Текст книги "Арена"

– Я просто не таксист, – сказал парень.

– У вас на крыше шашечки и фонарик желтый.

Парень сжал губы плотно; Кай подумал, что с ним что-то не так, будто убийца наемный, ждет, когда заказ выйдет из «Мулин Руж»; и вдруг с заднего сиденья наклонилась девушка невероятной красоты, Мадонна. Офелия, Лилит, Настасья Филипповна, обдала Кая густым липким банным запахом жасмина. «Где-то в мире есть жаркое лето, – подумал Кай, – и в нем цветут сады: персики, вишни, груши; стоит дом из розового кирпича; а я живу на севере…»

– Он возит нас, малыш, понимаешь? – зеленые глаза, настоящая ведьма, хвойный лес в грозу; блестящие, рыжие волосы по пояс; она была в одном нижнем белье – профессиональном – красно-черном, атласно-кожаном: подвязки, высокие сапоги, колготки в сеточку, корсет и огромный железный крест между грудей. А между ног зажат хлыст. Губы и ногти были вишневыми. Кай отпрянул, как от неожиданного отражения. – Фирма «Вавилон», круглосуточно к вашим услугам.

– Извините.

– Ничего. А ты красивый, прямо как наш Кристиан; а я думала, что красивые люди – редкость, мутация, – парень в шоферской форме поморщился, будто она не в его машине, а на свидании и сказала пошлость. Она же засмеялась. «Это у них давно, – вдруг пришло в голову Каю. – Любовь и ненависть; они не просто вместе сидят часами в машине… они молчат и живут этим молчанием, ожиданием, когда она уйдет и вернется», – и пошел от машины с Люэсом под мышкой, словно с чемоданом, полным вещей, – и по городу не погуляешь, сиди и жди поезда…

– Эй, – окликнул его в спину Кристиан, – вам далеко?

– Не знаю. Люэс, нам далеко?

– Я пока стою, клиент заказал на десять, могу довезти, если недалеко… – девушка молча кивнула, улыбнулась, помада прилипла к ее передним зубам, казалось, она укусила кого-то, и Кай понял, кто захотел их довезти. Она же пинком ботфорта открыла дверь.

– Давай своего друга сюда, не бойся, ничего с ним не случится, я понимаю – здесь замешана несчастная любовь, девушки это уважают, – говорила плохо, с шелухой, как полагается таким девушкам – верить в гадания, слушать дешевую музыку; но как она двигалась, смотрела в окно, на Кристиана, улыбалась – герцогиня, сбежавшая из дворца, «Мой личный штат Айдахо», французский язык и верховая езда – любимые предметы; Кай испугался ее, как вампира, сел рядом с Люэсом, тряхнул его опять, отвлекаясь от чужой истории, вспоминая свою.

– Люэс, скажи адрес, – Люэс открыл глаза, увидел три лица над собой, решил, что это сон, розыгрыш, Фрейд, назвал улицу и дом. И снова уснул. Адрес был простой, таксист тронул в этот раз аккуратно, не спеша, словно в городе везде стояли гибэдэдэшники. Кай обнял Люэса, как плюшевого медвежонка, и смотрел на город, полный пьяных. Потом что-то стукнуло его по ноге, потом еще раз, – он посмотрел вниз: по полу салона катались маленькие стеклянные шарики. Это было таинственно, как идти по темным комнатам с горящей свечой, и чарующе, как сказка про Щелкунчика, но Кай не стал спрашивать, зачем они, что значат, – Кристиан и девушка молчали, и это была единственная радость в их жизни. По радио тихо играли Pulp.

Денег Кристиан не взял. Просто остановился: «здесь».

