Текст книги "Гармония волны. История серфера"

Глава 4
Рапана

* * *

Девяностые не жалели не только отдельных людей, они ломали хребты промышленным гигантам, что уж говорить о зависимых бюджетных организациях, особенно спортивных… И естественно, что Приморский клуб парусного спорта чаша сия не минула. Все развивалось по сценарию, до боли известному многим… Организованный директором судостроительного объединения с целью рекламы своей продукции – досок «мустанг», клуб как белая птица взмыл среди ему подобных, получив статус летней базы сборной СССР по виндсерфингу. Он являлся колыбелью многих мастеров и кандидатов в мастера спорта, о разрядниках я уж и не говорю. Но потом завод начал медленно засыхать, как дерево, и потихоньку, как листья осенью, от него начали отпадать различные структуры, не имеющие прямого отношения к основному производству.

Я втащил в ворота «Рапаны» все еще причитающего о судьбе кур Серегу в то время, когда забвение уже коснулось клуба «Летучий голландец» и коллектив его значительно уменьшился за счет потянувшихся в Москву на заработки, сократившись до нескольких человек, среди которых основным костяком были: Олег Шестаков по прозвищу Шестик – мастер спорта СССР, многократный победитель регат союзного масштаба, участник международных состязаний; Андрей «Пионер» Белинский – мастер спорта Украины; и Сергей Яценко – завхоз.

И, как много лет назад, я остановился сразу за порогом. Прежние запахи, ни на йоту не изменившаяся обстановка вернули меня в прошлое, а глаза ребят, эта причастность к тайне в них – слегка насмешливое, изучающее и все-таки доброжелательное выражение, подействовали как в детстве, и я растерялся.

Серега не преминул этим воспользоваться, он вырвался из моего захвата и выдал залпом:

– Олега, покажи ему фотки «бодика», у меня куры там, не успею оприходовать, и Людка вперед влезет! – закончил он уже с улицы.

Шестик (впоследствии с моей легкой руки переименованный в Тренера, поскольку выполнял эту функцию некоторое время, а для меня таковым был и остается и по сей день), не спуская с меня гипнотического взгляда, воззвал куда-то в темноту похожей на тамбур кают-компании:

– Эй, Пионер, алле! Дай журнал новаковский, у меня руки в смоле.

На его зов из дверей кают-компании появилась голова Пионера, поздоровалась со мной, поскольку все население нашего поселка хоть шапочно, но все-таки знакомо друг с другом, а потом возник и весь Пионер с ярким заграничным журналом в руке.

Журнал был полон фотографий виндсерфового содержания, и только в самом конце в нем была помещено фото человечка, летящего с волны в ластах на небольшой доске. Журнал я разглядывал долго, сидя в предбаннике сразу за воротами, под висящими парусами, а мимо меня в заводских робах, заляпанных эпоксидной смолой и обсыпанных пенопластовыми опилками, в следующее помещение, на дверях которого было написано Poison room[15]15
  Poison room – букв. ядовитая комната.


[Закрыть], проходили ребята. Проходили в святая святых – мастерскую.

Я начал частенько приходить в клуб, делая вид, что захожу просто так, идя мимо на спортплощадку повертеться на турнике. Потом на турник я уже непременно ходил через «Рапану», благо чего-чего, а времени у меня, безработного, было навалом. Я упорно снова и снова разглядывал один и тот же журнал с фотографиями людей из другой реальности. На меня уже перестали коситься как на инородное тело, пообвыклись, особенно после того, как я, увидев, что ребята курят одну на четверых сигаретку, пожертвовал всеми имевшимися у меня на тот момент сбережениями в размере семидесяти копеек и приобрел на них поштучно полпачки сигарет марки L&M Lights.

Курящих в «Рапане» было мало, поскольку и народу-то всего ничего. Активно курящими были Рыжий, он же Серега Цапко, и Тренер.

