Текст книги "Тени"

Глава 1. Алекс

Резкий, режущий пространство и время лязг металла, подобно раскату грома, разорвал монотонную шумную пустоту, царившую в центре города. Исполинского размера грузовик, больше напоминавший дьявольского цербера на огромной скорости, буквально, протаранил маленький Форд Фьюжн, протащив его около 20 метров с перекрестка, зажав обречённых пассажиров в смертельных тисках судьбы между бетонной стеной здания суда и своим оскаленным бампером. Мотор адской громадины продолжал реветь в агонии, роняя свои дизельные слезы исступления. Тишина воцарилась на улице. Вдалеке по-траурному тоскливо завывали сирены. Гул людских голосов смешивался в отвратительное жужжание осиного роя. Горячая, густая, похожая на смолу кровь медленно стекала с разбитого лба. Я все меньше чувствовал боль. Волны океана страданий уносились куда-то вдаль, за горизонт, оставляя меня в блаженстве неведенья, забытья, смирения с безысходностью. Я не видел ничего вокруг, только блеклые силуэты, таящие как свечи, обращались в бесформенные тени. Мысли уносились куда-то за пределы моего понимания, за пределы космоса, туда, где царила тьма, страдание, тоска. Я медленно умирал…

***

С момента той аварии прошло около года. Я и моя жена Джесс прошли полный курс физиотерапии и психологического восстановления. Мы были готовы начать новую жизнь. Недолго посовещавшись, мы решили переехать в пригород. Моя жена не могла выносить больше этой бесцельной суматохи города: пробки, вечную возню, а самое главное огромные толпы людей, настолько измученных собственными жизнями, что они находят свое утешение в пошлых и мерзких развлечениях, или даже в чьей-то смерти, ведь это что-то новенькое, своеобразное, пикантное. Все же, к этому быстро привыкаешь, живя на улицах таких больших городов. Жизни людей перестают иметь какую-то ценность. Их души навсегда остаются пленниками этих огромных серых склепов, именуемыми небоскребами. По правде сказать, я и сам не был огромным поклонником больших городов, но жизнь меня заставила перебраться из уютного городка на юге на север, в суровый город стали, бетона, стекла и искалеченных судеб.

Мне очень повезло, что в университете, где я работал, решили меня оставить, даже несмотря на мое состояние. Мне дали отпуск на полтора года. Год– чтобы оправиться от аварии, и еще половина – найти себе новое жилье, обустроится и вернуться в былую форму. Я и Джесс купили небольшой одноэтажный домик в пригороде, в часе езды от города. Он был поистине великолепен. Немного потертые деревянные темно шоколадные стены, нестандартная, плоская, ассиметричная со срезом влево крыша, огромные окна, почти в человеческий рост, придавали домику вид какой-то футуристично винтажной обсерватории. В нашем новом пристанище смешивалось несовместимое – старый, традиционный, можно даже сказать, консервативный силуэт дома с его интерьером и пошарпанными стенами с этими гигантскими окнами и стеклянным люком на крыше в гостиной. Крыльцо было в плачевном состоянии, некоторые доски оскалились в кровожадной улыбке, неумело приветствуя новых постояльцев. До нас в этом доме давненько никто не жил, и поэтому работы было непочатый край. Сам этот «хищный» домик мерк по сравнению с огромным океаном зелени и ароматов хвои. Сразу, где заканчивался небольшой дворик и стоял неказистый ветхий сарайчик, возвышался величественно и по-королевски богато лес. Он был древнее дома, города, да, возможно, и первого человека, который по-варварски осмелился вступить на эти святые земли. Немного ржавая труба дымохода терялась на фоне высоченных сосен, которые своими непокорными, но мудрыми и справедливыми главами подпирали небосвод и рассекали тучи, апатично проплывавшие над нашим домом. Запахи неслись отовсюду – мокрая после недавнего дождя трава пленила своим свежим, слегка сладковатым ароматом, обещая покой и умиротворение каждому, кто осмелился бы прилечь на нее и погрузиться в свои думы, позволив своему разуму окончательно отторгнуть сию серую и мрачную реальность. Запах хвои и шишек, вперемешку с ароматом смолы заставлял сердце буквально раздвинуть тесные решетки грудной клетки в попытке сбежать из этого бренного заточения. Легкие обжигал неимоверно холодный воздух, таивший в себе остатки слез, пролитых дождем. Ледяное утро оставалось в каждой клетке моего тела, чаруя и предлагая мне целую вечность в этом райском месте. Несмотря на то, что мы только выбрались из нашего Шеви Сильверадо 88-го года, усталость после длительной дороги мгновенно растворилась, как единственное облачко в ясный жаркий летний день. Мы не могли оторвать взгляд от этих зеленых великанов, которые так по-родительски заботливо обступили нашу лачужку. Казалось, что можно было просто встать и смотреть. Вечно. Беспрерывно. Лес приветливо, но сдержано приветствовал нас редкими проблесками света, что отчаянно пытались пробиться сквозь монолитную стену хвои и древесины. Тени витали повсюду, словно маня к себе, обещая соблазнительное забытье и отрешенность от всех мирских дум. Треск и шорохи звучали со всех сторон, заставляя возвращать свое внимание к этому лесу, словно, запрещая обращать внимание хоть на что-то другое. Мы с Джесс кое-как смогли прийти в себя, и решили разобрать оставшиеся коробки, которые мы захватили с собой. То ли этот блаженный аромат природы, то ли эта непоколебимая тишина напрочь выбили из моей головы тот день, когда мы приезжали смотреть этот дом, и когда я приезжал сюда с грузчиками.