– Пока, – сказала девушка. Смотрела, как они вышли из машины, дошли до подъезда, Кай еще раз безжалостно растряс Люэса на номер квартиры. Потом тронула шофера краем хлыста, и они уехали, будто и не было их вовсе, приснились они. Ненастоящие – кино, ночной старый клип по MTV. Этаж пятый, квартира тридцать девять. Лифта нет. На первом и четвертом этажах горел свет; Кай шел и слушал сердце Люэса. Дом был старый-престарый, бывшая общага, судя по всему; стены все переломаны, как кости, и не срастаются. Масса дверей, в самых неожиданных местах, но на замок от этого дом похожим не становился. Где-то капала батарея, где-то играла музыка. Этот мир полон жизни и шума. Дверь нужная оказалась железной, но крашенной под дерево – весело, с дырочками, кольцами времени. А звонок – птичья трель. Стильно, подумал Кай, а что там, за дверью? темный лес, полный хрустов и запахов, из «Братьев Гримм»? В той жизни Люэс и Джастин жили в двухэтажной «сталинке» с эркером и пузатым белым гипсовым балконом, увитым плющом, место для игр разума; а комнаты были полны старинной мебели – «склад, – говорила Джастин, – и сплошные натюрморты»; в комнате восемь кресел, и все из разных эпох; а сейчас долго никто не открывал, Кай еще раз позвонил. Наконец дверь залязгала с той стороны замком, и открыла Джастин – настоящая, та самая, точь-в-точь, в огромном белом полотенце на голове, розовом махровом халате, который она придерживала на груди, чтобы не распахнулся, не свалился; но Кая она не узнала, а Люэса уже не любила.

– Здрасте, – сказал Кай. – Этого молодого человека вы признаете? – и тряхнул Люэса, тот спал крепко, как в комедиях: проходит весь фильм, все хохочут, подрисовывают усы, выдают за мертвеца, продают за границу, а потом он в конце просыпается и выдает: «и где я нахожусь?» – хохот, титры.

– Да, только он здесь больше не живет, – она была все та же – Мадонна Боттичелли, ямочка на нижней губе, горбинка на носу, золотые глаза.

– Ну, я тогда не знаю, куда его, – сказал Кай. – Выбросить рука не поднимается.

– А вы кто?

– Познакомились в баре. Меня зовут Кай. Разве мы не знакомы? Мне кажется, мы где-то с вами виделись. Вы ведь Джастин?

– Да, но я вас не знаю.

– Точно? Подумайте… для меня это важно.

Джастин подумала, потом покачала головой:

– Я бы вас запомнила. Я рисую и работаю в газете. У меня хорошая память на лица. Я даже всех актеров запоминаю. Могу вспомнить сразу, кто в каком фильме играл и кого – злодея, священника, детектива… А у вас такое необычное лицо, – и покраснела, отступила в глубь крошечной прихожей. – Ну, проходите же, положим его на диван. Ох… он никогда не уйдет.

– Как там, в «Назад в будущее»: сэто будьба…

Кай занес Люэса; «не разувайтесь, у меня все равно на днях генеральная уборка»; прошел крошечный коридор: стены в плакатах, из ванной шло тепло и хвойно-грейпфрутовый запах – значит, они ее из ванны вытащили. В квартире была всего лишь одна комната: диван, обитый вишневым бархатом, как театральный, простые книжные полки, стол с компьютером, гитара, мольберт, скрипка, несколько картин, занавески из красного бисера. Люэс лег на диван и сразу повернулся к стене, знакомо подтащил самую большую подушку; «Джастин», – пробормотал во сне; Джастин вздохнула, пошла в ванную спускать воду. Кай смотрел на плакаты – все с ее концертов, она играла с еще какой-то девушкой, а вовсе не с парнями, как в его мире. Картины казались вырванными из книг иллюстрациями; Кай подумал, что, наверное, даже что-то читал: двое сидят за кухонным столом и разговаривают – ночное окно во всем спящем доме, на третьей табуретке кошка; парень в телефонной будке, дождь, он ждет ответа, приложил к запотевшему стеклу ладонь; девушка висит в воздухе, над ночным городом, на ней белое полупрозрачное платье, и она тянет за собой юношу в черном сюртуке, синих джинсах – он летать не умеет, но очень хочет быть с девушкой, встал на самые цыпочки; и фотография какой-то группы. Типичный брит-поп: четыре мальчика в свитерах, глаза молодые и усталые, серые с синим, и лохмы; такие обыкновенные парни с улицы. Под каждым – автограф. Углы у плаката были потрепанные, и Кай подумал, что это, наверное, любимая с детства группа Джастин: она ездила на их концерт отчаянно далеко и теперь этот плакат всегда с ней…

– Это Travis, – сказала Джастин, – я их обожаю. Назову в их честь ребенка. Поставить чай?

