изредка прореживаясь кряжистыми дубовыми громадами и смоковницами, росшими обособленно от прочего леса, каждая на отдельной полянке. Это выглядело, по меньшей мере, странно, и совершенно точно такое их расположение было рукотворным. Ничего подобного близ опушки не было. Небо как будто стало ниже и тяжелее, его заволокли свинцовые тучи, которые надрывно пульсировали и неспешно клубились, едва не касаясь щетины деревьев.

Беримир что-то слышал о таком явлении, но, как и все прочее, посчитал выдумкой. Между тем старожили окрестных деревень говорили, что, чем дальше заходишь в мертвый лес, тем темнее и тревожнее становится небо. Если на землю пали густые тени – это верный признак поскорее вертаться взад, покуда неведомое лихо не укрыло твои следы и не заволокло в чащобу черную, куда даже вороны не суются. Это были одни из тех рассказов, что призваны отвадить маленьких деток от опасных мест, но сейчас, здесь, когда небо и впрямь накрылось невесть откуда взявшимися тучами, эти байки зазвучали совершенно иначе.

Беримир остановится, в сердце зародилась тревога, молящая его бросить свою затею. Кот черным юрким пятнышком уверенно трусил между деревьев и через пару минут исчез из виду. Вместе с ним ушли и единственные звуки. Ни шелеста, ни крика птиц, ни жужжания надоедливых комаров – ничего, кроме оглушающих ударов крови в висках. Он осмотрелся. Лес, только лес и ничего более. Однако он здесь был куда более живой, чем на берегах реки или вдоль Тропы. Помимо редкого травяного подшерстка между голых стволов росли небольшие кусты и молодые деревца, отчаянно спешащие к свету. Тоненькие сосенки взрастали на курганах своих отцов, терновник и раскидистые листья папоротника зеленели на возвышенностях. Конечно, это была лишь крупица того травяного буйства, что произрастало здесь несколько веков назад, но, как известно, все на свете начинается с малого.

– Ау-у-у – вдруг протянул кто-то в глубине. Голос принадлежал будто бы девочке, но вместе с тем был он какой-то странный на половину волчий, не человеческий.

– Кто там?! – в то же мгновенье крикнул Беримир, сразу проигрывая бой со страхом.

Никаких девочек здесь быть не могло. До Крайней было далеко, да и в ней каждый ребенок знает, куда ходить можно, а куда нет. У Привратника в доме детей отродясь не было, разве, что пришлый явился ребенком, но это совсем невозможно. Неожиданно остро захотелось бежать, просто убраться от этого места подальше, к себе на берег. Он почувствовал, как ноги едва не тронулись, но почему-то удержал их. Что-то проскальзывало сквозь вихрь панических мыслей, что-то неуловимое. Он ощутил, как ветер забрался ему под одежду, а ноги начали вязнуть в земле, словно в каше. Руки дрожали, и непрестанно обшаривали одежду, словно искали карманы. Беримир сжался, физически пытаясь подавить тревожные мысли. В ушах нарастал звон.

«Нужно бежать! Скорее бежать! Здесь кто-то есть! Кто-то голодный… отколол овцу от людского стада и загнал в мертвый лес, чтобы полакомиться мясом. Кто-то хочет добраться до меня, запустить тонкие пальцы под одежду, обвиться вокруг рёбер тугой хваткой и чавкать, чавкать, чавкать, утоляясь теплой кровью».

Что-то треснуло. Наваждение спало. Он разогнулся, успокаивая руки и вдыхая полной грудью. Огляделся.

Это был манок. Со всей уверенностью Беримир понял это. Кто-то заприметил человека в лесу и начал охоту.

Он потряс головой, отгоняя липкую волну несвойственного для него страха и успокаивая дыхание.

«Кто-то лезет ко мне в голову» – подумал он, чувствуя, как проходит звон в ушах.

Крик повторился вновь, но звучал значительно дальше.

