Текст книги "Звездочёт (сборник)"

Ромео

Есть у меня друг – Виктор Николаевич, возраста предпенсионного, практикующий хирург. Хороший хирург. Как-то я его спросил:

– Вить, скажи, жизнь у тебя удалась?

Вопрос, конечно, дурацкий, но потому мы и друзья, что слышим немного больше, нежели способны сказать.

– Саныч, – он всегда обращается ко мне, сокращая отчество, – я в трёх клиниках оперирую, света белого не вижу – разве это жизнь?

В тот памятный день я появился у него в больнице, уже и не помню по какому поводу, и застал его в ординаторской. Он сидел на диване, откинувшись на спинку, а руки его отдыхали на коленях. Грустно посмотрев на меня, он сказал:

– Саныч, проходи. Не ожидал тебя увидеть.

– Извини, я без звонка. А ты, похоже, прихворнул, доктор. Докторам болеть вредно, – я шутил, а сам пытался понять, отчего мой друг такой хмурый.

– Дежурство у меня было. Устал, – ответил он.

– Давай я тебя домой отвезу.

– Не могу. Тут у меня паренёк, не ровён час, помрёт.

– Кто помрёт?

– Да вчера привезли, вечером. Местный Ромео, из соседних домов. Девчонка его бросила, а он от горя под машину метнулся. Его метров на двадцать откинуло, всего переломало, голова – как холодец в руках. Делать мне было нечего, ночь впереди, смену коротать надо. Вот и собирал его помаленьку. Глаз на место поставил – каким-то чудом нерв целый оказался, ключицу… Всё равно, думаю, в гробу по-человечески выглядеть нужно. Собрал его, и вот жду, когда помрёт.

Я был уже знаком с этой чудной манерой своего друга разыгрывать из себя циника.

– А он, как назло, не помирает, – подыграл я.

– Нет, не помирает, – тяжело вздохнул Виктор Николаевич.

– А если дома подождёшь его смерти?

– Если уеду, сразу же помрёт. Я его всю ночь уговаривал потерпеть, не помирать до утра.

– Да, я знаю, ты мужик нудный, кого угодно уговорить можешь.

Прошло с того памятного дня месяца два-три, и опять пересеклись наши дорожки. Рукопожатия, дежурный разговор, – как жизнь, как дети, как здоровье жены. Потом я вдруг вспомнил:

– Вить, а что с пареньком, которого ты по частям собирал? Ну, того, что под машину из-за несчастной любви кинулся. Ты его ещё Ромео назвал. Как он?

– А, Ромео. На выписку готовится.

– Да ты что! – обрадовался я. – Ну, ты мастер! Человечище!

– Нет, Саныч, я тут ни при чём, тут без Бога не обошлось.

– Ты что, в Бога веришь?

– Всегда верил. В церковь не хожу и не пойду, но что неведомая сила над нашими скальпелями и капельницами стоит, уж кто-кто, а я, поверь мне, знаю.

Наверное, на этом бы и закончилась эта история о Ромео, если бы не день моего рождения. Виктор Николаевич зашёл поздравить меня.

Мы сидели за столом, вели неспешный разговор, пили коньяк, молчали, опять говорили.

– Вить, – спросил я, – а что с Ромео? Случаем, не заходил к тебе, ты же ему жизнь спас?

– Как же, заходил, вот этот коньяк, что мы пьём, он мне подарил. Пришёл с молодой беременной женой, весь из себя счастливый. Меня теперь дядей Витей зовёт. Если, сказал, сын родится, Виктором в мою честь назовут.

– Чудеса, – я поднял стопку. – За тебя доктор!

– За нас, Саныч! – Виктор улыбнулся и подмигнул. – Мы всё-таки не последние люди на этом свете.

Совсем недавно я опять заглянул в клинику к своему другу. Он сидел бледный, грузный, понурый, а вокруг него суетились люди в белых халатах.

Приступ – понял я. Я знал, что Виктор страдает от ишемических приступов.