Она переоделась в старые растянутые джинсы, темно-синие, на малиновых подтяжках, и в зеленый вязаный свитер; намотала волосы на мягкие плоские розовые бигуди. Свитер Кай помнил – она носила его в депрессию; он с длинными рукавами, широкий в талии; Джастин садилась в кресло, натягивала свитер на ноги и смотрела в окно, на тучи, на ночь, и лицо у нее было как луна, с тончайшими переливами настроения, мыслей, света, – можно смотреть, в свою очередь, на Джастин и улыбаться ее легкой улыбке, хмуриться ее нахмуренным бровям; и все это так тонко, как прикосновение пера… Кай кивнул; она поставила в коридорчике чай – на компактной двухконфорочной плите; чайник быстро закипел, загудел, как паровоз из песни Oasis; Джастин достала из шкафчика, обклеенного смешными вырезками из газет, журналов, составленными в случайные комиксы, две чашки; Люэс не проснулся даже на чайник, и Кай подумал, что парень, наверное, несколько суток без сна: прошел весь лес, весь город, а все-таки настоял на своем – спит на диване у любимой… Чашки Джастин Кай уже видел: она их купила в тот день, когда познакомила его с мамой Венеры; шершавое напыление цвета слоновой кости, черной тушью наскальные рисунки: человечки убивают мамонта – на одной чашке, кабана – на другой и танцуют победный танец; и еще потеки темно-коричневой эмали, будто шоколад выплеснулся кипящий; а заварку она налила из такого же, наскально-шоколадного чайника – с ручкой не сбоку, как у всех заварников, а сверху, как у ведра, из ивняка.

– Подарок Габриэлю ван Хельсингу, – сказал Кай; Джастин вздрогнула; будто хлопнула дверь, а человек думал, что один; обернулась на Кая, и он увидел, что она его боится, как дурного предсказания от гадалки.

– Откуда вы знаете Габриэля?

– Да не знаю я Габриэля, я просто знаю о нем.

– Откуда? Вы читаете мысли?

Кай удивился.

– Нет.

– У меня был знакомый, который читал мысли, странный мальчик-актер, очень красивый человек, такие настоящие, синие глаза, как в книжках пишут: сапфиры, фиалки в прозрачном ручье; он умер в прошлом году, – она налила кипяток, руки у нее дрожали, как у застенчивого, вынужденного вслух прочитать толпе заметку из газеты о повышении тарифов, – Оливер Рафаэль… однажды я сидела за столом у него в гостях и не знала, положил ли он мне сахара в чай, все думала, а он как крикнет из соседней комнаты: «да, положил, две ложки, как ты любишь!» – и засмеялась тихо; лицо же ее оставалось напряженным, словно вернулась домой с работы, а дома куча дел: погладить, вынести мусор, приготовить ужин, позвонить больной маме… – Откуда вы знаете о подарке?

– Вы мне не поверите.

– Поверю, ведь о подарке никто не знает, даже сам Габриэль; у меня целый стол подарков Габриэлю, но ни один я не подарила, и этот тоже; он так и уехал, даже не знал, что я… и, может быть, я его больше никогда не увижу, – она охнула от боли, как от внезапной желудочной, сползла на пол и там зарыдала, давясь, закрывая рот, чтобы никто не услышал: родители, старший брат; привычка с детства; Кай сел рядом с ней, обнял ее, она была тяжелая, теплая, как кот, как Люэс; Джастин уткнулась, спряталась ему в подмышку, словно они и в этом мире знакомы уже сто лет, и ждали, когда это пройдет, как обычно ждут дождя – хоть бы никогда не заканчивался…

– Так вы кто? – спросила она потом шепотом, сморкаясь в салфетку, открыла ящик стола, не вставая с пола; квартира ее была маленькой, как мышиная норка. – Чай остыл, подогреть?

– Я из другого мира, параллельного вашему; уф, ну и бред, извините. Да, давайте подогреем.

– Из будущего, что ли?

– Нет, просто параллельного, – Кай сначала почему-то рассказал о вечеринке у группы братьев де Вильде, потом о магазине мамы Венеры, потом о городе – как из него уходят люди, словно река мелеет; Джастин слушала внимательно, будто в мире скоро не будет книг, и надо их запоминать, и вот сейчас ей читают на запоминание Шекспира или самого Брэдбери; чай они подогрели, Джастин вытащила печенье – в виде ракушек, хрустящие, желтые, внутри вместо жемчуга – черничный джем, и шоколадку – черную, жирную, бельгийскую, в грубой серой бумаге, для ценителей.