Беримир не тронулся с места, он уже окончательно владел собой. Будь он чуть слабее духом или намного моложе, он бы уже бежал, не разбирая дороги, прямо в западню. Но он достаточно знал об этом мире. На него охотились, как охотятся на людей в Лайском лесу. Где-то неподалеку сидит нечто голодное и кричит, подражая ребенку. Оно ждёт, что человек подойдет достаточно близко, чтобы убить его одним страшным ударом. Оно лезет к нему в голову, наполняя душу страхом, и оно хочет сделать это поскорее, потому что чувствует, что добыча не так проста.

– А-у-у-у – громко раздалось сбоку, совсем близко. В ногах на мгновение появилась слабость, а сердце забилось в рёберной клетке. Он не дрогнул и закрыл глаза, весь обратившись в слух. Сзади послышалось шуршание.

«Вот ты где…» – понял он.

– А-у-у-у – взвыло с другой стороны и намного дальше, но Беримир уже не обратил на это внимания.

Он медленно наклонился и поднял с земли сухую, но толстую ветвь. Сжал её крепко, чувствуя, как древесина увлажняется потом от его ладоней. Вдруг за спиной раздался детский смех, и он, не глядя, махнул дубиной. Ветвь не встретила сопротивления, а только ударилась о ближайший ствол, разлетевшись в щепки. Его качнуло в сторону, и Беримир успел заметить, как бледно-голубой огонек со смехом метнулся от земли ввысь и затерялся в сплетении тонких ветвей. Испуг мурашками пробежал по телу, и он бросился бежать, не разбирая дороги. А странное создание неприятно завывало у него за спиной то с одной, то с другой стороны; то ближе, то дальше раздавался детский смех и холодящее душу «А-у-у-у». Продираясь сквозь колючие ветви, он не видел, куда ступает, страх упрямо гнал его вперед. Внезапно он вырвался на поляну, посреди которой возвышался небольшой то ли домик, то ли сундук, стоящий на четырех деревянных столбах, сплошь увитый сгнившими колючками да усыпанный ветвями. Он возник настолько неожиданно и выглядел столь страшным, что и без того напуганный Беримир резко отпрянул и, повалившись на землю, ударился головой о камень. Под звуки детского смеха сознание покинуло его, и последнее что он видел, были серые голые стволы мертвых деревьев, устремленные в свинцовое небо.

Очнулся он, когда совсем стемнело, голова разрывалась от боли, а на затылке была запекшаяся кровь. С трудом сев, он огляделся: в лес пришла ночь, теперь он казался действительно зловещим, мертвые деревья, словно, простирали свои изломанные ручья, больно цепляясь ими друг за друга. Звезды осторожно мерцали в вышине, едва подсвечивая землю, а луна огромным блином висела над самой головой, озаряя скелеты этого леса и пуская длинные колкие тени. Не то домик, не то сундук, стоящий на столбах оказался не чем иным, как ящиком с припасами, которые охотники оставляют в лесу, чтобы во время долгой и неудачной охоты можно было утолить голод. На дне у него был люк, а столбы служили препятствием для мелкого зверя, который не прочь полакомиться человеческими запасами. Иногда в нем помимо прочего оставляли тряпичную куклу бабы, что была призвана отвадить злых лесных духов. Так или иначе, но этот домик на ножках был давно заброшен и выглядел действительно мрачно. Особенно сейчас.

Беримир поднялся на ноги, смутно припоминая, чего он так испугался, и вдруг понял, что смеющийся огонек был Аукой – маленьким лесным духом. Это безобидное, впрочем, создание пугало и заманивало путника глубоко в чащу, чтобы оставить там на милость судьбы. Причинить вред оно было не способно, но нагнать на душу страх могло. В некоторых случаях этот дух мог и помочь выбраться из леса, но в большинстве своем ему было куда интереснее запутать, заблудить и напугать. Если бы Беримир понял это сразу, он не стоял бы сейчас здесь с разбитой головой.

«Болван ты, Беримир, – с облегчением подумал он и усмехнулся. – Теряешь хватку».

Оглядевшись, он с горечью осознал, что напрочь заблудился – так далеко в лес ему заходить ещё не приходилось, вокруг не было ни единого знакомого места, а отсутствие дневного света ещё больше усугубляло дело, ведь всем известно, что даже знакомые места выглядят иначе, озаренные светом звезд. А здесь, куда не кинь взгляд, кругом костлявые мертвые деревья, что в бесконечном узоре переплетаются с тенями так, что порой сложно понять, дерево это или его тень.

