Текст книги "Как я стал Nikki Sixx. От детства на ферме до Mötley Crüe"

Мы понимали, что из-за семейного положения и возраста – тех лет, что мы потратили на прогресс группы в физическом, химическом и кармическом смысле – нам как музыкальной команде отпущено не так уж много лет. То, что мы получили, было чертовски утешительным призом: 29 стадионных шоу, утрамбованных в три месяца, – и это время должно было пролететь пулей. В начале тура внутри себя мы осознавали, что впереди нас ждет еще сотня концертов. Хорошо, что мы пришли в должную физическую форму.

Мы решили назвать шоу просто «Стадионным туром» (The Stadium Tour). Он должен был начаться в Техасе, на стадионе «The Alamodome»[12]12
  Крытый стадион в г. Антонио, шт. Техас. Открыт в 1993 г., номинальная концертная вместимость – от 50 000 до 77 000 зрителей в зависимости от конкретной конфигурации сцены.


[Закрыть], затем пройти по всей Америке и закончиться в Лос-Анджелесе, где выступление было запланировано на День труда[13]13
  День труда (Labor day) – национальный праздник в США, который отмечают в первый понедельник сентября.


[Закрыть] на стадионе «SoFi Stadium»[14]14
  Крытый стадион в г. Лос-Анджелес. Открыт в сентябре 2020 г., номинальная вместимость – от 70 000 до 100 000 зрителей в зависимости от конфигурации арены.


[Закрыть]. Нет, не на «Dodger Stadium», как обещал нам Деннис Арфа. Но и так неплохо: «SoFi» намного больше, чем «Dodger».

Промоутерская компания «Live Nation» объявила даты тура в декабре, оставив мне семь месяцев домашней жизни. Планируя гастроли, я заранее задумал перерывы между датами концертов, чтобы провести с Кортни и детьми как можно больше времени. Это не всегда просто – балансировать между семьей и выступлениями, но, кажется, у меня получилось. Я продолжал тренировки и продумал все детали того, как на гастролях сосредоточиться на сценической работе; обращал внимание на малейшие мелочи грядущего тура и целыми днями разбирался с ними. Недели пролетели незаметно, и лишь в феврале, ведя машину, я услышал сообщение в новостях: распространяется новый вирус. «Начало пандемии», – сказал диктор.

К концу месяца футбольный стадион с 80 000 орущих фанатов стал последним местом, где хотел бы оказаться хоть кто-то из жителей Земли.

Глава 2
Снейк-Ривер

Континентальный водораздел в Северной Америке проходит через северо-запад штата Вайоминг, а чуть ниже Йеллоустонского национального парка есть протока под названием Ту-оушен-крик. Вытекающие из нее два ручья расходятся в противоположных направлениях – к двум океанам, которые дали им свои названия.

Атлантик-крик впадает в реки Йеллоустоун, Миссури и Миссисипи, а затем и в Мексиканский залив, находящийся в более чем 3000 миль от его истока. Пасифик-крик впадает в реку Снейк-ривер, протекающую через штат Айдахо в направлении штата Орегон, поворачивающую вверх вдоль границы штата, а затем вновь сворачивающую на запад, к Вашингтону и Тихому океану.

К тому месту, где расходятся эти ручьи, ведет тропа. Можно наклониться и опустить руки в холодную бурлящую воду. «Поверните» поток руками в одну сторону, и вода потечет в один из океанов. Еще чуть-чуть «поверните» руки, и вода окажется в трех часовых поясах от вас.

Вот та часть страны, куда мы переехали, когда мировой порядок оказался разрушен пандемией COVID-19. Мы с Кортни уже давно говорили о том, чтобы найти нашей семье новый дом. Мы хотели переехать в Нэшвилл, однако он был слишком далеко от Лос-Анджелеса. Нам был интересен Лас-Вегас, но до того, как Кортни забеременела: Лас-Вегас точно не то место, где можно растить малышку. После «Стадионного тура» мы собирались подыскать новое жилье еще разок. Затем тур был отложен, в Лос-Анджелесе объявлен локдаун, и из-за пандемии COVID-19 город все меньше и меньше походил на тот, где нам хотелось бы жить.