Рыжий был старше меня на год, имел постоянную работу в пожарной охране нашего загибающегося предприятия и сиял не тем рыжим пламенем, каким пылают славяне, украшенные природой этим колером, а светил каким-то холодным скандинавским золотом, имея вдобавок голубые, как воды фьордов, глаза. За что и называли его то «норвежским стрелком», то «шведом», хотя он чаще и охотнее откликался просто на Рыжего.

Его рыжая судьба, несмотря на то что обладатели этой масти считаются отличными ото всех и во всем, как раз, наоборот, была одним из самых типичных вариантов судеб многих и многих моих сверстников, родившихся в глубинке.

Конопля росла под благодатным солнцем. Настоянная ласковыми ветрами июля, она приобретала власть над подростковыми умами, отгораживала от всего реального сладкими пластами своего дыма, и мудрый, понимающий, в отличие от семьи и школы, Кастанеда так удобно объяснял мир… За ней уже шли настоящие наркотики, холодные иглы, смрад от макового «черного» варева и смерть друзей от передоза, ломка, армия и легкое пьянство.

В клубе я застал Рыжего, находящегося на стадии «легкое пьянство». Он уже давно себе ничего не клеил, но теперь, поднакопив денег на материалы, решил построить доску, прототипом которой служил «мистраль»[16]16
  Mistral – фирма, изготавливающая доски для виндсерфинга.


[Закрыть].

Рыжий бродил по крошечному помещению мастерской, где умудрялись одновременно строить три-четыре человека, мял чертеж, посмотрев на который я подумал, что никогда ничего подобного не смогу даже нарисовать, не говоря уже об обклейке или других процессах. Бродил, обдумывал и нет-нет да и протискивался мимо Тренера, сидящего на стуле с цигаркой и отдыхающего после очередной поклеечки, то есть мелкомасштабной необходимой работы с эпоксидной смолой. Проходя в очередной раз мимо, он вдруг вскидывался и смотрел на Олега, как будто заметил его только сейчас, случайно, удивлялся и произносил:

– О, ну-ка, Олега, дай цигарку посмотреть!

Тренер прерывал свое занятие, вынимал изо рта сигаретку двумя сложенными спичками, чтобы не испортить влажными, только что вымытыми от смолы руками процесс табакокурения, передавал Рыжему всю конструкцию и неизменно добавлял:

– На, че фишки свои синие вылупил?

При этом, вращая указательным пальцем, обозначал примерную окружность этих самых фишек.

Тренер никогда не доставал из своей «инструментальной» тумбочки припрятанную там сигарету и не подносил ее ко рту, предварительно не выяснив у нескольких человек, где некий Алексеич. Выглядело это примерно так. Ощутив потребность закурить, он некоторое время стоял у тумбочки, вытянув губы вперед, будто просчитывал варианты, потом огорошивал кого-нибудь недавно вошедшего внезапным вопросом:

– Где Алексеич?

Получив ответ, что никто Алексеича еще не видел, он некоторое время усваивал полученную информацию, а потом справлялся о том же у человека, давно находившегося в мастерской. Сопоставив полученные таким образом факты, Тренер выходил в предбанник, проверяя и там, под парусами, отсутствие Алексеича; после чего закрывал изнутри ворота на щеколду, поскольку обычный замок хитроумный Алексеич мог запросто открыть снаружи своим ключом и проникнуть в «Рапану». Убедившись таким образом, что в лице Алексеича помехи не будет, он наконец закуривал.

Способность спорить с собой…

Состояние, переживаемое человеком в процессе скатывания с волны, сравнимо с поэтическим вдохновеньем. Человек раскрывается весь, распускается, как цветок! В этот момент внутренний диалог заканчивается, а демоны страха, заставляющие его постоянно слушать себя, которым, кстати, в полинезийской мифологии отведено особое место и имена которых в переводе звучат как современные серфовые термины – короткая и длинная волна («Аремата Роруа» и «Аремата Попоа»), – отступают. Человек переполнен ощущениями, которые, как мы определили выше, есть не что иное, как чистая энергия, преобразованная восприятием, и он обретает способность спорить с собой, то есть рассуждать.

