Текст книги "Звезды над Занзибаром"

Дикорастущие

Танцуй быстрее;

И джинн придет – танцуй еще быстрее.

Занзибарская народная песня

5.

– Но тех там, наверху, ты не достанешь – спорим?

Одна бровь Салимы скептически изогнулась. Она уже не носила челку и множество тоненьких косичек – теперь ее лоб открыт, а волосы, забранные в золотую сетку, достигают талии; за первым выпавшим молочным зубом последовали другие, и их место заняли коренные. Она очень выросла – даже слишком для своих двенадцати лет – и было в кого: оба родителя высокого роста. Салима была стройная и сильная, как ее отец, однако долговязость и неуклюжесть, знаки возраста, еще ее не покинули, чем она напоминала жеребенка.

Она еще раз осмотрела заряженное ружье, вскинула его и встала в позицию, как ее учил Меджид. А Меджид оказался хорошим учителем не только в стрельбе по тарелочкам и из пистолета, но и в умении обращаться с копьем, кинжалом и саблей. Зажмурив один глаз и положив палец на спусковой крючок, Салима прицелилась в банку высоко в кроне дерева. Она застыла, дожидаясь момента, когда в голове прояснится, а в животе щелкнет что-то, похожее на сытое короткое урчанье сундучного замка. Вот тогда она и нажала на курок. Эхо выстрела разнеслось по лесу, и сквозь дымовую завесу она с удовлетворением все же увидела, как падает похожая на шнур голая ветка. Плод манго просвистел вниз, с чавкающим звуком упал на землю среди других сбитых плодов и, расколовшись, растекся ярко-желтым фруктовым соком.

Салима опустила нарезное ружье и с торжествующей улыбкой повернулась к сводному брату Хамдану, почти что ее ровеснику. Тот задумчиво чесал в затылке, и тюрбан его чуть не слетел с головы, обритой наголо, как положено взрослым мужчинам и юношам.

– Неплохо, – равнодушно, что давалось ему с явным усилием, пробурчал он и, чтобы не выдать восхищения, добавил с ухмылкой: – Для девчонки.

Кто из них сильнее, быстрее, ловчее? Они спорили об этом постоянно. С самого начала. Соревновались самозабвенно. И казалось, Аллах простер над ними благословленную руку, дабы охранить обоих от всякого зла. Так это и произошло, когда Салима в последний момент увидела перед собой преграду – кривой ствол пальмы, перегораживающий дорогу. И ей ничего другого не оставалось, кроме как на полном скаку выпрыгнуть из седла. Так случилось, когда стрела, выпущенная Хамданом, вонзилась ей между ребрами – я хотел только посмотреть, насколько глубоко она входит! Если дети султана и были с трудом сдерживаемой шумной компанией, то эти двое – Салима и Хамдан – были просто неуправляемыми.

В ответ на его замечание глаза Салимы сузились, уголки рта презрительно напряглись. Она быстро повернула голову в сторону мангового дерева и показала на плод, висевший примерно на той же высоте, что и тот, который она только что сбила:

– А вон тот – твой!

– Раз плюнуть, – надменно заметил Хамдан и вскинул ружье.

Абиссинской прислужнице по имени Киаламбока удалось преодолеть тоску одиночества – она впервые осталась одна. Ведь раньше, какую бы работу по дому она ни выполняла, ее повсюду сопровождала девчушка, которой абиссинка на своем языке день-деньской объясняла, что именно она сейчас делает, а когда Салима стала немного понимать по-абиссински, Киаламбока принялась рассказывать ей о своей родине, о львах и слонах, о злых колдуньях; от всех этих историй у принцессы в сладком ужасе замирало сердце. А сейчас свой каждый свободный час, когда он у него выпадал, с Салимой проводил принц Меджид. Кролики были не единственными животными в Бейт-Иль-Ваторо. Первыми открывали список пестрые петухи в клетках. Не обычные, а привезенные со всех концов света бойцовые, очень скоро многих Салима сочла своими, и они дрались с петухами Меджида. Очень часто брат и сестра совершали поездки верхом, и Меджид обучал ее искусству ведения охоты и боя. К большому неудовольствию Джильфидан.