В таком свете мертвый лес выглядел чарующим. Если отринуть страх и взглянуть на него пытливым взором художника, то можно было распознать его таинственную красоту. Он был словно из легенд, о которых поют барды, из страшилок, что рассказывают на ночь сварливые бабки. Он служил декорацией для всего непознанного и величественного, что когда-либо происходило в местах, где нет человека. В воздухе стоял оглушительно живой гомон животных, тех самых, которых не должно здесь быть. Стучали стальными клювами дятлы, щебетали синицы, тонко-тонко попискивали маленькие корольки и возился со своею шишкой хитрый клест. Под ногами, едва шевеля листву пробегали пугливые мыши и наглые бурундуки, на которых то и дело обрушивались с неба черные когтистые тени, а в глубине, за деревьями кто-то кричал, кто-то крупный и зловещий, чей голос отдавался долгим эхом.

Узреть все это было восхитительно, но и медлить сейчас было опасно, и Беримир тихонько направился в ту сторону, откуда так неосторожно вылетел на поляну. Пробирался сквозь кусты он почти крадучись, тщательно выбирая, куда поставить ногу, опасаясь издать лишний шум, часто останавливался и подолгу вглядывался во мрак. Гомон зверья не утихал ни на минуту, но через некоторое время он перестал отвлекаться на него, и стал чутко улавливать только те звуки, которые казались ему опасными. Так он шел около часа, взволнованное сердце в груди колотилось настолько сильно, что Беримир начал всерьез опасаться, не услышит ли кто этот бой.

Спускаясь в очередную низину, он успел заметить за ней яркое сияние. Он припал к земле и осторожно подполз к краю, то, что он там увидел, казалось невероятным. Невдалеке, в нескольких метрах кружились в хороводе те самые лесные духи, один из которых совсем недавно гнал его по лесу. Их было девять, и они резво вертелись в своём завораживающем танце то, скрываясь, то вновь выглядывая из-за деревьев. Их холодное свечение озаряло лес, а льющийся по округе смех создавал ощущение безмятежности. Вдруг из-за дальних деревьев показался ещё один огонёк, а навстречу ему вылетел ещё, появились новые хороводы, среди которых были и зеленые огоньки. Беримир, как зачарованный наблюдал за этой пляской, он обнаружил, что под его руками растет самая обычная трава, а кругом стоят самые живые и здоровые деревья, которые он только видел. Это открытие наполнило его сердце теплой радостью, – лес все-таки жил, несмотря на все невзгоды, которые ему пришлось пережить. Здесь, посреди толщи серых деревьев, куда ещё долго не ступит нога человека, расцветала жизнь, в одном из своих самых чистых проявлений. Вся округа озарялась мириадами мотыльков, несущих свои фонарики, а по земле то и дело пробегали лисы, хорьки и зайцы, по ветвям резво прыгали белки, смешно играя друг с другом.

Слева, властно наблюдая за вакханалией, на огромном камне горделиво полулежал волк. Белый, словно лунный свет. Он лежал с высоко поднятой головой и полным спокойствия взором смотрел перед собой. А справа тяжелыми шагами расхаживал огромный и страшный, черный как смоль медведь. Этот могучий хищник не охотился, но охранял. Он тяжелой поступью бродил вокруг, угрюмо всматриваясь в лес в поисках неведомых тревог.

«Он не ведал страха и не признавал ничьего превосходства… – вспонмил Беримир слова из старой сказки».

И хотя ни величественный волк, ни суровый медведь не принадлежали к миру первородных, они все же отдавали дань, охраняя его детей, которые резвились здесь.

Вдруг из кустов как ветер выбежал черный с белым кот, он пронесся между деревьями и, прыгнув, покатился кубарем с рыжим лисенком. Теперь понятно, куда он все время уходил в лесу. Они дурашливо играли в траве, вовлекая все новых и новых зверят.

