Текст книги "1795"

18

Они ждут. Выше по лестнице – полицейский. Винге на всякий случай попросил о подкреплении – перекрыть путь к бегству. Парень делает все, чтобы оставаться инкогнито: пальто поверх мундира, бляху засунул под ворот.

Комната маленькая. Клопы висят гроздьями: ручные, терпеливые создания, привыкшие к долгому ожиданию. Воздух затхлый, почти тюремный. Карделю хорошо знаком этот запах; запах месяцами не проветриваемого жилья. Так пахло в доме для душевнобольных в Данвике, в Кастенхофе, так пахло в трюме «Ингеборга», в военных бараках, в подвалах Индебету. Собственно, и его съемный угол прошедшей зимой пах не лучше.

Кардель потряс головой – отогнал малоприятные воспоминания. Даже удивительно, как в таком незначительном пространстве находится место для горячих сквозняков. Дует отовсюду: из-под гнилых досок потолка, из-под пола, из щелей, где деревянные рамы с очевидным отвращением соприкасаются с каменной кладкой. И сквозняки довольно скверного свойства: мало того что не приносят прохлады, им загадочным образом удается гонять застоявшийся воздух из угла в угол, не заботясь, чтобы заменить его на свежий. А зимой – даже подумать страшно; при таких щелях даже изразцовая печь бессильна против холода, как ее ни топи.

– Если это и вправду убежище Сетона, то мы преувеличиваем его возможности. Конечно, стокгольмские квартиросдатчики – мерзавцы, каких мало; думаю, нечистый уже приготовил им место в самом горячем котле. Но даже они за такую крысиную нору много не потребуют.

– Вот и хорошо, Жан Мишель. Вы понимаете, что это значит? Это значит вот что: ему пока не удалось примириться со своими братьями по ордену. Если бы удалось, он жил бы получше.

Эмиль двумя пальцами вытащил из-под койки книгу. Знакомые буквы, но понять ничего нельзя.

– Французский? – наугад спросил Кардель.

Винге кивнул.

– Эту книгу упоминал Тре Русур в своих записках. Взял, чтобы убить время обратного плавания. Взять-то он взял, но не думаю, что читал. «Злосчастье добродетели»… – Винге бледно улыбнулся. – Кому захочется это читать? И в чью больную голову пришло дать такой подзаголовок довольно-таки шаловливой «Тысяче и одной ночи»?

На дне сундука – узел из промасленной тряпки. Кардель поднес его к окну и торжествующе рявкнул:

– Черт бы меня побрал! Я, конечно, полный профан в геральдике, если не считать уроков вашего брата. Но черт бы меня побрал, – повторил он с нажимом. – Черт бы меня побрал, если это не фамильный герб Тре Русуров. Поглядите на розы! Это же розы! Розы, розы, не спутаешь. А уж до трех-то я считать как-нибудь умею.

Винге развернул сверток.

– Пистолет Эрика. С монограммой, все как полагается. Тот самый, что Шильдт брал с собой в Куль-де-Сак. Теперь Тихо Сетон у нас в руках, Жан Мишель. Теперь он уличен и в других преступлениях, не только в тех, которыми хвастался сам.

– Все, что можно было продать, уже продано, – заключил Винге. – А если он держит все деньги при себе, вряд ли их очень много.

Кардель кивнул и задумался.

– А разве вы, Эмиль, не чувствуете запаха?

– Здесь много запахов. Какой именно вы имеете в виду?

– Запах отчаяния и обреченности.

Рядом с окном – стул. Поставлен так, чтобы не упустить ни одного случайно заскочившего в окно солнечного зайчика. Кардель вытер тряпкой спинку и сиденье, усадил Винге, а сам устроился на сундуке. Сводчатая, обитая железной лентой крышка обиженно крякнула.

– Садитесь и раскуривайте трубку, Эмиль. В окно вас не видно, а табачный дым куда приятней, чем эта въевшаяся во все поры вонь. Что еще остается? Ждать. Ждать и надеяться, что клопы не всю кровь из нас высосут.