– Венера – кто это? – и Кай понял, что она не просто верит, она понимает – как всегда, чудесная Джастин, лучший друг на свете…

– Девушка, которую я люблю, – и Кай рассказал о ночи, когда родился их мальчик, Руди, – в настоящий снежный ураган; словно мир сопротивлялся Руди, словно Руди – будущий великий Темный; они еле-еле дождались скорой; на дорогах были пробки; и Венера держала Кая за руку и пела тихо одну и ту же песенку: «Летит Жозефина в крылатой машине»; и совсем не кричала, не сжимала до крови, просто бесконечные остановки, удары ветра в стены машины и тихий голос; у Кая кружилась голова: Венера рожает их ребенка; год назад он и вообразить себе такого не мог – лишь бы услышать ее голос в трубке телефона: «а, Кай, привет, тут Джастин попросила Elastica, можно? мы наглые, наверное, прости, с нас хорошее вино…»; а потом ее увезли в больницу, он думал, ему не хватит пачки «Честерфилда»; но медсестра вышла буквально через минуту и сказала, улыбаясь: «у вас сын»; и его пустили к ним – к ним: Венера лежала в своей одежде, ее даже переодеть не успели, только простынь накинули; ни крови, ни запаха лекарств, а только ее запах – нероли, иланг-иланг – и что-то маленькое; «это оно?» «ага»; и они начали тихо смеяться и трогать Руди за лапки.

– А утром мир был белый-белый, снега намело до третьего этажа, Венера поднесла Руди к окну и сказала: «смотри, как красиво, правда, Руди? еще никто не приходил в такой чистый мир»; и мы назвали его Руди – «Ледяная Дева» Андерсена, – Кай задохнулся, ужас: «а вдруг я их больше не увижу?» – забился в нем со скоростью сто ударов в секунду. Джастин поймала его за руку, будто он собирался спрыгнуть: «все в порядке, слышишь, Кай, ведь меня ты нашел, и ее найдешь или вернешься к ней»; и Кай почувствовал: невероятно, он в другом мире, но Джастин ему верит, чужая, другая Джастин, которая рассталась с Люэсом и любит Габриэля, и играет в девчачьем бэнде, – и Кай увидел, как миры переливаются во Вселенной: синим, черным, розовым; и переплетаются друг с другом, и ступени тянутся, как нити, и двери открываются от одного ключа – от любви, и зажигается фонарь на вершине Темной Башни, будто кто-то решил при его свете почитать хорошую книгу на ночь – «Маятник Фуко», атлас дорог…

– Расскажи, какая она? Красивая, странная?

– Она… она любит старинные платья. Длинные, с фижмами, шлейфами, кринолинами, жабо и прочими немыслимыми в эпоху Леви-Стросса вещами. Ей шила их с детства мама на каждый праздник – Рождество, день рождения; потом она сама научилась – и ходит в них по дому как ни в чем не бывало: моет в них посуду, полы, поет, печатает свой роман… задирает босые ноги и пишет, а со стула свисают складки из парчи… Однажды она нашла в одном из брошенных домов целый шкаф платьев разных эпох: Марии Антуанетты, мадам Рекамье, Маргариты Валуа; и все ее размера, будто в доме жила ее сестра-близнец, странный был дом: красный кирпич, витражи с изображением змеи, на полу – узоры и надписи на латыни, все в плюще; мы даже думали переехать туда, но Руди там не понравилось – вот он у нас точно умеет мысли читать: он начал дико реагировать на шумы и шорохи, цепляться за нас, за одежду; мы подумали: ну его, этот дом, особняк Красной Розы; и только платья забрали и несколько книг…

– А о чем ее роман?