Однажды утром Кортни прошептала: «Я хочу, чтобы ты оказался свободен от предубеждений». Обычно я ужасно упрям – даже не слушаю, что будет сказано дальше. Но жена произнесла лишь одно слово: «Вайоминг». И я сразу же понял, что она права.

Там коров гораздо больше, чем людей. Для местных жителей это не шутка, просто факт. Вайоминг имеет самую низкую плотность населения среди всех штатов США, кроме Аляски. Только поэтому он казался идеальным местом проживания во время пандемии. Но Вайоминг в любом случае стал прекрасным пристанищем для нас. Между горными хребтами Тетон и Гро-Вант лежит местность суровая, нетронутая и настолько величественная, насколько можно себе представить. Как только мы перебрались туда, я купил большой дизельный грузовик. В офисе округа Тетон-Каунти работники взяли мое удостоверение личности и вернулись с набором номерных знаков, которые смахивали на местный способ приветствия.

– Полагаю, вам они придутся по душе, – сказал клерк.

Я взглянул на номер, и мне и вправду понравилось то, что я увидел. На нем значилось число 666.

Иногда я ездил в хозяйственный гипермаркет сети «Ace Hardware» либо в город за наживкой и рыболовными снастями. Хотя я оказался здесь незнакомцем, никто не поднимал шума из-за моих черных как смоль волос и татуировок. Я просто забывался, разговаривая с настоящими людьми после недель, проведенных взаперти в Лос-Анджелесе. Как-то Кортни написала мне в мессенджер: «Ты где?»

«Я на ночной рыбалке».

Когда я вернулся домой, жена спросила: «С кем ты рыбачишь? Мы здесь и месяца не живем…»

А я просто рыбачил с парнями, которых встретил в магазине снастей для ловли на приманку, – инструкторами по рыбной ловле. Им было все равно, кто я такой. Они обращали внимание лишь на улов и на то, чтобы между нами шла непринужденная беседа.

Во время концертных туров Mötley Crüe проезжала через Вайоминг – точно так же, как и через Монтану, Айдахо, Юту, Колорадо… Однажды мы отправились в турне под названием «В разгар зимы» (Dead Of Winter Tour) в Канаду и целую вечность наблюдали, как за окнами автобуса мелькали жуткие, пустынные и красивые пейзажи, но я не помню, чтобы мы когда-нибудь там останавливались. Такая группа, как Mötley Crüe, не могла играть в маленьких городах. Как бы нам этого ни хотелось, но там невозможно было собрать достаточно зрителей, и мы должны были выступать там, где на наши концерты приходили тысячи людей. В больших городах я брал блокнот и фотоаппарат и искал места, где жизнь нелегка – убогие районы, где обитали наркоманы, проститутки, а иногда и просто бандиты. Но большинство тех, с кем я общался, позволяли мне фотографировать себя. Я слушал их истории и вникал в сюжеты, становившиеся основой моих песен, такими были и те места, где я некогда бывал сам. Для меня было важно сохранять свою связь с ними. Но я слишком долго жил в городах, так что потребовалось некоторое время, чтобы понять, что остальная страна тоже мне интересна. Река Снейк-ривер, где я рыбачил, протекает мимо городков Туин-Фоллз и Джером в штате Айдахо – там я жил целую жизнь тому назад. Мы с дедушкой ловили лосося и семгу в той же самой реке – удили рыбу с берега, ставили палатку. Я уехал слишком далеко от Айдахо и отсутствовал слишком долго – прошла целая вечность с тех пор, как я вспоминал об этих местах. Но теперь наступило время подумать о былом, и на меня нахлынули воспоминания – насколько же все окружающее казалось близким. Возможно, я не так уж и оторвался от корней.

Купленный нами дом выходит окнами на ущелье. Там, где начинается склон, выходит бродить и пастись стадо лосей. Когда-нибудь я поставлю скамейку, но пока довольствуюсь просто камнем. Я сижу там минут 10–20 и забываюсь, пока не зазвонит телефон. Когда я тянусь за ним, вид собственной руки несколько пугает меня: татуировки знакомы, а кожа – нет, она морщинистая и полупрозрачная и стала тоньше. Если мне доводится оцарапать костяшки пальцев, они теперь заживают дольше. Когда я встаю, мои кости скрипят. Но если телефон не звонит, я продолжаю сидеть на камне. Наблюдая за лосями, я вспоминаю угодья в Айдахо и равнины, простирающиеся далеко за горизонт. Я вспоминаю себя мальчишкой.