А эти бесконечно терпеливые создания и впрямь двинулись в атаку. Кардель то и дело вяло хлопал себя по шее, прекрасно понимая полную тщету подобных попыток. Чтобы повысить шансы в неравной борьбе, отодвинул сундук от стены.

– Пускайте побольше дыма, Винге! – взмолился он.

– А вы не боитесь, что кто-то заметит и вызовет пожарных?

– Хорошо бы мы сцапали этого сукиного сына уже сегодня.

Винге удивленно поднял брови.

– Через две недели мне предстоит серьезный бой. С Петтером Петтерссоном, начальником охраны в Прядильном доме. Как договорились: приходят двое, уходит один.

– Откуда такая уверенность, что этим «одним» станете вы?

Кардель потянулся, но прервал сладостное движение очередным хлопком по шее.

– Он, конечно, мужик здоровенный, ничего не скажешь. Но что он знает о боли? Та, которую он сам причиняет другим, не в счет. А я-то про боль знаю больше, чем хотелось бы. Привык. Я терпеливый, Эмиль.

– Из-за Анны Стины?

– Не только. Из-за нее, само собой, но и из-за других. Эта сволочь запарывает девчонок до смерти ради собственного удовольствия. А Анна Стина… он тоже не знает, где ее искать, но ищет. Он ее ищет, Эмиль, и если найдет… Даже говорить не хочу. Давно надо было бы с ним разделаться.

– Жан Мишель… подумайте хорошенько. Насколько это разумно?

– Знаете, Винге… занимайтесь-ка своими делами, а я буду заниматься своими. Разве вы не сами попросили, чтобы я в первую очередь нашел девушку?

Дым если и облагородил воздух, то совсем немного. Кардель достал из-за пояса цветочную косичку и прижал к носу.

– Подарок от безымянной поклонницы, – ответил он на невысказанный вопрос Винге. – Странные дела творятся этим летом.

Постепенно темнеет. Каждый раз, когда Винге подносит трубку к губам, комната освещается адским багровым светом разгорающегося табака. Докурил до конца и помахал трубкой. В темноте белые прочерки выглядели, как таинственные сигналы из иных миров. Эмиль встал и посмотрел в окно. Шумный двор стих, ушел в тень. Только одинокая свинья продолжала спать в луже, будто и не заметив смены времени суток.

– Скоро будут перемены, Жан Мишель. Эпоха Ройтерхольма идет к концу. Скоро у нас опять будет король.

– А вы и в самом деле ждете перемен?

– Идиотское правление может не заметить только идиот. Одна глупость за другой, хоть бы что-то разумное было сделано для разнообразия. А юный король все же не на Луне, у него место в первом ряду партера. Может, и к лучшему: идеальное место, чтобы учиться на чужих глупостях.

Кардель прыснул. Изо рта вылетел ржавый фонтанчик табака.

– Будь люди поумнее, после такой чертовщины обязательно наступил бы век всеобщего мира и взаимоумиления.

Винге пожал плечами:

– Что ж… и в уходящем веке сделано немало хорошего. По части мыслей, к примеру. Если бы все шло, как рассчитывали философы, счастливое будущее давно бы наступило. А что касается надежд… думаю, столько надежд никогда не было.

– А мне кажется, будущее похоже на вид Города между мостами с Висельного холма. Издалека – залюбуешься, а как подойдешь поближе – одно дерьмо.

– А у вас есть что-то другое, кроме надежды?

Не ожидая ответа, Кардель вернулся к окну и продолжил наблюдение.

– А что потом, Жан Мишель?

– В каком смысле?

– В прямом. Вот представьте, через пять минут мы слышим шаги Тихо Сетона и получаем шанс схватить урода в его логове. Остальное сделает суд. Ну, хорошо, его осудят и приговорят. А вы?

– Ну это… как бы сказать… это зависит…

– От Анны Стины?

Кардель мрачно кивнул.

– А если вы ее не найдете?

– Продолжу искать.

– Но…

Эмиль Винге внезапно замолчал. Очевидно, подыскивал слова.

