Текст книги "Хождение в Похъёлу"

III. Сквозь Таасан

 
Две и три проплакал ночи.
Дней проплакал ровно столько ж.
Но не мог найти дороги.
Хоть какой-нибудь тропинки.
Чтоб на родину вернуться.
На родимую сторонку…
 

Калевала. Руна седьмая

Далеко справа в жидком мареве дрожал лес, упираясь в поднимающиеся над равниной лысые склоны, переходившие в остро очерченные рваные гребни Срединного хребта. Грязная, изрытая ногами суури и оленьими копытами и непросохшая ещё равнина, лишь кое-где рассечённая холками низкорослого хвойного криволесья, расходилась на север и восток. Вёёниемин шёл в стороне от реки, потому как берега её стали топкими и нетвёрдыми. Отойдя от неё, он обнаружил дорогу суури – огромные звери прошли здесь дней десять назад. Судя по всему, стадо было большим. Наверное, несколько семей суури слились воедино для совместного похода. Далеко ли они направляются? И почему, всё-таки, на север? Неужто им так нужен холод? Охотник, идя вдоль оставленной суури взбитой чёрной полосы, рассматривал следы. Глубокие большие лунки, несомненно, принадлежат взрослым животным. Те, что поменьше – детёнышам. А вот эти, совсем небольшие, могли оставить как детёныши прошлого года, так и малые суури[22]22
  Малый суури – карликовый мамонт. Карликовые мамонты ростом не более 2,5 м обитали, в частности, на острове Врангеля почти до 1700 года до н. э.


[Закрыть], живущие в предгорьях. Малые суури – редкие звери. Было бы любопытно на них взглянуть.

Почему суури отправились в сторону Страны мрака, единого мнения не было. Одни полагали, что суури гонит туда излишне жаркое теперь лето. Иные считали, что суури, предвидя грядущий конец мира, отправились умирать. Бывало такое и раньше: иногда стада суури уходили на некоторое время куда-то, а потом возвращались вновь. Но никогда до этого не было так, чтобы они снимались с места все сообща. Раньше чаще оставались самцы, а уходили самки с детёнышами.

Неужели взаправду суури идут умирать? Чуют? Отвечая на собственные мысли, он лишь кивнул головой. Жалко суури. Жалко людей и весь мир целиком.

Теперь было ясно, куда ушли стада из пределов Вёёни. Остаётся лишь следовать за ними. Там, где они остановятся, закончится и его путь. Что бы ни было там, впереди – смерть или новая жизнь.

Взор его скучающе блуждал по взбугрённой кочками равнине, на которой сверкали отражённым солнечным светом лужи и болотины. Над головой тянулись большие и малые клинья гнездившихся на болотах рябых уток. По утру он видел табунок лошадей, возглавляемый прытким рыжим жеребчиком, который, увидя одиноко бредущего человека, выступил навстречу и, злобно отфыркиваясь, бил копытом грязную хлябь. Вёёниемин, не имея намерения охотиться, почёл за лучшее свернуть и обойти встревожившихся лошадей. Жеребец некоторое время брёл за ним, а потом, успокоившись, подотстал. Обернувшись на прощание, Вёёниемин махнул ему рукой, и вожак табуна ответил ему раскатистым ржанием. Ещё попались на глаза два оленя, бредущих вдалеке за болотиной. И следов множество под ногами. Сердце радовалось: знать, раз пошло зверьё всякое, значит он на верном пути. Все следы тянулись в полуночную сторону, и охотник вновь и вновь убеждался в правильности выбранного пути.

Возле одной из еловых рощиц приметил он следы страшного хищника уттысто – большого гривастого льва. Тревогою наполнился разум. Встреча с таким противником не сулила ничего хорошего. А, обнаружив прикрытую ветками и прошлогодней травой растерзанную оленью тушу, он и подавно оробел. По всему видно было, что хищник держится где-то поблизости и обязательно вернётся к своей добыче. Вёёниемин поспешил скорее покинуть ельник, чтобы лев ненароком не застал его здесь. В схватке с уттысто одинокому охотнику не выстоять. Слишком силён и хитёр зверь.

Хвала духам и предкам-защитникам – льва он не увидел даже издали. Чтобы хищник не смог выследить его, Вёёниемин пересёк вброд два болота, дабы не оставлять следов и запаха.