Когда мне было 13 лет, я сидел дома – точнее, в широком доме-трейлере бабушки и дедушки – и слушал записи, которые мой дядя прислал из Лос-Анджелеса: альбомы групп Wings, The Sweet, April Wine[15]15
  Канадская группа из г. Галифакс (провинция Новая Шотландия), созданная в 1969 г. и существующая по настоящее время с единственным перерывом в 1985–1992 гг.


[Закрыть] и The Beach Boys. Песни на пластинках казались куда более яркими и реальными, чем все, что мог предложить мне город Джером. В нем был один светофор, один кинотеатр и один парк размером с почтовую марку, куда бегали курить трудные подростки.

Я не курил и не пил. Да, я видел наркотики и даже в какой-то степени рос среди них – но лишь до того, как мать выгнала меня из дома. Я был новичком в городе, а осенью снова стал новичком в школе. Когда наступал обеденный перерыв, я не знал, куда сесть. Я еще не был Никки Сикксом, меня звали Фрэнки Феранна, а в штате Айдахо жило не так уж много людей с гласными на конце имени.

Тянулись и тянулись дни в Джероме. Урожай рос, коровы доились, а больше не происходило ничего. Мир, открывавшийся в песнях с альбомов, присланных дядей, двигался вперед очень быстро, и я боялся отстать от него. Каждый вечер просматривал фотографии, тексты песен и информацию с альбомов в поисках подсказок, которые быстро привели бы меня туда. Но утром я просыпался, и все по-прежнему шло своим чередом. Если бы я смог вернуться в прошлое, то велел себе притормозить – хотя знаю, что не послушался бы такого совета.

Вопрос: Что нужно, чтобы заставить тебя перестать двигаться?

Ответ: Полвека на этой земле и пандемия.

Мои старшие дети прилетели в Вайоминг. У них была своя жизнь, и они прибывали поодиночке – я забирал их из аэропорта, предлагал сходить в поход или на рыбалку. Когда все собрались в доме, мы вместе приготовили поесть, поужинали и сели смотреть фильмы. В Калифорнии подобное случалось лишь на дни рождения и праздники, но теперь мы были рядом друг с другом неделями подряд. В телевизионных новостях так много говорили о страхах и страданиях, что проведенное нами время вместе казалось еще более ценным.

В те первые месяцы пандемии, когда наши внутренние часы странным и необъяснимым образом вышли из строя, мы говорили именно о времени. Нам было трудно вспомнить, где мы были прошлым летом, но иное лето, которое мы давно забыли, внезапно всплывало в воспоминаниях. Время от времени я ловил себя на том, что беру трубку, чтобы позвонить бабушке и дедушке. Годом раньше я не смог бы вспомнить их номер, но теперь почему-то я снова знал его.

Конечно, Ноны и Тома уже не было с нами, умерли и мои родители. Дядя Дон, присылавший мне пластинки, когда я жил в Айдахо, умер незадолго до начала пандемии. Умерла и вторая жена Дона, моя тетя по матери – Шэрон. Из двух поколений моей семьи осталась жива только другая сестра моей мамы, Шэрлин. Она и ее муж, дядя Боб, являлись последней связью с этой частью прошлого.

С отцовской стороны вообще не было никого, о ком я мог вспомнить, разве что сводный брат Рэнди. Много лет назад я добыл его телефонный номер и позвонил, чтобы спросить его об отце. Но я пережил и Рэнди. И как-то вспомнил о том, что он сказал: «Наш отец не был хорошим человеком».

В Лос-Анджелесе Кортни составляла генеалогическое древо. Она разыскивала старые документы – данные из переписей населения, свидетельства о смерти – и сопоставляла их с фотографиями из семейного архива или теми, что удавалось найти в интернете. Мы собрали снимки в альбом – хотели передать его нашей дочери. Но даже в сочетании с фотографиями любые факты и цифры рассказывали лишь часть семейной истории. Кем на самом деле были эти люди? Что заставляло их принимать определенные решения? Как те решения повлияли на меня? Как они повлияют на моих детей?

