Текст книги "Как я стал Nikki Sixx. От детства на ферме до Mötley Crüe"

Глава 4
Нона и Том

После исчезновения отца мы переезжали с места на место: Лейк-Тахо, Рино, Эль-Пасо… Судя по всему, мы никогда не жили подолгу ни в одном из городов.

Дядя Боб и тетя Шэрлин первыми оказались в Лейк-Тахо. Боб работал автомехаником, 13 лет он трудился в компании в Санта-Круз, а затем занялся собственным бизнесом, узнав, что в Лейк-Тахо продается магазин автозапчастей без механического цеха. Они с Шэрлин переехали туда, чтобы заново открыть его, и в течение многих лет это была единственная точка с механическим цехом в городе.

Мой дедушка, Том, работал станочником и автомехаником, как и Боб. Они с Ноной отправились вслед за Бобом и Шэрлин в Лейк-Тахо, где Том устроился на работу в тот же магазин. В какой-то момент оказалось, что и мы с матерью присоединились к ним.

Деанна устроилась крупье по игре в блэк джек в казино «Harvey’s Wagon Wheel». Но это было не то, чем она хотела бы заниматься: мама мечтала стать моделью или актрисой, тянулась к музыкантам и людям из шоу-бизнеса. Но игровой зал казино располагался не слишком далеко от сцены, и в нерабочее время она могла общаться с артистами. Мать работала всю ночь напролет и лишь утром возвращалась домой. Как-то, проснувшись, я обнаружил, что в нашей квартире находится странный мужчина. Я был мелким, но этого человека запомнил особенно хорошо, и не только потому, что он задержался у нас довольно надолго, но и поскольку в нем было нечто необычное. Мужчина оказался добрым, и я помню, как он стоял на четвереньках, играя со мной и отпуская шутки, которые я находил самыми смешными в мире. Несмотря на ребячливость, иногда тот человек мог загрустить – тогда я забирался на диван и клал голову ему на плечо. Если он куда-то уходил, а потом внезапно возвращался, то, увидев меня, начинал сиять: «Фрэнки, дружище!» Его звали Ричард, и он был чернокожим. Ричард появлялся в городе на несколько недель, а затем уезжал, но всегда возвращался. Я был рад его видеть, но не все разделяли мои чувства.

Стояла середина 1960-х. Мужчины все еще носили шляпы. Смешанные браки и сексуальные отношения между представителями разных рас считались незаконными на территории нескольких штатов. 15 годами ранее такой роман оказался бы вне закона и в Калифорнии, так что к подобному там по-прежнему относились с неодобрением. Деанна рисковала потерять работу в казино: менеджеры сказали ей, что работникам запрещено встречаться с артистами, но я уверен, что причина была в другом. В то время межрасовые отношения возникали редко и воспринимались как нечто неслыханное.

Если меня не подводят воспоминания о матери, то я уверен, что мы жили от зарплаты до зарплаты. У нас не было никаких сбережений. Нашей единственной защитой являлась семья – и решение расстаться с чернокожим бойфрендом было бы правильным, учитывая часы работы моей матери и время, которое она проводила вне дома. Но ни у кого не было денег – тогда я этого не знал, но сейчас, оглядываясь назад, понимаю, что мы действительно жили бедно. Увольнение стало бы для нее настоящим шоком. Понятия не имею, что мама чувствовала из-за расставания с Ричардом: вероятно, жалела – хотя если и жалела, то не говорила ничего. Только когда я повзрослел, то, как говорится, сложил два и два и понял: «О, это был Ричард Прайор!»[16]16
  Richard Franklin Lennox Thomas Pryor (1940–2005 гг.) – американский комик, актер и сценарист.


[Закрыть]

Однако он исчез, как и мой отец, – и я не знаю, ушел от нас сам или нет. По словам Боба и Шэрлин, Ричард продолжал звонить моей матери. Когда она не хотела разговаривать и вешала трубку, тот перезванивал тете и дяде. Ричарду потребовалось время, чтобы уступить нежеланию матери продолжать отношения – а потом прошел не один год, пока он сам стал по-настоящему знаменитым. Но когда я оказался в старших классах, Прайор превратился в икону стиля. В тот момент мы жили в Джероме, там никто и никогда бы не поверил, что Ричард встречался с моей матерью – я мог бы с таким же успехом рассказывать, что мы жили год вместе с инопланетянами. Калифорния из Айдахо казалась просто другим миром.

