Текст книги "Звезды над Занзибаром"

Исполнить ее заветное желание под силу было только Аллаху – об этом она часто напоминала себе. Единственное, по чему она тосковала, чему сама могла бы содействовать, тоже казалось ей невыполнимым.

– Мне так не хватает моря, – наконец тихо призналась она. – Я никогда не смогу привыкнуть к тому, что его не видно из окна. – И в нескольких предложениях Салима поведала сестре, что все ее усилия купить поместье на берегу до сих не увенчались успехом. – Несмотря на то, что я наняла самого лучшего диллала, – заключила она почти в отчаянии.

Замзам пренебрежительно щелкнула языком.

– Такое поместье не купить через посредника, дорогая! Такое поместье всегда продается втайне. Если кто-то знает кого-то, и тот тоже знает кого-то еще, а у того есть друг или племянник, или двоюродный брат, который желает иметь в собственности не землю, а золото, или тот, кто предпочитает город деревне. Я хорошо знаю всех людей в округе – позволь мне это для тебя сделать!

18.

– Двоюродный брат моего мужа в основном живет в городе, – прошептала Замзам извиняющимся тоном, когда слуга открыл им главные ворота и впустил их. Судить о том, каков сам дом, было трудно – его почти не было видно. Там, где когда-то был разбит ухоженный сад, без присмотра людей под щедрым солнцем Занзибара вымахали настоящие джунгли из пальм и гигантских деревьев манго, с которых свисали плоды, а рядом – плоды инжира. Джунгли из необрезанных гвоздичных деревьев и зарослей кустарника, цветущего всевозможными цветами различных окрасок, хранили здание, как роскошный кокон.

Салима начала внимательно осматриваться, а слуга тем временем открыл ставни выходящих на деревню окон, и лучи, проникшие сквозь узкие щели, заиграли на полу солнечными зайчиками. И хотя она сразу заметила, что скудная мебель от соленого воздуха превратилась в рухлядь, а повсюду хлопьями лежит пыль, что каменные полы стерты и всюду висит плотная паутина, в первую очередь она увидела, как крепки стены этого большого дома и как просторны комнаты с высокими потолками.

– Отсюда можно пройти во внутренний двор, – провозгласил слуга, сопроводив слова движением руки. – Если благородные госпожи соизволят последовать за мной…

Из просторного холла через боковую дверь они вышли во двор, обнесенный высокой стеной, а напротив господского дома располагалась небольшая хозяйственная постройка: помещения для прислуги и кухня с кладовками, как сообщил сестрам их сопровождающий.

На пристройку Салима почти и не взглянула, зато сразу обратила внимание на речушку, выплескивающуюся через отверстие в стене и весело сбегающую по прихотливым извивам между дикорастущими кустами и пучками травы по пояс и вновь исчезающую в проломе в каменной стене на противоположной стороне. Уголки ее рта дрогнули в улыбке.

Маленькая речка во дворе – совсем, как в Мтони.

– Прошу вас, госпожи, сюда, – сказал слуга и повел их назад в дом, потом по лестнице на второй этаж. Свет, прогоняя тени, заполнил все комнаты, когда ставни стали с шумом открываться одна за другой. Вслед за светом через окна поторопились ворваться свежие запахи зелени и цветов, подгоняемые возбуждающим морским бризом. Равномерное дыхание моря, ранее почти заглушаемое тихим шелестом листьев, постепенно набирало силу и переходило в сытое урчанье.

– А отсюда – самый прекрасный вид на море.

Ставни распахнулись, и у Салимы перехватило дыхание. Словно созданные рукой человека стволы пальм под перистыми кронами были изогнуты так прихотливо, что образовали прелестную раму для ослепительно голубого моря, такого яркого, что она физически ощутила щекотанье в животе. На солнце сверкали белые паруса проходящих мимо судов, и на морской ряби покачивались маленькие рыбачьи суденышки.