Отец бросил нашу семью, и даже в зрелом возрасте сама мысль о нем бесила меня. Но большую часть того, что я знал об отце, рассказала мне мать – а у нее тоже хватало скелетов в шкафу. Я так по-настоящему и не простил своих родителей. Для них это больше не имеет значения. Но в некоем удивительном смысле это по-прежнему кое-что значит для меня.

Я всегда осуждал родителей – даже притом, что в жизни сам принимал немало крайне неудачных решений. Мне неприятно говорить и здесь нечем гордиться, но прежде чем встретить Кортни, я пережил два развода. Сколько людей осталось в моей жизни – столько же и ушло, и со многими из них я простился совершенно хладнокровно. Однако я никогда не бросал детей и не заставлял их чувствовать себя нелюбимыми. Но насколько бы безэмоционально ни поступил мой отец, эта черта перешла и ко мне. Мог ли я искоренить ее и убедиться в том, что она не перейдет к моим детям? Или именно она принесла нам золотые диски и позволила купить прекрасный дом в Вайоминге?

Когда ты растешь в присутствии родителей, ты смотришь на себя и думаешь: «Это досталось мне от мамы, а это – от папы». Возможно, так и есть – а может, и нет. Скорее всего, черты личности переходят по наследству вовсе не таким образом. Но лично у меня не было возможности узнать, что и откуда взялось в моем характере. Меня лишили права знать подобное – и на протяжении многих лет я чувствовал злость и обиду. Но проведите достаточно времени в Вайоминге рядом с женой и детьми, и вам будет трудно обижаться и негодовать: в вас больше не останется места осуждению. Правда, все еще существует та часть тебя, что немного беспокойна, ищет ответы и постукивает по половицам, чтобы убедиться, что ты твердо стоишь на земле.

* * *

Теперь наш тур откладывался на неопределенный срок. Никто ничего не знал о будущем, но все использовали подход «как будто»: как будто пандемия должна закончиться до президентских выборов; как будто мы отправимся в тур; как будто мир будет таким, как раньше. И у меня возникали сомнения, но я точно так же ничего не знал и должен был действовать с подходом «как будто». Мне пришлось полететь обратно в Лос-Анджелес, чтобы разобраться с продолжавшей накапливаться массой больших и малых проблем.

Автострады были невероятно пустыми. Я бросил крутить педали шесть лет назад, но многое бы сейчас отдал за велосипед. Пока же вместо этого опустил откидной верх своего кабриолета. Я люблю бывать на улице и ощущать поток воздуха, так что у меня всегда будет кабриолет – он кажется подходящим даже для дальних поездок. Я ехал медленно, потому что спешить было некуда. Витрины многих магазинов в моем районе были заколочены досками. Парк вокруг озера, куда ходили маленькие дети, пуст. Все напоминало поездку по съемочной площадке, и я размышлял о 40 годах, прошедших с тех пор, как я создал группу, думал обо всех людях, с которыми работал, и обо всем, через что мы прошли. Я совершенно не думал о том, куда ехал, пока не остановился на красный свет в квартале от Аллеи славы, на углу бульвара Кауэнга и Сельма-стрит.

Это было место, где когда-то репетировала группа London.

Я играл в ней до Mötley Crüe, и после моего ухода она существовала еще много лет. Через нее прошли гитаристы Слэш и Иззи Стрэдлин из Guns N’Roses, барабанщик Фред Каури из Cinderella, бас-гитарист и вокалист Блэки Лоулесс из W.A.S.P…На Сансет-стрип ходила грубая шутка: London – та группа, в которой играл каждый на пути к известности, и каждый становился известным, кроме самой группы London.

Ее создали в Голливуде в 1978 г. Лиззи Грей, Дэйн Рэйдж и я после того, как нас выгнали из Sister. Дэйн никуда не делся, и мы оставались на связи, хотя он уже давно продал свой совершенно невероятный комплект барабанов фирмы North. Но Лиззи, бывший когда-то моим лучшим другом, покинул этот мир.

