Текст книги "1794"

8

Винге окончательно пришел в сознание. Полный паралич воли сменился тошнотой и рвотой – да такой, что он краем сознания удивился: как в его незначительном теле может уместиться столько дряни. Но не только тошнота и рвота; он не мог найти места от страха. С трудом подавлял приступы паники. Старался дышать поверхностно: каждый глубокий вдох будил затаившегося в солнечном сплетении зверя, и тот от возмущения награждал его очередным свирепым приступом дурноты. Единственная надежда – пересидеть упрямого пальта. Должен же тот в конце концов устать и заснуть? Рано или поздно, но должен же!

Настала ночь. Винге притворялся, что спит, и напряженно вслушивался в дыхание непрошеного гостя. И дождался – из угла раздался негромкий храп. Он осторожно перекинул ноги через край кровати, моля, чтобы не скрипели доски пола, и начал подкрадываться к спящему.

Только сейчас ему удалось рассмотреть его физиономию, и он искренне удивился – что же нужно делать, чтобы получить такой эффект? Широкое лицо и так-то не особенно привлекательно, изборождено углубившимися с годами морщинами. Но дело даже не в этом – физиономия пальта более всего напоминала хронику бесчисленных драк.

Нос сломан и сросся довольно криво; одна бровь, там, где ее пересекает уродливый шрам, совершенно безволоса. Лоб и виски – галерея кое-как заживших ран. Уши… даже и ушами назвать трудно. Сплющенные, свернутые, потерявшие форму комки хряща. Скулы на разном уровне. Можно бы и пожалеть, но спящий вызывал в нем скорее страх, чем сострадание. Преодолеть этот страх оказалось непросто, но он все же решился: дрожащей рукой осторожно, медленно, в несколько судорожных полудюймовых движений нащупал и вытянул из жилетного кармана ключ, дыша при этом открытым ртом, чтобы по возможности не производить никаких звуков.

Ключ у него в руках. На цыпочках, приседая с каждым шагом, двинулся к двери – и опять с тихой молитвой: Господи, сделай так, чтобы не пересохла смазка. Нет, не пересохла. Замок открылся совершенно бесшумно, даже язычок не щелкнул – он мысленно похвалил себя, что в последнюю долю секунды придержал ключ.

Но не успела дверь отрыться на несколько дюймов, под ногами у него что-то глухо звякнуло, и он почти сразу почувствовал на плече руку. Нет, это была не рука – стальные тиски. Даже пошевелиться не мог. Видимо, Кардель оказался куда более проворен, чем можно было предположить, глядя на его телосложение. Голос его напоминал скорее сдерживаемое рычание:

– Не спешили бы так, заметили: я бутылку у двери поставил.

Кардель запер дверь. Эмиль отступил в глубь комнаты. Кардель повернулся и долго на него смотрел – долго и оценивающе.

– Такой трюк больше не пройдет, – сказал он, положил ключ на пол и слегка толкнул ногой. Ключ оказался по ту сторону двери.

– Что ж, умрем оба, – неожиданно высокомерно произнес Винге. – Я от жажды, вы от голода.

Кардель нагнулся, вытащил из корзины буханку хлеба и помахал у Винге перед носом.

– Когда придете в себя, вышибу дверь. Заплачу фру Бергман за замок – и всего делов. А сейчас ложитесь и попробуйте уснуть. Силы вам еще понадобятся.

С тоской и ужасом Винге осознал справедливость карделевского прогноза течения болезни. Поначалу-то он был уверен, что пальт либо преувеличивает, либо процесс выздоровления пойдет гораздо быстрее, чем тот накаркал. Но уже первый день показал – нет. Не преувеличил пальт. В желудке плескался расплавленный свинец, почти все время он проводил, согнувшись в три погибели над ночным горшком. Его беспрерывно рвало: сначала выпитым квасом, потом горькой от желчи, обжигающей глотку желтой слизью.

А следующий день был еще хуже, хотя, казалось бы, – хуже некуда.

Он был готов на все ради глотка спиртного, просил, унижался – но пальт был непреклонен. Ни мольбы, ни уговоры, ни обещания не помогали. Даже на предложение взятки только ухмыльнулся.