Глава 5
Досочник

* * *

Было утро. Начинался март, миндальные деревья готовились раскрыть свои цветки для лучей еще низкого, но уже улыбчивого солнца, и чайки покрикивали над спокойной синей водой залива. Я, возвращаясь с пробежки, как обычно, заглянул в «Рапану», постучался, мне открыл Тренер, выглянул из-за двери и тщательно закрыл ее на щеколду за мной. Он и заспанный Рыжий были там одни. У козел с досками, находящимися на разных стадия изготовления, я просидел уже минут пятнадцать за традиционным разглядыванием журнала. В «Рапане» не было никого, кроме нас, Рыжий незаметно вышел и вернулся через минуту, негромко звучал хардец, умиротворенность царила в мастерской наравне с запахами смол и красок.

Тренер отложил пачку сигарет, сел на стул и благодушно закурил. Он сделал три затяжки… И вдруг в предбаннике мягко щелкнул замок, потом открылась внешняя дверь, и послышались шаги с характерным пошаркиванием, приближающиеся к порогу мастерской. События начали развиваться стремительно. Олег вскочил, воткнул в зубы Рыжему сигарету, схватил линейку, попавшую под руку, и склонился над листком с какими-то цифрами. Тут дверь отворилась, в проеме возник Алексеич, обведя взглядом немую сцену. Его взор задержался на Олеге, он небрежно отмахнулся от Рыжего, нахально пыхнувшего ему в бороду сигареткой, глянул на меня, взял какую-то железку со своего верстака и вышел, только входная дверь опять щелкнула.

Я притих за журналом, ничего не понимающий Рыжий потягивал халявную сигаретку, а бледное лицо Тренера вдруг стало наливаться нездоровой арбузной краснотой. И вдруг его так и прорвало на Рыжего:

– Так это как?.. Как все! Понял?! – закончил Тренер и, вдруг опять покраснев, рявкнул, выдирая у Рыжего изо рта сигарету: – Отдал!!!

И тут же выскочил вон из комнаты!

Рыжий поудивлялся немного, потом машинально взял листок, который Тренер с перепугу принялся измерять линейкой под недреманным оком Алексеича, захихикал и заметил:

– Смотри-ка, он счет за электричество мерил. Пойдем спросим, сколько сантиметров тока у нас нагорело.

Но идти нам никуда не пришлось: дверь распахнулась, Олег появился сам, а за ним неспешно в мастерскую вошел Алексеич. Тренер смешался, повел глазами по сторонам и вдруг громко спросил у бородатого тугого на ухо старика:

– Папа, у тебя нет сверла-восьмерки?..

Тренеру тогда было ни много ни мало тридцать два года, его дочери Ульяне стукнуло одиннадцать, он был, да и сейчас является, для всех нас лидером. И вдруг такое низвержение с пьедестала собственным отцом – это было больше чем стресс, это была душевная травма… А как известно, любая травма требует лечения. Средством же лечения душевной раны в «Рапане» признавалось только одно, а именно то, к которому обычно с таким неиссякаемым энтузиазмом прибегает русский человек.

Сия панацея явилась благодаря Сереге Яценко. Если все в клубе строили доски, то Серега занимался вещами, на мой взгляд, не то что с виндсерфингом, даже с морем не связанными. Он пилил и строгал какие-то загадочные реечки. Для чего он это делал, спросить я пока ни у кого не отваживался, самому мне никто ничего не объяснял, хотя любопытно мне было – жуть. Но суть дела не в этом. Снова, уже в который раз за это затянувшееся утро, мягко щелкнула дверь, Тренер по каким-то одному ему известным признакам правильно определил входящего и, не дождавшись, пока он войдет, с надеждой осведомился:

– Серега, есть?

Из предбанника послышался приглушенный голос:

– Да, было еще вчера, – и после паузы подозрительно косящийся по сторонам Серега возник на пороге мастерской и задал вопрос: – А где, Рыжий? Еще вчера было.

Рыжий среагировал мгновенно, но немного бестолково:

– Где было, гляди?! Не было нигде!