Уже после полудня он снова вышел на тропу суури. Солнце погрузилось в белёсую дымку и теперь проступало светлым пятном. Тени почти исчезли. Подул ветер, и в его потоках тонкое обоняние охотника уловило запах намокшей хвои – быть дождю. К ночи наверняка принесёт. Обернувшись назад, он узрел далеко над горами призрачно сгущающуюся синеву. Сегодня стоило загодя подумать о ночлеге. Нужно до дождя успеть соорудить кувас, натаскать побольше дров, укрыть их (кто знает, как долго будет лить дождь?) и приготовить ужин.

Продолжая идти вперёд, он всё чаще поглядывал по сторонам, отыскивая годное для стоянки место, где имелся бы лес и чистая вода. Река была где-то слева, но в той стороне как назло не было видно деревьев – далёкие бурые рощи находились за рекой. Справа же лес покрывал землю вдоль всего хребта. Наверное, лучше поворотить туда. Скорее всего, отыщется там и какой-нибудь ручей, спадающий с гор. Потихоньку он начал забирать вправо, всё больше отходя от следов суури. Не беда, завтра он вернётся и продолжит погоню за мохнатыми исполинами.

К лесу он подошёл, когда небо сплошь заволокло серой мглой. Невесомые клочья проплывали низко над землёй и уже скрыли склоны подымающихся над лесом гор. В лесу было неуютно и глухо, сумрачно и томительно тихо. Даже птицы примолкли. Зато идти здесь было куда как легче: землю покрывал мягкий ковёр из опавшей хвои. Вместе с тучами снова навалились тяжёлые думы.

Холодные струи били в дырявую кровлю и прорывались в кувас. Вёёниемин сидел у входа, обхватив колени руками и набросив на голову отрез кожи, который прихватил с собою для починки одежды, и смотрел на чащу. Сизым блеском ложилась влага на подстилающие лесное древоколье, мхи и палую выцветшую хвою. Демоновыми башками выглядывали из земли трухлявые, почерневшие от дождя пни. Со стоящей напротив сосны немигающим взором глядела личина намо, сочащаяся свежей смолой. Лес по-прежнему был безмолвен и от того страшен.

Завтра придётся вернуться назад по собственному следу и по пути расставлять знаки, указующие его стоянку. Братья пойдут вдоль реки и, если пройдут мимо, погибнут. Там нет ни деревца, на котором можно было бы вырезать намо.

Хоть он и вырубил лик намо на дереве, однако равно было страшно. Страшно было на первой ночёвке за пределами родной земли, на второй, на третьей… Пока всё благополучно, но кто знает? Ведь здешняя нечисть должна быть куда злее той, привычной, что осталась далеко позади, в милой сердцу Вёёни. А тут обитают духи и демоны, никогда, пожалуй, не встречавшие человека, совершенно дикие, полные лютой злобы, голодные до человеческой плоти. Намо вроде бы должна защитить, но верилось в это с трудом. Как дух, сокрытый в личине, сможет выстоять и отпугнуть целую ораву юхти? Страшно, но верить надо, иначе не стоит ему здесь быть.

Сегодня всё промочит насквозь – дров не набрать, придётся спать без костра, а значит юхти смогут бродить возле самого куваса. По спине мурашки бегали от таких мыслей – эти существа (существа ли?!) будут двигаться в темноте всего в нескольких шагах, за хилой стеной хижины. Их страшные глаза, способные видеть во мраке, будут смотреть на одинокого спящего путника сквозь входной проём куваса, словно выбирая кусок пожирнее. Жуть! Вёёниемина передёрнуло от кончиков пальцев на ногах до самой макушки, аж волосы дыбом встали. О таком лучше не думать вовсе, только мучить себя напрасно. В конце концов, это забота хёнки – охранять его покой. А он, Вёёниемин, – человек. А человеку ночью надо спать. Тогда и юхти не увидишь. Так-то легче.

А юхти, действительно, приходили.

Вёёниемин успел даже поспать мало-мало. Потом заёрзал, перевернулся на другой бок. Сон вроде отпустил его. Полежал с закрытыми глазами. Слух сам собою навострился. И он услышал их!