– К сожалению, во время прилива вода поднимается так высоко, что волны бьются прямо о стену дома, – с виноватым видом сказал слуга и указал на светлую полоску песчаного берега, которая отделяла море от одичавшего сада.

К сожалению? Салима чуть было не расхохоталась. Она представила, как чудесно будет прямо из двери выйти босиком на песок и сразу в воду.

– И что ты думаешь об этом? – осведомилась Замзам, когда слуга с достоинством отошел в затененный угол комнаты, чтобы дамы могли спокойно посоветоваться.

Салима все никак не могла оторвать взгляд от вида за окном. Дом в Бубубу был создан словно для нее.

– Спроси двоюродного брата Хамида, сколько он хочет за дом. И сколько бы он ни захотел, я заплачу.

Тоненькое серебристое стрекотанье цикад наполняло жизнью ленивую тягучесть ночи. Как будто о чем-то мечтая, нарочито медленно лизали берег влажные языки моря, нежно шепча слова все той же песни, что и тысячи лет назад, и будто ласкали песок – белый, мягкий и нежный, как сахарная пудра.

– Вы еще помните двух черкешенок, которых привез наш отец, когда мы были еще совсем маленькими? – Глядя поверх края серебряного кубка, Хамдан переводил взгляд с Салимы на своих сводных братьев – Джамшида и Абд иль-Вахаба. Неровный свет фонарей цветного стекла, наполовину зарытых в песок, скользил по их лицам, смягчая столь различные черты сестры и братьев и вместе с тем делая их неуловимо похожими. Казалось, в возобновленной через много лет дружбе отражается их прошлое: совместные проделки когда-то крепко связывали их прочными узами.

– Из которых ни одна не удостаивала нас, детей, ни единого взгляда, или они, высоко задрав нос, просто проходили мимо, и это нас ужасно злило? – Салима откусила кусочек марципана. – И еще как!

Все переглянулись, припоминая дерзкие проделки. Салима поперхнулась и больше не могла сдержать смех, а вслед за ней разразились громким хохотом братья.

– А павлин! – прыснул Хамдан, собирая на шелковой скатерти карты – после обеда они развлекались играми. – Павлина помните? Как мы выдернули у него из хвоста все перья? Бесхвостый павлин!.. Невиданно… Ха-ха-ха…

– Нам повезло, что отца не было поблизости, а рабы прятали бедную птицу, пока у нее не отросли новые перья… – подвывая, простонал Абд иль-Вахаб. – Иначе мы очень долго не смогли бы принять сидячее положение! Ха-ха-ха…

– Доброе старое время, – задыхался от смеха Джамшид, чья белокурая бородка отливала золотом. Он вытер слезы. – Какой же шайкой бандитов мы были, а?!

– Вы-то, может, и были, – хихикнула Салима. – А я – нет! Я была самой маленькой из девочек и только исправно делала все, что мне велела Шевана!

– Ха-ха, вы только послушайте ее! – воскликнул Хамдан, схватил сестру грубовато-ласково за шею и слегка потряс ее, так что Салима взвизгнула и инстинктивно приподняла плечи. – А кто постоянно тайком сбегал из дома, чтобы за городом устраивать охоту на невинные манго?

– Да перестаньте же, я больше не могу! – Абд иль-Вахаб изнемогал, сползая с широкого тканого покрывала на песок и держась руками за живот, болевший от смеха, переполненный к тому же чаем, шербетом, острыми закусками и сладостями, которые Салима приказала подать сюда, прямо на берег.

Смех постепенно затих, подобно морскому отливу, бьющее через край веселье сменилось тишиной, наполненной волшебством тропической ночи. Словно шелк и бархат, теплый воздух и свежий морской запах окутали их, а отблески фонарей и сияние звезд добавляли их лицам таинственности. Салима испустила блаженный вздох.