– Ой-ой-ой, Рыженький, не было, ой, не нашел, ты смотри, я же ее к себе в тумбочку запер…

Тренер, следивший за этой сценой со страдальческой миной на лице, после этих слов невольно выдохнул и, воодушевившись, надвинулся на Рыжего:

– А-а-а, долбан, мой посудку! – и, подумав, добавил: – Хе-хе-хе, дурень…

Рыжий метнулся в полутемную кают-компанию, принес оттуда четыре разномастные чашки и захватанную испачканными в смоле пальцами полупустую бутылку «Крем-соды». Быстро расставив все это на пионеровской доске, предусмотрительно накрытой обрывком обоев, из которых тогда в клубе резали трафареты, он обвел народ взглядом, в котором скандинавское спокойствие сочеталось с тривиальным вожделением.

Серега тем временем не спеша отпер свою «инструментальную» тумбочку, достал початый пузырь популярного «Княжего келеха» и так же не торопясь разлил.

Рыжий схватил чашку первым. Тренер с Серегой с достоинством взяли свои и, уже было собравшись чокнуться, остановили так и не сдвинутую посуду в воздухе и уставились на меня, усиленно вглядывавшегося в журнальные страницы, с недоумением и даже неодобрением. Мол, чего заставляешь ждать товарищей?!

Отказаться у меня, не любителя алкоголя, не хватило духу, да это и не был в тот миг банальный полтос, это был символический акт. Меня предварительно не приглашали. Просто принесли посуду и налили, не сговариваясь, я больше не был гостем, меня приняли.

Как описать вкус водки? Кто-нибудь пытался? Хотя саму водку, я не сомневаюсь, пробовали все!

Вот и я не сумею описать ее вкус, но она для меня навсегда осталась «именно той водкой», той самой, после которой существование среди привычных с детства вещей и дорогих людей приобрело новый вкус и запах. Стало горько-соленым, крепко пахнущим красками, растворителями и смолами. Это был глоток, после которого я получил право называться досочником, как остальные, и поэтому даже теперь, если поседевший Тренер скажет мне, что я никакой не досочник, переживать буду сильно!

Примерно еще с неделю я приходил в клуб и вперивался в свой выученный уже наизусть журнал, пока в один из дней меня не огорошил сюрпризом Тренер. На своем скрипучем велосипеде «Украина», который в качестве транспортного средства использовали все гонцы в «магаз», благосклонно напутствуемые Тренером и ругаемые им же на следующий раз «гнидами» и «гадюками» за халатное отношение к технике, он привез целую стопку ярких иностранных журналов. Выложил из самошитого рюкзака на доску в мастерской и посмотрел на меня своим особенным взглядом.

Спасибо я тогда не сказал. Схватил первый же – на его обложке, как сейчас помню, был изображен розовый парус с номером 1111 USA – и начал листать. Вначале я натыкался на все тот же парус и его обладателя Робби, а потом вдруг увидел фотографию серфера.

Он стоял на скале с небрежно зажатой под мышкой доской, в гидрокостюме, и смотрел на волны, идущие ровными стадами внизу, у его ног! Я перевернул страницу. Там было огромное количество фотографий, посвященных серфингу. Я просмотрел другие журналы и сражен был окончательно: кроме фотографий классического серфинга и бодибординга, в них не было никаких иных изображений, разве что фото девицы в конце, рекламирующей какие-то майки.

Бороться со стихией…

Бороться со стихией нельзя, с ней можно только слиться…

Многим религиозным течениям, как примитивным, так и входящим в состав мировых религий, известна практика слияния, соединения физического действия с мотивирующей сознание формой мысли, выраженной в мантре, молитве, речитативном напеве. Вещие старцы – гусляры, аэды или тохунга – жрецы-сказители Полинезии – пользовались определенными привилегиями, во многих случаях были табуированы, поскольку считалось, что экстатическое состояние, во время которого начинал проявляться их дар, является диалогом с богами. Здесь просматривается параллель с шаманскими камланиями, состоянием транса, в которое входят исповедующие многие культы посредством произнесения мантр, молитв или нигуним[17]17
  Нигун (нигуним – форма множественного числа) – хасидская вокальная музыка, религиозные песни и мелодии.