* * *

Затем мать работала в других казино, но эта работа не была такой стабильной, как в «Harvey’s Wagon Wheel». И вскоре она тоже начала исчезать: ее подолгу не было дома или мне только казалось, что подолгу… Я оставался с Ноной и Томом или перемещался из их дома в дом Боба и Шэрлин, и наоборот. Вероятно, в школу я пошел в Лейк-Тахо, но эти воспоминания беспощадно перемешаны ныне с воспоминаниями о других школах в других городах. В основном я проводил время на улице – плавал летом, катался на снегоходе, если шел снег зимой. Я был слишком мал, чтобы водить снегоход, так что наверняка сидел на коленях у Боба или Тома, а у Боба и Шэрлин были свои дети, мои старшие двоюродные братья. Наверное, снег шел и в тот день, когда я в последний раз видел отца. Я знаю, что мне было около четырех лет, потому что у меня имелась наша совместная фотография – тогда он подарил мне маленькие красные санки-блинчик. Я вспомнил об этом на днях в Вайоминге, когда поехал в магазин сети «Ace Hardware», чтобы купить своей дочери Руби санки. Снаружи валил сильный снег. Это было просто потрясающее зрелище, и когда я вышел из магазина с таким же красным «блюдечком» для Руби, то меня поразило собственное воспоминание об отце. Я до сих пор лелею его, поскольку это мое единственное настоящее воспоминание о нем. Но если не считать того, что я скучал по нему и по Ричарду, то не припомню, чтобы в Лейк-Тахо мне было слишком грустно или одиноко. Мы с кузенами проводили так много времени вместе, что они казались мне настоящими братьями и сестрами. Боб и Шэрлин, Нона и Том всегда находились рядом. Хорошие времена – ведь я был в семье.

Том обожал активный отдых, прямо как житель фронтира[17]17
  Фронтир (frontier) – зона освоения Дикого Запада США в XIX в., расположенная на территории современных штатов Северная Дакота, Южная Дакота, Монтана, Вайоминг, Колорадо, Канзас, Небраска, Оклахома и Техас. Эта зона постепенно расширялась и перемещалась на запад вплоть до Тихоокеанского побережья.


[Закрыть], родившийся не в том веке. Он любил рыбачить и охотиться, и если ему требовался инструмент для выполнения определенной работы, то мог сесть и смастерить его сам. Меня интриговали его инструменты – похожие на игрушки, которыми можно было сделать другие игрушки. Я был просто одержим его перочинным ножом. Мне хотелось иметь такой же, и Том купил его. Нож провел со мной много лет, но я не знал, что дед продал некоторые из своих инструментов, чтобы приобрести его. С их помощью он зарабатывал себе на жизнь, но его первой мыслью было: «Фрэнки хочет такой нож. Что я могу продать ради этого?» Забавно, однако, что в конце концов Том застрял на офисной работе. Но прежде чем в его жизни случился такой поворот, моя мама снова вернулась к нам, и у меня с ней и ее новым парнем Берни случилось большое приключение – мы переехали жить в Мексику, в город Пуэрто-Вальярта.

Берни был трубачом, время от времени выступавшим с Фрэнком Синатрой. Вероятно, для мамы отношения с ним являлись следующим шагом к вершине. Но я почему-то боялся Берни. Правда, сейчас я лучше понимаю его: будучи музыкантом, он заканчивал работу далеко за полночь – а что делают дети по утрам? Моя дочь Руби начинает брыкаться, кричать и требовать включить мультфильмы, и я уверен, что в другой ситуации сам повел бы себя, как Берни. Шум, который я производил, был последним, что он хотел слышать с утра, после того как не спал полночи. Став взрослым, я догадываюсь, как трубач мог появиться в нашей жизни. Но все, что я слышал от него, это: «Тише, тише!»

