Текст книги "Коснись меня огнем"

Николь Джордан
Коснись меня огнем

…Нет, не совсем

Он прежнее величье потерял!

Хоть блеск его небесный омрачен,

Все ж виден в нем Архангел…

Джон Мильтон «Потерянный рай»

Пролог

Витория, Испания Июль 1813 года

Из-под полуопущенных век он наблюдал, как в серебристом лунном свете раздевается женщина. Боль в бедре несколько усмиряла его плотский голод. Шесть недель назад осколки разорвавшегося пушечного ядра изрешетили ему правое бедро, и теперь оно тупо ныло, что, однако, не мешало ему в столь поздний час принимать у себя в постели хозяйку дома. Он не станет просить ее уйти, отвергнуть ее было бы невежливо и жестоко после всего, что она сделала для него за прошедшие недели.

Джулиан, лорд Линден, откинулся на подушки. Кроме плотного слоя бинтов на бедре, на нем. лизеха не было. Прохладная простыня прикрывала его до пояса. Он ждал.

С едва уловимым шуршанием пеньюар скользнул на пол, обнажая роскошную полную грудь с набухшими от предвкушения ласки сосками.

– Я нравлюсь вам, сеньор? – спросила Пилар по-испански мягким гортанным голосом. Она медленно приблизилась к нему, в ее темных глазах горел огонь желания.

Он плохо знал ее язык, но догадался, о чем она спросила, и вежливо ответил:

– Очень, querida[1]1
  дорогая(исп.). – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть]. Вы просто восхитительны. Он почти не преувеличивал. Бледный лунный свет, струящийся в комнату сквозь открытую на террасу дверь, освещал ее обнаженное тело, придавая ему таинственный вид. Он достаточно хорошо успел изучить это прекрасное женское тело. Уже не раз Пилар исполняла роль врачующего ангела, танком пробираясь по ночам к нему в спальню, чтобы утешить и успокоить его и насладиться несколькими часами страсти.

Когда это случилось впервые, он несказанно удивился. Она – знатная испанская дама, на несколько лет старше его, одинокая красавица вдова с горячей кровью. Эта асиенда принадлежит ей, это ее дом. Но, несмотря на то что он участвовал в освобождении ее страны от французских захватчиков, она поначалу не соглашалась оставить у себя раненого британского кавалерийского офицера, не соглашалась, пока не узнала, что он не только герой войны, но к тому же и аристократ. Даже узнав об этом, она потребовала огромную сумму за его постой в доме.

Однако он не жалел о потраченных деньгах. Только пребывание и лечение здесь, а не в ужасных условиях полевого госпиталя явилось его спасением. А внимание прелестной вдовушки оказалось неожиданным и приятным дополнением.

Пилар взобралась к нему на постель и встала на колени рядом с его раненым бедром. Она не сводила глаз с нижней части его туловища – в предвкушении близости с женщиной поднялась и отвердела мужская плоть, это было заметно, несмотря на тонкую полотняную простыню, прикрывавшую его.

– Вы мне тоже нравитесь, – прошептала она и соблазнительно улыбнулась.

Он взял ее руку и медленно, один за другим, поцеловал кончики пальцев.

– Боюсь, вам придется опять все взять на себя, – извинился он. До ранения он считал себя весьма опытным в любви, однако сейчас, хотя он и быстро поправлялся, физическое состояние еще не позволяло ему показать ей, насколько хорошо он владеет этим искусством.

В ответ Пилар нежно прикоснулась к страшному шраму, протянувшемуся через правую щеку до самого виска.

– Предоставьте все мне, vidamia.[2]2
  жизнь моя (исп.).


[Закрыть] – Ее нежный гортанный шепот был полон обещания. Она убрала с его лица прядь белокурых волос. – Я помогу забыть ваши мрачные сны.

Он сомневался, что ей это удастся, но ничего не сказал в ответ.

Теплая, залитая лунным светом комната погрузилась в тишину. Женщина склонилась над ним, покрывая поцелуями его шею, ключицу, плечо. Пальцы скользили по гладкой коже его груди. До войны, до всех своих ранений, он обладал красивым мощным телом, которое поддерживал в хорошей форме ежедневными упражнениями. Теперь же его мускулы из-за превратностей военной кампании превратились почти в стальные.