Наступила третья ночь.

Кардель начал жечь лучины. Высекал огнивом искры и ждал. Когда трут, по его мнению, тлел нормально, не выказывал намерений погаснуть, подносил к тлеющей губке лучину, давал ей сгореть до конца и брал следующую. Лучина, догорая, сгибалась в черную дугу, которая почему-то напоминала Винге привидение на кладбище.

Комната постепенно заполнялась то душистой, то невыносимо едкой древесной копотью, и в колеблющемся свете Винге показалось, что по руке его ползет какой-то жук. Он попытался его стряхнуть, но тот, похоже, даже не обратил внимания на грозный замах. Винге откинул с ног одеяла и чуть не закричал от ужаса: ноги его были облеплены червями, мухами и ярко-зелеными жуками. Свет испугал тварей, и они начали окапываться. Там, где они рыли свои норы, кожа пошла пузырями, чуть ли не булькала.

Впервые за все дни он испугался так, что закричал в голос.

Пальт намочил тряпку и приложил ему ко лбу.

– Ты их видишь? – с дрожью в голосе обратился к нему Винге. Впервые на «ты».

– Не знаю, о чем ты, – отплатил той же монетой Кардель. – Чертиков, что ли? Знаю одно: все, что ты видишь, существует только у тебя в голове.

Эмиль зажмурился из всех сил, услышал нарастающую барабанную дробь и не сразу понял, что этот костяной звук издают его собственные зубы.

Лихорадка началась позже. В короткие минуты облегчения, когда его сознание было уже не в состоянии оплакивать бедственное положение внутренних органов, Кардель был тут как тут. С влажной тряпкой или с размоченным в квасе куском хлеба. Винге покорно проглатывал еду, но удержать ни разу не удалось.

– Что вы от меня хотите?

Обращение на «ты» не привилось.

– Вы уже спрашивали раз двадцать.

– Да… знаю. Ответ ваш, извините, запамятовал. Может, на этот раз запомню.

– Мне нужна ваша помощь в деле, которое ни с того ни с сего свалилось мне на голову. Почему-то показалось… да нет, не показалось; уверен: голова у вас такая же светлая, как и у покойного брата. Редко так бывает: лицо такое же, а голова хуже. Но, друг мой, в таком виде… в таком виде вы ни на что не годитесь. Потому и делаю все, чтобы поставить вас на ноги. Как поправитесь, изложу свое предложение подробнее. И тогда, на трезвую голову, скажете: согласны мне помочь или нет. Если не захотите, откланяюсь. На том и покончим.

– Вы держите меня здесь насильно, как пленника. С какой стати я должен вам помогать?

– Слушайте, Винге… уж я-то знаю, здесь я спец. Перегонное… да вы и сами не хуже меня понимаете: перегонное на побегушках у старухи с косой, служит ей добровольно и в охотку. При ваших… э-э-э… питейных наклонностях вам остался год-два, не больше. Насильно или не насильно, я спасаю вашу жизнь.

– У меня нет ни малейшего представления о делах, которыми занимался мой брат.

– Ваш брат был одним из умнейших людей, которых я встретил в жизни. Вы, конечно, мало похожи на наливное яблочко, чего нет, того нет. Но, как ни крути, упали с того же дерева.

Винге задумчиво покачал головой и выразился так изящно, что Кардель одобрительно крякнул.

– Вы принимаете желаемое за действительное, мой друг.

Пальт стал мучительно искать достойный ответ на этот риторический шедевр, но не успел; последовало продолжение:

– Мы с братом совершенно разные люди. Не знаю, что вас с ним объединяло, но что-то, наверное, объединяло. Заменить его я не смогу.

Кардель мгновенно забыл про состязание в риторике и довольно долго сидел в задумчивости. Лучина догорела, и в полутьме голубовато-бледная физиономия Винге и в самом деле пугающе напоминала лицо его покойного брата в гробу.

Винге закрыл глаза, надеясь, что разговор на этом закончится. Но почти сразу услышал глухой стук кресала о кремень и почувствовал запах горящего трута. Он с трудом разлепил веки. Горела очередная лучина. Физиономия Карделя в инфернальной подсветке снизу навела его на дикую мысль – может, он уже попал в преисподнюю?