Много лет назад на том же перекрестке мы сидели в моем серебристом «Шевроле Вега», и бесконечно говорили о планах на будущее группы. Я хотел, чтобы мы звучали тяжелее: мы оба любили Mott The Hoople, Дэвида Боуи и Queen, но мне также были по душе Sex Pistols и Ramones, и хотелось двигаться именно в их направлении. Я уже написал большую часть песен, вошедших в первый альбом Mötley Crüe, и поэтому сказал Лиззи, что хочу поговорить – и сообщил о своем уходе из группы.

Помню, что он заплакал. Вместе с ним мы многое пережили…

«Я должен сделать это», – сказал я Лиззи. И ушел, чтобы собрать Mötley Crüe, а Лиззи тем временем продолжал работать с London.

Перед нашей последней встречей мы впервые за много лет поговорили по телефону. Он рассказал, что у него болезнь Паркинсона, и мы шутили обо всех вещах, которые он не в состоянии сделать. Мой друг больше не мог играть на гитаре и просто пел. Но иногда, по словам самого Лиззи, он пел и забывал, что стоит на сцене, – действительно не знал, где находится. Хотя я был готов встретиться с ним, но оказался потрясен тем, что сделала с Лиззи болезнь.

Он жил в Лас-Вегасе. Его жена и дочери привезли Лиззи в Калифорнию, и мы встретились в ресторане в городке Таузанд-Окс. Лиззи вряд ли весил больше полусотни килограммов – я отвел его под руку в туалет, придерживал его, пока он делал свои дела, и помог застегнуть молнию на штанах. Вот так мы встретились в последний раз.

Благодаря Аллену Ковачу у меня есть кабриолет марки «Роллс-ройс», он белый с красным кожаным верхом. Это красивая машина, но я купил его, поскольку «Роллс-ройс» – самая большая машина с откидным верхом, которую мне удалось найти. Если бы «Додж»-кабриолет был таким же большим, я бы купил «Додж». Но именно на «Роллс-ройсе» я ездил во время пандемии, и когда прилетел обратно в Лос-Анджелес из Вайоминга, то поехал на нем в Таузанд-Окс, в тот самый ресторан, где мы встречались с Лиззи.

Сидя на переднем сиденье, я вспоминал те ночи, когда мне приходилось спать на автостоянках. Я видел себя, выводящего Лиззи из ресторана, пока его жена и дети смотрели на нас, думал: «Ну почему же именно его больше нет с нами?»

Иногда я забываю о собственном статусе и спрашиваю у Аллена: «Как ты думаешь, а можем мы сделать то-то и то-то?» У него всегда один ответ: «Забыл, что ты – суперзвезда?»

Вроде бы я знаю об этом, а вроде бы и нет. Я велю ему заткнуться, потому что все еще считаю себя неудачником. Но я неудачник на «Роллс-ройсе». Почему звездой стал я, а не Лиззи? Нам нравились одни и те же группы, мы вместе писали песни, у нас были одинаковые мечты – но моя судьба была моей, а его судьба принадлежала ему.

«Группа ищет бас-гитариста. Необходимо умение играть на инструменте и собственная аппаратура, любовь к группе Aerosmith».

Вот с чего все началось. Объявление в газете: гитарист ищет басиста, чтобы собрать группу. Я знаю, чем все закончилось, и я был там на протяжении всего путешествия в мир рок-н-ролла. Но когда я вернулся в Вайоминг, то пошел в ущелье, где водились лоси, сел на камень и оставался там до тех пор, пока Кортни не пришла меня искать.

Глава 3
Просто дети

А вот тот самый корабль, на котором моя семья прибыла в Америку.

Серафино и Франциска, мои бабушка и дедушка по отцу, родились и поженились в Калашибетте, древнем городке в центре Сицилии, и мой дедушка отправился на пароходе «Perugia» в Нью-Йорк в 1906 г. Франциска только что родила моего дядю Карло; они прибыли вдвоем через месяц, и вся семья в конце концов оказалась в Калифорнии. Серафино работал в Американской консервной компании, и в 1918 г. они поселились на Киз-стрит в центре Сан-Хосе – в том же доме, где жили тридцать лет спустя, когда Серафино скончался. 1918 г. был годом рождения моего отца.