Женские руки, плавно соскользнули с его плеч, задержались на твердом плоском животе, потом спустились на бедра и дерзко откинули простыню, прикрывавшую его наготу.

Она шумно вдохнула и впилась взглядом в твердую плоть, мощно вознесшуюся над телом.

– Magnifiect[3]3
  Великолепно (исп).


[Закрыть] – прошептала она, с благоговением зажав ее в ладони, а потом принялась медленно и с явным удовольствием поглаживать.

Дрожь пробежала по его телу, он закрыл глаза. Охватившее его желание заставило забыть обо всем, приглушило боль.

Женщина продолжала дразнить его, легко сжимая и медленно поглаживая плоть… Потом наклонилась вперед и начала языком и губами ласкать ее, все сильнее возбуждая его. Затем Пилар медленно приподнялась и склонилась над его грудью. Наткнувшись губами на твердый мужской сосок, она нежно зажала его зубами.

Он положил руки ей на плечи и властно притянул к себе.

Осторожно, чтобы не задеть раны, она перекинула через здоровое бедро ногу и медленно опустилась, так чтобы его плоть вошла в нее. В тот миг, когда он проник в ее влажное упругое тело, громкий стон удовольствия вырвался из ее груди и эхом прокатился в разгоряченной тишине комнаты.

– Не торопись… – прошептал он и взял в руки ее полные белые груди с темными набухшими сосками. Задержав ее на мгновение, он согнул в колене здоровую ногу и подставил ей под спину, чтобы она не упала на раненое бедро. – Давай, – велел он и вновь вошел в нее.

Ее горящие страстью глаза были прикованы к его глазам. Она повиновалась и, упершись руками ему в плечи, начала медленно двигаться вверх-вниз, сильно напрягая мышцы, охватывающие его плоть, чтобы удержать ее в себе.

Он испытывал удовольствие, смешанное с болью. Зажав руками гладкие округлости ягодиц, придвинул ее поближе и выгнулся, проникая в нее все глубже и глубже. Он начал ритмично входить в нее. Впившись ногтями ему в плечи и не переставая стонать, она постаралась как можно плотнее прижаться к его бедрам.

Несколько мгновений спустя из этой жаркой, как пламень, женщины вырвался громкий крик, и волны экстаза сотрясли ее тело. Джулиан закрыл глаза и отдался на волю пронзивших его ощущений.

Когда он, наконец пришел в себя, то она, совершенно обмякшая, еще лежала у него на груди. Легкая испарина покрывала его тело, в правом бедре молотком стучала боль. Он осторожно перевернулся на здоровый бок, и она скатилась на матрац.

В тусклом лунном свете ее полуприкрытые глаза лучились томным удовлетворением, на бледной коже еще играли отсветы страсти. Он с благодарностью прижался губами к ее влажному виску.

– Прости меня, querida, за то, что я не в состоянии доставить тебе удовольствие, которого ты заслуживаешь.

Она медленно подняла отяжелевшие веки и томно улыбнулась.

– Не думаю, что смогла бы испытать большее удовольствие, – отозвалась она на английском с сильным акцентом. Ее взгляд скользнул вниз по его телу. – Рана не способна испортить твоего великолепия. Просто счастье, что тебя не задело чуть выше и левее.

Он рассмеялся, и мышцы раненого бедра болезненно сжались. Он стиснул зубы и замер, дожидаясь, пока боль отпустит. Потом опять поцеловал кончики пальцев Пилар и закрыл глаза, мечтая только об одном – заснуть, не ощущая дурманящего действия опия.

Он заставил себя не думать о ранении. Дом. Родовое имение в Англии. Сочные пастбища, урожайные поля, полные живности густые леса. Потребность увидеть прохладную изумрудную зелень родины наполнила его физической болью… болью, которая разгоралась пламенем по мере того, как он погружался в сон…

…Правое бедро обожгла боль, огнем прокатилась по телу, резко отозвалась в правом виске и в правой половине лица. Почти ослепленный кровью, стекающей со лба, он попытался подняться с каменистой земли и едва не закричал от адской боли. Господи, где он? Кто он?