Трудно переносить такое, и я уверен, что просто его раздражал. Но мне приходилось находиться рядом с ним, и он постоянно пилил меня. Ему не нравилось, как я сидел на стуле, сутулясь и ставя локти на обеденный стол. Ему не нравилось, что я чистил зубы горизонтально, а не вертикально, как он учил меня. Ему не нравилось, если я его будил – тогда он кричал на меня, а я думал: «Нет, ты не мой папа».

Я не думаю, что мне нужно говорить об этом. Как-то Берни то ли ударил меня, то ли дал пощечину, когда я неправильно чистил зубы, из-за чего тут же жестоко подрался с моей матерью. Они кричат, а я сижу на полу и плачу после того, как меня шлепнули по губам. Не думаю, что даже тогда я сказал хоть что-то.

Вот фотография нас троих в те времена. Похоже, Берни и моя мама пьют не только кофе, но и вино. И курят: на столе лежит пачка красных «Мальборо». Но хотя видно, что оба они расслаблены, Берни сидит несколько в стороне, скрестив руки. Мамины руки открыты, и мне кажется, она смотрит на меня с подлинной любовью, хотя и не тянется ко мне и даже не сидит рядом. Для меня она выглядит как женщина, разрывающаяся в разные стороны – уверен, что так и было. А Берни… ну, Берни выглядит как мужчина, который точно не является моим отцом.

Но он, как видно, терпел меня, раз уж согласился отвезти в Мексику. Мне не совсем понятно, почему они с мамой хотели туда переехать. Дядя Боб полагает, что им было бы легче приобрести там недвижимость, если бы моя мама родила в Мексике. (В любом случае, этого не случилось – моя сестра Селия родилась в США.) Не думаю, что я тогда знал о беременности Деанны. Однажды мы просто собрали вещи и отправились в Мексику – вот и все, что мне было известно.

Путешествие на юг прошло не слишком комфортно. У Берни был маленький автомобиль – «Шевроле Корвейр» или «Фольксваген Карман-Гиа» и большая злая немецкая овчарка. Мы с собакой втиснулись на заднее сиденье, куда были сложены и все вещи, не поместившиеся в багажник. Она кусалась и рычала. Когда мы останавливались и выходили из машины, овчарка гонялась за мной. Дороги, по которым мы ехали, оказались сплошь грунтовыми, и в какой-то момент мы застряли: река на нашем пути вышла из берегов. Это не лучшая ситуация для троих пассажиров с кучей багажа на спортивной машине. Но когда другие водители начали выталкивать нас, собака стала рычать и лаять на них. Поездка превратилась в маленький кошмар, но она того стоила: когда мы добрались до Пуэрто-Вальярта, город показался мне самым волшебным местом в мире.

Я родился возле Тихоокеанского залива, но залив Баия-де-Бандерас сильно отличался от тех мест – все вокруг заполняла тропическая пышная зелень. Всюду ползали ящерицы – и они тоже выглядели волшебными. Наш маленький домик находился в сотне шагов вверх от основания горы, и там было на что посмотреть. Мимо ходили ослы, из кустов вылезали игуаны. Глядя с вершины горы, можно было заметить животных на ее склонах, а внизу – и сам океан. Я часами смотрел в окно, наблюдая за проплывающими лодками, и мне разрешалось гулять больше, чем раньше. Я сбегал вниз по ступенькам, играл на пляже с другими детьми, плавал и бегал голышом. Уличные торговцы готовили кукурузу на палочке, завернутую в алюминиевую фольгу, с кинзой, маслом и солью, а однажды, съев севиче[18]18
  Севиче – латиноамериканское блюдо из сырой рыбы или морепродуктов и кислого маринада.


[Закрыть], я заразился ленточным червем – хотя узнал об этом позже. Уже вернувшись в Штаты, я пошел в ванную, а потом в ужасе позвал Нону – подумал, что наружу лезут кишки. Меня на одну ночь положили в больницу, где не кормили и давали английскую соль, чтобы изгнать червя. Вот так я впервые очутился в клинике… В итоге это стало еще одним из доводов против Берни. Но только один из его поступков так и остался непонятным для меня.