– Что ж… мне остается только пожелать вам удачи. Главное, что я понял: вас очень сильно недооценивают. Не считайте это приговором и тем более истиной. У вас много возможностей.

– А вы, Эмиль?

– К сожалению, пока не могу сказать. Не потому, что не хочу, а потому, что не знаю. Если приду к каким-то выводам, обязательно поделюсь. Обещаю.

Кардель встал с сундука.

– Ну ладно, хватит философии. «Каким-то выводам»… Для вас, ученых, мысли – как для нормальных людей насморк. Никак не избавитесь. Знаете, что в народе говорят в таких случаях? Не хрена делить шкуру неубитого медведя.

Винге кивнул, сопроводив кивок иронично-печальным вздохом.

– Устами младенца глаголет истина… Народ – младенец. Поживем – увидим.

А тем временем внизу, в переулке, изо всех сил старается девочка – та самая, которая привела их в квартал Кассиопея. Лицо налилось кровью от усилий. Наконец усердие принесло успех: используя метлу, как рычаг, она все же перевернула большую бочку с помоями, и содержимое потекло по переулку. Дело закончено. Она выпрямилась, нашла укромное место за углом.

На рассвете охотничьи псы вернулись домой с пустыми руками. Долгая засада не дала ничего, кроме того, что им удалось поставить сутки на голову. Никто не пришел. Сказали хозяину, чтобы тот предупредил в случае появления своего постояльца, – без большой надежды. В узком проходе со двора кто-то вылил помои – Кардель, придя домой, оставил сапоги в подъезде, чтобы выветрилась вонь.

19

На этот раз угощает Кройц. Наливает Францу Грю еще стаканчик, хотя тот и без того пьян. Но какой дурак откажется от угощения? Будешь пьян сегодня – глядишь, и завтра проснешься пьяным; такие чудеса случаются время от времени. Уже несколько часов Кройц терпеливо выслушивал флотские воспоминания, чередующиеся с ругательствами в адрес Карделя. Грю горячился все больше, орал так, что, наверное, на том берегу слышали – правда, с каждым стаканчиком все менее разборчиво, временами просто гневно мычал, как недоенная корова. А Кройц держался. Он, конечно, нуждался в горячительном – набраться смелости, но не настолько, чтобы потерять соображение. В делах, подобных этому, куда более крепкие мужики ломали шею. Он все время поглядывал на тех двоих, у дверей, – в обычные дни он бы постарался с ними не встречаться. Хватит ли им по кувшину пива на каждого, чтобы не терять терпение? В кабаке все шумнее, дым разъедает глаза – не пора ли от ругательств перейти к делу?

Кройц передвинулся по лавке и дружески обнял Грю за шею.

– Я же пришел не только войну вспоминать. Я тут поспрашивал кое-кого… Ты думаешь, ты один такой, кому Кардель насолил? – Нагнулся еще ближе и шепотом продолжил: – Я теперь знаю, где логово этого гада. Что скажешь, Франц? Можем ведь и прогуляться по Скорняжному переулку?

Грю уговаривать не надо. Он совершенно уверен в своей боеспособности, хотя на ногах стоит так себе, приходится поддерживать под локоть. Кройц кивнул тем, у двери, пригляделся внимательно – нет, вроде не слишком набрались. Два крепких парня с востока. Он нашел их в гавани. Готовы на любые предложения, если только намекнуть: не бесплатно. Убить кого? Почему нет… все лучше, чем когда тебе рвут задницу, пока ты стоишь на коленях за сортиром. У каждого нож, Кройц глянул – как раз то, что нужно. По лезвиям видно – побывали в деле. Сталь помутнела от частых встреч с бруском. Что ж… вперед. Передал им полубесчувственного Грю и двинулся в путь. Парни ухмыльнулись и привычно подхватили Грю под руки с обеих сторон. Видно сразу: не впервые приходится им провожать подгулявшего товарища. Франц пустился с ними в разговор, нимало не заботясь, что они не понимают ни слова.

Перешли Стрёммен. Дальше, в Городе между мостами, дорогу показывал Кройц.