Он медленно вспоминал, отчего вокруг такой грохот. Разрывы пушечных ядер, треск мушкетных выстрелов, стоны умирающих, ржание испуганных лошадей. Едкий черный дым застилал глаза, но даже сквозь пелену Джулиан видел смерть и разрушения. Склон, почерневший от копоти и крови, был усеян телами, алыми и синими клочьями разорванных мундиров.

Да, этот ад – Испания. Витория, он вспомнил. Поле битвы… Одно из многих, которые он повидал за четыре года с тех пор, как добровольно обрек себя на эту войну. Он – Джулиан Морроу, шестой виконт Линден, подполковник, заместитель командующего Пятнадцатым гусарским полком. Его жена – Каролина… Нет… Каролина умерла. Он убил ее. Этот ад – его наказание за то, что он стал виновником ее смерти.

Джулиан возглавлял кавалерийский отряд, выступивший против дивизионной батареи французов. Он помнил, что они добились успеха, но, очевидно, подошли слишком близко, и пушечное ядро разорвалось рядом с ним.

Он лежал там, где упал, на каменистом склоне, окруженный жалобно стонущими ранеными солдатами и лошадьми. Вокруг все еще бушевало сражение. Над головами свистели ядра, выпущенные из мортир, гром артиллерийского огня эхом перекатывался по холмам. Удушающий запах порохового дыма обжигал ноздри и гортань, а во рту был медный привкус крови… и едкий вкус страха. Страх. Он боится смерти.

Нет, не боится. Просто не хочет умирать. Несмотря ни на что, хочется жить. Удивительно, если учесть, как ревностно он ухаживал за Смертью прошедшие четыре года. Он действительно хочет жить. Смешно, но он понял это только сейчас, когда Смерть посмотрела ему в глаза. Правое бедро разворочено, сплошное кровавое месиво.

Он понимал, что надо попытаться остановить кровь, но сил не было. С этой мыслью он погрузился в забытье… В темноте до него доносились голоса, обрывки разговора. Говорили о его ноге. Он попробовал открыть глаза, но не смог выбраться из лабиринта боли и жара, затуманивших голову. Сильная боль притупила все чувства, веки налились тяжестью… обрывочные образы проплывали в темных коридорах сознания… преследовал призрак Каролины… ее безжизненно лежащее тело среди каменных руин. Он перестал сопротивляться и вновь оказался в темном мире забвения, где боль не была такой острой…

– Пожалуйста, сеньор, не двигайтесь, а то опять будет больно. – Внезапно он проснулся от женского голоса. Сначала Джулиан не узнал темной комнаты, но плотный ночной воздух потеплел от пряного запаха любви, а лежащая на лбу прохладная ладонь стала хорошо знакомой за недели выздоровления. Вдова-испанка, его хозяйка. – Вам опять приснился тот сон, да? – Он прикрыл глаза, стараясь пропустить вопрос мимо ушей, отгоняя мучительные воспоминания. – О чем эти сны, vidamia, почему они так мучают вас? Кто такая Каролина? Вы часто зовете ее во сне.

Он не ответил, но унять мысли не сумел. Юная, красивая, неверная Каролина… Белокурая и синеглазая, как он сам. Как и он – знатного рода, выросшая в холе и неге, привыкшая к исполнению малейшей прихоти. Они были идеальной парой, пока их последняя размолвка не закончилась ее смертью…

Женщина рядом с ним с нежностью провела языком по его обнаженному плечу и обняла за талию. Нахмурясь, будто от ревности, она взглянула ему в лицо, ее темные глаза горели хорошо знакомым огнем.

– Я разгоню ваши кошмары, – пообещала она, прижимаясь к нему роскошным обнаженным телом и, несомненно, предлагая воспользоваться им.

Он не собирался овладеть ею снова этой ночью, но устоять перед вдовушкой не смог. Конечно, не с такой силой, не нависая над ней, потому что в этом положении сильно болело бедро. В отличие от Каролины у нее были черные волосы. Она помогала ему забыться хотя бы ненадолго.