В мгновение ока, пролетев все скрипящие ступеньки, мы оказались перед дверью нашего нового дома. Она была не такая уж и большая, и тем более прочная. Конечно, в такой глуши точно никто не придет побаловать нас своим поздним визитом, так что мне в голову по– предательски заползла одна мыслишка – а не оставить ли дверь, как она есть. Да, на ней нет даже элементарного замка, петли скрепят так, что создается сильное впечатление, что это не дверь издает такие душераздирающие стоны, а призраки прежних хозяев, которые молят, чтобы их отпустили на покой. И только я хотел сообщить жене о своем решении насчет двери, как она сразу клюнула меня, сказав с настолько поучительным тоном, что казалось, что я снова вернулся в школу и меня отчитывает самая противная училка из всей школы:

– Александр Томас Блэйк! Если сегодня же, ты не починишь эту дверь, то будешь спать на крыльце и сторожить меня всю ночь! – Джесс так любила иногда «играть» мегеру, показывая насколько она «хорошая» жена, что не мешает ржавыми вилами мой мозг.

–Слушаюсь, мэм! – намерено уставшим и монотонным тоном промямлил я, кое-как приподняв свою обвисшую как плеть руку в армейском жесте подчинения. – сразу после обеда… Все, все, все сделаю. И лес срублю… – начал я лепетать измотанным тоном свои обещания, которые само собой, никто не собирался делать. Все о чем я думал, это был лес и новый дом. Демоны поддевали меня своими раскаленными трезубцами, заставляя мое любопытство биться в истерике и одновременно в экстазе. Я хотел залезть в каждый угол нашего дома, я хотел найти каждую мелкую деталь, а что уж было говорить о лесе. Я мечтал поскорее поесть и, взяв нашего пса Вуфа, отправится в этот бушующий, таинственный, манящий океан хвои до самой ночи.

– Знаю я тебя. Опять наешься и упадешь на свой диван. «Придумывать новые учебные планы». Как же, найдешь первым делом приставку да телек. Вот и весь хозяин, – продолжила стервятничать над моим мозгом Джесс.

–Да ладно тебе, ворчунья. Или кто-то уже совсем бабка старая? – пытался я все свести в шутку, честно говоря, даже не надеясь на то, чтобы хоть как-то сгладить ситуацию.