Среди родственников со стороны матери встречались такие имена, как Калеб, Кетура, Эзра, Теодосия, Темперанс и – я не придумываю – Зоровавель. Они были паломниками вроде Саймона Хойта, эмигрировавшего из Дорсета в начале XVII века и поселившегося в колонии Массачусетского залива (британской колонии в Новой Англии). Правописание тогда еще не стандартизировали, так что в числе прадедов есть Хайты, Хэйты и Хайаты. Хэйты – мои прямые предки по материнской линии. Они отправились на запад, присоединились к Церкви Иисуса Христа Святых последних дней и поселились в краю мормонов. Мой дедушка, Хортон Девитт Хэйт, родился в штате Юта в 1907 г. в местечке под названием Антимони.

Хортон был первым мужем моей бабушки Ноны. Том, которого я считал своим дедом, стал ее вторым супругом.

У Хортона и Ноны родились трое детей: Шэрлин, Шэрон и моя мать, подлинная любимица семьи, Деанна. Все девочки появились на свет в городе Туин-Фолс в штате Айдахо, и когда Шэрлин было семь лет, а моей матери – около двух, семья оказалась в Калифорнии, где родители девочек нашли новую работу. Они осели в Санта-Круз, и там Хортон и Нона развелись. Хортон умер вскоре после развода, в 1951 году.

В тот момент Деанне исполнилось 11 лет. Я слышал, что своеобразие ее характера проявилось еще до смерти Хортона. Моя мать была красивой и мечтательной – но, судя по всему, одновременно упрямой и решительной, и ее невозможно было контролировать или урезонить, и в 14 или 15 лет она начала убегать из дома. Нона не знала, куда она уходила, и представления не имела, в порядке ли Деанна и жива ли вообще. А потом девятнадцатилетняя девушка вернулась в семью за компанию с моим отцом.

Тот пошел на армейскую службу за четыре недели до нападения японцев на Пёрл-Харбор 7 декабря 1941 года, так что он наверняка вскоре отправился на войну. Вероятно, сражался, но я не знаю где. Находясь на воинской службе, он приехал в отпуск на малую родину и там женился на женщине по имени Аделина. К моменту его демобилизации в декабре 1945-го они были женаты уже два года, но я так и не узнал, были ли у него дети от первого брака или нет. Первые 40 лет жизни отца – загадка для меня. Все, что я знаю: Фрэнк Феранна вдвое старше матери, которой на момент моего рождения 11 декабря 1958 года исполнилось 19 лет.

Полагаю, что в некоторых семьях одной только оливковой кожи Фрэнка – свидетельства его сицилийского происхождения – было бы достаточно, чтобы вызвать определенное недовольство. (Представьте себе, что сказал бы на это Зоровавель!) А в иных семьях разница в возрасте молодых привела бы к скандалу.

Но в истории моей семьи вообще имелось нечто необычное. Например, у отца Хортона были проблемы с законом – то ли растрата, то ли даже ограбление банка. Не вполне понятно, что именно с ним случилось, но он влип в какую-то историю и ненадолго угодил в тюрьму, а когда вышел на свободу, то не вернулся в семью, а просто завел новую. Семейство Хэйтов наверняка знало, что делать с надвигающимся скандалом.

В свою очередь, Нона была старше Тома – того мужчины, за которого вышла замуж после смерти Хортона, причем основательно – на 16 лет. Когда Том был ребенком, Нона работала его няней. Когда он вырос и пошел в армию, то оказался в части, расквартированной в городе Форт-Орд, на побережье залива Монтерей, и там снова встретился с Ноной. То есть разница в возрасте супругов не являлась для семейства чем-то новым. Возможно, Нона просто осталась счастлива, что Деанна вернулась домой живой.

Как бы то ни было, моя мать снова жила дома – целая, невредимая и беременная. Я сразу же стал причиной скандала. Мама выбрала несколько имен для меня, но Фрэнк настоял, чтобы сына назвали в его честь. Вероятно, он был непреклонен, и, судя по поздним рассказам мамы, я представлял, как он беснуется и срывает предметы со стен. Конечно же, отец добился своего: я стал Фрэнклином Карлтоном Феранной – младшим. Но даже того, что сына назвали его именем, не хватило, чтобы удержать Фрэнка-старшего в семье. Когда я стал старше и уже вполне осознавал окружающую реальность, он бросил мою мать и меня.