Наш дом был очень маленьким. Мы не могли купить телевизор, но к нам приходили гости. У меня сохранились смутные воспоминания о том, как Берни и моя мать выпивали и покуривали травку, хотя тогда я не понимал, что за сигареты у них в руках. Припоминаю, что отчим спрашивал, не хочу ли я попробовать его курево. Я затянулся и меня «вштырило», лишь намного позже я осознал, что Берни подсадил меня на марихуану, а ведь мне еще и семи лет не было.

Родители делали то, за что сейчас отправились бы в тюрьму. Стояли 1960-е – вы приходили к кому-то в гости, а хозяева расхаживали голыми. Взрослые ходили голыми! А дети могли вообще никогда не носить одежду. Взрослые занимались глупостями – ты боялся такого, но подобное следовало стойко переносить. Я задумался об этом, когда оказался способен делать то, что у меня хорошо получается – посылать людей куда подальше: «Чувак, отвали! Пошел отсюда! Ну что, получил?» Безусловно, Берни помог мне выработать дерьмовое отношение к обижавшим меня людям.

Кортни говорит, что если кто-то проявит ко мне неуважение, то я выйду из себя. Даже сейчас. Ты не можешь трогать меня руками, и тебе не позволено проявлять ко мне неуважение. Мои границы таковы, и даже сущая мелочь может испортить отношения. А если я достаточно зол, то могу прямо-таки уничтожить себя, но и от тебя ничего не останется.

Но Пуэрто-Вальярта, все те запахи и цвета… На берегу лежал старый и уже гнилой остов корабля – я считал его крутейшей штукой в мире. Когда я избавился от героиновой зависимости, то вернулся в Пуэрто-Вальярта. Это не являлось своего рода возвращением на место преступления, скорее решением сложной задачи. На тот момент у меня не было девушки. Только друг, не употреблявший наркотики, и мы с ним постоянно валялись на пляже. Просто лежали там и разговаривали, что стало для меня началом лучшей жизни – той жизни, которой я живу сегодня.

Можно подумать, что, как только вы отказываетесь от наркотиков, все одномоментно меняется к лучшему. На самом деле, когда вы бросаете наркотики или иные вещества, якобы помогавшие вам врачевать душевные раны, то начинаете страдать и задавать трудные вопросы. И если вы не решились бросить наркоту раз и навсегда и подчинить судьбу некоей высшей силе, то вас опять ждет путешествие в ад. В тот момент я оказался в сообществе анонимных алкоголиков и окружил себя здоровыми и трезвыми людьми, имевшими какие-то цели. Я всегда верил в то, что нужно быть среди тех, кто умнее и лучше тебя. Вероятно, я мог прийти на собрание анонимных алкоголиков с чем-то большим, нежели просто мое имя или дурная слава. Но, по меньшей мере, я верю, что еще кое-чему научусь и получу немного полезного смирения. И всегда буду ассоциировать Мексику с чем-то хорошим, даже если Берни не был этим «чем-то».

Однако я стараюсь не принимать подобные истории слишком близко к сердцу. Берни был дерьмовым отцом и для Селии и почти не появлялся рядом с ней, а Селия – его плоть и кровь и замечательный человек. Так что не думаю, что тот парень имел что-то против меня, просто он ненавидел детей, и ему не следовало их заводить. Закономерно, что ему и моей матери не суждено было остаться вместе. Но когда они наконец-то расстались навсегда, я был далеко. Потому что вернулся к Ноне и Тому.

* * *

Теперь мы жили в окрестностях столицы Невады Карсон-Сити, южнее Рино. Там строилось новое шоссе через перевал Доннер, и Тома наняли сварщиком в одну из строительных бригад. Он работал там до тех пор, пока шоссе не было завершено, а затем вместе с человеком, убедившим его заняться бизнесом, создал фирму, продававшую все виды страховок. Их компания называлась «Страховая компания Марка Твена». К тому моменту мы переехали в Йерингтон, опять же в Неваде – сухой пустынный городок в полутора часах езды от Рино. Совершенно неподходящее место для продажи страховок, но Том и его партнер вели дело в течение года или даже дольше, пока некое правительственное агентство не обратило внимания на их бизнес. Очевидно, они продавали страховые полисы, не имевшие надлежащей поддержки: ничего незаконного, но достаточно, чтобы влипнуть в какую-то неприятность. В итоге им пришлось продать свои контракты одной из крупных национальных страховых компаний.