Вновь послышался хриплый бас:

– Может, вы и разные. Но у вас есть преимущество. Сесила свела в могилу чахотка, а у вас есть шанс выжить.

Эмиля зазнобило. Он натянул одеяло. Это повторялось не в первый раз: нестерпимый жар перешел в озноб. Он заговорил, и голос его выдавал обуревающий его страх.

– Что меня ждет?

– Еще несколько часов – и вас будет трясти так, что ни одна блоха не удержится. Все до единой сосклизнут. Так что есть и польза.

Наконец-то сон смилостивился над Эмилем Винге. Проспал несколько часов, а когда проснулся, тошнота как будто стала немного меньше, зато сердце билось так, что едва не выскакивало из груди.

– Кардель?

Стул под пальтом скрипнул – сменил позу.

– Тут я.

– Мне страшно.

В наступившей тишине Эмиль Винге ударил кулаком по кроватной раме. Потом еще раз, и еще, все чаще и чаще. Попытался приостановить пароксизм, удержать руку, но ничего из этого не вышло.

– Кардель?

– Вот-вот. Я предупреждал. Блохи паникуют.

Шли часы. Раз за разом повторял Кардель одно и то же мало похожее на правду утешение:

– Теперь худшее позади.

На рассвете седьмого дня из ушей Винге словно вынули затычки. Он внезапно услышал веселый и пронзительный утренний вопль петуха, посмотрел на Карделя, на свои руки, глубоко вдохнул и прислушался к ощущениям. Отвратительное, уже ставшее привычным жужжание под ложечкой исчезло.

И понял – да, правда.

Худшее позади.

9

Они стояли в переулке, в косой тени от дома напротив. Ни разу в жизни у Карделя не поворачивался язык назвать воздух в городе свежим. Но сейчас, после целой недели в затхлой комнате Винге, он был как нельзя более близок к понятию «свежий». Все познается в сравнении, говорил Сесил. Он покосился на Винге – тот тоже дышал и не мог надышаться. По-прежнему бледен и тощ, но в нем произошли большие изменения. Изменения эти Карделю были хорошо знакомы: они происходят едва ли не с каждым, кто, улизнув от неминуемой смерти, обогатился важным знанием: жизнь дана нам взаймы, и с ней надо обходиться бережно и разумно. Эмиль Винге растерянно помаргивал – вид у него был такой, словно он видит все это впервые в жизни. Раз за разом переводил взгляд с конька крыши на канаву, и в конце концов на руках ни с того ни с сего появилась гусиная кожа.

– Все как-то… чересчур резко.

– Ничего не резко. Как всегда. Это раньше все было в тумане.

В переулке появился человечек, согнувшийся под тяжестью небольшого, но, видимо, тяжелого ящика.

– Не угодно ли заглянуть в мой калейдоскоп! Вас ожидает завораживающее зрелище, после которого наш бренный мир покажется скучным и неинтере…

Кардель пробормотал ругательство и отогнал его недвусмысленным движением руки. Тот, поглядев на физиономию пальта, мгновенно исчез.

– Шарлатан, – Кардель усмехнулся.

Пробежал мальчишка с визжащим поросенком на руках. Винге с болезненной гримасой зажмурился – уличный шум его угнетал.

– Господи, как много я не помню… – тихо сказал он, открыв глаза.

– Еще бы… но хоть что-то помните?

– Упсалу. Мою студенческую комнатушку. Помню, как на меня смотрели… ожидали невесть каких свершений. Как же – брат великого Сесила… надежды, ожидания, мерзкая смесь уважения и зависти. Помню своих однокурсников… наверняка сдали выпускные экзамены, получили должности и разъехались. Потом другие однокурсники, а потом и третьи… Мне они казались все моложе и моложе. Старел только я. На моих глазах фамилия Винге, которую благодаря брату произносили с благоговением, чуть ли не с трепетом, забывалась. Для новых поколений она уже становилась пустым звуком. Сотрясением воздуха. «Винге? А кто это?»