[Закрыть]. Вспомним, что во время камланий, к примеру, эвенкийский шаман использует помимо мотивирующего состояние набора слов также и набор движений; мусульманские «танцующие дервиши» кружатся до исступления под произносимые речитативно молитвы, а хасиды при произнесении нигуна раскачиваются, доводя себя до экстаза.

То есть мотивирующим моментом является все же информативный ряд, выраженный в словесной форме или заложенный при посредстве той же формы в сознание ранее, а движение играет роль равноценную, но мотивирующую не сознание, а освобождающую рефлексы. И серфинг в своем экстатическом, если угодно, медитативном аспекте имеет прямое отношение к осознанию «себя в мире и мира в себе». То есть рассматриваемый как совокупность атлетики и мировоззрения серфинг позволяет слить в себе два начала – физическое и духовное, то есть является способом достижения экстатического состояния посредством физического действия при условии определенной мотивации. Но при этом серфинг – далеко не единственный подобный пример. Существует ведь и система восточных психофизических комплексов, известны иные (например, индоарийские) сходные системы. Однако все они выстроены на охотничьих или воинских навыках, и только серфинг даже в своем визуальном, зрелищном аспекте ушел от противоборства человека с человеком, человека со зверем и перерос в противостояние личности и стихии, которое по сути своей невозможно, ибо бороться со стихией нельзя, с ней можно только слиться.

Глава 6
Постройка бодиборда

* * *

Мое общение в мастерской сформировало новый взгляд на море, мое желание не просто купаться в нем достигло критической отметки! И я пристал к Тренеру с вопросом, за какую сумму он может для меня построить бодиборд, который, как я исподволь выяснил у авторитетного Пионера и того же Тренера, в наибольшей степени соответствовал бы, по их мнению, нашей волне.

Тренер попросил не морочить ему мозги. Не отрываясь от ремонта корпусов разбитых гидроциклов, составлявшего в то время основную статью его доходов, сказал:

– Клей сам.

С руками своими я не дружил…. И потому два дня ходил, не столько обдумывая поклейку бодиборда, сколько готовя себя лишь к мысли о том, что я смогу из пенопластовых кусков, эпоксидной смолы и стеклоткани соорудить нечто подобное тому, что делал, к примеру, Пионер. Его еще называли «тысяча и одна доска», потому что он их производил на свет божий, как кролики потомство.

Я ходил по берегу моря, разглядывая поднявшую голову весну, воду, синее которой нет ни в одном океане, нес в волосах ветер, и добродился до того, что мой нерожденный бодиборд начал мне мерещиться во всем, что хоть немного напоминало его округлые обводы. И еще он мне снился.

Как на самом деле выглядели бодиборды, мы все имели смутное представление; мы видели только их изображения, причем изображения, где на «бодиках» скатываются с волн. Совершенно логичным казалось, что доска, а «бодик», несомненно, таковой являлся, должна быть сделана из стеклопластика, а все остальное фигня, и значит, несущественно!

И началось усиленное накопление мной денежных средств на основные материалы. Подручные инструменты появлялись сами собой: к примеру, я начисто лишил отцовский «инструментальный» ящик всех запасов наждачной бумаги разных номеров.

И Провидение, как выражаются британцы, тоже не преминуло явить свою благосклонность: мама устроила меня на работу сторожем, сутки через трое, в «Автокемпинг» к тете Оле. А это означало зарплату, часть которой я смело мог потратить на приобретение вожделенной смолы ЭД-20 и стеклоткани.

Правда, стеклоткань появилась первой, ее мне великодушно подарил дядя Саша – закодированный пьяница и бывший дальнобойщик, обморозивший лицо в Сибири, где однажды на жутком морозе заглох его «КамАЗ», а ныне мой коллега – сторож турбазы «Якутская».