Двоюродный брат мужа Замзам сначала немного жеманился, хотя и дал открыто понять, что поместье ему ни к чему – он предпочитал жить в деловом районе города. Но, невзирая на это, он не хотел с такой легкостью избавляться от собственности. И все же Салима проявила настойчивость. Она забросала его искусно сформулированными письмами, Замзам тоже вмешалась в переговоры, и аргументы она изредка подкрепляла чудесными печеньями и специально приготовленным жарким. Возня с домом затянулась не на одну неделю, и только тогда они пришли к согласию: Салима снимает дом и землю на неопределенный срок за ежегодно выплачиваемую сумму. Поместье Бубубу теперь принадлежало ей.

И как море ежедневно и еженощно стремило волны к стенам ее дома, точно так же и спутники ее детских и отроческих лет вновь проложили дорогу к ее крыльцу и навещали ее почти ежедневно без формального уведомления о визите. Как будто они убрали с жизненного пути все помехи, вернувшись к беззаботным дням, без строгих правил приличия и прочих тягот взрослого бытия.

– Принимая во внимание поистине королевское гостеприимство нашей милой сестры, – вновь взял слово Джамшид, на этот раз в подчеркнуто цветистой манере, – я хочу в знак признательности преподнести ей маленький подарок.

Он щелкнул пальцами, и в мгновение ока из темноты в круг света вступили его рабы, неся из лодок, на которых братья прибыли из города, большие коробки, и опустили их на песок. Салима успела увидеть, как вспыхнул маленький огонек, тут же взорвавшийся множеством искр и огненных хвостов. Зашипело, и высоко в небе вспыхнули огни и вдруг с громким треском превратились в фонтаны, переливающиеся красными и синими струями, а рядом расцветали ярко-зеленые букеты.

«Он не забыл, – думала Салима. – Он не забыл, как я люблю фейерверк».

Откинув голову назад и затаив дыхание, она, не отрываясь, смотрела вверх на серебряные и золотые звезды, медленно-медленно опускающиеся вниз и рисующие причудливые светящиеся узоры на темно-синем небе.

Вот оно, счастье. Здесь, в моем доме в Бубубу, а рядом – мои братья. В такие ночи и в такие дни, когда тени последних лет уже далеко. Наконец я дома. Благодарю тебя, Аллах, за это благословление.

19.

По примеру отца Салима купила подзорную трубу и велела установить ее на верхнем этаже у окна. Она посмотрела в нее и увидела, как Абд иль-Вахаб в окружении многочисленных слуг причалил к берегу. Она побежала вниз, чтобы встретить его, а по пути еще успела приказать служанкам как можно быстрее и лучше накрыть на стол.

– Абд иль-Вахаб, – радостно воскликнула она, торопясь по песку ему навстречу, – как я рада тебя видеть! Где же ты оставил обоих наших братьев? – И пока она говорила, по его озабоченному лицу – а он был веселого нрава и всегда в хорошем настроении – она поняла, что хороших вестей сегодня ждать не надо.

– Что случилось? Кто-то заболел – или… что-то еще хуже? – Голос ее становился все тише, и последние слова она уже прошептала.

Брат покачал головой.

– Нет-нет, ничего такого, не беспокойся. Давай войдем в дом. Лучше будет, если ты сядешь…

Мгновения показались ей часами, пока они не вошли в комнату, продуваемую морским бризом, и не сели на подушки. Подали кофе.

– Ну, и… – не в силах больше ждать, начала Салима, полная тревоги, – какие же плохие новости ты мне принес?

– Я здесь отнюдь не по собственной воле, – сказал Абд иль-Вахаб после маленькой заминки, по нему было заметно, что он колеблется, не зная, с чего как начать. – Меня прислали к тебе с просьбой. И я уверен, что она тебе не понравится. Ты догадываешься, кто прислал меня?

– Нет, – тут же слетел с губ Салимы резкий ответ. – Поэтому я была бы тебе благодарна, если ты не стал бы ходить вокруг да около, а сразу бы сказал, кто тебя прислал и почему.