–Вот, и посмотрим, кто стары… – хотела уже язвительно поддеть меня Джесс, как вдруг в доме раздался громкий звук падающего предмета. Я мгновенно влетел через дверь и оказался в, довольно, просторной гостиной. В центре стоял небольшой диван в английском стиле – вычурный, прямоугольный, без лишних деталей, светло серого цвета. Его фактура идеально вписывалась во весь интерьер гостиной, плавно переходящей в кухню. Около диванчика, на который меня уже тянуло прилечь и закинуть ноги на изголовье, стояла пара небольших кресел, видимо, из той же коллекции. Между ними лежал небольшой, тканный половик, который, явно видал лучшие дни. Эти разноцветные полосы уже стерлись со временем и стали больше похоже на одеяло, на котором спит наш пес. Чуть дальше кресел был камин, который давненько не чувствовал огня. Деревянные стены вокруг были усеяны старыми пустыми фоторамками, каким-то охотничьими трофеями, стеллажами без дверок, в которых красовались книги, настолько сильно покрытые пылью, что вся мебель казалась окончательно выцветшей и высеревшей. Мой взгляд бросился на кухню, откуда, как я и полагал и был звук. Там были кухонные шкафчики, как ни странно, в хорошем состоянии, небольшой круглый стол из темной древесины, пара стульев и огромная металлическая люстра, даже не люстра, а огромный, средневековый подсвечник, который был похож на ошейник какого-то древнего дракона. Я медленно направился в сторону холодильника, стоявшего среди шкафчиков, плиты, и каких-то странных банок. По пути, который должен был занять всего пару минут, но который я растянул минут на семь, я прихватил старую кочергу, валявшуюся возле камина. Не то, чтобы я такой трус, но, вдруг там дикий зверь или грабитель какой. Осторожно, выверяя каждый шаг, словно по льду я медленно плыл среди коробок с нашими вещами, старой мебели и горами пыли. Еле слышно подкравшись, я слегка пригнулся, занес кочергу и хотел было уже врываться в эту вереницу шкафчиков, стоявших как гвардейцы на параде, как вдруг раздался громкий крик Джесс, от которого у меня буквально сердце оторвалось и упало куда-то в низ живота. Я вздрогнул, словно ошпаренный кипятком, а мозг почувствовал монотонное, давящее чувство в затылке, как будто туда поместили раскаленный прут и помешали им содержимое черепа. Я чуть не умер на месте от испуга, порожденного этим окликом, но к моему счастью, ничего сверхъестественного или дикого не было на моей кухне. Всего лишь упавшая кастрюля. Видимо, кто-то из грузчиков поленился ставить ее на место и просто оставил на краю стола. Как же я был счастлив, что тут ничего не было… Сказать, что мое сердце, воспевая хвалы всем мыслимым и немыслимым богам, поднималось на свое законное место, значит не сказать ничего.

–Ничего – крикнул я, обернувшись в сторону открытой двери, из-за которой по-детски трусливо, но в тоже время забавно выглядывала голова Джесс. – Всего лишь кастрюля собралась в дальнее путешествие. Или же – начал я растягивать каждое слово, все накручивая и накручивая саркастичные нотки – кто-то… должен… начать… ГОТОВИТЬ!

–Алекс! Еще раз, клянусь богом, еще раз скажи мне про готовку, и я тебя – начала отчитывать Джесс нарочито, потряхивая указательным пальцем перед моей оторопевшей небритой физиономией с глазами, больше походящими на линзы батискафа от не менее наигранного удивления.

–Что ты меня? Оставишь без десерта? На диван прогонишь? Я маме позвоню! Твоей! – последние слова взлетели в моем голосе настолько высоко, что я сам себе напомнил какого-то мелкого, заплывшего блестящим жиром и складками пота несрезанного бекона бизнесмена, крайне средней руки, который отчаянно пытается набить себе цену в заведомо проигрышной ситуации. – Я буду жаловаться! Во все инстанции! Суд по правам человека! Увидимся в Гааге, дорогуша, – здесь я совершенно потерял остатки самоконтроля и пустился в неудержимую клоунаду. – Починю я все. Не надо мне только гудеть об этом весь день – уже более серьезно продолжил я, начиная запускать на очередной круг мысли о том, что быть холостяком не так уж и плохо – только, давай, сначала хоть что-нибудь перекусим.