– Точно промазал! – прокомментировала Салима выстрел Хамдана.

– Нет, я попал! Именно так, как и задумал, – возразил братец, который вдруг очень заинтересовался устройством ружья; он отлично знал, что выстрел только тогда считается удачным, когда пуля попадает в стебель, а плоды падают на землю.

– Ну и пусть! Все равно выиграла я, – со смехом провозгласила сестра, на ходу закидывая ружье на плечо и отвязывая поводья вороной кобылы, привязанной к дереву неподалеку, рядом стоял гнедой конь Хамдана.

– Подумаешь, ты всегда боишься, что я выиграю! – закричал мальчик, но пошел за ней.

– А вот и нет! – все еще заливаясь смехом, Салима вскочила в седло. – Я только не хочу твоего позора – а то совсем проиграешь. Девчонке, – поддразнила она его.

– Ха-ха, – с горечью улыбнулся Хамдан, подмигнул ей и тоже взлетел в седло.

С маленькой просеки они направили коней в густую зелень, пробираясь сквозь раскидистый кустарник под свисающими ветвями. Всей душой Салима противилась посещению школы в Бейт-Иль-Сахеле. Она как будто предчувствовала, что первые дни, проведенные там, в корне изменят ее взгляд на некоторые вещи. Если в Мтони она дерзко противостояла учительнице и была бесспорным лидером учеников, вызывающим лишь восхищение, то интерес мальчиков Бейт-Иль-Сахеля к новой сестричке быстро угас. Сводную сестру Шавану, тоже живущую там, Салима видела редко, потому что та школу уже закончила, хотя была старше Салимы на один только год. А от сестры Нуну, от рожденья слепой и смертельно завидующей всем, кто мог видеть, Салима старалась держаться подальше.

Однако за ту неделю до пятницы, выходного дня, пока Салима сидела со скрещенными руками и упрямо выдвинутой нижней губой, случилось нечто удивительное. Она забыла все прежние школьные мучения, забыла, что терпеть не может сидеть и молчать, зачарованно слушая учительницу, которая умела преподносить материал интересно и одновременно весело. И вскоре Салима совершенно подпала под ее обаяние и бегала за учительницей, как собачка, стараясь обратить на себя ее внимание прилежанием и умом. Равнодушие сводных братьев обернулось ненавистью, и не один раз они под водительством Хамдана не только зло подшучивали над ней, но и частенько распускали руки. Это продолжалось до тех пор, пока однажды Салиму не обуял такой гнев, что она с разбегу набросилась на Хамдана и стала колотить его, кусать и царапать… Слуги бросились к ним и с трудом разняли детей. Хамдан с разбитым носом вдруг начал смеяться и задорно подмигивать Салиме, кипевшей от злости, – это был один из тех таинственных моментов, когда рождается дружба.

– Спорим, что до города я обгоню тебя, сестренка? – услышала она позади себя; вызов ей показался заманчивым. Тропинка была узкой, в некоторых местах едва мог пройти человек, не говоря уж о крепком арабском скакуне, а низкие ветки представляли собой серьезную угрозу для всадника.

– Попробуй, – небрежно отозвалась она и резко ударила по бокам лошади. Оба с громкими криками пустились вскачь через подлесок, через заросли, а ветки хлестали по их лицам.

– Ну подожди, сейчас ты у меня получишь! – рычал Хамдан, когда тропинка исчезла в траве, а над зарослями кое-где стали появляться высокие пальмы.

Салима лишь смеялась в ответ и понукала кобылу бежать быстрее через шамбы (плантации), в сторону широкой дороги, которая шла от Мтони в город. Бок о бок скакали они по плотной земле, нисколько не заботясь о том, что из-под копыт лошадей, когда они скакали по лужам, летят грязно-бурые брызги.