Только когда свернули в Скорняжный, сообразили, что пьяное мычание и орлиный клекот Грю мало сообразуются с задуманным предприятием. Прогулка заняла больше времени, чем рассчитывал Кройц; стрелки часов на колокольне Немецкой церкви были уже ближе к рассвету, чем к полночи, если, конечно, не начать крутить их в обратном направлении. И производимый Грю шум раздражал уже не только Кройца, но и невозмутимых наемников; они то и дело заводили глаза к небу и изрыгали выразительные ругательства, легко переводимые даже без знания их странного языка. Дверь в подъезд взломать ничего не стоило – обычный крючок. Поднялись на один пролет. Грю изо всех сил старался шагать со всеми, но то и дело спотыкался, не рассчитав высоту ступеньки.

У нужной двери остановились. Кройц обвязал подбородок носовым платком и перехватил Франца Грю. Наемники выдвинулись вперед в ожидании сигнала. Кройц с трудом развернул Грю, просунул руку под мышку, дотянулся и зажал рот. Достал нож, не торопясь, нащупал нужную точку между ребер, всадил нож в спину приятелю и налег всем весом. В руку ударила горячая пульсирующая струя. Грю медленно осел на каменный пол лестничной площадки.

– Извини, Франц… уж очень надо было тебя оставить здесь. Для дела надо. Для правдоподобия, понимаешь.

Кройц кивнул. Русские парни вышибли дверь с одного удара, будто она была сплетена из соломы, и ворвались в комнату.

Послышался сдавленный стон – первый из нападавших споткнулся о поставленный у дверей сундук, ударился лицом о пол и замолк, получив добавку в виде тяжелого удара ногой по затылку. Второй мгновенно ослеп – Кардель плеснул ему в лицо полкувшина перегонного. Пока он тер глаза, нож у него вырвали, и парень, ничего не видя, полетел по лестнице, пересчитывая ступени. Третий ждал за дверью. Кардель мгновенно развернулся и ткнул культей вслепую. Как всегда, сжал зубы от острой боли. Первый из нападавших прошмыгнул мимо и бросился бежать, перепрыгивая через ступеньки и выкрикивая матерные ругательства. Кардель на секунду отвлекся, и это спасло того, кто дожидался в засаде, – тот тоже бросился бежать.

– Ах вы, сучье семя… дуйте отсюда, пока целы.

Кардель погнался за взломщиками – пресечь всякую попытку к перегруппировке, но не заметил, что еще один притаился на площадке. Острая боль в здоровой руке, рукав тут же намок и сделался горячим от крови. Он выбросил деревянный кулак – почти вслепую, в направлении, откуда нанесен удар. Многолетний инстинкт бойца сработал – нападавший побежал, воя и вспоминая мать почти одинаковыми на всех языках словами.

Кардель зажал рану на плече культей и тут же споткнулся о лежащий на площадке труп.

20

И сам бы не мог сказать, спал он или не спал, – как только Винге появился на площадке, тут же открыл глаза. Вернее, один глаз. Он сидел на полу, прислонившись спиной к каменному столбу, по которому вилась спираль винтовой лестницы. Из бойницы в пролете сочился пасмурный утренний свет. Карделю показалось, лучи не падают прямо, как им полагается по закону, а ползут по спирали. Сообразил, что кружится голова, зажмурился – надо же снять наваждение.

– Доброе утро, Эмиль.

– Жан Мишель! Вы меня испугали. Что случилось?

– Случился… э-э-э… как бы вам сказать… ночной визит. Довольно скандальные посетители. Что хотели сказать – не знаю… удрали, как зайцы. Вот и решил убедиться, уж не собрались ли они и к вам заглянуть.

– И вы просидели тут всю ночь?!

Кардель потянулся и покачал головой:

– Куда там – всю ночь. Всю ночь я бы не высидел. Всего-то несколько часов. Даже и ждать не собирался, пока вы меня обнаружите. А тут мести начали – ш-ш-шу – ш-ш-шу, ш-ш-шу – ш-ш-шу… ну и прикорнул.