Джесс впорхнула в дом, практически не осматриваясь по сторонам, словно ей все было знакомо уже до самой последней пылинки покоящейся на богом забытых книжных полках гостиной, проплыла по воздуху в кухню с небольшим пакетом в руках. Она явно не хотела продолжать спорить со мной, видимо уловив мое настроение, которое, по правде сказать, я и не так сильно пытался скрыть. Я же решил осмотреть дом. На месте, где я стоял, можно было смело поставить крестик в небольшой импровизированной карте, ведь это был самый настоящий центр дома. Огромный стеклянный люк, который, видимо, был еще и окном, был на потолке. За его монолитно пыльной серостью еле-еле проглядывалась бесконечная, по-океански глубокая синева неба. Ленивые, избалованные спокойствием и безмятежностью, обрамлённые богатой бахромой облачка проплывали над нашим домиком, словно заглядывая как добродушные соседи, узнавшие о новоселах в их «приличном и престижном» квартале. Я пошел немного дальше по коридору, по длинному, но узкому, такому, какие бывают на скотобойнях. В них животные не видят другого выхода, как идти вперед на свою смерть, так и я не видел выхода, а только закрытую изъеденную временем дверь. Ее растрескавшаяся краска, некогда белая, отвратительными лохмотьями бездомного умирающего бродяги свисала с поистине красивого и статного силуэта двери. В замочной скважине, хранящую по ту сторону самые темные и сокровенные тайны бывших жильцов этого дома, все еще был покусанный ржавчиной ключ. К моему огромному удивлению, он все еще легко проворачивался, издавая приятный звук клацающего механизма, радостно возвещая меня о том, что и я теперь смогу хранить там свои грязные секретки. Скрип этой двери мог составить вполне достойную конкуренцию входной и поспорить за звание лучшего скрипа тысячелетия. После насилия над моими ушами я увидел поистине прекрасный офис. Точнее, я полагал, что эта комната может стать для меня офисом, где я буду хранить свои учебники, книги, карты, и так далее. Комната была абсолютно пуста, лишь пыльные деревянные стены, усеянные паутиной, тонами пыли и кое-где какими-то царапинам. И вдруг на меня отрезвляюще обрушился вид разбитого окна. Мой маленький, идеальный мир был просто разбит, подобно этому окну. Осколки, больше похожие на маленькие озерца, разбросанные на севере страны, были повсюду. Но, даже не смотря на это, солнечные лучи, попадая на них, устраивали свою сатанинскую пляску, резво и беззаботно бегая по стенам, бликуя и створяя немыслимые образы на стенах. В моей голове промелькнуло, что если починить окно, немного прибраться, хотя это не так уж и обязательно, и добавить мебели, то, черт, мне вообще никто не нужен будет, кроме как ноутбука, интернета, небольшого холодильника с пивом и, пусть даже неудобной, каркасной кушетки. Я мог бы прожить в этой самой комнате хоть целую вечность! Немного тяжелый, пропитанный старьем и пылью воздух начал отступать под натиском ароматов с кухни. Явно чувствовались куски мяса, томящиеся на сковороде, как грешники в аду, испуская своеобразные стоны в тандеме с маслом, которое медленно обволакивало их и снаружи, и внутри. Желудок начал свой очередной сонет, посвященный еде, сетуя на свою безобразную жизнь, гастрит, поселившийся в нем, а также на отвратительный режим, который скорее отсутствовал, нежели, вообще был. Я не мог оставаться на месте, ведь ведомый невидимыми цепями голода я потянулся в сторону кухни. Шаги были так тяжелы, что казалось, кандалы были пристегнуты к ним уже веками, нежели парочкой лет брака. Не знаю как, но идя к комнате, которой суждено было стать моим офисом, я не заметил небольшую, неказистую дверь в ванную. Отперев ее, первое, что бросилось в глаза – было окно. Точнее, его не было, ведь оно было напрочь заколочено, не впуская ни малейший лучик света, который так по-дружески тепло, обнимал и гладил мое уставшее лицо в других комнатах. Я решил попытать счастье, и включить свет и тут меня ослепила вспышка поистине белого цвета. Яркий, словно, выжигающий тьму свет лился из лампочки на потолке, которая болталась, словно висельник на оголенном старом проводе. К моему удивлению, не только лампочка могла заслужить настоящей похвалы в этой комнате. Ванная и туалет были очень даже ничего, а вот над зеркалом пришлось бы явно поработать пару часов, прежде чем оно начнет напоминать, хотя бы зеркало, а уже потом человека, чистящего его. Я решил, что с меня достаточно экскурсии по моему новому жилищу, и я отправился обратно к Джесс, которую неистово умолял о кусочке мяса наш пес.