– Первая! – пропыхтела Салима и ловко остановила лошадь, когда они достигли первых домов города, у большого одиноко растущего дерева. В его толстую кору были вбиты костыли – так высоко, как только мог достать человек, чтобы пригвоздить злых духов к стволу, чтобы те не проникли в жилища. Меж древесных корней были разбросаны бананы и яйца. Тут же стоял маленький глиняный горшочек для воскурения благовоний, в щелях ствола торчали маленькие записочки или нанизанные на нитку пестрые шарики из глины размером с жемчужину. Все это было частью одного большого колдовства – для отпугивания злых духов.

Задыхаясь, но с торжествующей улыбкой Салима медленно кружила на фыркающей кобыле вокруг танцующего на месте гнедого, готовая в любой момент начать спор, кто из них вышел победителем на сей раз.

– Салима, – озабоченно прохрипел Хамдан, у которого горло свело от скачки, и провел рукой по своим горящим щекам.

Она тут же все поняла и остановила лошадь. Из висящей седельной сумки, где она хранила патроны, Салима извлекла черный комок, в котором что-то металлически засверкало, и начала встряхивать его, пока не распутала. Получилась маска: две соединенные между собой полоски тяжелого блестящего шелка, окаймленные серебряным кружевом. Верхняя прикрыла лоб, нижняя – нос и скулы, а глаза, кончик носа, рот и подбородок остались открытыми. Прикрепленные к ним цепочки Салима обмотала вокруг головы несколько раз, чтобы эта маска, которую она носила с девяти лет вне дома, не соскользнула. Затем она быстро извлекла из той же сумки шейлу – большой платок черного шелка, вверху прозрачный и легкий, ниже – плотный и жесткий, он тоже был расшит узорами из серебряных и золотых нитей. Она расправила шейлу на затылке и на плечах, и он волнами заструился вниз, прикрывая длинные штаны до щиколоток. Чтобы он не слетел с нее во время езды, она кокетливо закинула его край за плечо, закатив при этом глаза. Хамдан понимающе засмеялся, и они продолжили путь.

Не торопясь они ехали по кварталу с названием Глиняный город. Где-то далеко отсюда плескалось море. А здесь их окружали хижины – низенькие, прилепившиеся друг к другу. Они были сделаны из циновок, скрепленных глиной, – домики с крышами из пальмовых листьев. Исхудалые женщины, завернутые в юбки, почти прозрачные от ветхости и выцветшие добела, варили прямо перед хижинами рис. Голые ребятишки, у которых можно было пересчитать ребра, стояли тут же, на их заостренных личиках с огромными глазами читалось нетерпеливое ожидание. И глядя на коров, тупо стоявших вокруг, невозможно было вообразить, что из их костлявых тел кто-то выдоит хоть каплю молока. Мужчины выглядели более сытыми – их черная кожа блестела на солнце, – они сидели группами и жевали бетель.

Здесь, в Глиняном городе, трудно было понять, кто из его обитателей шатко-валко зарабатывал себе на жизнь – носильщиком или подсобным рабочим в порту, – а кто был рабом на плантации или же у торговца. Тут не слишком заботились об «имуществе», а у кого-то просто не было охоты пошевелить для работы пальцем. Всякий раз, когда Салима проезжала через этот богом забытый квартал, она испытывала невероятную смесь злости и сочувствия, отчаяния и беспомощности, от которых у нее замирало сердце, и она могла перевести дух, лишь когда они были за пределами удручающего квартала.

Узкая коса отделяла остров от небольшого – в западной оконечности – треугольного полуострова на коралловой породе. Во время отлива коса почти пересыхала, и ее можно было перейти вброд. Во время прилива здесь была тихая лагуна, где плескалась коричневатая вода. Коса отделяла остров от места, где, собственно, и берет начало город Занзибар. Природный откос вел к броду, прошлепав по которому, Салима и Хамдан оказались в Каменном городе.

6.