Эмиль Винге погрузился в размышления. Ни с того ни с сего начал грызть ноготь большого пальца с такой яростью, что Кардель немного испугался: как бы в расстроенных чувствах не откусил весь палец. Но Эмиль быстро очнулся, брезгливо посмотрел на палец и убрал руку. Резко и тревожно повернул голову – видно, что-то его испугало. Сделал быстрый шаг назад и прислонился к грубо оштукатуренному фасаду.

– Вы не слышали?

Кардель прислушался. Доносилось журчание толпы на Корабельной набережной, звяканье стекла – наверняка сейчас из-за угла вывернется уличный торговец. Что еще? Вот, только теперь: дробный перестук копыт по булыжной мостовой.

Он недоуменно глянул на Винге.

Тот покачал головой.

– Мы не могли бы пойти куда-нибудь, где дома… где дома не стоят так тесно?

Они прошли несколько десятков метров, и небесный свод открылся над ними во всей красе: Дворцовый взвоз. Внизу, сквозь немыслимое переплетение такелажа стоящих у причала судов, голубыми искрами вспыхивало море. У Эмиля сразу выпрямилась спина. И взгляд уже не блуждал опасливо, он несколько секунд с видимым удовольствием наслаждался открывшимся великолепием.

Кардель подошел к пустому постаменту посередине площади и оперся о него спиной.

– Вдова… на прошлой неделе ко мне пришла вдова по имени Коллинг. Ее дочь погибла… скажем так… как говорил ваш брат, насильственной смертью. Матери сказали, что девушку загрызли волки. Но у нее есть основания подозревать, что это были волки другого сорта… из тех, что шкуру оставляют дома. И никто не хочет ей помочь найти их. Мне удалось получить помощь полицейского управления. Чудом, вообще-то, и при одном условии: делом займусь я сам.

Он опустил глаза и поковырял носком башмака булыжник.

– Осенью прошлого года ваш брат попросил меня ему помочь. Жить ему оставалось недолго… должно быть, посчитал, что в деле может понадобиться сила, а силы у меня, сами видите… Думаю, Сесил с самого начала знал, что я соглашусь. Он-то человека насквозь видел, Сесил. Знал, что соглашусь, и знал, почему. И верил мне. То есть, мне кажется, что верил… – Он запнулся и решительно произнес: – Ничего мне не кажется. Верил – и все тут. Да… сила-то при мне, никуда не делась, но… я сейчас один. Как и ваш брат был, пока меня не нашел. Только он искал кого поздоровей, а я… выше воротника у меня не совсем… не все есть, что требуется. Поэтому сейчас вроде бы наоборот выходит. Он силу искал, а я умную голову. Я, к примеру, не могу заглянуть вам в душу, как брат ваш заглянул в мою. Но тут еще вот что… ваш брат мне и в самом деле верил, а вот вы… поверите ли? Тут без доверия, скажу я вам, шагу не сделаешь, а если и сделаешь, то в такое дерьмо вляпаешься – вряд ли кто вытащит.

Кардель достал из кошелька риксдалер. Детский профиль кронпринца повернут в сторону трона, занять который раньше, чем через два года, он не сможет ни при каких условиях. Протянул монету Винге. Тот вопрошающе на него уставился, но даже руки не поднял, чтобы взять монету.

– Вот так… вы теперь знаете, на что я надеюсь, – это раз. А два – мои, так сказать, силовые аргументы закончились. Я просто прошу о помощи. У вас есть возможность разоблачить негодяя, зверски убившего девочку в день ее свадьбы. И еще вот что… пока я с вами рядом, у вас, кроме собственной совести, есть и более, прошу прощения, разумный способ воздержаться от выпивки. Деньги есть и еще. Половина ваша. Но… если мои опасения верны, денег этих недостаточно, чтобы компенсировать усилия, которые от нас потребуются. Дорога предстоит долгая, трудная… короче, дорога к цели, про которую мы ни шиша не знаем. Да и опасности, думаю, немалые.

Часы на башне Святой Гертруды пробили третью четверть.

– Скоро десять. Давайте так: если надумаете, в четыре часа встретимся у гребной переправы. Если нет – что ж… этих денег хватит и на дорогу домой, и на выпивку, если вы захотите забыть страдания этой недели. Только запомните: если опять уйдете в запой, никому и никогда вы нужны не будете. На вас махнут рукой и забудут о вашем существовании.