Во всяком случае, именно так я полагал в течение очень долгого времени. Но правда оказалась гораздо сложнее: она всегда такова – по крайней мере, в моей семье. Дело в том, что у Фрэнка и Деанны был еще один ребенок – моя сестра Лиза, которую я никогда не знал.

Жизнь Лизы для меня загадка. Наверняка я видел ее в младенческом возрасте – но был тогда слишком мал, чтобы запомнить. Мое первое воспоминание о Лизе – как она лежит в детском деревянном гробу. Моя сестра, скончавшаяся в 39 лет, была очень маленькой. Она родилась слепой и с синдромом Дауна. У меня остались ее церковные маленькие белые туфельки – Лиза надевала их раз в неделю много лет подряд. Туфельки выглядят как новенькие, потому что она никогда не умела ходить.

У нее было идеальное лицо – ангельское, совершенно без морщин. На самом деле, мы очень похожи, и когда я смотрел на нее, лежащую с закрытыми глазами, то будто бы глядел в зеркало. Я был разбит, когда оказался в похоронном бюро… Накануне вечером позвонил матери, и у нас состоялся один из наших кошмарных разговоров.

– Почему я никогда не видел ее? Почему мы ее никогда не навещали?

– Мы не могли, – отрезала мама, – однажды, когда мы пришли к ней, она слишком сильно расстроилась.

Но в похоронном бюро я встретил человека, чьи родители ухаживали за сестрой. «Это неправда, – заявил он, – сестра знала и любила тебя. Ей тебя не хватало, и она расспрашивала о тебе».

То, что рассказывала мать, никак не могло быть правдой – начиная с имени сестры, названной Лиза Мария. Если верить матери, имя было выбрано в честь дочери Элвиса Пресли. Но Лиза Мари Пресли родилась в 1968 г., а Лиза Мария Феранна – в 1960 г.

Неважно, была ли это маленькая ложь или я просто запомнил что-то неверно. Но мог ли я доверять иной информации о Лизе? Размышляя, я вспоминаю одно высказывание тети Шэрлин: «Мы с твоей матерью никогда не ссорились, она ладила и с Шэрон. Да, мы прекрасно общались втроем, если не считать того, что твоя мать ни о чем не говорила правды».

* * *

Вот рецепт семейного воспитания рок-звезды:

• Возьмите ребенка. Чем он будет впечатлительнее и мечтательнее, тем лучше.

• Добавьте немного пренебрежительного или жестокого обращения с ним и щедрую дозу ощущения его ненужности.

• Если у него есть другие братья и сестры, ведите себя с ними точно так же и дайте ребенку понаблюдать за этим.

• Энергично встряхните и дайте настояться.

Формула приблизительная – я уверен, что есть и другие, но точно подходящая для старта карьеры, если исходить из того, на что я насмотрелся в свое время в окопах рок-н-ролла.

Кстати, я все подсчитал. Получилось следующее: Лиза родилась 11 ноября, за месяц до моего второго дня рождения. Если верить тому, что я узнал после ее смерти, она оставалась в семье еще десять месяцев – приличный срок, чтобы я мог узнать и полюбить ее, и достаточно, чтобы потом заметить ее отсутствие. Насколько я мог понять, однажды сестра просто исчезла… Кто мог ручаться, что подобное не случится со мной? И, конечно, исчезла не только Лиза, – но и мой отец.

В детстве я воображал, что Фрэнк бросил нас после моего рождения. Очевидно, я ошибался. Он был с нами в начале 1960 г., когда моя мать снова забеременела, и в ноябре, когда родилась Лиза. Десять месяцев спустя, когда малышку забрали жить в семью, которая в итоге ухаживала за ней, он еще жил с нами. Но мне в детстве этого не рассказывали.

Когда я расспрашивал тетю Шэрлин, то был удивлен, что она и ее муж Боб, бывший свидетелем историй в моей семье, прекрасно отзывались об отце.