На этом полуострове, формой напоминавшем широкий и тупой наконечник копья, которое бросили на восток, в сторону Африки, однако оно не достигло цели, а упало сюда, билось сердце Занзибара. Сердце, работающее как часы, без устали перегоняющее кровь – а это суда, товары и люди, – настоящий круговорот в торговле.

После поездок в город – раньше с Меджидом, а потом и с другими сводными братьями – Джамшидом, Хамданом – Салима хорошо его знала. С севера город открывался кварталом Малинди, который соседствовал с Глиняным городом. В Малинди жили индийцы: индусы из Бенгали, мусульмане из Бомбея и Гуджарата. Салиме не надоедало разглядывать фасады домов из ажурного камня, тонкие и изящные, как настоящее кружево; восхищаться радугой окрашенных стен, все еще праздничных, хоть и выцветших и шелушащихся от муссонов и солнца; красные, как рубин, розовые, как перламутр, и желтые, как карри – как недолгие занзибарские заходы солнца; бирюзовые и светло-голубые, как воды, омывающие Занзибар. Был здесь и настоящий индийский базар, где торговали коваными украшениями из серебра, филигранно отделанными кинжалами и яркими тканями в рулонах, а неподалеку на сук, ярмарке, были мясные ряды. Индуистское кладбище находилось на противоположном конце полуострова, на юге, в квартале Ммази Ммоджа и в непосредственной близости от глиняных хижин, чуть подальше от лагуны уходивших уступами вверх и образовывавших грязную слипшуюся мешанину из гнилых крыш, крошащихся стен, всевозможного мусора и развалин.

Совсем рядом с лагуной, вполне судоходной во время прилива, был устроен невольничий рынок с многочисленными помещениями для будущей рабочей силы. По требованию англичан торговля рабами на Занзибаре стала заметно сокращаться и была разрешена лишь в пределах султаната Занзибара и его африканских владений; вывозить же рабов на Аравийский полуостров и в Оман, на острова Индийского океана, в Западную Индию и в Южную Америку было запрещено. Но несмотря на то, что английский флот контролировал африканское побережье, контрабанда и нелегальная работорговля процветали.

Узкие извилистые улочки впитывали в себя зной и присущие Каменному городу запахи, как губка. Забродившие сладкие фрукты, сдобренные морской солью, вездесущий удушливый запах специй. Неопределимый смрад, поднимающийся от переливчатых черных или зеленоватых луж; острые и тяжелые человеческие и звериные запахи: от блеющих коз, орущих ослов, пронырливых крыс и охотников на них – мяукающих кошек; от кудахчущих кур и воркующих голубей в клетках и спокойно бредущих коров. Бездомные, оголодавшие шелудивые псы – с шерстью, кишащей блохами, – исступленно бросались на отбросы или разлагающиеся останки котенка, устраивая иной раз за них дикие драки с оглушительным лаем и злобным рычанием. Дома источали свойственный только им запах, гнилой и кисловатый, запах влажной штукатурки и серо-зеленых грибов и водорослей. От влажности разбухали массивные двери, сплошь покрытые резьбой – орнаментом или изречениями из Корана – или узорами из бесчисленных шляпок гвоздей. Здесь в центре был расположен сук Мухого, где продавались рыба и удобрения, тоже вносившие свою ноту в палитру запахов; здесь же можно было купить плоские лепешки, неочищенный рис и зерно, хлопчатобумажные ткани, а еще маниоку, растертую или выпрессованную, измельченную или вымоченную. На всех углах сидели на корточках нищие – с пустыми глазницами или другими увечьями. Если же какая-нибудь женщина проходила между высоких зданий вниз по переулку и грациозно поправляла на лице шейлу, иногда на ее руке мелькал нежный красно-коричневый узор, нанесенный хной и оставшийся от недавнего праздника.