Пилар вздрогнула и негромко вскрикнула, когда он перекатился на нее и вонзил свою напрягшуюся плоть меж ее широко раздвинутых ног, но глаза ее тут же расширились от удовольствия, и она начала двигаться в такт с Джулианом.

Он погрузил пальцы в ее черные волосы и стал глубоко входить в нее, то с силой прижимаясь, то отстраняясь, словно пытаясь изгнать дьявола из своей души.

Она ответно прижалась к нему, прерывисто стеная, и быстро достигла пика наслаждения, потрясенная до основания.

Он последовал за ней, испытав не меньшее потрясение. Джулиан тяжело дышал, его тело блестело от испарины. Содрогнувшись в последний раз, он припал к ней. Раненая нога горела огнем.

Такой натиск совсем не обидел ее. Пилар легко погладила ему спину, успокаивая и утешая, нашептывая слова любви своим мягким испанским выговором, пока он не скатился с нее и не простонал:

– Простите меня, querida.

– Мне не за что вас прощать. – Но вместо того чтобы уснуть у него под боком, она поцеловала его влажное от испарины плечо и выскользнула из постели, чтобы одеться. – Мне надо идти. Негоже слугам видеть меня в вашей постели.

Джулиан не стал задерживать ее.

Оставшись в одиночестве, он лег на спину и уставился в потолок, вспоминая события четырехлетней давности, приведшие его сюда. Убийство. Именно это слово произносили у него за спиной.

Ему не предъявили официального обвинения, разумеется, так как доказательств не нашли. Он был слишком богат, знатен и занимал слишком высокое положение в обществе, чтобы арестовать его по обвинению в убийстве на основании косвенных улик. Объявили, что смерть леди Линден стала результатом несчастного случая во время верховой прогулки, но слухи, поддерживаемые глубокой печалью ее любовника, не затихали.

Слухи, однако, имели под собой основание. Джулиан не смог опровергнуть их с чистым сердцем. Он был виновен. Он действительно убил жену.

В конце концов чувство вины измучило его. Чтобы наказать себя, он отправился на войну, купив чин в кавалерии и присоединившись к кампании в Португалии и Испании против вторгшихся туда войск Наполеона.

Безразличие к собственной судьбе и было причиной его решения пойти на войну, но по иронии судьбы это безразличие часто принимали за храбрость, а его безрассудные поступки объявлялись подвигами. Он был безжалостен к себе, но понял одно: в какую бы гущу боя он ни бросался, как бы быстро ни скакал, убежать от себя было невозможно. Он так и не сумел заполнить щемящую пустоту в душе. В жизни у него ничего не осталось. Ни радости, ни страсти, ни огня. Только сны о покойной жене. Только чувство вины…

Проснувшись, он зажмурился от яркого солнечного света, льющегося в комнату. Почувствовав знакомое прикосновение, он тихо застонал и прикрыл глаза от яркого света.

Уилл Террел, его денщик и камердинер, склонился над ним и, осторожно разбинтовав бедро, заворчал:

– Никогда не считал вас глупцом, милорд, но, похоже, ошибался. Рана опять открылась.

Джулиан закусил губу, чтобы не обидеть его резкостью. Он и правда вел себя прошлой ночью как идиот. У камердинера есть все основания упрекать его в неосторожности. Уильям спас ему ногу, отстояв ее у варварской полевой хирургии, да и потом выхаживал его в самое трудное время, когда Джулиан страдал от длительных приступов боли и впадал в забытье, кормил, делал перевязки, заставлял пить горькие травяные настои. Однажды ужасная рана так загноилась, что Уиллу пришлось вскрывать ее и делать дренаж. Но, в конце концов Уилл справился с ней теми же домашними средствами, которыми лечил лошадей хозяина. Выздоравливающий Джулиан, прошедший через пытку невыносимой, раздирающей боли, мало чем напоминал прежнего Джулиана.

И вот теперь, когда только начал восстанавливать форму, он вновь отброшен назад, и все ради нескольких мгновений наслаждения.