– Ох… Она называет его католическим. Кажется, он даже посвящен Габриэлю, – не «кажется», Кай знал это точно. Венера роман не показывала, только читала куски, смеялась, сердилась, прерывала на полуслове, поправляла карандашом, скребла ногтями в голове; Кай даже и не слушал, знал, что она не ждет критики, а хочет, чтобы он не почувствовал себя лишним; и он просто любовался ее босой ногой, выглядывающей из-под платья, расшитого золотом кружевного подола, нервными, тонкими, с постоянными жестами, как у глухих, руками, подвижным, как облака, лицом – словно на небо смотришь и никуда не спешишь; но однажды она была в ванной; стояла осень; ветер с холодеющего моря хлопнул по балконной двери, распахнул ее, пронесся по комнате; и листы полетели, Кай стал их ловить, дурацки растопырив пальцы, нечаянно на что-то наступал, нечаянно что-то читал; было хорошо, правда, – она могла бы стать знаменитым писателем, модным, богемным, а потом, когда забудут и появится совсем другой стиль, – коллекционным; и вот – прочитал: «Габриэлю ван Хельсингу, который об этом романе никогда не узнает»; в этом мире Габриэля любит Джастин, покупает ему подарки, которых он никогда не увидит: вазу из глины, всю поцарапанную, с ручками в виде чемоданных, такая, под старину, дико стильная вещь; старинную карту с аукциона, в золоченой раме – первая Америка; рубашки: одна с комиксами «Город грехов», другая льняная, нити прямо серые, и виды Санкт-Петербурга – словно коричневой пастелью; перетасовка. Там об одном мужском монастыре, вернее, обители, где живут совсем молодые ребята: они должны решить, хотят ли посвятить свою жизнь церкви или чему-то глобально другому. Монастырь – старинный замок находится в суперживописном месте: горы, хвойные леса – с одной стороны, белый пляж и синее море – с другой. Кто-то из ребят занимается восточными единоборствами: выходит на рассвете в море, молится Христу и заодно тренируется в журавлиной технике; кто-то – выращивает розы, прямо разводит, великолепные, огромные, самых разных цветов и сочетании, и дарит каждому на день рождения свою: красную махровую, желтую янтарную, с прозрачными почти лепестками, белую, с легким розовым кантом, еле заметным, будто кто-то поцеловал и оставил след своих губ. Кто-то пишет музыку, кто-то гимны, есть еще пара парней, которые занимаются фехтованием на всевозможном оружии: палках, мечах, шпагах; их зовут Роб Томас и Женя Даркин, они потом станут крестоносцами, или мальтийскими рыцарями, или ливонцами, – в общем, какой-то военный воинствующий орден; Венера мешает культуры как хочет, совсем как в шейкере; но получается не безобразно и безответственно, а совершенно фантастически, притом что я не люблю в прозе фантастику, мои любимые писатели Эмиль Золя и Драйзер, – Кай засмеялся тихо, будто уже за полночь и есть соседняя комната, где родители сердятся, а они с Джастин подростки, сидят на полу и шепчутся о фильмах с ДиКаприо и переустройстве мира, не в силах расстаться, увлечены, влюблены. – Главного героя зовут Изерли; вот ему становиться монахом, священником или рыцарем-храмовником совсем не хотелось; в церковь его отдали, вернее, церкви его отдали родители – вроде как он у них появился до брака, и вина не их, а его; или они ее так искупают и ведут далее супердобродетельный образ жизни; короче, жестокость. В монастыре Изерли помогает управляющему, завхозу, и понимает, что хотел бы заниматься этим всю жизнь: варить варенья, смотреть за огородом, ездить за покупками… Мне нравится, как он любит спускаться в погреб за банкой сливового варенья, именно сливового, он такой живой сразу, даже снился мне с этой банкой, серьезный, глаза цвета ириса… А потом Изерли едет за покупками – они приобретают все в супермаркете, в ближайшем маленьком городке – и видит там девушку: она раскладывает по полкам мыло или петрушку, не знаю, не помню уже; такая, в желтом фартучке; у нас есть рядом супермаркет, там все желтое… И они влюбляются друг в друга, причем зовут ее похоже – Изобель; Изерли приезжает к ней однажды ночью, в дождь, ее отец и старший брат играют в бильярд где-то в городе, в кабаке, такое городское мужское развлечение, а они разговаривают на кухне, пьют чай, – «ох, чай», – спохватилась Джанни, налила кипятку, чай оказался восхитительным, крепким, вишневым. – Классное чтиво на самом деле, особенно когда дождь или снег, даже лучше Гарри Поттера…

– А как она пишет?