– Никак отравить решила меня, хитрюга ты этакая…– немного играючи начал я. Осознание того, что меня сейчас покормят теплым, топленным молоком обволакивало мое сердце. По правде сказать, если б Джесс не кормила меня, мой желудок остался бы не кормлен до скончания его веков.

–Все никак остришь, умник. Как там ванная? – немного безучастно ответила Джесс, перемешивая крупно порезанный болгарский перец с мясом.

–Мне – самое то – протянул я самодовольно с такой физиономией, какую строит наш пес, когда даешь ему большой кусок жирного и сочного мяса.– На самом деле, работы полно, и боюсь, мы сегодня допоздна не ляжем… – продолжил я уже своим обычным усталым тоном, помогая Джесс расставлять тарелки и кружки на стол.

– Ты имеешь в виду, что я рано не лягу, верно, Алекс Томас Блейк? – о, как же я хорошо узнавал эту интонацию. Укоризненную, назойливую, раздражающую, как мозоль, которая должна вот– вот открыться, но никак не выходит.

–Да, что ты. Я помогу тебе – пытался убедить я свою супругу. – Обещаю, сегодня я сделаю так много, как смогу!

***

После обеда, я оставил Джесс сражаться в неравной схватке Кинг Конга и маленьких игрушечных самолетиков в качестве немытой посудой, которая должна была также измотать ее и заставить рухнуть на диван в полном изнеможении. Я же, положив последнюю коробку с вещами в спальне, где уже стояла наша старая кровать, бросил все вещи не распакованными и отправился в небольшой неказистый еле приметный сарайчик за домом. До него было каких-то 15 метров, но пока я шел, я чуть не свернул себе шею пару раз. Я подобно малому ребенку в парке аттракционов глядел по сторонам, не веря своим глазам. Лес также оставался прекрасным, волнующим, древним. Я даже не старался вглядываться между стволов деревьев, я просто смотрел на него целиком, жадно пожирая каждый миллиметр своими истосковавшимися по красивой природе глазами, которые привыкли видеть лишь бетон, сталь и стекло. Я спотыкался, падал, смеялся над собой и тут же с удовольствием поддавался гипнозу этого зеленого гиганта, который как отец понимал тебя и молчаливо выказывал свое одобрение и поучение одновременно. Кое-как я добрался до сарайчика и о чудо! Я увидел замок на двери. Старый, ржавый, но, довольно, большой и крепкий. Кое-как сняв его, я открыл дверь и мгновенно пожалел о том, что не обзавелся противогазом или чем-то на подобии этого. Неописуемое зловонье вырвалось из маленького изъеденного временем и тьмой сарайчика. Одинокая лампочка едва раскачивалась их стороны в сторону под потолком сарая, немного задиристо подначивая попробовать включить ее. Само собой, она умерла годы назад, как и свежий воздух внутри. Словно подготовившись нырнуть в Мариинскую впадину я задержал так много дыхания, сколько смог и погрузился в кромешную тьму и вонь этой небольшой постройки. Наощупь я добрался до верстака, на котором стоял небольшой ящик со старыми инструментами. Как только мои пальцы нащупали его, я схватил его что было сил, и рванул наружу. Ослепленный дневным светом и обескураженный свежим воздухом я чуть было не рухнул прямо там у этого дворца скунсов как мешок с картошкой, но еле как устоял и поплёлся в сторону дома, опустив голову как мальчишка, родителей которого вызвали в школу из-за его плохого поведения.