Не переставая ворчать, Уилл сделал перевязку, потом принес воды, лезвие и мыло, чтобы побрить хозяина. Посмотревшись после бритья в небольшое зеркало, Джулиан едва узнал себя. За летние месяцы, что он провел в баталиях, кожа покрылась темным загаром. Однако под загаром скрывалась нездоровая бледность. Но что еще хуже, его некогда красивое лицо обезображивал ужасный шрам, который рассек щеку до самого виска. В дополнение ко всему вполне вероятно, что он останется хромым. Хорошо еще, что нога цела. Он выжил только благодаря заботам Уилла, надо довольствоваться тем, что есть.

Но камердинер вовсе не был доволен. Собрав бритвенные принадлежности и в сотый раз пробормотав: «Как я буду счастлив, когда увижу эту проклятую папскую страну в последний раз», – вышел из спальни.

Джулиан устало откинулся на подушки, задумавшись о будущем. Он часто предавался этому за прошедшие недели. Его переправят в Англию, если он не пожелает остаться в Испании. Но хочет ли он домой?

Он знал, что думает по этому поводу Уилл. Верный слуга не только мечтал вернуться домой, но часто открыто и честно заявлял, что его светлость уже достаточно долго предается искуплению вины.

Джулиан подумал, что слуга, возможно, прав. Может, и правда пора положить конец самоизгнанию и вернуться в Англию. Пожалуй, он достаточно настрадался – потерял жену, друзей, имя, привычную жизнь… За четыре года он так и не нашел искупления, которое искал. Он безмерно устал от войны, смерти, боли.

Стиснув зубы, Джулиан медленно сел и свесил ноги, дотянулся до костылей, которые стояли рядом с кроватью, и настроился на очередную пытку – надо разрабатывать мышцы, учить их двигаться.

Точно так же надо приводить в порядок и голову. Он наконец принял решение. Пора возвращаться домой, взглянуть в лицо прошлому.

Глава 1

Хартфордшир, Англия Сентябрь 1813 года

В обычных обстоятельствах Блейз Сент-Джеймс никогда бы и в голову не пришло убежать с цыганским табором. Но в том-то и дело, что обстоятельства не обычные. Она была в отчаянии. Отчим отправил ее в Англию, наказав без мужа не возвращаться.

Не то чтобы она очень противилась замужеству. Она бы с удовольствием вернулась в Филадельфию и занялась поисками супруга, будь у нее выбор. Но сейчас Америка в состоянии войны с Англией, поэтому пересекать океан – дело опасное. А английская родня объединилась против нее, исполнившись решимости подчинить ее своей воле.

С не меньшей ответной решимостью Блейз собиралась разрушить их планы. Ей совершенно не хотелось выходить замуж ни за чопорного, спесивого англичанина-аристократа, похожего на ее отчима или на ее английских кузенов, ни за грузного землевладельца, которого выбрала для нее тетушка. Сквайр Дигби Фезерстоунхоф мало чем напоминал принца, о котором обычно мечтают юные девы, а Блейз в особенности. Одна лишь мысль о том, чтобы связать с ним жизнь, заставляла ее содрогнуться.

– Все англичане холодны, как рыбы, – бормотала Блейз, натягивая купленное у горничной платье грязно-коричневого цвета, – и никто не убедит меня в обратном.

– Прошу прощения, мисс? – Горничная из «Белл и Тисл» в растерянности широко раскрытыми глазами наблюдала за непонятными действиями знатной молодой дамы с иссиня-черными локонами, которая исчезла под складками ее лучшего платья.

– Ничего, не обращай внимания. – Темная голова Блейз появилась из-под простого, грубо скроенного платья. – Только можешь мне поверить. Я жила во многих странах. Нигде нет столь холодных и бесчувственных мужчин, как в Англии. У форели и то больше страсти. – Она застегнула высокий лиф и расправила длинные рукава. – Ну вот, как я выгляжу?

– Хорошо… мисс… сидит хорошо, – сказала горничная и часто заморгала. – Но боюсь, вас все равно не примут за служанку.

– Это еще почему?