Они передвигались очень тихо (ведь они как бы бестелесны). Весь лес наводнился тихим шелестом, едва различимым сопением (причём, очень близким!), топотом крохотных ножек, каким-то шарканьем, шелушением и вздохами. Звуки эти исходили отовсюду, сразу со всех сторон, даже сверху. Должно быть, какая-то тварь взобралась на дерево. Вёёниемин вжался в подстилку, стараясь сдержать участившееся дыхание. Сердце, как бешеное, в миг зашлось дробным перестуком, отдающимся в висках и ушах. Показалось даже, что биение его слышится на весь лес.

Борясь со страхом, он заставил себя приоткрыть одно веко. И тут же снова закрыл его, судорожно стиснув складки одежды.

Из темноты, сквозь низкое отверстие входа, на него смотрели не мигая два зелёных огонька. Ещё два таких же бесшумно плыли над самой землёй чуть поодаль.

Ни жив, ни мёртв, Вёёниемин сильно зажмурился (даже круги пошли в глазах) и про себя начал перебирать слова молитвы, обращённой к Защитнику и предкам, прося оградить и уберечь его. Молился истово, рьяно, раз за разом повторяя священные слова.

Пока молился, уснул.

Пробуждение было тяжёлым. Болела голова, руки и ноги затекли. Ныла спина. Он ощутил наплыв этих ощущений, как только разум его освободился от пут сна. Должно быть, всему виной был холод, туманной хмарью зависший под пологом сырого леса. И юхти, конечно. Похоже, за ночь они испили всё таки часть его силы.

Вёёниемин, опираясь на подгибающиеся руки, приподнялся и затряс головой: боль от этого стала только сильней. Он нащупал нож на поясе (мало ли что!) и двинулся к выходу. На четвереньках не то вылез, не то вывалился из куваса, замер, поднял лицо к белёсой затеси намо. Что ж ты, хёнки? Куда глядел? И показалось, всего на какой-то миг, что взгляд намо стал виноватым.

Справив нужду, Вёёниемин вернулся в кувас. Трясущимися от озноба руками он достал из мешка остатки вчерашнего ужина и торопливо запихнул их в себя. Запил водой из бурдюка и вновь прилёг, подобрав колени к подбородку и обхватив себя руками: так было теплее. Вспомнил своё ночное пробуждения, звуки, которые издавали юхти, кружившие вокруг хижины, и снова передёрнул плечами. Кабы не хёнки, так и вовсе пропал бы.

Понемногу в тело начало возвращаться тепло. Вёёниемин распрямился и уставился в потолок. Пора было выступать. Атут не ко времени вспомнилась спокойная и понятная жизнь в стойбище, замелькали знакомые лица, обрывки разговоров, неказисто выглядывающие из земли жилища зимника, вечерние песнопения у костра, ласки Анекеннарры, её трепетное дыхание у самого уха, её запах, тепло. Вспомнились моления на родовом тайко-сья среди тянущихся к небу куванпылов. Яркими сполохами промелькнуло счастливое детство: отец, мать, завывания дикой пурги за прочными согревающими стенами полуземлянки, редкие охотничьи вылазки зимой, обход ловушек на пушного зверя, задушевные беседы с отцом и старшими братьями, гомон голосов и смех большого скопища людей, их тесная ощутимая близость, которой никогда не замечаешь, а утратив даже на время, тяжко переживаешь ее отсутствие. И вдруг так неудержимо, до зуда в животе, потянуло назад, домой, к сородичам, по которым, по каждому в отдельности и по всем сразу, так сильно успел соскучиться!

Вёёниемин резко встал, встряхнулся, растёр виски, выбрался наружу и осмотрелся по сторонам. Пора уходить, решил он, стараясь более не думать об оставшейся далеко позади родине. Ныне у него другие заботы. Не довершив дела, он не может вернуться. Далёкий горизонт звал его вперёд. Звал навстречу новым испытаниям.

Он обошел кувас, высоко задирая коленки и слегка подпрыгивая. Разогрев кровь, вернулся в хижину, подобрал оружие, пожитки и снова вылез в серое утро. На прощание глянул на намо, сердечно поблагодарил её за защиту от нечисти, и, более не оглядываясь, зашагал в сторону сокрытой за лесом Таасан.