Он посмотрел на меня умными уставшими глазами и произнёс:

– Саныч, сейчас меня спасут, и мы с тобой поговорим.

– Как он? – спросил я знакомого врача, который готовил шприц.

– Всё под контролем, но вам лучше уйти.

Я вышел из ординаторской. На диванчике сидел молодой человек. Когда я проходил мимо он спросил:

– Как там Виктор Николаевич?

– Говорят, что приступ не опасен, но ему нужен покой.

– Да, да, – закивал парень, и я вдруг увидел на его шее, за воротничком, ещё не обесцветившийся фиолетовый шрам.

– А я хотел его обрадовать, – парень засмущался и покраснел. – Но теперь, видимо, потом. У меня сын родился…

Думаем вместе

Самоубийство – не подвиг, скорее, высшее проявление отчаяния, и одиночества эгоизма. Самоубийство ворует тебя у любимого человека и не позволяет тебе посвятить себя любимому человеку. Самоубийство делает несчастными многих людей, особенно тех, кто любит тебя, и подвергает самых близких людей неимоверным страданиям, отчаянному состоянию души и, зачастую, лишает супругу, детей, а особенно родителей, смысла жизни.

Чтобы не выглядеть глупо после собственной смерти, нельзя суетиться, необходимо решать вопросы не сердцем, а умом. В подтверждение перескажу притчу, я прочитал её очень давно, но суть помню хорошо.

Жил мужик, работал, был, что называется, положительным человеком. Собрал мужик урожай, купил телегу и поехал на ярмарку продавать свой урожай. Проехал немного, у новой телеги колесо отвалилось. С трудом приладил мужик колесо, вернулся домой. Встал перед иконами и начал сетовать, мол, Господи, за что мне такое наказание? Тружусь, никого не обижаю, зла ни на кого не держу, заповеди стараюсь исполнять. Ворчит мужик час, ворчит два. Появился ангел и говорит: «Подожди плакаться. Господь тебя спас, а ты недоволен. Ты вот сетуешь, но не знаешь, что чуть дальше по дороге тебя разбойники поджидали. Они бы и добро у тебя отобрали, и самого прибили».

Жизнь богата на сюрпризы. Прошло немного времени, и Ромео встретил настоящую любовь, подрастают его дети. И он, я в том уверен, иногда с ужасом думает, что мог лишить себя и любви, и семейного счастья.

Само провидение отводило от него девушку, которая, по всей видимости, не была ему парой, а он решил по-своему – под машину. Беда Ромео в том, что он был нетерпелив, а потому и глуп. Настоящая любовь, даже если она неразделённая – её ещё называют несчастной, – даже такая любовь никогда не приведёт к мысли о смерти. Потому что настоящая любовь – это сама жизнь, это вечность, это то, что созидает.

А потому хочу повторить: если ситуация зашла в тупик, не рви постромки, оглядись спокойно, потому как сама жизнь укажет выход из трудного положения. Дай только время, и само твоё терпение направит тебя к потаённой двери, за которой окажется различимая и плотная дорога к счастливой жизни.

В помощь учителям и родителям

1. Кто-то из великих сказал, что всякая жизнь бесценна, никакая жизнь не может заменить другую жизнь, никто не вправе повторить жизнь и оборвать её.

– Как вы понимаете эти слова?

– К кому из героев рассказа эти слова относятся в первую очередь? Докажите примером из текста.

2. Объясните, почему эти слова нельзя отнести к Ромео? Для полного ответа на данный вопрос проследите по тексту, что произошло в жизни молодого человека до поступления в клинику.

3. В чём вы видите причину такого решительного шага в жизни героя? Стоило ли ради этого лишать себя жизни?

4. Можем ли мы утверждать, что спустя месяцы после успешной операции в новом облике молодого героя не осталось ничего от прежнего Ромео? Обрисуйте дальнейшую жизнь этого человека после рождения его ребёнка.