– Ну… у вас все равно такой вид… волосы, лицо, вы не похожи на прислугу.

– У тебя, случаем, нет зеркала? – Блейз окинула взором маленькую комнатушку на чердаке и поняла нелепость своего вопроса. Кроме убогой постели и крошечного комода, в комнате совершенно ничего не было, что наглядно подчеркивало огромную разницу между положением хозяев и положением прислуги. – Что ж, придется исходить из того, что есть. Можно вымазать сажей лицо и прикрыть волосы… У тебя есть какой-нибудь платок? Я заплачу дополнительно.

– О мисс… вы и так уже щедро заплатили мне. Меня сочтут воровкой, если я вдруг разбогатею. Но платок у меня есть.

Когда девушка отвернулась, чтобы порыться в комоде, Блейз опустилась на колени у небольшого окошка, прикрытого навесом, и посмотрела на двор. Ее экипаж все еще стоял внизу, среди дворовой сутолоки.

Блейз нахмурилась. Леди Агнес, ее тетушка, ни за что не уедет, пока не разыщет свою непутевую племянницу.

Громкий звук рожка королевского почтового дилижанса, оповещающий об отъезде, навел ее на интересную мысль.

Быстрым движением она повыдергивала шпильки из своей причудливой прически, освобождая длинные локоны, которые густым облаком упали до самой талии. Потом взяла протянутый платок, накинула его на переливающуюся синевой копну и завязала концы сзади под волосами. Закончив, Блейз встала, вынула из ридикюля две горсти шиллингов и протянула деньги, составляющие, несомненно, не менее полугодового жалованья, горничной, которая уставилась на них широко раскрытыми глазами. Потом Блейз закрепила под юбкой кошелек и расправила складки.

– Готова, – объявила она, набрасывая поношенную шерстяную накидку поверх платья. – Леди, которая сопровождает меня, в любую минуту может начать поиски. Ты должна сказать ей, что я уехала почтовым дилижансом. Она обязательно помчится следом в своей коляске, а я в это время спокойно улизну, и никто ничего не узнает.

Горничная недоверчиво посмотрела на нее, но все же согласно кивнула. Блейз ослепительно улыбнулась.

– Никогда не смогу отблагодарить тебя за то, что ты дала мне свою одежду и помогла. Теперь иди, пожалуйста, и не забудь: ты видела своими глазами, как я уехала почтовым дилижансом.

Девушка почтительно присела и поспешила из комнаты. Блейз сосчитала до ста, затем подошла к двери и прижалась к ней ухом. У тети Агнес пронзительный голос и соответствующий нрав. Блейз не сомневалась, что услышит переполох, который поднимет тетушка, обнаружив исчезновение племянницы.

Ждать пришлось недолго. Раздался резкий крик и глухой стук, как если бы разъяренная особа женского пола в гневе топнула ногой об пол. Блейз услышала последовавшую тираду, правда, не очень ясно, поскольку она доносилась с нижнего этажа.

– Почтовый дилижанс? Несносная девчонка! Клянусь, она сведет меня в могилу! Я предупреждала сэра Эдмунда, что не справлюсь с ней, но разве он послушался? Нет, он все же навязал мне это бесстыдное создание на весь сезон!

Блейз поняла, что тихое бормотание, которое последовало за этой гневной вспышкой, принадлежало ее горничной Саре Гарвей. Всю дорогу из Вены Сара сопровождала ее, чтобы быть при ней во время лондонского короткого сезона – зимних месяцев, когда сливки общества собираются в столицу себя показать и на других посмотреть, а юные леди из лучших семейств выставляются на торги в поисках удачной партии.

От одной этой мысли Блейз сморщила носик. Как унизительно, когда тебя выставляют напоказ, словно молодую кобылу на ярмарке, а потом покупают для сомнительной чести разведения наследников спесивых англичан… главным образом Дигби Фезерстоунхофа. Ну нет, она так просто не сдастся! Что касается ее, она выйдет замуж только по любви, так, как сделали ее родители. А если повезет, она полюбит американца, похожего на отца.