Абд иль-Вахаб взял чашку, откашлялся и отпил кофе.

– Ты наверняка слышала, что англичане назначили нового консула на Занзибаре, – продолжил он.

Салима пожала плечами. Вдруг ей показалось, что крепкий кофе имеет привкус железа – почти как кровь. С тех пор как она смотрела в дула винтовок, с тех пор как английские пули свистели над ее головой, ее не очень-то интересовали здешние англичане.

– Какое мне дело до англичан или до их консула? – ответила она жестко. – Мне безразлично, кто это, Ригби или кто-то еще!

Брат сначала молча уставился на нее, потом рассмеялся.

– Ригби давно нет! Здешний климат был ему не на пользу, как это объяснили, но вероятнее, потому, что борьба с Меджидом его просто обессилила.

Салима еще раз равнодушно дернула плечом. Но он продолжал рассказывать:

– Меджид не простил Ригби, ведь это консул заставил его вернуть Баргаша из ссылки. Очевидно, британской администрации не нравилось пребывание Баргаша в Бомбее, и таким элегантным способом они хотели избавиться от него. К тому же Меджид до сих пор не согласен с тем, что султанат нашего отца был разделен – и, как тебе известно, Тувайни – султан в Омане, а Меджид – здесь, и теперь Меджид должен каждый год выплачивать Тувайни определенную сумму – как более богатый Занзибар бедному Оману. А окончательно Ригби и Меджид рассорились, когда консул вынудил индийских торговцев – подданных английской королевы – дать своим рабам свободу. За Ригби последовал некий Пелли, затем некий капитан Плейфер, который раньше служил в английской администрации в Адене… – тут он прервался и, испытующе посмотрев на сестру, тихо добавил: – Тебе не хочется знать о том, что происходит на нашем острове, ведь так?

– Нет, почему же? – она бросила на него изучающий взгляд. – Однажды я уже вмешалась в дела семьи, и ничего хорошего из этого не вышло. Ни для меня, ни для других. И поверь мне, не проходит и дня, чтобы я горько не раскаивалась в этом.

Абд иль-Вахаб задумчиво кивнул.

– Что и понятно. Но сейчас все складывается так, что ты просто обязана этим заняться.

– Уж не новый ли консул прислал тебя? – Глаза Салимы угрожающе сузились.

Брат стал все отрицать, Салима продолжала настаивать.

– Тогда кто? Абд иль-Вахаб, я прошу тебя, говори же! Хватит продлевать эту пытку! – И она с треском ударила ладонью по столику, так что кофейные чашки тихо звякнули.

Ее собеседник покраснел.

– Пожалуйста, не надо так злиться, я ведь только гонец…

Салима вздохнула.

– Разумеется, да, не надо! Но ты наконец-то скажешь, кто тебя прислал и зачем?

– Меня прислал Меджид…

Меджид… Салима не хотела верить своим ушам, и когда она поняла, что не ослышалась, настроение ее мгновенно переменилось. Надежда вспыхнула в ней и еще – неукротимая радость.

Он простил меня. После всех этих лет он простил мой глупый поступок и протягивает руку. Я знала это! Я знала, что Бубубу принесет мне удачу!

– …и он спрашивает, не сможешь ли ты передать ему права на Бубубу?

– Как… что ты сказал? – Голос отказывал Салиме.

Лицо Абда иль-Вахаба потемнело.

– Кажется, совершая морскую прогулку, новый консул бросил на дом жадный взгляд и спросил Меджида, можно ли его получить. Меджид ответил согласием.

Салима спрятала лицо в ладони. Ее била дрожь. Гнев охватил ее. Затем накатило отчаяние.

Все – все, только не Бубубу!