Пройдя немного, Вёёниемин остановился, подобрал несколько палок, воткнул их в землю, а одну, ту, что подлиннее, приставил сверху, направив задранным концом в сторону покинутого куваса.

На границе леса и равнины туман отступил. Хмарь висела над самыми деревьями, словно зацепившись за их вершины. Над Таасан же было светло, правда небо было покрыто пуховым налётом-то смотрящая за Срединным миром птица Каатка[23]23
  Каатка (от финского kotka) – орёл, птица надзирающая за миропорядком. Перистые облака ассоциируются с орлиными перьями.


[Закрыть] пролетела над землёй, разбросав по небосводу своё оперение.

Здесь охотник установил новый знак, насобирал сломленных сучьев, увязал их в охапку и отправился дальше, в сторону реки.

По пути он поставил ещё пять знаков, которые помогут братьям найти кувас и вернуться обратно. Упирающийся в землю нижний конец перекладины на каждом из знаков чётко указывал на то, что оставивший их человек вернулся той же дорогой. Напившись мутноватой речной воды, он торопливо зашагал берегом, стремясь нагнать потерянное время. Река за последние пару дней значительно прибыла и текла вровень с прибрежными травами. Кое-где воды вышли из берегов и слились с болотами, в таких местах приходилось делать большие и малые обходы, что также отнимало немало времени. Но Вёёниемин не роптал: быть утянутым на топкое илистое дно водным хозяином, вздумай он идти напрямки, было куда хуже. Такой человек навеки становился рабом водяного, который прятал все души утопленника в своей густой бороде, где отыскать их среди множества чужих было невозможно.

Этот переход был долгим и скучным. До чахлых зарослей ольхи и тонких берёзок он добрался только на исходе дня. Быстро орудуя топором, вырубил жерди и начал возводить кувас. Сверху прикрыл его срезанными ветками и надранной прошлогодней травой. Затем собрал дров, на ближайшем пне вырезал лик хёнки и только после этого присел передохнуть.

В голову вновь проползла тревога. Тропа суури осталась где-то правее, ближе к горам. Что как звери свернут? Тогда получится, что он пройдёт мимо. А народ обязательно должен пройти вслед за суури. От этого зависит, будут ли жить Маакивак.

Связь людей с суури давняя и крепкая – где ходит суури, там живёт и человек. Суури кормит и одевает человека, даёт защиту от нечисти (если в каком-нибудь месте остановилось стадо, то ни одного юхти не будет поблизости). Суури ближе всех к матери-земле, от того и люди, держась возле них, становятся тоже как бы ближе к Праматери. Старики и ноии говорят, что суури и Маакивак составляют единый народ – детей Праматери. Одни без других не живут. Уйдут одни, за ними потянутся и другие. Умрут суури – с ними вместе исчезнут и люди. И наоборот. Эта стародавняя связь зверей и людей освящена законом мироздания и обычаем, дошедшим от Первых людей – первопредков. Связь существовала всегда, во все времена. Люди и суури жили бок о бок, делили землю. Сказывают, что раньше и вовсе жили вместе, одной семьёй.

И вот теперь эта связь нарушена. Невидимые нити, навек притягивавшие друг к другу суури и людей, надорвались. Мир треснул где-то в самом своём основании, и трещина разводит детей Праматери. Похоже, есть нечто, объединяющее таяние снегов в горах Вёёни, набухание болот на равнине и уход суури. Что-то сдвинулось, сместилось в Срединном мире, извечный порядок нарушен. Словно предшествовавшее сущему небытие прорывается сквозь время. Так может и верно – мир клонится к закату? Если так, то изменить ничего нельзя. Но если это не конец, а только лишь изменения, пусть и сильные, тогда ещё не всё потеряно для людей Маакивак. Тогда есть надежда. Порядок меняется, но не исчезает.