Но самым невообразимым было то, что за ними, за поляной, через несколько оврагов и нешироких омутов громоздились полуразрушенные стены твердыни. Это был не замок, не дворец, не поместье, а именно твердыня. Причем не людская. Её каменные стены возвышались над мертвым лесом, как огромное надгробие, как усадьба вампиров средь крестов. Серые, гладкие стены, словно невообразимых размеров глыбы, выросшие из земли, казались неприступны. На вершинах твердыня обретала более знакомый вид и имела крыши, бойницы, мостики и площадки. Она не была заброшена – об этом говорили огни, горевшие в нескольких окнах и тени, проходящие в них. Четыре башни, одна внизу, две повыше и последняя, самая крупная, стелились они по холму, чернея на фоне неба. К твердыне не вело ни одной дороги, её подступы густо заросли терновником и, вся она выглядела довольно зловеще, но сердце Беримира отчего-то радовалось. Возможно потому, что он увидел в ней не мрачную и враждебную крепость, а оплот ланнов, который процветал и жил.

Над крепостью кружили вороны, а среди деревьев, что стояли вкруг неё на почтительном расстоянии, то и дело мелькали пугающие тени. Чем ближе к стенам, тем больше огней сновали между кустов. Кто-то могучий пробирался сквозь лес с противоположной стороны. Его поступь обозначалась встревоженными птицами и сухим хрустом деревьев. Само существо звуков не издавало.

А ещё до его слуха донеслись звуки музыки. Тягучие и низкие, словно бы виолончель. Нота тянулась долго и ровно, затем сменялась на более высокую столь же долгую, потом опадала вниз и снова возносилась вверх. Беримир не смог бы описать мелодию. Она не была печальной или тоскливой, не была заунывной или дремотной. Она была задумчивой.

«Это невероятно! – думал он. – Ведь это твердыня, самая настоящая твердыня, а это значит, что где-то неподалеку может стоять дворец! Вот почему был сожжен целый лес – здесь охотились на ланнов!»

Беримир улыбался, и сердце его пело, как вдруг заметил, что волк глядит прямо на него. Дрожь пробежала по всему телу, и сразу стало как-то зябко под острым, как полет стрелы, взглядом желтых глаз. Медведь тоже насторожился, но не видел человека. Пока еще не видел. Прочие же создания резвились как прежде, не обращая ни на кого внимания.

Волк глядел долго и неотступно. Он изучал чужака, наблюдал. Вот уже и медведь направил свои шаги к укрытию Беримира, чуя неладное. Его глаза двумя далекими звездами блестели на черной шкуре.

Человек бросился бежать. Сразу. Не раздумывая. Он знал, что наверняка навлечет на себя этим беду, но и остаться в своем укрытии не мог. Он продирался сквозь лес, боясь оглянуться, но погони не последовало. Волк утратил к нему интерес и смотрел теперь вновь перед собой, а медведь лишь проводил его тяжелым взглядом, замерев на месте.

Теперь, спустя несколько недель после тех событий, он сидел на берегу, с улыбкой вспоминая о поляне, о волке и о медведе. И о крепости. Они отпустили его. Они подарили ему тайну, которую он будет стеречь до конца своих дней.

С тех пор он несколько раз предпринимал попытки найти то место, он заходил далеко в лес, блуждал по нему, пытался отыскать свои же следы, но всякий раз возвращался ни с чем. Даже домик с припасами, которого он так испугался, пропал.

– А ведь ты знаешь дорогу, – проговорил он, глядя на кота. – Уж ты-то знаешь, как добраться до той поляны.

Но кот молчал, в наслаждении прикрыв глаза.

Он поставил ослика меж прочих фигур и направился к воде, проверить сети, но не успел пройти и половины, как деревья закачались, по воде резкой волной пробежала крупная рябь, и на него обрушился страшный ветер.

Глава 3. Убийство Корда. Борук и Борна.

Утро выдалось пасмурное. Тяжелые свинцовые тучи нависали над домами некогда красивыми и яркими, расписанными в желтый, зеленый и коричневый цвета. Под окнами в те годы, будто толстенные языки, висели цветы, а над каждой крышей вертелся резной флюгер. Сейчас дома выглядели подстать небесному своду – такие же угрюмые и грузные. Краска облупилась и шелестела на ветру, старенькие ставни скрипели, а из стойла внизу вторила им лошадь. Сейчас здесь всё было старое. Давно не сыщешь дома, над которым развивались бы ленты или, повинуясь ветру, дрожал расписной петух или ласточка.