В конце концов, Том не был создан для офисной работы. Но у них с Ноной оставалось ровно столько денег, чтобы начать все сначала. Вот так мы и оказались в Техасе и Нью-Мексико.

После года в офисе Тому наверняка захотелось вернуться к работе руками и на открытом воздухе. Это случилось не сразу и, возможно, он надеялся на большее – но сперва устроился автомехаником на заправочную станцию «Shell» в Эль-Пасо. Мы с бабушкой навещали его на работе. Я помню запах смазки – он мне нравился. Мне казалось, что я вступил в секретный клуб для крутых парней с зачесанными назад волосами и игрушками, над которыми они круглосуточно работали, пока каждая из них не становилась идеальной. В те дни хот-роды[19]19
  Hot rod – автомобиль с серьезными модификациями либо заменой двигателя и ходовой части, рассчитанными на достижение максимально возможной скорости.


[Закрыть] были в моде по всей Америке, и я думал, что станция «Shell» – храм вроде Тадж-Махала. Дома я клеил сборные модели автомобилей, но мой дед работал над настоящими машинами: менял настоящие шины, восстанавливал настоящие двигатели. И это было завораживающе, но если вы думаете, что такие умения передались мне, то я вас разочарую. Единственный инструмент, которым я научился пользоваться, – моя бас-гитара.

Большая часть территории Техаса продувается ветрами, но там, где мы жили, было особенно жарко, и я не знал ни одного озера, где мог поплавать. Мы переехали в маленький дом, находившийся по соседству с начальной школой – около нее располагались бейсбольная и футбольная площадки. А если бы вы посмотрели прямо через улицу, то увидели бы дом, где жил мой друг Хуан. Двери у них всегда были открыты, а мама Хуана вечно готовила. Она кормила нас, а потом мы приходили ко мне, и нас угощала Нона. Мы ездили на велосипедах в парк – там тоже была бейсбольная площадка. Соседские дети возрастом постарше играли в бейсбол, а мы с Хуаном висели на заборе и наблюдали за игрой. Потом, когда все игроки уходили, искали потерянные бейсбольные мячи – эти ценные приобретения оказывались в карманах наших курток, когда мы ехали домой на «Швин-Стингреях».

Родителям Хуана принадлежал маленький дом, да и нам тоже. Все дома в районе были мелкими и квадратными, но мы с Хуаном в то время не знали об их размерах – одинаковые строения с двумя или тремя спальнями, и ни у кого нет бассейна. К домам примыкали задние дворы, соединенные с дворами напротив и сбоку. Заборы были общими, и каждый, вероятно, знал о делах своих соседей. Но для маленького ребенка достаточно и небольшого заднего двора. А перед домом можно было оставлять свои велосипеды – старые, без возможности переключения передач или откидных подставок. Мы бросали их прямо в траву, и если забывали вернуться за ними, они все равно валялись там, сколько бы часов ни прошло. Тогда жизнь была проще и понятнее. Мы вставляли игральные карты в спицы колес, чтобы велосипеды шумели так, как будто у них двигатели от гоночных машин. После выполнения домашних обязанностей откладывали пенни и пятицентовики и тратили их на петарды «Black Cat», разрешенные в те времена в Техасе. В супермаркете «Piggly Wiggly» продавались сборные модели и масштабные модельки автомобилей фирмы «Hot Wheels», поэтому мальчишки всегда стремились попасть туда.