С самого утра задул ледяной пронизывающий ветер. Из проносящихся в налитом холодной голубизной небе белых клочьев временами сыпала снежная крупа. Шквалы ветра и снега сменялись ярким негреющим солнцем. На травах поблёскивали гроздья прозрачных ледышек, хрустящих под подошвами пэйги. На лужах мутноватой каймой за ночь вырос тонкий ледок, а грязь схватилась твёрдой корочкой. Весна словно бы отступила, точно впереди маячил не зной комариного лета, а лютая стужа и долгие зимние ночи. Такая мысль и взаправду посетила Вёёниемина поутру, едва он проснулся и, потирая прозябшие плечи на входе в своё ночное убежище, осматривался по сторонам. Всё было покрыто льдом. Пришлось даже отказаться от мысли разводить огонь. Наскоро перекусив, он поспешил выступить, надеясь согреться на ходу. Поначалу это ему действительно удавалось, но ближе к полудню, когда пустой желудок начал напоминать о себе, он вновь начинал зябнуть. А тут ещё и ветер покрепчал, выхватывая из-под одежды остатки тепла. Но охотник упорно продолжал идти: обводнённая степь была пустынна, и он всё равно не смог бы развести костёр, чтобы отогреться. Чахлый лесок виднелся далеко впереди, до него он сможет добраться только ближе к вечеру.

Так он и шёл, перемежая ходьбу мелкими перебежками, то стуча зубами от холода, то обливаясь горячим потом. По-прежнему путь ему то и дело перегораживали обширные озёра талой воды, вздувшиеся болотины и текущие со стороны далеко отодвинувшихся гор стремительные потоки. Он то делал широкие обходы, то перескакивал с камня на камень. Но как ни старался избегать мокроты, пейги всё равно напитались влагой, и чтобы сохранить в них тепло, приходилось идти, идти и идти.

Близился вечер, когда далёкий доселе ельник, наконец, придвинулся ближе, и стали различимы отдельные деревья. Вёёниемин, тяжело отдуваясь после непродолжительного, но тяжкого бега, смахнул с лица капли растаявшего снега и уже не спеша зашагал вдоль широкого разлива, уверенный, что вскоре его ожидает живительный жар огня, горячая пища и отдых.

Лес, хоть и невеликий – так, всего лишь роща, хоть и густая – был глухим и буреломным. Повсюду лежали иссушенные стволы палых деревьев (значит, за дровами ходить далеко не придётся), землю выстилал мягкий моховой покров, в котором ноги утопали едва не по щиколотку. Нижние ветви елей сплошь были сухими, и лесок хорошо просматривался. Уютное и удобное для стоянки место, словно специально созданное для того, чтобы кто-нибудь здесь поселился. Впрочем, Вёёниемин и так предполагал, что место не пустует. Слишком уж хорошо оно было. Дикие звери наверняка давно облюбовали этот ельник, да и юхти должны были тоже водиться здесь в немалых количествах.

Он прошёлся по лесу, выбирая место для стоянки. В самой чаще показалось как-то совсем дико. Он рассудил, что это не к добру – наверняка юхти прячутся здесь в каждой глубокой рытвине и щели в земле, – и вышел на опушку. Посмотрел туда-сюда, задумчиво покусал губу. Устало вздохнул и пошёл вдоль лохматых ветвей на дальнюю, северную, сторону ельника – может там отыщется местечко поуютнее?

На дальней оконечности леска показалась каменистая гривка, на которой стояло несколько отдельно растущих елей – сухое и весёлое место, лучшего и пожелать нельзя. Вёёниемин ускорил шаги, пробираясь сквозь шумливые заросли прошлогоднего рогоза, вставшие выше головы. Справа путь отрезала чёрная болотина, а слева – плотная стена ельника. Выбравшись на открытое пространство рыжего кочкарника, охотник остановился, оправляя сбившуюся набекрень поклажу.

Распластавшееся по правую руку болото было огромно: густые дурно пахнущие воды его, перемежаясь травяными кочками и островками, простирались, насколько хватало глаз, к синеющим отрогам Срединного хребта и, огибая ельник, тянулись к северу. Унылое однообразие нарушали только отдельные конусы темнохвойных ёлок, торчащих на крохотных холках, только-только выступающих из воды. Оживляя угрюмое величие большого болота, по его бурой глади невесомо скользили жёлтые пятна солнечного света, сквозившего промеж тесно плывущих снеговых облаков. Вёёниемин стоял насупясь, и взгляд его рассеянно блуждал по необъятным просторам залитой водой Таасан. Болото лежало преградой (преодолимой ли?) на его и без того нелёгком пути в неведомое. Как ему пробиться через него? А обойти – получится ли? Надо искать проход – иначе придется ждать, пока не спадёт вода. А ждать некогда.