Винге присмотрелся: рукав синего форменного кителя потемнел.

– У вас кровотечение.

Кардель спрятал руку за спину.

– Чепуха. Царапина. Нож скользнул – и всех дел. Не о чем говорить.

Он с некоторым усилием, но довольно бодро поднялся. Постарался выглядеть как можно бодрее.

– Кто это был?

– Удивляться нечему. Я за последнее время немало осиных гнезд разворошил. А это дело такое: рано или поздно ужалят.

– И все же? Что произошло?

– Я вообще-то вернулся поздно, порядком за полночь. Даже лечь не успел, слышу – какой-то шум на улице, а потом и на площадке. Если уж пустились на такое дело, могли бы и потише. А с другой стороны – сами подумайте. Время такое, что кто бы сомневался – я уже давно задаю храпака. Ну, тут что… двое протаранили дверь. Задача нетрудная – я же месяцами вышибалой подрабатывал… а вышибале за что деньги платят?

– Чтобы вышибал, насколько я соображаю, – улыбнулся Винге.

– В чем, в чем, а в сообразительности вам не откажешь. Вот я их и вышиб. Но они оставили за собой труп. Я к этому отношения не имею, но вообще-то он мне знаком. Еще по флоту. Боевой товарищ… только никакой он мне не товарищ. Я его навестил весной… назвать это товарищеской встречей мало кто решится.

– А тело?

– Отнес на улицу и посадил на углу. А старуху-служанку из хозяйского флигеля попросил прибраться. Она мне обязана кое-чем, а держать язык за зубами ее учить не надо.

– А зачем они… одного из своих? Очень странно.

– Черт их знает. Ножом в спину ударили. Крови столько… думаю, прямо в сердце. Но вонь такая, будто у него в жилах не кровь, а перегонное. Если его приятели пили с ним, могли и по ошибке заколоть. Темно, да еще кровь играет.

– Вы так думаете?

Кардель покачал головой:

– Ну нет. Я так не думаю. Если бы я так думал, нашел бы получше место, чем ваша площадка… Но, как сказано, не знаю. Как ваш брат говорил – есть такой закон. Закон парности случаев. Вот чтобы никакой парности не вышло, решил к вам забежать.

Винге вернулся в комнату и через секунду появился уже в накидке. Тщательно запер дверь.

– Я сейчас иду к Блуму. Узнаю, какой урожай убитых нынче ночью. Но вряд ли эта история на совести Тихо Сетона.

Кардель проводил его вниз, и только теперь, на свету, Винге заметил, насколько бледен его напарник.

– Жан Мишель… позвольте осмотреть вашу рану.

21

Схема одна и та же, еще с начала года. Эмиль приходит на место встречи в квартале Цефей и ждет. Если ночь прошла без приключений, никто не является – через условленные четверть часа можно уходить. Если Исак Блум заподозрил что-то необычное, является сам, а когда события не выходят за пределы вполне тривиальных, приходит посыльный с оставленными на рассвете докладами ночной стражи. Либо устными, либо кое-как накорябанными в журнале. Кляксы и чудовищные ошибки свидетельствуют как о серьезных пробелах в образовании ночных рыцарей, так и об их сомнительной трезвости. Ничего не остается, как самому начинать обход моргов. Единственная ценная информация в этих докладах – географическая. Где именно произошло убийство. Винге приходится самому обходить морги. Могильщики его уже знают. Некоторые сопровождают каждое его появление злобными комментариями. Их можно понять: лето, жара, хоронить надо как можно быстрее – иначе не продохнешь от мух и другой нечисти. Другим наплевать, даже рады отсрочке – не надо сразу браться за лопаты.

Но на этот раз все наоборот: Блум пришел сам. Мало того, пришел раньше. Нетерпеливо топчется и поглядывает на часы. Что-то не так.

Винге прибавил шаг. Как только Блум его заметил, многозначительно прищурился.

– Говорил со старшим в ночной страже, – произнес он, не здороваясь. – Нашли труп. Думаю, для вас представит интерес…

– Где нашли? – прервал его Эмиль.