Салиму одинаково притягивало все новое – будь то благовонные запахи или смрад, сияющая красота или грязное уродство. Собственно говоря, ей вообще не пристало находиться здесь, и она была рада, что ее лицо скрыто шейлой, и это вкупе с платьем и украшениями говорило только о том, что она девушка из богатого дома, но никак не дочь султана. Не подобало сейидам – принцессам – в возрасте Салимы и женщинам благородного происхождения выходить из дома, кроме как по приглашению на чаепитие к подругам, или навещать больных подруг или знакомых, или по необходимости обратиться в суд. Законом это не возбранялось, просто этого требовали приличия, и те, кто придерживался подобных правил, умел приятно проводить часы досуга в пределах дома, в окружении рабов, исполнявших малейшие хозяйские прихоти. Однако с тех пор как султан отбыл в Оман, некоторые правила соблюдались не так строго. Поначалу, правда, бразды правления островного государства – соответственно обычаю – принял на себя Халид ибн-Саид, самый старший из всех живущих на Занзибаре принцев, и строго следил за соблюдением принятых норм поведения. Но вскоре мучительный кашель свел его в могилу. Это, правда, никого не взволновало, ибо он донимал принца Халида все последние годы. Меджид, следующий сын, был как представитель султана более мягким, а уж своей любимой сестре Салиме он и вовсе ни в чем не перечил. Старшая же сводная сестра Меджида Холе, которой было поручено приглядывать за женщинами во всех султанских дворцах, была перегружена обязанностями, в первую голову – улаживанием постоянных ссор и неутихающих конфликтов на почве ревности.

– Интересно, что отец привезет нам из Омана? – подал голос Хамдан. – Может быть, он уже думал о ружье с насечками для меня? Мне так хочется такое ружье…

– Наверняка думал, – ответила Салима.

Вчера пришло сообщение из порта, распространившееся по всем дворцам султана, как лесной пожар: главный корабль «Китория», названный в честь королевы Англии Виктории, вышел в море и скоро доставит султана домой.

Отца не было на Занзибаре три года. В это время сопровождающие «Киторию» суда регулярно курсировали между Оманом и Занзибаром, причем на борту у них были не только курьеры, привозившие письма султана и забиравшие предназначенные для него, но и замечательные подарки для женщин и детей. Однако лучшие подарки Саид ибн-Султан приберегал до возвращения домой, чтобы самому вручить их.

Раз в три или четыре года султан посещал Оман, чтобы собственными глазами убедиться, что старший сын Тувайни ибн-Саид как его представитель действует в интересах отца и на благо султаната. Однако на этот раз причины для поездки были другими. В очередной раз возникла угроза персидского нападения на Оман: Персия уже несколько раз вторгалась в оманский анклав – неподалеку от богатого порта Бендер-Аббас, расположенного по иранскую сторону Ормузского залива. Произошли незначительные стычки, но султану Занзибара было важно сгладить ситуацию, и поэтому он, когда пересекал Персидский залив, позаботился об усилении охраны. И еще одно дело надо было ему завершить в Омане: найти подходящего мужа для Салимы. И с полным удовлетворением султан возвращался на Занзибар: за прошедшие три года он сумел подготовить и даже подписать взаимовыгодное соглашение о браке, которое пришлось по душе и сопровождавшему его в поездке принцу Баргашу ибн-Саиду. Не очень близкий родственник в возрасте «двадцати трех лет, из благородного дома, обладающий гордым нравом, привлекательной внешностью и хорошим характером, к тому же богат», как передал домой султан Саид. Едва отец вернется домой, начнутся приготовления к церемонии, а потом Салиму торжественно отвезут в Оман, где и быть свадьбе.

Невольно Салима крепче натянула поводья и стиснула зубы, чтобы подавить тоску, нахлынувшую на нее: беззаботные детские деньки ее сочтены. Нет, еще того горше: сочтены ее дни на Занзибаре. И ужас охватил ее. Не столько перед неизвестным будущим супругом, а перед суровыми родственниками в Омане. Наверняка порядки в султанате по другую сторону моря тоже будут суровыми для нее.

Чем ближе было море, тем просторнее и красивее становились улицы. Торговые компании из Гамбурга, из Марселя и из американского Сайлема открывали здесь филиалы: это были конторы, складские помещения и дома для служащих. Рядом с морем, где гулял соленый бриз, принося свежесть и немного прохлады, здесь же в просторных зданиях размещались консульства Англии, Франции и Америки – все эти помещения сдавались иностранцам в наем арабскими купцами.