Одну сборную модель мы с Хуаном склеили вместе. Это был длинный драгстер с большими задними и крошечными передними колесами и гигантским спойлером. Мы потратили много времени на его окраску и размещение деталей – серьезная модель занимала почетное место в моей спальне, пока мы с Хуаном однажды не вынесли ее во двор. Затем взяли целую пачку петард, прикрепили их скотчем сбоку модели и взорвали ее. Конечно, моя бабушка слышала взрыв. Она вышла из дома и сказала: «С чего бы ты такое натворил?» Но жизнь была простой, и худшее, что могли сделать дети – взорвать игрушечную модель.

Иногда мы с Хуаном делали трамплины из шлакоблоков и фанеры. Ставили их прямо по центру нашей улицы, и машины замедляли ход и осторожно объезжали нас. А иногда ночевали вдвоем во дворе, засиживаясь допоздна и глядя на звезды. Когда мы переехали в Нью-Мексико, мне было очень тяжело: я потерял лучшего друга.

В Нью-Мексико наша семья поселилась в городке Энтони в трейлере с септиком позади него, баллоном с пропаном и гигантской кучей грязи там, где был выкопан септик. Я играл прямо на ней и делал горки из грязи каждый раз, когда шел дождь – ох уж эти удивительные ливни в пустыне, когда все пространство до горизонта оказывалось моментально затоплено и все превращалось в грязь! Я был предельно сосредоточен и тратил уйму времени на горки – что-то в них будило мое воображение, и на несколько часов я забывал обо всем. Наконец приходила Нона и вытаскивала меня из созданного мной мира. На ферме находилось слишком много дел.

При слове «ферма» представляешь себе кукурузные или капустные поля – словом, посевы. Но у нас все было иначе. Если бы мы держали лошадей, то можно было бы назвать ее ранчо, но у нас были свиньи, так что мы жили на свиноферме. Вокруг росло не так уж много зелени, а за 200 метров или несколько дальше от трейлера имелся загон – там свиней мыли, и они спали. У нас были осел по кличке Гейб, маленький пони (я не знаю, почему именно пони) и кролики, которых я кормил. Были и цыплята – мне велели собирать яйца – и петух-психопат, нападавший на меня всякий раз, как я заглядывал в курятник. Я ненавидел его так же сильно, как немецкую овчарку Берни, и постоянно жаловался на него старшим до того самого дня, пока Том не подъехал туда на своем «Шевроле Эль Камино». Я заглянул в подсобку, увидел обезглавленного петуха и почувствовал благодарность. Однако Нона и Том выжимали из меня все. Я мыл свиней. Я копал ямы для столбов, удерживающих забор. Я работал с инструментами, хотя ужасно разбирался в них, и чинил загородку из колючей проволоки. Представьте себе забор из колючей проволоки с обычными столбами, какой вы видели в сельской местности. Там должны быть ворота на петлях, открывавшиеся в загон.

Но наши столбы больше походили на стволы деревьев или пни, да и ворот на петлях у нас не нашлось. Только колючая проволока – чтобы закрыть загон, нужно было натянуть ее, а затем накинуть петлю на столб – тогда натянутая проволока удерживала забор. Когда петли развязывались, я шел их затягивать, а когда заканчивал, то тусовался с животными.

Теперь, когда петух был мертв, я совсем не возражал против домашних забот. Стояла чертовская жара или шел дождь – мне было все равно. Я ложился рядом со свиньей, прислонялся спиной и головой к ее боку и смотрел на звезды. Я полагал, что свиньи – мои друзья. Кролики тоже были друзьями, пока я не обнаружил, что еще одной моей обязанностью стало забивать их. Мы ели крольчатину на ужин, что было довольно тревожно. И я все еще переживаю, вспоминая, как Том вырезал из небольшой доски инструмент вроде бейсбольной биты с ручкой. Однако я понимаю, что мне преподали урок: что мы убиваем, то и должны съесть, а то, что мы едим, нам приходится убивать. Том пытался научить меня правде жизни.

То же самое происходило и со свиньями. Грузовик с грохотом проезжал по грунтовой дороге, и моих друзей, свиней, забирали. Мы оставались с поросятами, а когда они вырастали, грузовик возвращался. Таков был круговорот дел на ферме, круг жизни, подразумевающий не только солнце и цветы.