«Скоро солнце взрежет нас…» – подумал Растимир, приоткрывая один глаз.

Он любил момент, когда раннее светило, едва показавшись из-за далеких гор, пронизывало всю деревню желтыми лучами. Они всегда возникали так внезапно, оживляя Крайнюю, добавляя ей теней и черных уголков, длинных золотых дорог, прогоняя туман. Огромная, каменная мельница – гордость этих деревни, возвышалась над домами, как величественный горец, уперевший руки в бока и тяжело ворочающий усами. У неё не было дна, лишь сложенная из камней стенка, защищавшая от ветра. Шесть мощных бревен, на которых она держалась, были едва ли не с лошадиный круп толщиной. А тень от её крыльев покрывала собой всю деревню.

В детстве Растимир был уверен, что каждое утро эта мельница прогонят туман, вращая своими белыми крылами. И он уползает обратно к стене, но каждую ночь возвращается, пытаясь захватить деревню вновь. Отец посмеивался и улыбался над его придумкой. Брат трепал по соломенным волосам, Велена легонько касалась его носа и улыбалась. А матушка… Что же делала она?

Растимир сел на кровати и повернулся к окну. Оттуда на него взглянула ненавистная Болотина. Странное место. Скопление омутов, оврагов, болот и колючего, отвратительно черного кустарника. Она вбирала в себя туман, который плотными желтыми клубами сочился меж её кряжей. Отсюда Болотина казалась небольшой – хоть камень перекинь, однако это было обманчиво. Она простиралась зеленовато-черным пятном на несколько миль во все стороны и была глубока, словно карьер. На дне, до которого невозможно было добраться, был самый страшный омут, который только мог существовать на материке. Он лежал там как черное зеркало, вода которого никогда не знала дуновения ветерка. Множество тропинок испещряли эту язву, и по одной, как говаривали старики, нельзя пройти дважды. На самом деле можно, но не долго. Однако местность действительно менялась, словно спящий колосс лениво ворочался под ней.

Туман уползал. Плавно обтекая блестящий глаз Болотины, он растворялся на подступях к Серому лесу. Слева проглянула тропа, ведущая к Привратнику, за ней заблестели на солнце золотые колосья ржи. Растимир знал, что в них уже нет жизни, поля только-только обработаны, и последний урожай собран. А блестит роса. Кристальные капельки ночной прохлады, озаренные солнцем. Но даже они, обманчивые, выглядели куда живее, чем ивы, терновник и камыш по другую сторону тропы. Справа простирались пологие холмы, далеко на западе подступающие к берегам Тундоры. Реки отсюда не было видно. Только в самую ясную погоду, из-под колпака мельницы можно было разглядеть её блеск.

«Скоро всё покроет снегом, – с некоторым разочарованием подумал он, глядя в центр Болотины. – И я снова спущусь на дно. И я снова буду искать».

Растимир постоял с минуту, глядя вдаль и наслаждаясь морозным воздухом, затем одернул себя от налетевшей вдруг тоски и развернулся. Его комната располагалась на втором этаже их большого дома, и в ней было единственное окно, что выходило на лес. Тяжелые балки, незаметные в других помещениях, выходили здесь из стены и уходили в стену, и он уже достаточно подрос, чтобы биться о них головой. Кровать, сундук, широкий стол и книжные полки – его гордость – это было всё, из чего состояла его жизнь.

Широкий, клиновидный меч, который подарил ему Ярош, подпирал стол. Когда брат узнал об этом, он расстроено покачал головой и пробурчал что-то о книжных червях и прытких девчонках, и ушёл.

Растимир тогда только похмыкал ему вслед и состроил рожу. Что брат мог понимать в его жизни? Ему бы только мечами махать да колоть шпагами. Другое дело – книги! Они влекли его и были страстью, которая сопутствовала всюду.