Несмотря на то, что починка двери заняла лишь каких-то минут десять, Джесс смогла как-то распаковать все вещи и разложить их по своим местам. Когда я вернулся в дом, то, мне показалось, что он всегда был обитаем, причем нами. Все было на своих местах, все пустые фоторамки были заняты нашими фотографиями, а спальня, которая напоминала место боевых действий, стала очень уютной и родной. У стены так и стояла кровать, с массивным резным изголовьем, по бокам стояли небольшие «пенечки» – тумбочки, а в углу напротив двери небольшой шкафчик для вещей. Казалось, что всю жизнь мы прожили в этом доме, что ничего не было до того, как мы сюда прибыли. Я практически не мог вспомнить даже утро, когда мы приехали. Я лишь помнил какие-то спутанные, смутные чувства, ощущения. Сама же Джесс сидела на краю кровати, что-то отмечая у себя в блокноте, видимо, сверяя, все ли вещи приехали к нам или что-то мы оставили в «прошлой жизни». Я решил незаметно ретироваться из комнаты и прогуляться с псом по лесу, чтобы его осмотреть, но тут за спиной я услышал недовольный вздох, который никогда ничего хорошего не сулил. У каждого человека есть дар предчувствия, так после такого вздоха он абсолютно не нужен, ведь ты уже знаешь, что ты в чем-то виноват, и что тебе сейчас попробуют задать трепку.

–Почему ты мне не помог? – сухо и немного отрешенно спросила Джесс.

–Потому что я работал над дверью, ты же меня просила – почему-то оправдываться начал я. Не знаю, что нашло на меня, но я чувствовал себя подсудимым за какую-то мелкую оплошность, казалось, что вся общественность смотрит именно на меня, осуждая, покачивая головами, перешептываясь о том, как я мог «это» сделать.

–Ясно. Все сделал? Дверь на месте? – уже более нагнетено с металлическими нотками продолжила свой допрос она.

–Да, все хорошо. Иди– проверь – продолжал я все безропотно отвечать, где-то в глубине души сам себя не понимая.

–И куда ты собрался теперь, могу ли я поинтересоваться? – снова начала напирать Джесс.

–В лес. Надо выгулять пса. Да какого черта я должен отчитываться? Вокруг ни души на километры, куда я еще? – немного не совладав с эмоциями, выпалил я.

–Хорошо, иди в свой лес – уже по-детски обижено пролепетала моя супруга, впервые за весь разговор, взглянув на меня. – Иди. Дорогу знаешь.