Желание и воля султана – это закон. Так издавна было заведено на Занзибаре. Но даже если бы Салима и захотела возразить, после ее «предательства» и перед лицом милосердия, проявленного к ней Меджидом, она была у него в большом долгу. Честь и порядочность требовали, чтобы она пошла ему навстречу, чтобы, по меньшей мере, искупить часть вины – она знала это. И Меджид это тоже знает, она почувствовала это по его «просьбе». И еще она мгновенно поняла, что настоящего владельца Бубубу, скорее всего, заранее поставили в известность – и он был тоже согласен.

– Я не могу решить это вот так сразу, – пробормотала она, не отнимая рук от лица. – Я хотела бы подумать – хотя бы одну ночь.

– Мне очень жаль, Салима, – услышала она дрожащий голос брата. – Но Меджид потребовал, чтобы я сегодня передал ему твой ответ.

Как он может требовать это от меня?

Абд иль-Вахаб шумно втянул в себя воздух.

– Он предлагает тебе вернуться в Мтони, но если тебе это не по душе, то он велел мне позаботиться о том, чтобы у тебя был приличный дом в городе.

Салима вскинула голову.

– А дозволено ли мне будет принять хотя бы это решение не сразу? – Она хотела, чтобы последние слова прозвучали с вызовом и немного язвительно. Но она едва смогла их вытолкнуть из пересохшего рта.

– Ну да, конечно, – быстро ответил Абд иль-Вахаб.

«…освободить дом в течение восьми дней и передать моему брату сейиду Меджиду, высокочтимому султану Занзибара, дабы он распоряжался им по своему усмотрению…»

Рука Салимы, водившая бамбуковым пером, застыла на месте. Еще ни одно письмо из тех, что она написала в своей жизни, не причиняло ей столько душевной боли, как письмо, в котором она еще раз письменно отказывалась от Бубубу. С этим поместьем ее связала любовь с первого взгляда, и за те немногие месяцы, что она здесь провела, она срослась с этим клочком земли. И теперь она должна с ним расстаться – это казалось ей невероятно жестоким. Покинуть Бубубу было для нее что вонзить нож в сердце.

Она заставила себя закончить письмо и передать его слуге, чтобы он вручил его Абду иль-Вахабу. Ей с трудом давался каждый шаг, когда она захотела еще раз обойти все любимые места в доме. Подзорная труба наверху, благодаря которой она осуществляла свои мечты о дальних берегах. Комната, окна которой выходили на плотно сросшиеся кроны лиственных деревьев, привести их в порядок Салима так и не решилась – там можно было вообразить, что ты в домике на дереве, а вокруг птицы на все лады заливаются трелями. Маленький салон внизу, который она обставила так, чтобы казалось, что это палуба парусника – особенно когда волны бились о стены дома.

Долго она стояла на берегу, в тени пальм, босиком, утопив ноги в невесомом песке, и смотрела на широкий морской залив, весь в солнечных бликах, провожая глазами каждый корабль.

У всех, у всех есть цель. Только у меня нет…

Мысль о том, чтобы вернуться в Мтони и снова жить там, где она родилась и провела первые годы жизни, была заманчивой, и что-то засосало у нее под ложечкой. Но все же она чувствовала, что больше счастья там не будет. Азза бинт-Сеф и другие женщины будут бдительно следить за ней: что она надела, что сказала, как себя ведет. Ей придется подчиняться и снова вписываться в густую сеть строгой дворцовой иерархии, привязанностей и ненависти, предписаний и запретов. В Кисимбани и здесь, в Бубубу, она вкусила свободы и почувствовала азарт самостоятельной жизни. Это было ей слишком дорого, чтобы добровольно от всего отказаться. С сегодняшнего дня у меня не будет другой хозяйки, кроме меня самой, – эхом отзывались в ней ее собственные мысли.