Самостоятельная работа

1. Есть ли в рассказе «Ромео» предупреждение? О чём оно? Письменно сформулируйте свой ответ в виде связного текста.

2. Пользуясь толковыми словарями, найдите значение слова эгоизм.

Дополнительные задания

1. Сделайте предположение, что имел в виду хирург Виктор Николаевич, спасший жизнь Ромео, утверждая, что «тут без Бога не обошлось».

2. «Добро, подаренное вами миру, обязательно вам вернется, но не обязательно в том виде и тогда, когда вы этого хотите. Все будет так и тогда, как должно быть». Соотнесите данные слова с текстом рассказа. Зачитайте авторские строки, являющиеся отражением данного афоризма.

«Ненавижу»

Витьке исполнилось двенадцать лет. Он учился в пятом классе, уже дважды был влюблён, ходил вместе со мной на акробатическую секцию, сносно стоял на руках, но в школе успевал так себе. Бросался в наступление, когда одолевали двойки, но, едва лишь в дневнике появлялись четвёрки и пятёрки, сдавал позиции.

Однако в тот день Витька был тщателен и последователен. И даже гордился своею хозяйской рачительностью. Он появился во дворе с авоськой, в которой, точно рыбёшка в подсачнике, ёрзала свежая булочка. Навстречу ему шёл отец. От неожиданности Витька остановился. Он не знал и стеснялся своего следующего шага. И всё потому, что несколько месяцев назад папа покинул пределы этого двора, а мама сказала, что он ушёл к другой женщине.

Витька знал, что значит прогуляться с другой девчонкой, но не понимал, отчего такая мысль вошла именно в папину голову.

Его родители долгое время увлекались скандалами и даже дрались. Первой, как правило, начинала мама. Она подступала к отцу с открытыми и ярыми до мщения ладошками, стремясь отщемить от него какой-нибудь клочок волос или свитерной шерсти. Папа опрокидывал её на диван, складывал ей на груди руки и держал некоторое время, точно больного, нуждающегося в полезном, но противном уколе.

– Милицейские приёмчики применяешь! – шипела придавленная к дивану мать и обещала больше не драться.

И вот теперь, в шляпе и длинном плаще, отец вышел к Витьке навстречу и держал большой и немного влажный кулёк с виноградом.

– А! Про детей вспомнил! – крикнула вдруг от парадных дверей мама. – Нет у тебя больше детей!

– Витя! С днём рождения, – сказал отец и протянул кулёк с виноградом.

– Не нужны нам больше твои подарки! Ушёл и ушёл! Опомнился! Что, тоскливо стало со своей мымрой?!

Витька почувствовал, что презирает мать за этот всесторонний крик и рыночный говорок. Он не понимал отца, его молчание, его уход, его беспомощность. Но понимал только, что способен любить их вместе за их согласие и свой покой.

А мама кричала всё громче, чтобы все слышали, какой он, её бывший муж, плохой. Отец стоял и что-то говорил Витьке. И Витька вдруг побежал. Побежал прочь со двора.

– Витя! Сынок! – услышал он отца.

Но слёзы уже текли по щекам, и рыдание перехватило горло.

– Вот! От тебя даже дети убегают! – победно кричала мама.

Витька вдруг остановился, обернулся к ним и заорал срывающимся голосом:

– Ненавижу! Не-на-вижу!

– Ага! Дождался! Дети тебя ненавидят! – кричала мама, стремясь заглушить и себя, и двор, и все возможные возражения и доводы.

Нет, Витька кричал это не только отцу, он кричал это им обоим. Как он мог их ненавидеть, если он их любил! Но он уже не останавливался, он бежал дальше, он уже рыдал.

Витька забежал в строящийся дом. Вокруг – битый кирпич, хрустящий под ногами. Лестничный пролёт упирался в голубое и тёплое небо. Он сел на деревянный поддон, утёр слёзы и уткнул голову в колени, на которых лежал мягкий батон хлеба.