Проезжая утром вереницу кочующих цыганских повозок, растянувшуюся вдоль дороги, Блейз смекнула, что ей очень повезло – этот табор был ей знаком. Она знала музыкантов Миклоша не хуже, чем своих английских кузенов и кузин, только цыгане были ей много дороже и ближе. У Миклоша в таборе она провела самые счастливые дни своего детства в компании с обожаемым ею отцом. А после смерти отца… она бы умерла от горя, если бы не Миклош.

У него в таборе она будет в полной безопасности. Вопреки общепринятому мнению цыгане не были беспутными выродками, какими их обычно выставляли в преданиях и сказках. Что касается цыганок, в нравственной твердости и добродетели они не уступали самым чопорным матронам из высших слоев общества. Блейз не сомневалась, что Миклош будет оберегать ее так же ревностно, как и своих дочерей. Она уверена, стоит ей попросить – и он предоставит ей убежище. И если она твердо намерена бежать от бдительного ока тетушки, пока по ее милости не оказалась запертой в клетке на долгие месяцы до начала сезона, лучшей возможности не придумать.

Именно на это время леди Агнес наметила устроить вечер с тем, чтобы Блейз получше узнала своего будущего жениха. Сквайр Фезерстоунхоф – богатый фермер, сосед ее тетушки. Блейз встречалась с ним несколько раз по разным случаям в прошлые годы. Он, конечно, не такой высокомерный, как ее отчим-англичанин, но зато более чем в два раза старше нее – грузный, напыщенный и откровенно нудный. Пусть ее мечты далеки от жизни, но ей бы хотелось, чтобы ее будущий избранник проявлял больше чувства, больше страсти, ведь им предстоит провести вместе всю жизнь. Ей нет и девятнадцати, она не готова отказаться от своей мечты и вступить в брак по расчету, согласившись с намерением тетушки.

Леди Агнес с самого начала противилась ответственности, которую возложили на нее, но исполнилась решимости выполнить долг по отношению к дочери своей сестры. Долг этот заключался в устройстве будущего девушки. Она поклялась сделать из Блейз примерную английскую даму, даже если это будет стоить жизни им обеим, что вовсе не исключалось, судя по двум последним дням.

Путешествие из Дувра в Лондон через Уэр в компании сварливой тетушки стало просто невыносимым. Тетушка то бранила ее за неподобающее поведение, то превозносила достоинства сквайра. Ее тирады звенели в ушах Блейз. Девушка поняла, что не выдержит больше и одного часа этих бесконечных нравоучений, не говоря уже о целом сезоне.

Когда коляска остановилась на постоялом дворе в Уэре для замены лошадей, Блейз плотно пообедала – бежать лучше на полный желудок, здраво рассудила она, а затем заявила, что ей надо посетить дамскую комнату. В мгновение ока разыскала она горничную и предложила ей за старое платье и накидку такую сумму, против которой та не устояла.

Сейчас Блейз с чувством победительницы прислушивалась к постепенно стихающему сердитому голосу тетушки. Она дождалась, когда этот голос вновь раздастся уже во дворе. Леди Агнес нетерпеливо подгоняла кучера, чтобы успеть нагнать почтовый дилижанс.

Блейз тихонько выскользнула из комнаты под самой крышей. Ее мягкие полуботиночки ступали почти бесшумно, когда она спускалась на первый этаж по узкой лестнице для прислуги. По обеим сторонам коридора располагалось около дюжины дверей, которые вели в номера для постояльцев, а две последние комнаты были гостиными.

Блейз не стала заходить в гостиную, где они с тетушкой недавно отобедали, а заглянула в гостиную напротив и нашла ее свободной, хотя в камине весело горел огонь. Она тихонько затворила за собой дверь, пересекла комнату и нагнулась к камину, чтобы набрать немного теплой золы. Она поморщилась, вспомнив, что придется вымазать ею свое прелестное личико.