Поодаль возвышался мощный старый арабский форт. За толстыми стенами и массивными четырехугольными башнями скрывались укрепительные сооружения, где располагались гарнизон и единственная на Занзибаре тюрьма. Некогда она была возведена португальцами – тогда еще хозяевами острова – и стала зародышем, из которого с появлением арабов вырос Каменный город. Рядом находился самый большой рынок Занзибара, называемый Сококу, или Соляной рынок. В коробах, балансирующих на голове, продавцы приносили товары на открытую площадь, где раскладывали их прямо на голой земле, а потом с оглушительными криками предлагали покупателям: апельсины и кокосовые орехи, сахарный тростник, бананы и батат; манго и ананасы. Рядом с укрепительными сооружениями стоял бывший султанский дворец, давно отданный на волю стихии и полуразрушенный, а на склоне была устремлена в небо высокая каменная башня, служащая маяком, в долгие тропические ночи указывавшая путь кораблям. Над светящимся зелено-голубым морем, которое кишело всевозможными судами и маленькими арабскими лодками доу с треугольным парусом, раскинулся дворцовый комплекс султана, длинное белое здание Бейт-Иль-Сахель, «Дворец на берегу». Он стоял в самом начале улицы: три этажа за простым, без украшений, фасадом, с крышей, покрытой красной и зеленой черепицей. Нежно-зелеными были и деревянные ставни. Единственным украшением здания служили круговые веранды на всех трех этажах, в тени которых султан ежедневно – иногда трижды – давал аудиенцию. Высокая стена защищала дворец от капризов моря, а между дворцом и стеной росли чудесные гранатовые деревья: когда они были усыпаны темно-красными цветами, казалось, будто они охвачены пламенем. Вдоль стен постоянно ходила охрана, готовая в любое время отразить нападение.

Стена к стене с Бейт-Иль-Сахелем стоял Бейт-Иль-Хукм, «Дворец решений», где находились женские покои, к ним примыкала трехэтажная хозяйственная постройка, целесообразно построенная весьма скромно. Затем следовал Бейт-Иль-Ваторо, откуда можно было видеть таможню, где купцы платили налоги – в пять сотых от стоимости ввозимого или вывозимого товара.

Брат и сестра ехали по улице, проходившей за Бейт-Иль-Сахелем, мимо белого куполообразного здания, где размещалась семейная усыпальница, мимо свежих руин: это были руины дома, который султан Саид предназначал для будущих аудиенций и увеселений, а здание обрушилось незадолго до завершения работ. Несколько десятков каменщиков погибли под обломками, и с тех пор в городе шептались, что-де это плохое предзнаменование для султана и его наследников.

Какой бы ровной ни была сторона дворца Бейт-Иль-Сахель, обращенная к морю, другая, смотревшая на город, походила на множество шкатулок, вставленных одна в другую. Абсолютно разные дома для прислуги и помещения складов как бы выступали из массивных дворцовых стен, здесь же нашли себе место домашняя мечеть и просторные конюшни. Спешившись, Салима и Хамдан передали лошадей конюхам и после короткого, но сердечного прощания разошлись в разные стороны.

Салима очень торопилась – наверняка она снова опаздывает! – однако сдерживала себя, чтобы не припуститься бегом. Ей стоило огромных усилий величественно пересекать внутренний двор; у нее никогда не хватало терпения ходить в медленно-торжественной манере, как это приличествовало благородной девушке. Но в Бейт-Иль-Сахеле всегда царила такая суматоха, что ее поведение не слишком бросалось в глаза.