Домой Витька вернулся поздно. Мать суетилась подле, точно чувствовала свою вину. А ему почему-то сделалось всё безразличным, остались лишь тоска и ощущение, что у него нет родителей, что он – сирота.

Думаем вместе

Сиротой Витька закончил своё детство. Его родители весь остаток жизни ненавидели друг друга. Отец умер, так и не простив свою жену. Когда Витька пытался уговорить его простить мать, губы отца вздрагивали, от волнения кашель забивал горло, и он с тяжёлым хрипом и болью откашливал астматическую слюну.

Уже в то время нашей молодости разводы между родителями были не редкостью, теперь статистики утверждают, что на десять браков приходится семь разводов. Разводы, а в итоге – осиротевшие дети заполнили наши дома. Страна брошенных детей.

Если спросить взрослого и вполне грамотного человека, в каких родственных отношениях находятся муж и жена, в большинстве случаев ответа будет два: первый – «муж и жена – одна сатана», второй – «в никаких». Не одну тысячу лет люди знали, что муж и жена – это единое целое, и древние брачные обряды всех племён и народов мира полны символами единства и неразрывной целостности супругов, а теперь мы легкомысленно уверены, что «в никаких».

И я сам не так давно понял, что муж или жена – не просто случайность, а самая что ни на есть закономерность, соответствующая твоему характеру. И потому всякий последующий муж или жена будут не лучше. Почему? Для того чтобы появилась хорошая жена или муж, или изменилась и стала лучше твоя собственная половина, измениться должен ты сам, измениться – стать лучше. А если ты смог стать лучше, добрее, внимательнее, справедливее, сдержаннее, тут же изменится и твоя половина, причём в ту же, положительную, сторону. Конечно, не в одночасье изменишься ты сам, и понятно, что не вмиг отреагируют на эти перемены твои близкие – всё это процесс трогательный, трудный и длительный, но счастливый. И если проявлено терпение и преодолена собственная уязвлённая гордость, тогда возникает естественный вопрос: зачем менять свою родную половину на неродную, с которой, будь уверен, поселятся в твоём доме все те же проблемы боя и выживания.

И не дай Бог, конечно, дожить, чтобы дети, от великой, чистой, ангельской своей души, со всей не вмещающейся в их сознание любовью, когда-нибудь крикнули вам: «Ненавижу!»

А ещё страшнее, когда не простил пусть неправого, но родного человека, не проявил милости, не помиловал.

В помощь учителям и родителям

1. Одним из любимых детских праздников считается день рождения.

– Каким событием был омрачён двенадцатый день рождения героя рассказа Витьки?

– Почему этот день надолго останется в памяти юного героя?

2. Как вы считаете, что явилось причиной развода Витькиных родителей? Что об этом говорит автор?

3. Педагоги утверждают, что процесс развода родителей является причиной тяжёлой психической травмы для ребёнка.

– Опишите состояние, в котором пребывал главный герой.

– Какими словами он выразил своё отношение к обоим родителям? Почему?

4. Какое противоречие возникло в душе ребёнка? Найдите в рассказе предложение, содержащее в себе это противоречие. Как это можно объяснить?

Самостоятельная работа

1. Пользуясь толковыми словарями, найдите значение слов: сирота, стресс, супруги.

Дополнительные задания

1. Напишите сочинение на тему: «Сирота при живых родителях».

Усатый

Сменный мастер приходил к восьми часам, широко открывал входную дверь и ступал тяжёлыми пимами в маленькую комнатку мастеров. Наш рабочий уголок, язык не повернётся назвать его кабинетом, походил на тамбур пассажирского вагона. Дверь не успевала открыться, чтобы запустить человека, а тёплый, нагретый жужжащими батареями воздух вмиг оказывался на воле, но зато прокалённый морозцем и, кажется, посиневший, будто лёд на пруду, свежий воздух плотно набивался в комнатку, грелся о тёплые стены и спины людей.