– В Королевском саду.

Винге, ни слова не говоря, повернулся на каблуках. Хитрого, многозначительного взгляда Блума и единственного произнесенного им слова вполне достаточно.

– Эмиль! Да погодите вы. Пусть толпа у моста схлынет.

– Какая еще толпа?

– Полиция на каждом углу. Мой вам совет – дождитесь вечера, пока приберутся. Сейчас в городе истинный свинарник.

– Зачем? Почему именно сейчас?

– Очередная попытка Ройтерхольма заслужить расположение горожан. Все лето только и писали, что город кишит бродягами и бездельниками, и, похоже, барон решил принять меры. Ничего хорошего не жду. Боюсь, канавы покраснеют от крови еще до захода.

Жара стоит уже несколько недель и сегодня, очевидно, решила отметить свое необычное постоянство салютом. Еще с рассвета над шхерами чуть не каждую минуту вспыхивают и гаснут беззвучные зарницы. Серые, тяжелые тучи не оставили и следа от пепельно-розового рассветного неба.

Приближается непогода. Пороховой сухости пыль под ногами на обратном пути наверняка обратится в липкую грязь.

У конюшен на острове Святого Духа раздраженный капитан муштрует своих оборванных подчиненных. Полицейские держатся отдельно, сепарат-стража – отдельно. То и дело тычет саблей, как указкой, в кого-то из пальтов и, выкрикивая каждое слово, произносит непристойную тираду. Его подручные с явным удовольствием принимают участие в разносе.

На Винге никто не обратил внимания. Перешел Мясницкий мост, мельком полюбовался на бессмертное творение Абелькранца[10]10
  Абелькранц Карл Фредрик (1716–1796) – шведский архитектор.


[Закрыть] – Королевскую оперу, миновал суд и постучал в двери церкви Святого Якоба. Сонный служка сообщил ему то, что он и предполагал: да, в Королевском саду найден труп, но мы отправили его на погост в церкви Святого Юхана. Мы теперь всегда так делаем, мы все же на виду, почище, чем другие. Так что если кто отдал Богу душу, будь любезен. На тачку – и до свидания. Наше время дорого.

Небо окончательно потемнело, за спиной то и дело слышны ворчливые раскаты – еще не близкие, но заметно приближающиеся. Восточный ветер выдул из города тепло, стало прохладнее, но, когда пришло время подниматься в гору к погосту Святого Юхана, Винге весь взмок от тревожной предгрозовой духоты.

Насколько красиво расположено кладбище, настолько же оно само по себе безобразно. Словно олицетворяет размашистые градостроительные планы Густава Третьего, ушедшие после его смерти в песок. Пастор долгие годы лелеял надежду, что наконец-то снесут ветхую деревянную церковь и на ее месте построят новую. Уже и проект был готов, нечто вроде Святого Якоба, с массивным куполом, но помешал случай. Густав вернулся из-за границы и решил построить что-то в итальянском стиле. Угодливые придворные строители чуть не за неделю нарисовали что-то невообразимое, перепутав и объединив Италию и Древнюю Грецию. Какой-то языческий замок с бойницами вместо окон, зато с дорическими колоннами, капителями в завитушках, фризом и крепидами. Говорят, даже Густав с его экзотическими пристрастиями поглядел на рисунки, крякнул от удивления и образумился. Решил, что деньги, которые он собирался отпустить на строительство, можно израсходовать с большей пользой, а главное – с бо́льшим удовольствием. Все планы ушли в песок. Деревянная развалина и стоит, где стояла, никуда не делась, а рядом свалены в безобразную кучу так и не вывезенные каменные блоки для строительства будущего Парфенона.