В углу двора забивали для обеда коз, уток и кур, свежевали, ловко потрошили и разделывали. От подножия одной из мощных колонн, стройными рядами окружавших двор и поддерживающих крышу, из кухни шел соблазнительный запах жареных овощей и острых пряностей, распространяющийся по всему двору. Раздался смачный шлепок, а последующий поток воплей объяснил, что главная повариха дала затрещину кому-то из помощников и тут же принялась объяснять ему, что сделано не так. Два раба тащили по направлению к кухне огромную рыбину со сверкающей на солнце чешуей. Толпа других рабов укладывала корзины с манго, гранатами, свежими финиками и инжиром одна на другую, да так небрежно, что можно было предсказать, как эти фрукты будут выглядеть через несколько часов. Мешки с мукой, рисом и сахаром, глиняные сосуды с топленым маслом с острова Сокотра – что на севере Африканского рога – они уже выгрузили. Тут же гордо и независимо расхаживали несколько павлинов – вполне возможно, среди них был и тот, который однажды, вытянув голову, налетел на Джамшида и укусил его за ногу; после чего вся куча детей Бейт-Иль-Сахеля объединенными усилиями изловила его, повалила на землю и наказала, выдергав из роскошного хвоста все перья.

Водоносы, приносившие воду в кувшинах издалека, отдыхали в одном из тенистых уголков двора, нередко этот короткий отдых перерастал в долгую дремоту; неподалеку брадобрей брил головы нескольким рабам. Напротив стайка нянюшек занималась своими подопечными – младшими сводными братьями Салимы и детьми служанок: укачивая, развлекая их или рассказывая им сказки. Одна напевала песенку, собрав вокруг себя нескольких малышей, и хотела, чтобы они, пусть пока неуклюже, хлопали в такт пухлыми ладошками.

Салима не раз певала эту песенку, когда была совсем маленькой, и сейчас, тихо мурлыкая ее себе под нос, запрыгала вверх по одной из наружных лестниц, грациозно лавируя среди множества домашних рабов, носильщиков и посыльных. Выбрав кратчайший путь через широкую галерею, она свернула в коридор. По узкому проходу добежала до висячего мостика. Держась обеими руками за веревки вместо перил, Салима спешила пройти по шатким деревянным дощечкам. Внизу лежали остатки стены и огромные куски камней, наполовину поросших травой и лишайником – то, что осталось от турецких бань. В конце мостика она шагнула в широкий дверной проем – и оказалась в Бейт-Иль-Тани.

Салима любила Бейт-Иль-Тани, который уже два года был ей новым домом. Здание было небольшим, от прежней роскоши здесь осталось не так уж много – как раз столько, чтобы она могла мечтать, как чудесно здесь было когда-то – пока не выцвели краски, ткани не обтрепались, полы вытерлись. А больше всего Салима обожала историю, которая витала над этим домом. Наряду с Аззой бинт-Сеф у султана была вторая главная жена – персиянка Шезада. Имя – словно шелест шелка, сама женщина – редкостной красоты и необыкновенной силы воли. Она была превосходной наездницей и охотницей, всегда выезжала в сопровождении ста пятидесяти персидских воинов, живших в домах рядом и напротив Бейт-Иль-Тани. Шезада носила только персидские одежды, расшитые настоящим жемчугом, и великодушно раздаривала жемчужины, которые падали на пол, своим прислужницам. Однако такая вольнолюбивая и, по занзибарским понятиям, безнравственная женщина не достойна была быть супругой султана – однажды выяснилось, что Шезада согласилась на этот брак лишь из-за титула и богатства жениха. Сердце свое она отдала другому, которому жаждала предаться душой и телом во время охоты, однако этому помешал, а потом и донес султану один из его преданных слуг. Саид ибн-Султан незамедлительно развелся с ней и отослал на родину. Как и ее преемницу, тоже из Персии и с похожим именем – и по той же причине – неверности.

Салима в одно мгновение освободилась от кожаных сандалий и босиком стала красться тайными коридорами, все время оглядываясь, не следит ли кто за ней.