Много сравнений, иногда сбивающих с толку, а иногда очень удачных, ходишь и повторяешь; и потом уже по-другому не мыслишь, думаешь: вот эта вещь похожа на эту… как лоскутное одеяло. Она пишет, будто шьет лоскутное одеяло.

– Звучит замечательно. Все ведьмы мечтают о лоскутном одеяле. Вам везет. Я бы хотела познакомиться с ней, – сказала Джастин искренне, – а как мы дружили? Болтали по телефону?

– Не только; ездили все дружно на пикники, у нас есть корзина для пикников, с синими салфетками, посудой, термосом, а у вас – маленьким холодильник и барбекюшница «Тефаль»; а еще мы бегали по магазинам, ночевали друг у друга, пили вино по поводу и без повода, фотографировались, гуляли с Руди, обменивались книгами и фильмами, ходили в кафе…

– Здорово, в этом мире таких друзей ужасно не хватает; оттуда сюда можно письма писать или позвонить? Господи, простите, я чушь несу, вы хотите есть? у меня в холодильнике в прихожей холодец, мама готовила, приезжала несколько дней назад, из свиных ножек, с чесноком; у меня мама повар, можете доверять; и суп, и шоколадный торт, хотите? а сколько времени? – оказалось, что ей надо бежать – концерт в клубе, – в ванную одеваться, снимать бигуди; вышла в джинсах, на которых был странный рисунок – отпечаток шин, словно грузовик проехал, в высоких сапогах ковбойских, в коричневой водолазке и коричнево-зеленом пиджаке, глаза ярко накрасила, сверкающие коричневые тени, блеск для губ тоже коричневый.

– Поедемте со мной в клуб, Кай, куда вы сейчас пойдете? А утром вернемся ко мне, что-нибудь придумаем, закажем круассанов и пиццы, и вы дорассказали бы роман, чем все закончилось или продолжилось у Изерли и Изобель, – смутилась, Кай тоже, будто внезапно выиграли на двоих большой приз: незнакомцы, делить, знакомиться.

– Нет, я, пожалуй, пойду, да нам бы и Люэс помешал, стал бы предъявлять на вас претензии, права…

– Да, о черт, утром будет сцена «Молилась ли ты на ночь…». Наплевать. Поедемте со мной в клуб? Послушаете, как я играю, правда; я опаздываю, а-а…

– У меня есть карточка такси, вызвать?

– Да, – Кай взял ее сотовый телефон, маленькую вишневую «раскладушку», вызвал «Темный легион». Водитель его сразу узнал: «а, турист, здарова» – и приехал через пять минут; «тихая ночь, по телику чемпионат мира по футболу», – объяснил; Джастин залезла в такси: «а вы?» Кай колебался секунду: «ну ладно», залез рядом, испугался ее потерять, ниточку, синюю стрелку, хлебные крошки.

– А что за клуб?

– Не знаю. Какой-то новый. «Сплетня»; странное название, да? Мы раньше играли в «Пещере», как Битлз, там все стены раскрашены под паутину, но его выкупили, все здание, будут сносить; жалко, девятнадцатый век; но кто-то решил, что все-таки не памятник. А «Сплетня» вся неоновая; не знаю, мне кажется, мы не ее формат – скрипка, флейта и бас-гитара, а там стойка и полы стеклянные, рыбы в них плавают золотые и красные, на стены проецируются фильмы Хьюза и Уайлдера, и еще стриптиз всех видов; но нас пригласил сам владелец – такой молодой парень, чудной, молчаливый, сказал, что слышал нас в «Пещере» и мы ему понравились…

– А как зовут? – спросил Кай, хотя уже понял – как в детективе: слишком много улик.

– Дэймон Джеймс Албарн. У него даже визитка специально для неонового света, прозрачная, как стеклянная, черная с белым текстом, вот выпендреж…

«Крутое место», – сказал таксист, когда подъехали; черное тонированное стекло и металл – конструкция типа башни, и розовым, как клубничная жвачка: «Сплетня»; на парковке стояли лимузины и гоночные модели. «Спасибо», – Кай расплатился, Джастин рассердилась, засовала в ладонь деньги, Кай сжал пальцы и рассмеялся: «Джастин, это несерьезно». Они вновь были знакомы сто лет; ох, здорово; его не оставляло ощущение чуда, неожиданного подарка от неожиданного человека. Охранники сразу провели их в костюмерную; там уже сидели девушки из группы, тоже одетые в коричневое и зеленое; как ирландцы, подумал Кай; заговорили на неведомом языке, обсуждая звук и репертуар; «я пойду в зал?» «только не теряйтесь»; точно, сплошное стекло и металл и стриптиз на сцене – садомазо, но изящное: три парня, две девушки, уже трудно разобрать, кто кого, только в парчовых масках и кирзовых сапогах. Людей было много, и в зале стояли тропики; Кай вспотел, пока добрался до стойки. «Кофе, капучино шоколадное, можно?»