Могильщики собрались в переулке у дома, где размещается их неформальный цех. Чем-то возбуждены, больше кричат, чем говорят. Довольно странно: с чего бы они собрались в такой ранний час? Может, обсуждают, как отпраздновать предстоящие выходные? Или кого принять в цеховое сообщество, а кто пока не заслужил? Нет. Ни то и ни другое. Не успел он подойти поближе, сразу стихли. Не хотят, чтобы предмет разговора стал достоянием чужих ушей. Даже отвернулись, вроде и не замечают чужака. Все, кроме одного. Эмиль давно с ним знаком, он у них за главного. Бородатый, крепкий мужик, руки сложены крестом на груди. Ян… как же его? Ян что-то там такое… Нет, фамилия улетучилась.

– Пришли на труп поглядеть?

– Да.

– Тогда поторопитесь. Я, конечно, делаю что могу, но всем-то рты не заткнешь. У сплетен ноги побыстрей, чем у нас с вами.

– А в чем дело? Я не совсем…

– В чем дело? – Могильщик почесал бороду. – Зависит, у кого спросите. Гляньте сами, а потом выбирайте, на чьей вы стороне. Заходите, заходите. Я постою у дверей.

Могильщик открыл дверь с таким видом, будто впускал Винге на заседание тайной ложи. И сразу закрыл.

Эмиля встретило дружное жужжание мух. Потребовалась почти минута, чтобы глаза привыкли к полумраку.

Непокрытое тело, простыни брошены на камень. Приходится все время махать руками, отгонять мух, но они тут же возвращаются, облепляют каждую ранку, чуть не отталкивают своими крошечными телами его пальцы.

Тело смазано маслом. Масло, изначально призванное придать коже красивый блеск, грязное, местами прилипла земля. Эмиль несколько минут стоял почти неподвижно, если не считать оборонительных действий против мушиных полчищ. Не без труда поднял холодную руку – почти не гнется, будто убитый ни за что не хочет выдавать свои тайны. Трупное окоченение еще не прошло. Следы крови, порез на ладони.

Рана поверхностная.

Опять шепот Сесила.

Нанесена для вида. И на другой руке, и на ногах тоже.

Попробовал отогнуть окоченевшую руку – нет, больше не сгибается. Чтобы посмотреть на внутреннюю сторону, пришлось присесть на корточки. Потом надавил на отведенную руку, как на рычаг, и посмотрел на спину.

Кровь собралась именно там.

Еще красная. Убит не позже чем нынешней ночью. Посмотри на темя.

Эмиль встал, зашел с другой стороны и послушно приподнял голову покойника.

И тут кровь. По всей голове. Спекшаяся, но еще красная.

Он обошел труп и замер. Большая зияющая дыра под ребрами. Темные края ограничивают уходящий вглубь колодец. Эта рана выглядит страшнее других. Словно кто-то нарочно помешал ей закрыться и спрятать от мира тайные механизмы, движущие и регулирующие жизнь человека. Эмиль попробовал представить орудие, каким могла быть нанесена подобная рана, – и не представил.

Вот это она и есть.

Опять шепоток Сесила.

Это и есть причина смерти. Измерь глубину, попытайся выскрести оттуда что-то.

Эмиль послушно огляделся. Ничего подходящего. Достал щепку, сделал все по подсказке, поднес к свече и вздрогнул. Присмотрелся – на темени то же самое.

Аккуратно завернул находку в носовой платок и сунул в карман. Постучал – дверь тут же открылась. Ян-как-же-его-фамилия отошел в сторону и пропустил гостя.

– Позаботьтесь, чтобы покойника обмыли и прикрыли. Чем быстрее вы предадите его земле, тем лучше. И вот что, Ян, запомните могилу, но никому не говорите. И удвойте ваши усилия. Не дайте разгореться пожару слухов.

Ян понимающе кивнул. Винге повернулся, чтобы уйти.

– А вы всегда с покойниками разговариваете?

Эмиль, не оборачиваясь, поднял руку. Уверен – если кто-то и сможет понять смысл жеста, то не Ян. Да и сам он точно не знает, какое чувство вложил в это полупримирительное, полупобедительное приветствие.

– Если будет еще случай для беседы, привет им передайте, покойникам! И не забудьте поблагодарить за хлеб наш насущный! – почти крикнул Ян вслед удаляющемуся Винге.