Город ее тоже не привлекал. Уже шесть лет прошло со дня неудавшегося мятежа Баргаша, но воспоминания о нем все еще свежи в ее памяти. Когда она думала о Каменном городе, перед ней мгновенно всплывали узкие улочки, крики и… вонь. Оставался только дом в Кисимбани – далеко от моря, но лучше, чем все остальное.

Почему мне нельзя долго оставаться счастливой? Почему у меня тут же все отнимают?

– Эй, сестренка! – Салима подняла глаза. Только что к берегу причалила лодка – а в ней три ее сводных брата. Она вяло помахала им рукой и хотела улыбнуться, но улыбка получилась вымученной.

– Тебе грустно? – светлые глаза Джамшида ободряюще сверкнули, когда он подошел к ней ближе и нежно ущипнул за щеку.

– Ты уже решила, куда поедешь? – спросил Абд иль-Вахаб.

– Ах, пока ничего не говори, – протиснулся между ними Хамдан с поднятым указательным пальцем. – Дай-ка угадаю… – с умным видом он ткнул пальцем в сестру. – Кисимбани?

И, прежде чем сестра утвердительно кивнула, все трое шумно запротестовали:

– Ничего подобного! Ни в коем случае ты не будешь прятаться в своей деревне! Ты поедешь с нами в город! – кричали они наперебой.

20.

– …в любом случае рада тебя видеть – и еще ужасно рада получить тебя в соседки!

Салима засмеялась и облокотилась о перила террасы на крыше:

– Кто бы мог подумать, правда?

– Как я всегда говорю, – заметила Захира, арабка примерно тех же лет, что и Салима, которая раньше часто бывала в гостях в Бейт-Иль-Тани, – у всякой вещи две стороны.

– Похоже, ты права, – ответила Салима и непроизвольно окинула взглядом крыши города. Стемнело, и освещенные окна позволяли видеть только контуры домов. Сейчас, поздно вечером, вид на город можно было назвать прелестным. Однако днем при беспощадном солнечном свете, который, подобно увеличительному стеклу, обнажал всю грязь и потрескавшийся камень, нечистоты и мусор, и днем же усиливались испарения и запахи, – днем ей здесь совсем не нравилось. При том что речь шла об очень хорошем доме, который нашел для нее Абд иль-Вахаб в купеческом квартале. Здесь, наряду с арабами и немногими индийцами, которые только разворачивали свою торговлю, жили англичане, американцы и французы, – все они очень ценили хорошие дома и удобства. Но по сравнению с Кисимбани и Бубубу все здесь производило ужасное впечатление. Салиме все казалось здесь каким-то безрадостным и одновременно пронзительно шумным, постоянно царила суета. И главное – было слишком далеко от моря, хотя от него ее отделяли несколько улиц. Только изредка здесь, на крыше, можно было угадать, что оно где-то там.

– Прошу прощения, Биби Салме, – неслышно подошел к ней Салим, – к вам гости.

– Прости меня, Захира, – крикнула Салима на соседнюю террасу, но та беззаботно махнула рукой:

– Не извиняйся! Мы теперь будем часто видеться. А мне тоже пора проведать детей. Спокойной ночи, Салима!

– Спокойной ночи! А кто приехал? – снова повернулась она к Салиму.

Глаза ее расширились от удивления, когда он благоговейно прошептал:

– Принцесса Холе, Биби Салме.

– Холе! – Сияя и широко раскинув руки, Салима бросилась к сестре.

Она все-таки получила мое письмо…

Но сияние угасло, когда Холе даже не шевельнулась, а осталась стоять, скрестив руки на груди.

– Вот теперь ты показываешь свое истинное лицо, Салима, – услышала младшая сестра вместо приветствия. – Мое уважение к тебе и без того с тех пор почти пропало, но только сейчас я начинаю понимать, как ты испорчена в самой основе своего существа.

Салима изумленно на нее посмотрела.

– Ас-саламу алейкум, Холе, – все же произнесла она неизменное приветствие. – А теперь присядь и объясни, почему так гневаешься на меня.