– Только эспрессо, по-венски и по-ирландски, с виски и сливками, из-за музыкантов, будете?

– Буду, – подумал опять о Джастин; они вышли на сцену через минуту; сцена изменилась, свет сделали мягким, словно от свечей, все развернулись и стали слушать; играли они чудесно, как на Рождество: «Ирландский король пошел на войну, взял войско большое, сто бочек вина, переплыл синее море, а на том берегу его ждал большой английский туман»; «ваш кофе»; Кай улыбнулся, он был почти счастлив. «Но туман не беда, он привык побеждать…» Туман… Черт.

– С вами радиостанция «Туман», сто семь и шесть эфэм… сейчас мы послушаем «Точку Росы», а потом последняя вещь Travis, а потом Placebo, старенькое «Every me, every you», так что не в ваших интересах нас покидать… мы соблюдаем и вызываем ваш интерес, мы ваши адвокаты, любовники и антидепрессанты…

В туалете тоже все было из стекла. Кай узнал – декорации из «Ромео + Джульетта» База Лурмана: одна стена – аквариум. Он уткнулся горячим лбом в прохладное подсвеченное стекло. Экстаз прошел, уступив место отчаянию. Его мир настиг его и сбил с ног – просто «Ветер в ивах», когда дом звал Крота; господи, что же делать? как вернуться? Ни Джастин, ни Люэс не знают, как ходить королю. Стучаться лбом, думать-думать-думать. Может, поискать себя? Привет, Кай, это я, чем занимаешься? чем живешь? А Венера, Кай, Венера с тобой? Ведь ты жить без нее не можешь – это та самая, любовь до гроба, любовь как смысл жизни; а не секс в большом городе. Кай в поисках Герды. Кай открыл глаза: на него смотрела огромная черная рыба с синими плавниками; а потом рыба отплыла, и Кай увидел Сина. Тот стоял по ту сторону стекла, отражался и множился, бледный, черноволосый, синеглазый, под глазами синяки, будто тушь размазанная, в ухе одна сережка – из почерненного серебра, крошечный череп. Боже, какой он другой – будто Гамлет, безнадежно, бессмысленно, его отец только что убил его мать и брата, Шекспир наоборот, наизнанку, подумал Кай. Син смотрел на него сквозь стекло, и Кай узнал взгляд – голодный, страстный, как темно-синий, фиолетовый цвет; и Кай принял решение: он улыбнулся Сину порочно и медленно поцеловал стекло; вышел из туалета – стремительно, не потерять, вдруг Син приведет его к Венере? и они столкнулись в коридоре, схватились, вцепились друг в друга, Кай почувствовал его большое теплое тело, опять кот с площадки чужого мира; о боже, это не игра, они все живые…

– Кто ты? – спросил Син в ухо горячим шепотом, ветром в саванне. – У тебя за спиной два человека: один красивый, другой страшный.

– Это Рембо и Нерон, мои книги, я всегда таскаю их в рюкзаке, так что мне, наверное, их дали в качестве ангела и демона. А ты видишь такое?

– Иногда, – Син отпустил Кая, вдруг внезапно ушел в темноту; у Кая разболелась шея от поцелуя и жара и грудь от переживаний.

– Син, где ты? – закричал, стукнул по стеклу кулаком, рыбы, словно подглядывавшие за ними, мелкие, золотые, как обручальные кольца, рассыпались, а рядом появился голый молодой человек, татуировки ползли по его рукам и спине, как вьющиеся растения, протянул Каю поднос, на котором лежала записка: «черное такси»; «спасибо»; парень кивнул, и Кай побежал по лестницам наверх, в гримерку, к Джастин, – попрощаться. Она настраивала скрипку, прижалась к ней щекой, трогала струны и слушала, как терапевт в стетофонендоскоп – сердце.