– Фрэнк был очень красивым парнем, – вспомнила тетя.

– И очень талантливым художником, – добавил Боб.

Тете и дяде сейчас за 80, и они живут в штате Айдахо. В первый год пандемии COVID-19 я был лишен возможности видеться с ними, однако мне нравилось болтать с Шэрлин и Бобом по телефону. У них превосходное чувство юмора, и после более чем 60 лет брака они превратили старую привычку заканчивать друг за друга отдельные фразы в своего рода искусство.

– Все, что ты слышал про отца – неправда…

– Ладно, Боб, мы этого не знаем.

– Мы знаем, что он был действительно хорошим человеком, на самом деле талантливым…

– И нам он действительно нравился.

– Твои родители в те годы приезжали в гости, – вспомнил Боб. – У нас был новый дом с красивым внутренним двориком у заднего фасада, со скамейками, разноуровневыми цветочными клумбами и подобными штуками, и все это придумал твой отец. Я не могу вспомнить, чем он зарабатывал на жизнь – вероятно, работал архитектором. Он мог взять карандаш и бумагу и нарисовать что угодно. Все, что только можно было представить.

– И мы на самом деле любили его, – прибавила тетя Шэрлин.

– А вы знали что-то о его прошлом? Вы можете вспомнить что-нибудь о его первой семье?

– Вообще ничего. Он не говорил о ней.

– Почему мои отец и мать разошлись?

– Случилось что-то, отчего Фрэнк просто взбесился, – вспомнил Боб, – поскольку с тех пор мы его никогда не видели. В тот момент мы полагали, что Деанна решилась на нечто, не понравившееся Фрэнку.

– Может, дело именно в Деанне, – прибавила Шэрлин, – но я не знаю точно.

Это какая-то неразрешимая загадка: кто-то сделал нечто; вероятно, что-то случилось. Но даже если Боб и Шэрлин и знали, что именно произошло, они ничего не говорили. Тетя и дядя прямые, честные люди – и могли забыть о происшествии или заблокировать воспоминания о нем. После Фрэнка у моей матери было много мужчин, о некоторых Шэрлин и Боб знали, о некоторых – нет. («Она ни с кем долго не жила, – вспоминала тетя. – С Фрэнком, наверное, оставалась дольше всех».)

В жизни Деанны многое стоило бы изменить. Но это не умаляет моего любопытства к настоящей истории семьи.

Я даже не могу себе представить, каково было привезти сестру Лизу домой после родов, ведь она должна была умереть. Любого подобная ситуация ошеломила бы, и любой брак оказался близок к развалу. Однако Лиза выжила, а родители просто отказались от нее – как такое пережить? А если пережить это вы не можете и просто молчите? Что, если моя мать тогда промолчала?

– Была ли мама ласкова со мной? – спросил я тетю Шэрлин.

– Ничего не могу сказать. Помню, что, когда ты родился и тебя привезли домой, я приехала в вашу квартиру. Прожила там две недели и ухаживала за тобой – твою мать это не увлекало, но я не особо задумывалась о подобном. Деанна была увлечена готовкой, но она знала о моей любви к младенцам и детям, так что мы обе оказались в своей стихии. Теперь, когда я стала старше, понимаю, что должна была заставить ее заботиться о тебе и по-матерински сблизиться с тобой. Но я сама была почти ребенком. Что дети знают о материнстве?

Возможно, мой отец вовсе не ушел из семьи – его могла прогнать моя мать. Но винить ее легко… Да хотя бы вспомнить скандал вокруг моего имени – быть может, даже эта история рассказана мне шиворот-навыворот. Вполне вероятно, что мой отец, гордый сицилианец, очень обрадовался рождению сына. Возможно, история с моим именем связана вовсе не с его гневом, а с гордостью. Опять же, все могло обстоять не так и он вправду крушил кулаками стены дома. И даже если Деанна не давала Фрэнку звонить мне или видеться со мной (не думаю, что так, но давайте просто предположим), ее нельзя простить.

– Случилось что-то, из-за чего Фрэнк просто взбесился, поскольку с тех пор мы его никогда не видели, – сказал дядя Боб.

Но и Фрэнк никогда больше не видел меня.