Еще один распавшийся брак в семье султана послужил причиной переезда Джильфидан с дочерью из Ваторо в Бейт-Иль-Тани. Почти сразу после прибытия султана в Оман оттуда прислали невесту для Меджида – Айшу, дальнюю родственницу султана, сироту, очаровательную девушку такого же мягкого нрава, как и жених. Свадьба была пышной, но после свадьбы сестра Меджида Хадуджи выказала себя отнюдь не великодушной, а мелочной и подлой в отношениях с невесткой. Наконец-то она, научившись управлять домом, стала настоящей хозяйкой Ваторо! У Хадуджи и в мыслях не было передавать ключи Айше. Эта неприличная возня длилась несколько месяцев, и Джильфидан, не выдержав, попросила приюта у Холе в Тани – и тут же его получила. А нежная, с глазами, как у газели, молодая жена, собравшись с силами, попросила у Меджида развод, упаковала свои вещички и вернулась к тетке в Масхат, пока брак еще не принес плоды. С тех пор Меджид был безутешен, и его любимая маленькая сестричка страдала вместе с ним.

На цыпочках Салима прошмыгнула через коридор, который почти всегда был безлюден. Тут, на первом этаже, никто не любил бывать подолгу, если вообще заходил сюда; здесь было сыро, стены и потолок источали запах плесени, который усиливался по мере приближения к последней комнате. В один из первых дней своего пребывания в Бейт-Иль-Тани она заблудилась в лабиринтах дворца и, блуждая в поисках выхода, случайно оказалась в этом месте. С любопытством она сунула нос по очереди в каждую комнату и в одной из них сделала открытие, изменившее ее жизнь и открывшее ей новый мир.

– Ас-саламу алейка, – прерывисто поздоровалась она прямо с порога, толком не отдышавшись после скачки и бега, да и сказывалось волнение.

Белобородый древний старец, согнувшийся под тяжестью лет, с плечами, приподнятыми от долгого сидения над открытой страницей, влажной от сырости, захлопнул книгу и слегка поклонился.

– Ва алейка ас-саламу, сайида Салима.

Тонкая улыбка появилась на изборожденном морщинами лице, когда он убирал книгу в сундук.

– Была ли ваша охота удачной?

Салима засмеялась, снимая ремень и сумочку для патронов и складывая все на пол.

– Очень удачной. Мне удалось подстрелить целую кучу манго! Простите, почтенный Аднан, что я заставила вас ждать.

Тот, к кому она обратилась, чуть наклонил голову.

– Терпение – одна из высших добродетелей, сайида, а ученость владеет всем временем мира.

– Но у меня его нет, – пошутила она, освобождаясь от шейлы и полумаски. То, что связывало ее и Аднана, старого доверенного писца ее отца, было делом весьма рискованным, и речь не шла о формальном благонравии как таковом. Скрестив ноги, Салима опустилась на одну из двух приготовленных для нее подушек и придвинула поближе бамбуковую подставку, стоящую на полу. Она нежно погладила бумагу, которая там лежала, после чего окунула кончик бамбуковой ручки в глиняную чернильницу, наполненную липкой, с комочками, смесью из сажи и аравийской камеди.

– Я готова!

Аднан с кряхтеньем опустился рядом с ней и принялся читать наизусть арабские стихи. Он немного прищурил близорукие глаза и наклонился вперед, чтобы проследить, правильно ли Салима записывает за ним.

С самого начала Салима не понимала, почему мальчики в школе записывают стихи из Корана чернилами на верблюжьей лопатке, а девочки этого не делают. На свои настойчивые расспросы она всегда получала один и тот же резкий ответ: «Так принято!» или «Это не для девочек!». Иногда даже: «Так велел Пророк!» или того хуже: «Это наказание Аллаха!»

С некоторых пор Салима ни о чем не спрашивала. Но понять все равно не могла. И находила это в высшей степени несправедливым.

Однако в тот день, когда она рылась тут в сундуках и перелистывала персидские и арабские книги, в том числе и Коран, и прочитала знакомые строки, ее вдруг осенила счастливая мысль. Если она умеет различать буквы и слова, умеет составлять предложения – разве она не сможет их попросту срисовать?