Кардель больше не сказал ни слова. Даже не попрощался. Повернулся и стал быстро спускаться к морю. Дошел до Корабельной набережной и пошел направо, к Слюссену. Солнце било прямо в глаза. Время от времени он зажмуривался и вслушивался в приближающееся с каждым шагом радостное бурление порога. Воды Меларена, которые еще три минуты назад с отвращением крутили мельничные колеса, проскакивали шлюз и с восторгом бросались в объятия соленых балтийских сестер.

Миновав низкое мрачное здание таможни, Кардель уселся на каменной лестнице у самой воды и стал ждать. То и дело причаливали лодки на Корабельный остров.

– Подвинься, а то веслом в жопу въеду! – крикнула ему сидящая на веслах здоровенная тетка и захохотала.

По привычке ответил в том же духе, но ему было не до перепалки – опять проклятая якорная цепь впилась в культю и грызла ее немилосердно. За спиной будто повесили толстое одеяло: он уже не слышал многоголосый ропот толпы на набережной. Если вдуматься… бредет сейчас неверной походкой Эмиль Винге по Городу между мостами, а в руках у него не одна судьба, а две. Вернется или нет? После запоя слаб человек… хватит ли воли?

Часы идут, солнце жарит немилосердно… и тут он почувствовал, что на него упала тень. Не сразу и неохотно открыл глаза и поднял голову. Рядом стоял Эмиль Винге и все еще дрожащей рукой протягивал ему буханку хлеба с отщипнутым гребешком и несколько шиллингов сдачи.

– Чуть не купил перегонного на весь далер… – сказал он задумчиво.

– И что помешало?

Эмиль ответил не сразу. Долго смотрел на Бекхольмен, туда, где Балтийское море окончательно прощается с Городом между мостами.

– Я приехал в Стокгольм, чтобы найти часы брата. Хотел заложить. Денег на водку хватило бы на всю оставшуюся жизнь. Но часы оказались в закладе, и если бы я нашел ломбард, получил бы от ростовщика гарантию, передал билет сестре и получил бы от нее деньги. Мне-то что за разница?

– А сейчас? Что изменилось?

– Если я вам помогу… хорошо, я буду вам помогать. При одном условии: вы поможете мне найти Бьюрлинга.

Кардель задумался, нашел глазами камушек на лестнице и злорадно спихнул его в море.

– Бьюрлинга… это часы, что ли? А зачем он вам теперь-то, этот Бьюрлинг?

– Это не простой вопрос… Чтобы быть кратким: если я сделаю для вас то, что мой брат сделать уже не в состоянии, то эти часы… в общем, у меня будет право считать, что я их заслужил. Достаточно вам такого объяснения?

Кардель с облегчением кивнул.

– Даю слово. Вы помогаете мне, я помогаю вам.

Эмиль Винге посмотрел на ослепительную игру солнечных зайчиков в заливе, потер глаза и огляделся, словно видел все вокруг впервые в жизни.

– Кардель… какой у нас нынче год?

– Сделайте одолжение… называйте меня Жан Мишель.

10

Жан Мишель Кардель… только один человек на земле называл его данным при крещении именем.

Сесил Винге.

Они выбрали самое быстрое и самое дешевое средство передвижения – на грузовых телегах, сзади, среди мешков и ящиков. Чем быстрее доставишь груз, тем больше получишь: поэтому для владельцев таких телег не существовало понятий «слишком рано» или «слишком поздно»; они колесили по дорогам страны чуть ли не круглосуточно.

Эмиль Винге беспрерывно вертелся, пытался более или менее удобно пристроить спину к своему кофру и раздраженно отмахивался от зудящей комариной свиты, которая сопровождала их от самого Стокгольма. По сторонам дороги темнел густой нескончаемый лес; редко-редко, там, где крестьяне решались взяться за топор и расчистить непроходимые заросли, видны были луга и небольшие поля ржи.

– Позвольте мне вкратце поведать, как я понимаю нашу задачу, – сказал Винге после продолжительного молчания.

И опять замолчал – видимо, приводил мысли в систему.