– Джастин, мне нужно бежать, Джастин, милая, спасибо за все, – Джастин изумилась, опустила скрипку, в которой еще звенела нота, такой странный долгий звук: не деревянный, не конского волоса, а будто Джастин поймала сигнал из космоса – о том, что других миров не существует…

– Куда, Кай? Вы уверены? – будто он простой искатель сокровищ, а не возлюбленной. Потом встала и обняла его, скрипка коснулась бедра Кая; обняла так по-русски, словно больше никогда не увидит его; «надеюсь, Джастин, что мы увидимся и ты не вспомнишь о боли, которую причинил тебе Габриэль, а у Венеры уже все зажило, как от… пенициллина, лейкопластыря, меда с молоком»; обхватила его за шею и поцеловала. – У вас все получится, – прошептала она в самое ухо предсказание-благословение, – вы как Габриэль, как принц из сказки, из страны Менильен, в поисках идеальной принцессы, пройдете сквозь миры, как через пешеходный переход, но, если не получится, возвращайтесь, у нас будут круассаны и пицца и, может быть, что-то еще; когда я открыла дверь, то подумала: какой красивый парень, я хочу испытать это потрясение еще раз, знать, что есть не только Габриэль; но у вас получится, я знаю, я вам верю, и передавайте ей привет – длинный-предлинный поцелуй…

Кай шел и думал: чудеса… Несколько минут ему было тепло и сладко, как после чашки шоколадного капучино; «найти «Мулин Руж», заказать еще раз, на этот раз допить»; а потом увидел черное такси. Это был Кристиан. Рыжей девушки в машине не было, но пахло ее духами; Кай открыл рот, но Кристиан прикоснулся к своему пальцем в черной шоферской перчатке; Кай кивнул, молча сел опять сзади, и опять стеклянные шарики катались и стукались об его ботинки; Кай думал о предметах: может, все дело не в людях, может, стоит найти дверь, которая приведет его обратно – на площадку; Кай знал, как она должна выглядеть: приоткрытая и розовый свет рассвета уже ложится на пол; и он с красной розой в руке; момент, когда он выбрал: просто весь мир или только Венера… Или это нечто иное?

– Кристиан, если б ты хотел попасть в другой мир, какой предмет ты бы выбрал для этого?

– Как в «Гарри Поттере»: коснулся – и ты в другом месте?

– Ну да… Только это очень важное для тебя место, странное, может, необъяснимое, отсчет времени, тебе отпущенного, а не чемпионат мира по футболу.

Кристиан засмеялся:

– Стеклянный шар. Знаешь, такие, рождественские, там домик или мельница; и если встряхнуть, пойдет снег.

– Ну, это классика.

– А зачем изобретать велосипед? Или какая-нибудь картина…

– Погоди, дай-ка я угадаю: «Мона Лиза»?

Кристиан опять засмеялся:

– Нет, я люблю «Наполеона на Аркольском мосту» Гро, странная картина, такая темная, и его лицо из этой темноты – неба, камзола… – Кристиан замолчал, Кай подумал: скоро приедем. Хоть бы в городе пошел дождь… ему бы пошло.

– Кристиан, в этом городе бывает дождь?

– Сегодня обещали, но нету почему-то; приехали, – и остановился у тротуара. Кай думал, что он привезет его к дому Сина, но машина стояла напротив витрин огромного ночного супермаркета. А у витрины стоял спиной высокий, рослый парень, руки в карманах брюк, классный черный замшевый пиджак; парень обернулся – Син. Кай вылез из машины; «пока, Кристиан, удачи… счастья в личной жизни» «пока, Кай».

– Ты знаешь Кристиана?

– А ты видишь Нерона и Рембо…

– Я вижу иногда еще катастрофы и аварии. Самолеты, машины. У меня был знакомый, который вообще однажды в ад попал, – они шли вдоль витрины, в которой чего только не было; Кай подумал, будто мир этот демонстрирует сам себя, что в нем есть хорошего: красивая мебель, красивая одежда, стекло и фарфор, цветы и украшения; вроде предлагает: «оставайся, Кай». – Нам нужно вино, – объяснил Син, – ты пьешь вино? или пиво? или водку?