Сменный мастер Виктор Карлович, крупный, ленивый немец, приходил всегда загодя, ставил на свободный стул пузатый портфель с едою (мы работали по суткам и продукты брали с расчётом на всю смену), уходил переписывать остаток вагонов на станцию.

Вслед за Виктором Карловичем на пороге появлялся невысокий худой человек. Даже через густой налёт угольной пыли на лице, от которого живыми оставались только глаза, можно было понять, что он немало попил горькую на своём веку, поскитался по белу свету. Он входил в комнату быстро, чуть приоткрыв входную дверь, останавливался напротив меня и молча ожидал. Настоящее его имя и фамилию знали только мы, мастера и бухгалтерия, остальные звали его запросто – Усатым. Усы у него действительно были, но чуть видимые, как у подростка, редкие, с рыжим оттенком, а подбородок и шея чернели от въевшейся угольной пыли и, может быть, поэтому всегда казались заросшими.

Усатый терпеливо ждал, пока я заполню наряд на разгруженные им за ночь вагоны. Последние годы он жил тут же, в механическом цехе угольного склада, ел в грязной комнатке около раздевалки, к дверям которой была прибита табличка: «Комната для принятия пищи», отдыхал в сушилке – узком коридоре с дополнительным рядом отопительных труб, на которых грузчики сушили свою промокшую под дождём или влажную от пота одежду. У него не было квартиры, и он нигде не снимал угол, у него не было даже паспорта. Бухгалтерия, которая знала его уже не первый год, давно притерпелась к нему и выдавала деньги без предъявления каких-либо документов.

Никому и в голову не приходило интересоваться его прошлым, хотя, наверное, догадывались о нём, потому что прошлое у всех бичей похожее. Он частенько выпивал, но ни разу не валялся пьяным (а это, по нашим складским меркам, признак чуть ли не аристократического поведения), играл с грузчиками в домино и карты, иногда проигрывался и после весь месяц работал на долг; он часто шутил, но все шутки у него выходили какими-то злыми.

Помню, в декабре, накануне Нового года, выйдя из своего тёплого кабинетика, я увидел, как Усатый забрасывает пустые бутылки на заснеженную крышу механического цеха.

– Что ты делаешь? – спросил я, подозрительно оглядывая хмельного бича.

– Не бойся, начальник, – недовольный моим внезапным появлением, ответил Усатый. – Копилка у меня там, на чёрный день.

Я проследил, как оставшиеся бутылки улетели на крышу, и пошёл по своим делам, но он вдруг окликнул меня:

– Слышь, начальник, ты не звонил бы про моё хранилище.

Я не ответил, лишь согласно кивнул. Ничего предосудительного в том не было – видимо, Усатый решил подкопить бутылок поболее и сдать весною на внушительную сумму. Я прикинул аппетит нашей бригады грузчиков и отдал должное остроумию Усатого.

– Хорошо, – вслух согласился я, – только часть бутылок спрячь на другой крыше, эта может не выдержать.

Угольный склад – большая площадь, сплошь засыпанная углём и рассечённая во всю длину двухметровой высоты эстакадой. Когда тепловоз заталкивал на эстакаду вагоны, с верхом гружённые углём, казалось, гигантская гусеница вползает в лабиринты чёрных угольных гор. Люки в полу вагонов открывались, и, поднимая тучи плотной, как подушка, пыли, уголь обильным потоком высыпался, вагоны зачищали грузчики, и после уже опустошённая гусеница выволакивалась со склада вон.