В городах и замках, куда отец брал его с собой, он непременно старался улизнуть от скучных разговоров и учтивых приветствий. Он искал продавцов знаний. Отыскать их было не трудно. Одни были тяжелые, большие, с надменными лицами, которые, как они сами считали, придавали им ещё большего веса. Их руки прятались одна в рукаве другой, а товар носил сзади дохлый служка или ослик с тележкой. Книги у них были подстать, такие же тяжелые и пыльные, содержащие массу правил и жизнеописаний неких давно забытых мужей.

Другие продавцы были иного сорта. Нелепые, рассеянные, ободранные – они всегда были готовы сбавить цену или продать знания за ломоть хлеба. Иногда у них попадалось что-то стоящее, но чаще всего это были сборники стишков, баллад новых и старых и сказок. Они быстро исчерпали свой ресурс в глазах Растимира, хотя он считал своим долгом поддержать их если не монетой, то хоть добрым словом.

Самым же желанным продавцом был исследователь, только-только вернувшийся из странствия. Они приносили с собой удивительные сборники по травничеству, которые так ценила его сестра, карты лесов близ Скоубруга, на которых были отмечены тропы, стоянки и опасные пещеры. Они имели при себе бестиарии всех мастей, даже те, создания в которых Растимиру казались вымышленными, книги с заклинаниями, с описаниями ведьминых камней. Они носили книги Легенд! Не те дурацкие балладки и похабные песенки, что были на слуху во всех кабаках материка, а настоящие рассказы о героях древности, об их деяниях и смертях. Такие книги не были запрещены, но непременно выискивались и изымались. Кто-то очень хотел, чтобы люди скорее позабыли своё темное прошлое. Некоторые показывали ему даже оккультные трактаты и учения, обладание которыми в лучшем случае каралось бучей и долгой каторгой, а в худшем петлёй на шее.

В большинстве замков кастеляны знали сына Радея – хранителя Врат и беспрепятственно провожали его в библиотеки, где он просиживал до зари. Служки подносили еду, а смотрители ворчали, глядя, как он треплет их драгоценные страницы. Отец частенько находил его спящим, среди оплавленных свечей и ветхих пергаметов о призраках и уносил в постель.

Растимир повалился обратно на кровать, глядя на книги и размышляя. Он мечтал стать исследователем, как его мать. Отыскивать неизведанные тропы, блуждать в тумане и своими глазами увидеть живого колосса. Ему казалось, что он настолько много знает о первородных, о материке, о проклятиях и обо всем чудном, что кто-то непременно должен его заприметить! Какой-нибудь капитан воздушного судна должен однажды крикнуть:

– Хэй! Гляди, что за парнишка! Я изволю взять его с собой! Этому миру нужны светлые головы!

Тогда бы он, не задумываясь, поймал брошенную веревку и уполз от дел земных, от глупых и скучных обязанностей, от суеты и насмешек. Он бы взобрался на борт, запрыгнул на леера и улетел с ними. И ни разу бы не обернулся.

– Ладно, Растимир-мечтатель, – проговорил он вслух, – сын хранителя, поднимайся! Всё это ещё впереди.

Он взглянул на себя в зеркало и вздохнул. Высокий и тощий, нескладный-неладный с копной вьющихся каштановых волос он больше походил на сына рыбака с Крючьего берега, чем на сына старосты. Но глаза были мамины – изумрудные, а взгляд жесткий и пытливый.

Покривлявшись немного перед зеркалом, он раскрыл сундук и, порывшись в нем с минуту, вытащил свой походный дублет, натянул штаны из плотной ткани, а на ноги надел высокие кожаные сапоги. Ни у кого в деревне не было такой одежды. Здесь она была в диковинку. Там, за хребтом, люди носили дублеты расшитые бархатом, с подвязанными манжетами и золотой нитью на оторочке. Цвета вина, цвета молодой травы, цвета спелых налитых слив и вишен. Расшитые жемчужными пуговками и стальными заклепками, украшенные серебряными брошками с агатами и аметистами. Турнирные и замковые рыцари надевали поддоспешные дублеты из пухлой ткани, защищавшие кожу от грубого железа. Мелкие бароны – отвязные пьяницы и драчуны, казалось, даже спали в таких доспехах, всегда готовые к драке. Но тех, какие надел сейчас Растимир, не было ни у кого во всём Повелье. Это было облачение ловчих из Скоубруг. Суровые и жестокие охотники, пережитки темных времен. Они гнездились близ Лайского леса и бродили по лесному разделу, отлавливая и убивая за деньги всё, что выбиралось из чащи и было опасно для людей. Этакие убийцы чудовищ. Безжалостные и кровожадные. Их ремесло не терпело промедления, и крепкая сталь была бесполезна против когтей, жвал и ядовитых шипов. Они носили один, острый как бритва меч за спиной, опускались в глубокие пещеры и ходили лесными тропами да и выглядели едва ли не хуже тех, кого убивали.