В этот момент наверняка лучшим решением было бы пресечь зарождение этого маленького уродливого монстрика – паразита под названием обида, но нет, я решил показать себя крутым парнем и вышел из комнаты. Я хотел просто уйти, побыть в одиночестве, подумать над всем. Правильно ли я сделал, что решил сюда переехать, бросив квартирку в центре? Правильно ли я сделал, что решил тогда жениться? Правильно ли вообще все, что я делаю? Допустив эти мысли снова в свою голову, я дал добровольное согласие на самоистязание этими мерзкими червями сомнения буровить мой мозг, мое сердце, меня всего. С каждым шагом я принимал решения, одно нелепее другого, о том, что надо уйти от Джесс, о том, что надо сменить работу, о том, что надо вообще изменить всю жизнь. Я шел весь объятый роем мыслей, которые все не давали мне раскрыть глаза по-настоящему. И только сильный толчок в колено привел меня в чувства, одновременно погрузив меня словно в ледяную ванную паники. Все мое тело свело, руки и ноги стали не моими, они были словно ватными, размякшими, а глаза судорожно таращились вперед. Я был в лесу. Не знаю где, не знаю, как долго я шел по нему, но солнце уже лениво набрасывало на себя одеяло из горизонта, уступая свой пост ночному стражу неба – Луне. Вуф яростно метался около меня, все больше запутывая поводок, лая и толкая меня в ноги, чтобы я поворачивал назад. Видимо, из нас двоих он единственный удостоился звания разумного существа в этом лесу. Мы повернули назад, и тут мой мозг пронзила молния, раскаленная, острая. Это было осознание того, что лес не был таким уж прекрасным местом, что он был еще и… мрачным? Он сам напоминал огромную тень, которая жадно подстерегает неожидающего путника за углом для того, чтобы вселить такой первобытный страх в него, что любой даже самый смелый человек мгновенно бы посидел и отказался бы говорить когда-либо еще. Сейчас огромные зеленные колонны, подпирающие небосвод не казались такими радушными и красочными. Теперь это были древние ожившие чудовища из бабушкиных сказок, которые она рассказывала мне сидя у камина в детстве. Это были старые, закаменелые тролли, чьи многочисленные лапы пытаются ухватить непослушных детей далеко зашедших от дома. Крючковатые сучья деревьев напоминали когти монстров из моих снов, самых жутких, кровожадных, жаждущих моей плоти и крови. Пустые дупла выглядели как глазницы мертвецов, пристально свербевших меня своей чернотой. С последним лучом солнца лес наполнился звуками. Вдалеке скрипнул сучок, где-то вспорхнула птица, деревья, обнимая друг друга своими уродливо ужасными ветвями, все больше и больше обступали меня. Их корни, словно живые, змеями пытались обвить мои ноги, пленить здесь навечно в этой лощине. Мой пес начинал сходить с ума, жалобно скуля и пытаясь вырваться из поводка и умчаться в направлении хижины. Тени начали обретать все более плотные черты, становясь чем-то осязаемым, их чернота стала темнее ночи, а их силуэты становились все более отчётливыми. Настоящий ужас сковал меня, запрещая мне не то, что кричать или двигаться, а даже дышать. Я задыхался, чувствуя, как тени подступают ко мне, как деревья свили из своих хищно острых сучьев клетку для меня. Я чувствовал, как тьма начинает заползать в мою душу, медленно, зловеще и жадно пожирая мое сердце… как вдруг Вуф рванул, что есть мочи поводок и меня вместе с ним. Мои обмякшие от ужаса ноги легко поддались ему, и мой герой буквально вырвал меня из этого заточения. Я бежал за ним, что есть мочи, стиснув поводок в руке, чтобы не потерять свой единственный шанс на спасение из этого леса. Я бежал и чувствовал, как ветки хлещут меня по лицу, по рукам и плечам, как корни отчаянно пытаются меня схватить, а тени нагоняют, хрипло дыша мне в спину. Волосы на загривке встали дыбом, сердце бешено вырывалось из груди, живот от страха сильно свело, а слезы огромными каплями падали из моих широко раскрытых глаз. Я старался не моргать, потому что я боялся, что если я закрою глаза, а затем открою их, то увижу, что снова очутился в такой западне, увижу ту густую непроницаемую тьму, часть которой навсегда поселилась во мне. Вуф буквально вырвал меня из кривых лап леса, и я упал на лужайку перед своим домом, выпустив поводок из рук. Пес мгновенно ворвался в дом, а я на карачках полз, падая и раздирая руки о камни и упавшие ветви. Я оказался на крыльце и видел, что даже сам дом становится темнее, что луны больше не видно на небе, а туман окутал все вокруг дома. Он был настолько плотным, что видно было лишь тени, выступающие из него, жадно смотрящие на меня. Дверь легко поддалась мне, и я ввалился в залитую тусклым светом прихожую. Я, стоя на коленях, пытался закрыть дверь. Одеревеневшие пальцы не слушались меня, я не мог нащупать щеколду, а губы скривились в гримасе настоящего ужаса, пытаясь вымолвить хоть какую-то молитву. Но ничего ни шло на ум, и тут я вспомнил ванную с заколоченным окном и яркой лампой. Я вспрыгнул на ноги, и рванул туда. Я не заметил даже Джесс, выглянувшую из своей комнаты, я промчался мимо нее по коридору и свернул в ванную. Я заперся там, и поклялся себе, что никого туда не пущу и не выйду до рассвета. Я сидел в углу, свернувшись калачиком, как избитая собака. Я скулил и ревел, как никогда в жизни, залитый спасительным светом. Свет струился, как дождь с небес, обволакивая не только предметы и меня, но и мое сердце. Я слышал, как Джесс тарабанит в дверь, что-то крича неразборчиво, я видел, как маленькие завитки тьмы начинают проскальзывать под дверь в ванную. Но мой спасительный свет, словно огонь, обжигал их. И тут я услышал истошный нечеловеческий крик, переходящий в стон. Это была Джесс. Моя Джесс. Я был парализован от этого крика, я пытался зажать уши, чтобы не слышать, я просто сидел свернутый в углу и плакал. Я ничего не мог сделать.