Он посмотрел на откосы гривки, выбранной им для ночлега, и понуро направился к ней, обдумывая своё положение и дальнейшие трудности пути.

Вскарабкавшись по сыпучему склону, он очутился на довольно ровной, покрытой травой площадке. Прореженные ели несколько умеряли разгульный ветер. Полянка гляделась светлой, радостной. Ну что ж, надо ставить кувас, да разводить огонь, подумал Вёёниемин, шаря глазами по земле в поисках годных для постройки хижины жердей и палок. Взгляд его скользнул далее, на гладь бескрайнего болота и неосмысленно задержался на чём-то тёмном, что выбивалось из общей картины: матовые прогалы тяжёлой воды, лохмы неопрятных кочек, плешина крошечного каменистого островка, выбеленная лесина на его серёдке, опять провал, чёрный провал стоялой воды, снова кочкарник, да пожелтелый рогоз. И ещё это – странное, несогласное с окружающим. Тёмно-бурая масса, выступающая из топи возле самого островка.

Охотник привстал на цыпочки, тщась лучше разглядеть непонятный бугор. Может, камень? Но что-то подсказывало: нет, не то. Каким-то мягким смотрелся этот предмет. Живым, что ли? Да вроде нет, не шевелится вовсе, замер, просто торчит посередь умятого кочкарника, будто провалился в него. Внезапно несмелая догадка просквозила на напряжённом лице охотника. Он сбросил наземь наспинную кладь, аккуратно сложил в траву оружие, оставив в руках один лишь топор, и, мелко шагая, с опаской, начал спускаться с откоса.

Спустившись к болоту, он приостановился и подозрительно поглядел на это таинственное нечто, к которому спешил: не шевелится ли? Отсюда уже стали проступать кое-какие детали. Два торчащих отростка, задранных к небу. Рога? Догадка уже созрела, и он пытался найти знакомые приметы в очертаниях этой мокрой, чуть припорошенной снегом массе. Если и рога, то какие-то странные. Хотя, кто знает, какие тут, вдали от родных мест, водятся звери.

Теперь, подойдя к заинтересовавшему его предмету значительно ближе (пришлось прыгать с кочки на кочку, чтобы не провалиться в стылую жижу), он был наверняка уверен, что перед ним находится живое существо, ненароком угодившее в коварные воды болота. Или существо, которое ещё недавно было живым. Вон уже и колышимую ветром шерсть видно.

Дотоле не попадавшее сюда солнце, вдруг прорвавшись сквозь вереницу облаков, озарило всё кругом, высветив непонятное животное, угодившее в расставленную водяным ловушку. Вёёниемин, вытаращив глаза, ахнул, обманувшись в своих предчувствиях. Теперь в ярком свете вечерних солнечных лучей отчётливо различимы стали длинные, загнутые полукольцом костные отростки, торчащие из большой головы, отброшенный на сторону неподвижный и безжизненный нос («рука» этого существа), длинная густая шерсть – бурая, с примесью рыжины. Суури! Никто иной, как суури обманулся кажущейся твёрдой, а на самом деле – податливой и зыбучей травяной прогалиной.

Да, то действительно был суури, хотя и малый. Сначала Вёёниемин предположил было, что перед ним детёныш большого суури, но, подойдя вплотную, убедился, что животное взрослое, даже пожилое, если судить по налёту на бивнях. Малый суури. Но всё ж таки, суури!

Вёёниемин, старательно выбирая место, куда можно было без боязни поставить ногу, приблизился вплотную к туше и приостановился, отведя руку с топором за спину, чтобы иметь возможность для удара: возможно, суури, хоть и выглядевший мёртвым, ещё жив. А зная силу этого зверя, Вёёниемин понимал, что даже в последнем предсмертном рывке суури способен нанести охотнику тяжкий вред. Но суури оставался недвижимым. Даже когда Вёёниемин пнул его по передней ноге, выпрастанной из грязи, зверь не пошевелился. Не дрогнуло даже полуприкрытое веко. Суури был мёртв.

Вёёниемин пронзительно закричал и подпрыгнул от наполнившей его радости, правда, тут же спохватился и вытащил из проступившей воды начавшие увязать ноги. Он обошёл суури и, словно хищник, осмотрел добычу, залез на суури, почувствовав, как проминается под его ногами неживая плоть. Затем спустился и решительно зашагал к каменистому мысу, где оставил свою кладь.