– Прежде всего мы должны выяснить самое главное: имело ли место преступление? Можно ли верить рассказу фру Коллинг? Возможно, горе лишило ее способности к здравомыслию и нашептывает бредовые подозрения? Думаю, первым делом надо сделать собственные выводы относительно волчьих стай в Тре Русур.

Карделю тоже досаждала летучая нечисть – он надвинул шляпу на самые брови и то и дело отгонял зудящих над самым ухом кровососов пучком сухих былинок.

– Волки – сказка для младенцев. Волки… где это слыхано, чтобы волки нападали на человека? Летом, когда в лесу другой жратвы от пуза? Я еще могу понять – в феврале-марте. К концу зимы они от голода забывают про всякую осторожность.

– Вот видите. Но… волки или не волки… поскольку убийство имело место, следует определить, в лесу ли оно произошло или где-то еще. Осмотреть окрестности…

– До этого я и сам догадался.

Природа не поскупилась, вытащила из своих сундуков самый роскошный летний наряд, какой только можно вообразить. Решила, наконец, вознаградить людей за страдания, принесенные минувшей, на редкость лютой зимой. А иссушающая жара, видимо, осталась уделом одного Стокгольма. Сочно желтели огражденные частоколом поля, обещая богатый урожай, – впервые за несколько лет.

Но для многих милостивые дары опоздали. Сверкающие росой листья на деревьях, изобилие полевых цветов – всего лишь украшение могил. Строго говоря, могилами последнее убежище несчастных назвать трудно. Их останки, до того скрытые коркой льда и жалким слоем земли, лишились последнего укрытия. Об этом свидетельствовали неподвижно висящие тут и там созвездия металлически-синих мух. Копать достойную могилу в промерзшей земле у изможденной родни не было сил.

Рассохшиеся колеса отзывались на каждый ухаб и каждую ямку жалобным скрипом; собственно, скрипели они все время, потому что вся дорога и состояла именно из ухабов и ям. Поднимались на холмы, спускались в долины, опять поднимались и опять спускались, пока, наконец, на очередном постоялом дворе им не сказали – все. Дальше только на своих двоих.

Вдова Коллинг, должно быть, заметила их издалека: у колодца уже стояла бадья со свежей водой – напиться и смыть дорожную пыль.

– А я уже было отчаялась, – сказала она без всякого выражения.

Кардель, только что в один присест выпивший большую кружку, потянулся за второй и мотнул головой в сторону напарника.

– Эмиль Винге, он помогает мне в вашем деле.

Хутор явно носил отпечаток отсутствия хозяина. Двери сараев и жилых строений открыты настежь, внутри свалено какое-то ненужное барахло.

– Что происходит? – кивнул в сторону очевидного беспорядка Кардель.

Хозяйка хмыкнула.

– А вы как думали? Управляющий набормотал какие-то соболезнования – и сразу вопросы. Дескать, собираюсь ли я сама отказаться от аренды, или они мне откажут. Какой, по их мнению, толк от бабы? Дали, конечно, отсрочку, но и отсрочка истекает. Что мне остается? У меня сестра в соседнем уезде… ну, не в соседнем, через уезд. Брошусь в ноги, попрошу угол… жить-то где-то надо. Готовлюсь. – Она печально усмехнулась и показала рукой на открытые двери. – Может, кто и купит что. Все с собой не возьмешь.

Хотя вдова и старалась говорить сдержанно, в словах, а главное, в тоне сквозило такое отчаяние, что Кардель и Винге растерялись. Что на это скажешь?

– Ну да ладно. Мои заботы – мои заботы. Мои, а не ваши. – Она взяла себя в руки. – С чего хотите начать?

Кардель не успел открыть рот.

– Усадьба, – твердо и уверенно произнес Эмиль Винге. – Тре Русур. И внутри, и снаружи.

Она пожала плечами.

– Усадьба так усадьба. Я покажу вам тропу.

Она провела их через лес и остановилась на опушке. За полем виднелась усадьба того рода, что провинциальное дворянство охотно называет «мой за́мок» – в тщетной надежде таким простым способом сократить нелегкий путь, который требуется, чтобы быть замеченным.

Конечно же для тех, кто побывал в Стокгольме, никакой это не замок. Усадьба. Довольно большой, в два этажа, длинный дом с флигелями по сторонам: кухня и пекарня.