* * *

Большинство дорог в Энтони были грунтовыми. Через дорогу от нас в трейлере жила пожилая женщина. Она вечно что-то пила, курила, разговаривая при этом скрипучим голосом, – на самом деле производила пугающее впечатление и выглядела довольно неприятной, но интересной. Морщины на ее лице, ее рассказы, пепел, падавший с сигарет, ее собака, лежащая на грязном крыльце, – все казалось интересным. Значительно дальше находилась остановка школьного автобуса. Я не верю, что там присутствовал какой-то знак – это было просто пересечение двух грунтовок, где стояло еще три или четыре трейлера. В них жили мальчишки постарше, каждый день пристававшие ко мне в автобусе. Они воровали из моего ланч-бокса обед, приготовленный Ноной, или вымогали у меня обеденные деньги.

Однажды парни повалили меня на пол, придавили ногами и держали так в течение получаса, пока автобус ехал по грунтовым дорогам до школы. Было грязно, пыльно и потно – кондиционера в автобусе не было, – и я внутренне вскипел. «Это – последний раз», – сказал я себе.

В тот день все шло как обычно, но я ничего не забыл. На следующий день, едва выйдя из дома, я выбросил свой обед в кусты и наполнил ланч-бокс камнями. Не успел я сесть в автобус, как ко мне вновь начали приставать те мальчишки. Они ничего не подозревали и сильно осмелели. Но как только мы вышли из автобуса, я позвал по имени одного из них. Он обернулся, и я изо всех сил ударил его ланч-боксом в лицо. Он сразу же упал на землю, и я замахнулся на другого мальчишку, постарше. Кровь на ланч-боксе, кровь на моей одежде, кровь на лицах парней – но история не закончилась, поскольку меня отвели прямо в кабинет директора.

Я помню, как гордился собой. Мой ланч-бокс стоял там же, прямо на столе. На нем была свежая вмятина рядом с наклейкой “STP”, принесенной Томом с заправки «Shell», – и я гордился тем, как она образовалась. Я чувствовал, что на самом деле чего-то достиг – и действительно, никто из ребят никогда больше не смел со мной связываться.

– Эти мальчишки приставали ко мне, – сказал я директору.

– Фрэнки, нельзя бить людей.

– Но они приставали ко мне…

В конце концов в школу вызвали Тома. Он выслушал директора и сказал: «Хорошо, я с ним разберусь». Я думал, что у меня будут большие неприятности. Но когда сел в машину Тома, он обнял меня.

– Я горжусь тобой, – сказал дед.

Я никогда не забывал о той истории. Когда мой сын Декер учился в пятом классе, он поступил так же. Декер всегда был замкнутым и держался особняком и никогда бы не стал приставать к кому-то так, как те подростки приставали ко мне. Но если Декер на что-то решается, он это делает. Как-то он занимался своими делами, и несколько мальчишек начали бросать камни в его сторону.

Через 15 минут мне позвонили из кабинета директора. Я жил в квартале от школы, и когда туда добрался, то сразу понял, что произошло. Декер серьезно поколотил пятерых парней постарше.

Я забрал сына домой, и как только мы вошли внутрь, обнял его.

– Горжусь тобой, – сказал я.

* * *

Если бы вы прошли пару миль мимо остановки школьного автобуса в Энтони, то оказались бы у круглосуточного магазина, расположенного в настоящей лачуге. Здесь, в Вайоминге, кругом здания и амбары, настоящие большие амбары. А в Энтони все дома были самодельными – глиняные кирпичи, фанера, шлакоблоки и алюминиевый сайдинг. Большая часть жителей были испаноязычными, а все мои друзья – латиноамериканцами. У меня до сих пор есть фотография моего класса 1969 года – и я один из немногих белых среди детей с темной кожей. Я не испытывал отторжения, поскольку провел достаточно времени в Мексике, а когда жил в Эль-Пасо, то мы все время ездили в мексиканский город Хуарес. Я чувствовал глубокую связь с этой старой католической культурой и, вероятно, был бы счастлив, если бы мы остались там. Но наша ферма оказалась не такой прибыльной, как надеялся Том.