Вернулся он с небольшим, но увесистым мешочком. Развязав вязки, он достал остро отёсанный с одной стороны камень, кремнёвый продолговатый резак и, примериваясь к туше, взгромоздился на толстый горб суури. Уверенными движениями вспорол толстую шкуру, резанул по тягучим прозрачным плёнкам и обнажил розовеющее мясо. В нос ударил запах добычи. Охотник невольно облизнул губы. Проведя резаком, он сделал надрез на толстых волокнах, взял в руки рубило и стал продольными скользящими движениями разрубать уже остывшую плоть. Вырезанные куски откладывал в сторону и вновь погружал перепачканный кровью инструмент в ширящуюся дыру в теле суури. Пока руки его слаженно работали, орудуя резаком и рубилом, в голове роились змеиным клубком разные мысли, теперь уже совсем иного характера.

Пару дней он проведёт здесь, готовя себе припас на будущее. Жаль, многого не унесёшь. За два дня он успеет провялить над огнём столько мяса, сколько сможет нести на плечах. Остальное достанется хищникам. Вообще, надо всё сделать как можно быстрее: туша недавно погибшего суури вот-вот начнёт разлагаться, и тогда на её запах притянется большое и малое зверьё. Надо сделать так, чтобы, когда хищники явятся за своей долей, его, Вёёниемина, здесь уже не было. С мясом он справится, но как быть дальше? Идти ли ему напрямик через болото, выискивая безопасный путь и рискуя вообще забрести в непроходимые топи или лучше вернуться по следу, чтобы попытаться пройти стороной губительные топи. Вид погибшего в борьбе с трясиной суури красноречивее всяких слов говорил в пользу второго решения. Но там, где не прошёл суури, вполне безопасно может пройти человек. Было, над чем задуматься.

За этими мыслями он быстро справился с нарезкой нужного ему количества мяса, откромсал небольшой кусок шкуры суури, пригодный для переноски добытого и, взвалив тяжкую ношу на спину, побрёл на место стоянки. Пора было позаботиться о ночлеге.

Быстро соорудил кувас, на этот раз попышнее настлав на пол лапника, проход сделал низким, чтоб хватило места ползком протиснуться в хижину, занавесил его всё тем же куском шкуры, в котором принёс мясо. Вырезал личину на ближайшей ёлке, насобирал дров. До темна успел нажарить крупноволокнистого мяса суури и вдоволь набить живот. Затем расставил вокруг костра рожни с мясными ломтиками, подложил в огонь толстых брёвен и, наколов остатки добычи на острые древесные сучки, что повыше, дабы не добрались песцы и лисы, присел на корточки над крутояром берега, и погрузился в задумчивость.

Далёкая линия гор навевала мысли о доме. С каждым днём река всё больше отклонялась к западу и вскоре, наверное, Срединный хребет совсем скроется с глаз и узы, связывающие его с такой далёкой (даже помыслить страшно!) теперь Вёёни, исчезнут, оборвутся.

Ветер стих. Небо разъяснило, на землю опустился мороз, превращая в лёд то, что оттаяло и намокло за день. В западной части небосвода начали зажигаться звёзды. Вёёниемин почувствовал лёгкий озноб и скрылся в кувасе.

Устроившись на мягком, пахнущем свежей хвоей ложе, он улыбнулся, перебирая в памяти события дня. Какая всё-таки удача, что он наткнулся на мёртвого суури! Видать, приглянулся он здешнему хозяину, раз тот послал ему столь ценный дар, не дав водяному утащить животное целиком в мутную пучину!

Уже в потемках со стороны болота донеслись рычание и тявканье. Кабы то происходило днём, Вёёниемин не усомнился бы, что грызётся голодное зверьё. Но теперь была ночь. Ноии, однако, сказывают, что звери могут ходить, и когда солнце уходит за край земли, но разобраться, кто перед тобой, зверь или принявший его обличив юхти, простому человеку не по силам. Потому лучше не высовываться из жилища, положившись на силу охранительной магии хёнки и предков. Вёёниемин перевернулся на другой бок. Пусть себе дерутся, пускай рвут друг друга в клочья – ему всё равно.