– Это ради доброго дела, – вслух напомнила себе Блейз, размазывая золу по лбу и щекам. То, что она собирается сделать, фазу закроет перед ней двери в приличное общество, но она уверена – игра стоит свеч. Она не ставила целью навсегда опорочить свое доброе имя, но если ее репутация будет, сомнительна, ни один порядочный джентльмен, включая и сквайра Фезерстоунхофа, не возьмет ее в жены. Таким образом, ей удастся избежать нежелательного замужества. Но ведь, в конце концов наступит день, когда ей захочется выйти замуж поэтому перечеркивать свое будущее сейчас глупо.

Она надеялась, что тетя Агнес не решится на публичный скандал, объявляя об исчезновении племянницы. Но Блейз и не собиралась ставить тетушку в неловкое положение. Она только хотела показать, что ее отказ выходить замуж за сквайра Фезерстоунхофа не сиюминутный каприз, что она сама хочет выбрать будущего супруга. Если она сбежит с друзьями-цыганами, то сумеет добиться своего. Сейчас ей надо догнать табор Миклоша. Ра-

зыскать их будет нетрудно. Утром, когда она увидела их, они направлялись на юг. Как и большинство цыган, они из года в год колесили по одним и тем же дорогам в поисках работы и возможности торговли. На неделю-другую она укроется в таборе Миклоша, а потом, когда шум стихнет, появится у тетушки на крыльце и…

От неожиданного скрипа за спиной Блейз вздрогнула и резко обернулась.

На небольшой кушетке, подложив под голову подушечку, отдыхал необычайно элегантно одетый джентльмен, которого она не заметила, когда вошла, потому что его скрывала высокая спинка. Он с любопытством следил за ней синими, как сапфиры, глазами из-за газеты, которую держал в руках.

Блейз в изумлении уставилась на него. Он был похож на Адониса. Его густые, слегка вьющиеся волосы отливали золотом. Но больше всего не его присутствие, не его аристократическая холеная внешность, а длинный, уродливый шрам, располосовавший его правую щеку до самого виска, поразил ее. Она сочувственно подумала, что он наверняка был очень красив раньше.

Мужчина заметил ее взгляд, мелькнувшие в нем испуг и жалость, и уголки его губ на мгновение скривились.

– Память о военной кампании в Португалии и Испании, и только, – произнес он. – Я не чудовище и не причиню вам зла. Что это за «доброе дело»? – Его низкий звучный голос был бы очень приятен для слуха, если бы не явно различимый сарказм. Блейз замерла, хлопая ресницами и не понимая, о чем он спрашивает. – Мгновение назад вы сказали: «Это ради доброго дела». Что вы имели в виду?

С запоздалым сожалением она вспомнила роль, которую взялась играть, и торопливо присела.

– Ммм… ничего, сэр. Простите меня, я не знала, что здесь кто-то есть. Я сейчас же уйду. – Блейз опустила глаза, осторожно прошла мимо кушетки и направилась к двери.

– Задержитесь, прошу вас. – Девушка мгновенно подчинилась его властному спокойному голосу. Чувствуя себя провинившимся ребенком, что весьма часто случалось с Блейз, она медленно обернулась и посмотрела через плечо. – Будьте добры, объясните, почему вы сочли необходимым испачкать щеки золой?

Нет, объяснять она не собиралась, но и он был не из тех мужчин, которые легко сдаются, особенно в общении с прислугой. Сама того не желая, Блейз опять уставилась на него. Даже в столь обыденной обстановке он вызывал необычайный интерес. Стройный и широкоплечий, он обладал утонченностью, которая свидетельствовала о богатстве и знатности. На нем были лосины из оленьей кожи, сияющие ботфорты прикрывали ноги до колен, рубашка с высоким накрахмаленным белоснежным воротничком, галстук и великолепно скроенный сюртук голубого цвета, несомненно, все из Лондона. Манера держаться выдавала в нем истинного аристократа.

Только сейчас она, наконец заметила стоящую рядом трость. Левая нога его была опущена на пол, а правая – осторожно вытянута на кушетке.

«Еще одно ранение?» – подумала Блейз.

Она вопросительно посмотрела на него и отметила бледность, которую не заметила сразу, и вызванные болью морщинки, разбегающиеся из уголков синих глаз. Она поняла, что его поза вызвана вовсе не леностью. И вдруг девушка почувствовала огромное желание подойти к нему и утешить.