Холе недовольно повела головой, но все же опустилась на подушки, явно неохотно и все же с покровительственным видом.

– И ты еще спрашиваешь? – продолжила она. – Это ты-то? Ходишь в любимчиках у Меджида и неверных и так просто отдаешь им Бубубу?

Салима засмеялась, не понимая, о чем это Холе говорит.

– Я же тебе написала, как я это все перенесла. И о том, что Меджид не оставил мне выбора. Не говоря о том, – добавила она ехидно, – что это касается только меня.

– Ты была и остаешься предательницей. Да, пожалуй, это твое дело. – Тут Холе раздраженно махнула рукой, давая понять служанке, что она не желает никакого кофе, который та принесла.

– Холе, да образумься же ты, – Салима попыталась утихомирить сестру и как-то сгладить ее вспышку гнева. – Как я тебе писала, у меня не было другого выбора.

– И потому ты торчишь здесь, вместо того чтобы вернуться в Бейт-Иль-Тани? В наш дом? К этому тебя тоже принудил Меджид?

– Нет, Холе. Меня никто не принуждал. Абд иль-Вахад, Джамшид и Хамдан попросили меня поселиться ближе к ним и не возвращаться в Кисимбани. Из любви к ним я приняла такое решение. – Несмотря на недоброе чувство, которое зашевелилось в ней, Салима оставалась спокойной.

Взгляд Холе переменился: вместо праведного гнева в нем читалось холодное презрение.

– Значит, это правда, что о тебе говорят: что ты предлагаешь свои услуги прислужникам англичан. Фу, Салима!

– Но я ничего не предлагаю…

– Какую же змею я пригрела на груди много лет назад!

Холе! Крик застрял у Салимы в горле, когда сестра вскочила и, цокая каблуками, в ярости бросилась на нее – пытаясь задушить.

Устало она поднялась на крышу и долго смотрела вниз на город, прислушиваясь к голосам, к шагам и иногда доносящимся до нее звукам музыки. Несмотря на то, что ночь была теплой, Салиму знобило, и она плотнее закуталась в шейлу. Закинув голову, она стала смотреть в небо, которое развернулось над ней во всем сверкающем великолепии. Насколько хватало глаз – всюду мягкая чернота, усеянная звездами. И Салима почувствовала себя ужасно одинокой и всеми покинутой, подобной песчинке, затерявшейся в бесконечности.

Однако она была не совсем одна. Была еще одна пара глаз, которые следили за ней: глаза были прищурены, чтобы в них не попадал едкий дым от сигары, но тем не менее они зорко смотрели на нее, их обладатель притаился в черном прямоугольнике неосвещенного окна в доме напротив, только этажом ниже.

Он стоял там не в первый раз, и не в первый раз новая соседка привлекала его внимание. Он не мог бы сказать, что было в ней такое, что пробудило его любопытство. На первый взгляд, она была одной из многих арабских женщин Занзибара, не имеющих лица, скрытого под полумаской, и укутанных черной плотной тканью верхней одежды. Однако когда дул сильный ветер и раздувал их одеяния, можно было увидеть, что под черными мешками они носят яркие платья. Но в черном они выглядели, как ночные бабочки, которых он видел у себя на родине. Или как здешние летучие мыши, которые иногда в коротких сумерках парили над крышами города, словно призрачные птицы.

Может быть, его привлекла ее манера держать себя, прямая осанка, как будто она бросала вызов всему миру и без слов заявляла: Смотрите, я не согнусь! А может быть, потому, что в ее облике отсутствовали беспечность и живость, свойственные женщинам, ведущим восточный образ жизни? От нее исходили серьезность и мечтательность, которые были так чужды Занзибару и которые как-то по-особенному восхищали его и притягивали.

Однако он и сегодня провел время впустую; и когда туго свернутые листья табака превратились в дым, он загасил сигару и исчез в глубине дома.