***

Я продолжал сидеть на полу, скуля и ненавидя себя за то, что бросил все и всех, только чтобы спасти самого себя. Пальцы на руках уже налились тяжелым свинцом, онемев, от сильного сжатия головы. Казалось, что, если я продолжу так давить, то глаза вывалятся из орбит и понесутся как крысы с тонущего корабля вдаль, лишь бы подальше от этой ванной, этого дома, меня. Я старался успокоить свое дыхание, но паника и ужас продолжали накатывать волнами, застревая где-то в глотке, как острый камень. Я зажмурился так сильно, насколько только сумел, пытаясь забыть обо всем на свете. Глаза начали болеть, голова кружилась, словно после сильного удара по затылку. Мое дыхание успокаивалось. Грудь больше не вздымалась. Окаменелые пальцы ослабили свою стальную хватку. Голова как упругий мячик снова разжалась. Сердце перестало биться в агонии умирающей от пыток ведьмы, коптящейся на костре инквизиции. Я почувствовал спокойствие. Я открыл глаза так широко, насколько мог, и увидел лишь залитую светом ванную. Белый, ангельский свет снисходил с одинокой лампочки, богоподобной, спасительной. Она подбадривала меня своими теплыми, нежными лучами света, который проникал глубоко в каждый кромешный уголок сердца. Я чувствовал, что все не так уж плохо. Я не слышал ни воплей, ни скрежета когтистых веток об окна. Ничего. Полная тишина и льющийся свет с еле уловимым запахом имбирного печенья. Благодатное сияние подняло меня снова на ноги и по-родительски нежно подтолкнуло к двери, наполнив меня уверенностью и … надеждой? Оно дало мне веру в то, что я смогу выбраться из этого дома, что все будет в порядке, что это просто мое воображение играет со мной злую шутку. Я медленно подошел к двери, вытянув руку к щеколде, разделяющей меня, маленького беззащитного, никчемного человечка от огромного, зловещего и мрачного мира. Мои шаги томным гулом барабанов отдавались в каждом миллиметре ванной, в каждой трещинке на стенах, в каждой пылинке, объятой светом. Я осторожно открыл дверь, трусливо выглядывая в кромешную тьму. Тьма была везде. Ею был пропитан воздух и весь дом, а звуки тонули в ее черных, смоляных объятьях. Я сделал шаг из ванной, все еще крепко держась за ручку двери, как ребенок держится за мать в людном месте, боясь потеряться. Затем сделал еще один шаг, затем еще два, и тьма стала рассеиваться. Она отступала, таяла. Тени разбегались как блохи по сторонам, звуки возвращались в этот реальный мир. Все вставало на свои места. Но стены. Я их совсем не узнавал. Они были не из дерева. Они были покрыты белой плиткой. Старой, больничной, с запахом смерти и отчаяния. Герметик между ними давно был изъеден временем и плесенью, некоторые фрагменты выпали и напоминали уродливую улыбку древнегреческих старцев-оракулов. Над головой висели странные длинные лампы, лениво дающие болезненно грязно желтый свет. Мухи со своими отожранными брюшками витали около них не торопясь, словно грифы, только что отведавшие мертвечины. Запах резко ударил меня в нос, заставив голову закружиться, а меня согнуться у ближайшей стены и схватится за голову. Затем меня вырвало на этот грязный кафель, который был теперь еще и на полу. Меня шатало, но даже несмотря на это, я старался не касаться стен, измазанных чьими-то страданиями, разбитыми сердцами и еще бог знает чем.