Драгоценная для меня стеклосетка ожидала своего часа в его гараже, как выяснилось, с тех времен, когда предусмотрительная супруга еще молодого дяди Саши прихватила с нашего завода, начавшего осваивать стеклопластиковое производство спасательных лодок, метров двадцать на всякий случай. Тогда многие поселковые тетки, примерные жены и домохозяйки, волокли эту стеклосетку домой, такую мягкую, но при этом такую крупноволокнистую, и пытались шить из нее занавески, а некоторые – даже наволочки (что заканчивалось для их мужей не очень приятно, ведь им приходилось провести адскую ночь на таком белье). После этого ткань стали использовать по назначению, а те, у кого не выходило подружиться с таинственными процессами, заставляющими смолы полимеризоваться, спрятали ее по углам и гаражам до лучших времен. Хотя, как показала история, лучше времена не стали, а только ухудшились.

Кстати, дядя Саша в порыве энтузиазма, вызванного моими рассказами о серфинге и своим непосредственным отношением к нему (однажды вместе с Колей «Чертом» он возил приморскую команду серферов в Сочи на чемпионат профсоюзов), приволок мне и литр эпоксидки, радиоуглеродный анализ которой отнес бы ее к каменному веку. Смола там была соответствующей древности и, скорее всего, свои свойства утратила еще за год или два до моего рождения. Но я ее все равно принял с благодарностью, и она до сих пор стоит где-то в недрах «Рапаны» и продолжает окаменевать, превращаясь в полноценный янтарь с неизвестно как попавшей в него пробкой от бутылки пива «Жигулевское».

В итоге смолу я купил с первой зарплаты, три литра, по пять гривен за литр, и еще отвердителя к ней за три гривны. Договориться мне помог Серега Яценко. Источником получения смолы был несун Петя, усатый мужичок с повадками застигнутого за непотребством фокстерьера. Выходя на обед, он предупреждал, что смолу у него можно забрать сегодня вечером, когда стемнеет… Все это держалось в строжайшей тайне… И вот часов в девять вечера под благоухающими роскошным цветом абрикосами я крался к пятиэтажной малосемейке, стоящей у рынка, в самом сердце Приморского, встречался с Петей и в тени какого-нибудь бесконечного и бессмысленного прохода, которыми богаты эти шедевры советской архитектуры, осуществлял акт передачи денег и получения товара, то есть, выражаясь языком юридическим, «действие по скупке краденого». Должен признаться, угрызениями совести я при этом не страдал.

Теперь у меня было все, кроме пенопласта.

Приобретение смолы пробило такую брешь в моем бюджете, что в ближайшие недели я был не вправе надеяться на его покупку. Но я не мог столько ждать!

У меня, как у алкоголика в похмелье, внутри все горело и пылало, но в моем случае речь шла не о желании сдувать пенную шапку с запотелой кружки пива, а о том, чтобы поскорее начать точить, обрабатывать наждаком днище и борта, выводить скулу (кромку борта) и рокер (прогиб днища)! В любом куске пенопласта, в упаковке от телевизора у мусорного бака я видел материал для работы.

Даже чертеж у меня был готов, в размере один к десяти, созданный под руководством Тренера, с прорисованными шпангоутами и измерениями их от диаметральной плоскости[18]18
  Диаметральная плоскость – продольная ось судна.


[Закрыть] до борта.

Я сейчас даже не помню, кому первому пришла в голову эта счастливая мысль. Мне или Русе Пайде – добросовестному слушателю СПТУ № 18 и моему приятелю, к этому моменту отзанимавшемуся в клубе восемь лет. Но это теперь и не важно. Главное, что мы ее счастливо воплотили в жизнь. Дело в том, что на крыше «Рапаны» в изобилии валялись «умершие», отжившие свой спортивный век гляйдеры, лехнеры[19]19
  Лехнер – класс парусной доски для лавировочного виндсерфинга.


[Закрыть], «мустанги» и пара запененных «поляков»[20]20
  Поляки – доски польского производства.