Та броня, что была сейчас на Растимире, давно уже утратила все свои прекрасные качества, потому как даже выглядела не обнадеживающе. Крепкие кожаные ремешки с металлическими бляшками, призванные туго стянуть на груди доспех, чтобы тот стал одним целым с телом хозяина, давно поистерлись и были заменены обычными веревками. Левый наплечник отсутствовал, а на груди, как раз там, где располагалось сердце, зияла дыра, которая в былые времена была аккуратным разрезом от пронзившего кожу клинка, а теперь выглядела, как дыра в земле после выкорчеванного пня. Доспех сейчас больше походил на хулиганскую кожаную куртку с дерзким стоячим воротником, чем и привлекал Растимира. Приобрел он его на базаре в городе, где частенько бывал с отцом и братом, там же были куплены и сапоги. Вот они были замечательные: крепкая темная кожа, высокая шнуровка и прочная грубая подошва, делали их превосходной обувью для дальних походов.

Он оглядел себя, встал в одну героическую позу, затем в другую, покосился на клинок брата, размышляя, стоит ли брать его с собой, и вновь подошел к окну.

Вчера Чобанчик – сын пухлого мельника, сказал ему, что видел де на краю леса тень, которая плясала от дерева к дереву и улетала в сторону реки. Она будто бы имела человеческие очертания и двигалась крадучись, от нее во все стороны расходились радужные всполохи, а ног было сто. Он это, конечно, выдумал, о чем говорила незатейливость описания, скорее всего Чобанчик видел шевеление кустов и пляску теней, или попросту насмехался над ним, вспоминая лешего, но Растимиров голод по приключениям не мог оставить это без внимания. В бестиарии, собранном Эмиром из Халборда – плененным ученым, окончившим свой век за стенами Боргот, не было ничего похожего на это дурацкое описание, да и быть не могло. Но как бы там ни было, а сходить в лес стоило. Провести день в проклятом лесу всегда лучше, чем в старой деревне.

Он подхватил сумку, в которую с вечера уложил сыр, который теперь был весь в слезах, хлеб, фляжку с водой, а так же пару полосок сушеного мяса. Под сумкой лежали «Властители земли» – сборник баллад и сказаний, кропотливо собранных Саввой Добрым – талантливым поэтом и бардом. На обложке были изображены красиво схлещенные кривая сабля и такой же кривой коготь, высекающие искры.

«Интересно, устоит ли какой коготь перед заостренной сталью? – подумал Растимир».

Решив, что это невозможно, он вышел из комнаты.

Солнце уже немного прогрело воздух, и было приятно понежиться в его теплых лучах, столь ценных в пору увядающего лета. Здесь его встретил Волуй – близкий друг и заклятый враг его отца. Этот старик здорово помог Радею, особенно когда пропала их мать. Помог через силу. Отец почему-то не желал его видеть после ее пропажи. Они долго и часто спорили, бывало, даже дрались, но неизменно любили и стояли друг за друга. Растимир подозревал, что старик как-то связан с пропажей Анны, связан настолько, что едва ли не был причиной её ухода. То, что мама ушла по своей воле, он не сомневался, как ни старался отец убедить его в обратном. Велена и Ярош поначалу клялись и божились, что она потерялась, или её кто-то увел, но с годами он всё чаще натыкался на их замешательство в разговорах об этом. Словно все они знали правду, но боялись открыть её. Он чувствовал эту ложь, и виновником её был Радей. Он один твердо стоял на всём.