Но поспать ему не пришлось.

За стеной куваса раздалось шуршание, а когда встревоженный Вёёниемин привстал, занавешивающая вход шкура дрогнула и в приоткрывшуюся щель заглянула пара больших светящихся зеленью глаз. Вёёниемин вскрикнул от неожиданности и испуга, нащупал в темноте лежащий рядом топор и метнул его, метя попасть прямиком в морду незваного гостя. Раздался глухой звук удара, влажный всхлип, зелёные огоньки скрылись, кто-то тяжёлый рванулся прочь, взрывая каменистую землю, а потом, чуть в отдалении, должно быть на краю обрывистого берега, прозвучал леденящий душу безумный смех. Юхти! Вёёниемин вскочил, ударившись головой о сходящиеся шесты куваса, снова сел, ощупью ища тяжёлое копьё. Не сразу, с перепугу вообще позабыл, куда его подевал, но нашёл увесистое древко. Выставив его впереди себя, начал выбираться из хижины. Кувас не убережёт, понял он, раз юхти в открытую бродят по стоянке. Лучше встретить их лицом к лицу.

Костёр забрался под самые брёвна, и света от него почти не было. Напротив проступал лик хёнки, отчего-то бессильного нынешней ночью. От невидимого в темноте откоса вновь раздался леденящий смех, а потом кто-то скатился вниз и, хлюпая по воде, помчался в сторону туши суури. Вскоре оттуда долетили звуки отчаянной борьбы, вой, рычание всех мастей и вновь режущий слух смех, от которого стыла кровь в жилах. Охотник торопливо подкинул в огонь взятых из кучи дров и пламя взметнулось ввысь. Но туша суури, за которую сейчас шла борьба, находилась слишком далеко, чтобы свет костра мог достигнуть её. Грызня, скулёжь, лай и урчание, нарушившие ночной покой, сливались в невероятный шум, и длилось это достаточно долго. Потом как-то разом всё стихло, и над болотом установилась тишина.

Вёёниемин продолжал стоять, вглядываясь в темноту и внутренним чутьём чувствуя, что это ещё не конец.

И верно. Прошло совсем немного времени, когда, разрывая тревожное безмолвие, раздался всё тот же припадочный смех. И не было в нём ни веселья, ни злобы, и от того казался он тем более чуждым и страшным. Смех прозвучал и смолк, затем раздался снова. Вёёниемин отбросил копьё, сбегал до куваса, достал лук и, приложив стрелу, повернулся в сторону продолжавшего сотрясать ночной мрак смеха. Миг промедления, звон тетивы; смех прекратился. Вёёниемин подождал и уже готов был праздновать победу, когда тот же звук прозвучал снова (и опять эти тускло горящие глаза!) и ему ответил такой же, но значительно ближе, по левую руку, оттуда, где скальным выступом берег обрывался в болото. Вёёниемин отступил ближе к огню, ощутив волну холода, разошедшуюся по телу: на грани света и мрака он узрел уродливый горбатый силуэт и два устремлённых на него, горящих мертвенным огнём глаза. Такого существа Вёёниемину видеть ещё не приходилось. И вновь воздух раскололся от пронзительного бессмысленного смеха юхти. Преодолевая трепет, Вёёнимиен вновь вскинул лук, лишь на мгновение отведя глаза, и прицелился, но существа уже не было. Видение исчезло, растворившись во тьме…

Пойкко проснулся поздно. Исавори в хижине не было. Мальчик выбрался наружу и увидел Каукиварри, вытянувшегося перед кувасом и сладко посапывающего. Пойкко осторожно, чтобы не потревожить сон деда, прокрался мимо и выскользнул в приоткрытый проход за ограду. Вернулся он скоро, утирая рукавом умытое на болотце лицо. Он дошёл до хижины, давшей им временное пристанище, и присел чуть поодаль от исавори. Припекающее солнце уже поразогнало комаров, и Пойкко скинул взопревшую рубаху. Осмотревшись, он убедился, что их нового знакомца в тайко-сья нет. Вероятно, спозаранку забавный старичок подался куда-то. Исавори наверняка знал – куда. Так ведь и не спросишь. Придётся ждать пробуждения Каукиварри и теряться в догадках.