[Закрыть]. В ходе переговоров с Тренером и, разумеется, с Серегой Яценко как ответственным за материальную часть было прояснено: все, что там лежит, я могу использовать. А Тренер, находившийся в хорошем настроении по причине весны, пятидесяти грамм и общего настроя, добродушно бросил: «Ах ты, гадючка, это тебе подарок, забирай все!»

Потом этот мой «подарок», провалявшийся еще пару лет под дождями и ветрами, долго вывозил трактором на свалку батя Ромы Романова… Но это так, к слову. Главное, что я тогда извернулся! Мы с Русей разломали «поляка», и без того продавленного и побитого, и, отодрав жесткий слой из стеклопластика, я стал обладателем невесомого куска пены, огромного, толстого и широкого, как Черное море!

Единственное, что омрачало обладание им, было наличие сильной вмятины размером примерно с кулак прямо в сердце моего будущего бодиборда и трещины, пересекающей его тело поперек. Эти два момента были, так сказать, первыми трудностями на моем пути превращения в ремонтника досок.

Короче говоря, когда я распустил свою пену на толщину, достаточную для придания легкого днищевого прогиба, от дыры я почти избавился, зато трещина развалила мою будущую доску пополам!

Добрый Пионер, как раз вернувшийся со своей недельной вахты в севастопольском яхт-клубе КЧФ (Краснознаменного Черноморского флота), где после армии остался служить «сверчком»[21]21
  Сверчок – сленговое название военнослужащего, оставшегося на сверхсрочную службу.


[Закрыть] в чине старшего матроса и должности старшего по каким-то туманным вопросам, посоветовал мне склеить развалившуюся заготовку полиэфиркой, мотивируя тем, что она ее не сожрет, в отличие от пенопласта ПСБ-С, а драгоценную эпоксидку я сэкономлю!

И я, сэкономив грамм двадцать эпоксидки, два дня ждал, пока у меня полимеризуется трехкомпонентная полиэфирная смола горячего отверждения, требующая специальных температур. Вероятно, прождал бы еще долго, и возможно, что за этим ожиданием моя жизнь потекла бы по другому руслу, если бы Тренер в одно прекрасное утро, свежее после легкого дождя, чистое морем и небом, не задал мне резонный вопрос:

– Твой полуботинок долго еще тут будет валяться?! – и указал на козлы, где аккуратно еще не готовый, но уже многострадальный «бодик» с бумажкой, на которой значилось: «НЕ ПРИКАСАТЬСЯ, Б…»

– Не встает смола чего-то, вроде Пио разводил… – начал было я.

– Пионино ему туда полиэфирки налил! – наябедничал Руся.

– А-а-а! Ты че, дурень?! – рявкнул Тренер. – А Пионер – долбан!!! – закончил он с яростной убежденностью.

И разъединил, неумолимый, мою, вернее, пионеровскую поклейку твердой рукой! Потом схватил кусок наждачки и, рассказывая нам о Пионере всякие истории, аккуратно удалил следы его деятельности. Затем Тренер заставил меня развести смолу самому, выделив ее из своих запасов, в правильной пропорции. И я, поддерживаемый его напутствиями и высказываниями на тему рук и заднего прохода, все склеил заново.

Владеть собой…

По полинезийским верованиям человеку принадлежит все, что он видит в данный момент, но если он отводит взгляд, то утрачивает право на обладание. Серфинг позволяет обрести миг, когда человек если и видит, что происходит с ним на волне, то не в состоянии оценивать, реагировать на происходящее сознательно и вынужден действовать рефлекторно. Момент отключения сознания и сугубо рефлекторных реакций, пресекая внутренний диалог, делает достижимым состояние, во время которого человек оценивает себя со стороны, и таким образом позволяет «владеть собой» (в том смысле, который в это вкладывали полинезийцы). Итак, серфинг – способ слияния с природой, обретение себя как частички этого мира. Не аскеза, не уход от реальности, но здоровые реакции на происходящее, воспитание нравственности и физического совершенства посредством экстатического ощущения момента и рефлекторных физических реакций. Вот что такое серфинг. Такой смысл вкладывали и вкладывают в него те, кто ступал и ступает на «путь по гребню волны».