– Назад-то найдете дорогу? Я приготовлю что-нибудь на ужин. А в этой усадьбе… – повторила вдова Коллинг с нажимом, и в глазах ее вспыхнула такая ненависть, что у Карделя по спине побежали мурашки. – В этой усадьбе ноги моей больше не будет.

Служанка открыла им дверь и тут же убежала. Довольно долго ждали, прежде чем она вернулась в сопровождении небольшого роста человека средних лет. Незначительные размеры, по-видимому, нимало его не смущали: вид чрезвычайно суровый и даже неприступный.

– В чем дело? – спросил он с плохо скрытым раздражением и наградил их чуть ли не брезгливым взглядом поверх балансирующих на кончике носа очков.

– Жан Мишель Кардель, Эмиль Винге. Стокгольмское полицейское управление.

– По какому делу?

– Гибель Линнеи Шарлотты Коллинг.

– Позвольте видеть документ, подтверждающий ваши слова. У вас есть такой документ?

Кардель нахмурился и посмотрел на спрашивающего сверху вниз – постарался выразить удивление, граничащее с подозрением.

– Вот как… такой вопрос обычно задают те, кому есть что скрывать.

– Вы… уж извините, вы никак не похожи на полицейских.

– Самая большая глупость, какую может совершить полицейский, – это выглядеть, как полицейский, – назидательно произнес Винге. – Если он, конечно, не принимается за дело с заранее принятым решением его похоронить. Внешность обманчива, друг мой. В этом мире, по крайней мере. Но, скажу я вам, нам тоже свойственно ошибаться. К примеру, мне вы вовсе не показались таким глупцом, чтобы ставить под сомнение работников ведомства, на стороне которого очень много прав и возможностей. И главное наше право – закон.

Лицо сурового управляющего, или кто он там, сделалось совершенно багровым. По всем признакам, лихорадочно изобретал достойный ответ на высокомерный выпад, но Кардель его опередил.

– Вот вам документ. – Он протянул бумагу, которую Блум, время от времени бросая на Карделя неодобрительные взгляды, несколько дней назад скрепил сургучной печатью с изображением трех корон. – Если вы отойдете в сторону, окажете услугу и нам, и, главное, себе.

Суровость человечка мгновенно сменилась преувеличенным радушием, больше напоминающим угодливость.

– Приношу свои извинения, господа. Здесь, в окрестностях, полно бродяг, и осведомиться о намерениях посетителей – моя прямая обязанность. Кто знает, что у них на уме.

– Позвольте спросить, а что за должность предполагает такие обязанности… тем более такие прямые обязанности? – Винге по-прежнему сохранял надменную интонацию.

– Мне поручено управлять поместьем в отсутствие хозяина. Моя фамилия Свеннинг.

– Поместье Тре Русур вам ранее было знакомо?

Свеннинг затряс головой.

– Знать не знал. Что вы! Знать не знал. Я бухгалтер. Всю жизнь бухгалтер. Сын крестьянина, но вот – получил образование и стал бухгалтером. То там, то тут… Теперь вот сюда. Как отказаться: платят чуть не вдвое больше. Старик Тре Русур помер весной, единственный наследник за границей. Управлялись, как могли. Потом сын приехал. Собрался жениться, но тут какие-то неприятности… Не знаю. Мне сказали: не знаешь – и не знай; тебе же лучше.

– А прежний управляющий?

– Прежнего управляющего уволили. Вместо него пригласили меня.

– А кто наследник?

– Сын. Ясное дело – сын. Владелец поместья, Эрик Тре Русур.

Кардель рассеянно прихлопнул комара на шее.

– Хорошо… теперь наша очередь посмотреть ваши бумаги.

– У меня контракт. Само собой – контракт. Все по закону, все предписания соблюдены, а как же… Хоть сейчас принесу. Но… чем я еще могу быть полезен?

Кардель заглянул через плечо Свеннинга в полутемный холл.

– Спальня. Супружеская спальня. Проводите нас в супружескую спальню.

Кардель пропустил Винге, перешагнул порог, кивком поблагодарил Свеннинга и закрыл дверь. Свеннинг остался в коридоре.