Моя бабушка всегда помогала мужу в его делах, но иногда трудилась и по найму – одно время они с Шэрлин вместе работали в парикмахерской. Однако Нона в основном оставалась дома. Ей приходилось поступать так, поскольку она должна была заботиться обо мне, пока Том вкалывал на нескольких работах. Даже после того, как мы переехали в Энтони, он ездил туда и обратно на заправочную станцию «Shell» в Эль-Пасо – чуть больше 30 миль, но езда по грунтовым дорогам была нелегкой. Уходил он рано, а возвращался поздно, и если не работал там, то обязательно занимался чем-то дома. Теперь я понимаю то, чего не знал тогда: всю свою жизнь Нона и Том гонялись за зарплатами и работой, пытаясь заботиться обо мне и друг о друге.

Вероятно, именно станция «Shell» являлась причиной нашего возвращения в Эль-Пасо, а не куда-то еще после того, как затея с фермой не удалась. Там была работа.

Я обрадовался переезду в Техас. Теперь мы жили в четырех кварталах от дома Хуана, и я не мог в это поверить. Сразу же пошел к нему, мы отправились гулять к средней школе, и тогда я задумался: «Что-то переменилось». Мы оба изменились, даже притом, что я отсутствовал в Эль-Пасо не так уж и долго. Помню, как в тот день вернулся домой, почувствовал, что у меня больше нет лучшего друга, и плюхнулся смотреть телевизор и дуться от обиды.

В те времена телепрограммы отражали старомодные представления об американской жизни. С утра по телевизору шли мыльные оперы, а с момента окончания школьных занятий пара часов была посвящена детским телешоу: «Мюнстеры», «Бэтмен», «Остров Гиллигана»… Сейчас, вспоминая то время, легко представить себе руководителей телесети, сидящих в каком-нибудь офисе в Бёрбанке – «Детям от 12 до 15 лет нравятся “Мюнстеры”», – и думающих при этом: «О нет! Я действительно попал в большой бизнес!» Но иногда оказаться в ловушке большого бизнеса – здорово. Телевизор отлично успокаивал – я не думаю, что мои переживания из-за конца дружбы с Хуаном сильно затянулись, да и школа еще не превратилась в большую помеху. В школьной библиотеке была масса книг, и я всегда мог взять любую из них и погрузиться в вымышленный мир. Еще там можно было найти любые художественные принадлежности. Наконец, с нами вместе учились девчонки.

Возвращение в Эль-Пасо также совпало с возникновением у меня интереса к девушкам. Позади нашего дома стоял другой дом, точно такой же, где жила такая же семья. Однажды я увидел, как дочь хозяев загорает на заднем дворе, и не смог отвести глаз. По учебным дням старался уходить из дома пораньше, чтобы добраться до угла перед ее появлением. Таким образом, я мог казаться крутым и сосредоточенным к тому моменту, когда она туда доберется. Но на самом деле я понятия не имел, как быть крутым, не знал, что делать, к тому же мне не хватало смелости. Если бы я просто открыл рот и сказал: «Привет, я Фрэнки. Мы соседи» – даже это получилось бы совершенно неправильно. Так что я просто стоял там, как окаменевший.

Позже парни из моей первой рок-группы дразнили меня: они приставали к девушкам, пока я просто стоял, прислонившись к стене. Но для того времени и места это была правильная стратегия, и под конец вечера у меня всегда оказывалось больше знакомых девушек (а то и самых красивых). Когда мы собрали рок-группу, я вел себя уже достаточно развязно. А поначалу для девушек в Техасе я был не более чем деталью пейзажа, как перекати-поле или кактус. Но мы все равно не собирались оставаться в этом штате – дедушка хотел большего, чем могла предложить «Shell». И хотя в Энтони поиски новой работы ничего не дали, Нона и Том остались верны своим надеждам и мечтам, которые и перенесли нас обратно в ту часть страны, откуда мы приехали. Меня никто не спрашивал, что неудивительно, а сам я не переживал. С Ноной и Томом я отправился бы куда угодно.