Большая, красивая комната, в которой царит огромная супружеская кровать с вышитым балдахином на четырех тонких, не толще трех дюймов, колоннах с искусной резьбой. Мебель, как и всё в доме, прекрасного качества. Многие предметы обстановки, несомненно, служили нескольким поколениям Тре Русур. Так обычно и бывает в богатых провинциальных усадьбах, далеких от постоянно меняющейся столичной моды. Восточный ковер, штофные обои с повторяющимся рисунком – цветы, переплетенные похожей на виноградную лозой.

Они некоторое время молча ходили по спальне, с одобрением изучая все новые детали, подтверждающие изысканный, хотя и подчеркнуто консервативный вкус хозяев.

Первым прервал молчание Винге.

– Запах чувствуете?

– Мыло, – Кардель кивнул. – Обычное мыло. Ни о чем не говорит. Недавно прибирались, и что? Большое дело. Скажем, готовились к приему новобрачных. Поди определи, когда затеяли приборку – до убийства или после? – Внезапно его осенило. Он неожиданно быстро опустился на колени. – Помогите мне, Эмиль.

Они вместе откинули ковер. Доски под ковром были разного цвета – ближе к центру намного темнее.

– Видите? Здесь лежал другой ковер, поменьше. Доски по периметру успели выгореть на солнце. И тоже… почему? Нет ответа. Запачкали кровью? Может быть. Старый ковер моль побила? Сочли недостойным для приема новобрачных? Тоже может быть. Пятьдесят на пятьдесят.

Встать Карделю оказалось труднее: в правом колене что-то хрустнуло, и бедро прорезала острая, но, к счастью, мгновенно утихнувшая боль.

Винге рассеянно кивнул. Они еще раз подробнейшим манером осмотрели спальню. Все чисто. Прибрано очень тщательно, даже в винтовой резьбе кроватных столбиков кое-где застряли мыльные чешуйки.

Кардель сдался первым. Потрогал ладонью шелковистую дамастовую обивку стула, тяжело сел и заправил за щеку чуть не полную горсть табака.

– Пустое дело.

Винге что-то не давало покоя. Он в который раз принялся грызть ноготь на большом пальце, все время поглядывая на свисающую с потолочной розетки обернутую тафтой цепь, удерживающую люстру.

– А может… – И в нерешительности замолк.

Кардель нетерпеливо крякнул.

– Да говорите же… если есть что сказать. Что бы вы ни сказали, хуже не будет.

– А не мог бы кто-либо зажечь люстру?

– Средь бела дня? Вам что, света мало?

Винге изготовился было объяснять, но махнул рукой – быстрее показать.

Кардель вышел и через несколько минут вернулся с той же самой служанкой, которая провела их в спальню. Та несла в руке некое подобие очень длинного и очень тонкого факела, прикрывая горстью колеблющееся пламя на конце. Одну за другой зажгла свечи в люстре – очень осторожно, чтобы не задеть ограненные в виде призм хрустальные подвески. Винге тем временем распустил сутажные завязки, и шторы с мягким шорохом сошлись. Теперь дневной свет в спальню почти не проникал. Кардель посмотрел на внезапно ставшие очень яркими свечи.

– Нет-нет, Кардель… не там. Обои… – Винге заметил непонимающий взгляд Карделя и пояснил: – Мы ищем тень, которой не должно быть.

Яснее не стало.

Они начали медленный и странноватый танец вдоль стен, и буквально через несколько минут Винге издал тихое восклицание: нашел, что искал. Странная бесформенная тень почти под потолком, как призрачная пчела, собирающая мед с однообразных цветов в орнаменте обоев. И удивительно: каждый раз, когда комнату прошивал легкий сквозняк, начинало колебаться пламя свечей в люстре – и в такт с ним шевелилось это еле заметное пятнышко.

– Помогите мне подвинуть стол.

Кардель подвинул тяжелый стол, и Винге даже не забрался, а взлетел и выпрямился во весь рост. Он все время оглядывался, мысленно совмещая тень на обоях со светом каждой из свечей. В конце концов решительно протянул руку и осторожно снял с крошечного медного крючка одну из граненых подвесок.