Впервые на угольном складе Усатый появился восемь лет назад вместе с группой линялых алкашей, которые «покалымили» недельку и, почуяв нелёгкий труд, убрались восвояси. Усатый остался. Первое время он жил где-то неподалёку и прибегал на разгрузку, как только устанавливали на эстакаду вагоны с углём. Но, чуть пообтеревшись, он как-то незаметно для нашего внимания перебрался жить в мехцех. В раздевалке поставил кабинку для одежды, куда вошёл весь его гардероб, а в бойлерной на водяном баке устроил себе постель из рваных фуфаек и толстого лоскута ватина. Ватин, правда, скоро украли, и, надо признаться, обворовывали Усатого в год раза два. Впервые это случилось, когда директор, узнав о прижившемся у нас биче, вызвал милицию, и Усатого забрали в тот же день. Через неделю грузчики решили, что тот уже не вернётся, вскрыли его кабинку, покопались в грязном белье, нашли две поллитровки водки, пачку сигарет и сорок рублей денег. Водку и деньги пустили «на коллективизацию». Усатый появился через месяц, остриженный, худой и со справкой вместо паспорта. Он никому не пожаловался на грабёж, навесил новый замок и вновь зажил размеренной жизнью бездомной, но трудолюбивой собаки.

Случилось так, что я ближе всех познакомился с Усатым. Была обычная смена, днём работала бригада грузчиков, а в ночь оставшиеся вагоны начал разгружать он. Всё шло своим обычным чередом: я заполнил нужные бумаги, отчёты, наряды, посмотрел телевизор, почитал недельной давности газетку и лёг спать. Около трёх часов меня разбудил стук в окно.

– Начальник, – звал Усатый.

Я открыл дверь, включил свет и, протирая глаза, уселся на стол.

– Разгрузил? – спросил я и глянул на часы.

– Начальник, я пас.

Только теперь я поднял на Усатого глаза, и с меня разом слетела сонливость. Он стоял, прислонившись к стене, по лицу стекали капли чёрного от пыли пота, а из носа струилась удивительно алая кровь.

– Что с тобой?

– Кранты, начальник, – прохрипел Усатый и вышел на улицу. Я за ним. Он, пошатываясь, дошёл до бойлерной и лёг на валявшуюся на полу ватиновую тряпку.

– Сейчас, – я, наконец, сообразил, что нужно делать. – «Скорую» вызову.

– Нет, начальник, не суетись, не успеет. Что будет, то будет.

Эти слова он произнёс таким твёрдым голосом, что я не посмел его ослушаться. Устроив поудобнее лежанку, я сбегал за водой, обмыл его лицо и положил прохладный тампон на переносицу. Усатый, кажется, задремал, кровь остановилась, но был он по-прежнему чрезвычайно бледным. Я сбегал на эстакаду, собрал разбросанный инструмент и под ослепительным светом прожектора увидел большое красное пятно на деревянном трапике около головного вагона. Крови он потерял много. Вернувшись к больному, я пощупал его пульс.

– Что с тобой случилось? Сердце?

– Лагеря, – неопределённо ответил он. – Я здоровье там оставил, себе шиш взял.

– За что же ты сидел? – участливо спросил я.

– За что? За воровство. Первый раз за лошадей, угнали. Пацаном ещё… В соседнюю деревню драться ездили, тебе не понять, мы всегда деревня на деревню. Дурачьё, одним словом. Лошади колхозные, пять лет строгого.

Усатый умолк и закрыл глаза. Я тоже затих, боясь нарушить тишину, понимая, что он сейчас вспоминает те давние деревенские годы, когда лихо скакал на колхозной гнедой по высоким луговым травам, в которых и осталась его настоящая жизнь.

– А ты знаешь, какие у нас покосы были? – прошептал Усатый.

Я содрогнулся от того, что так верно угадал его мысли.

Что-то хрипнуло в горле больного, и кровь вновь тонкой струйкой сбежала по подбородку. Я намочил в глубокой чашке, что стояла у изголовья, лоскут материи и наложил ему на переносицу.

– Тебе много ли ещё до пенсии?

– Мне-то? – он поправил холодную примочку и вновь закрыл глаза. – Девять лет.

Я невольно оглядел его: худая фигура, по-стариковски морщинистое лицо, – и вспомнил Виктора Карловича, который, уезжая после смены на дачу, нагружал полный рюкзак угля и, нисколько не пригибаясь, шёл к станции, будто пух нёс. Я вспомнил его мощную грудь, из которой часто и совсем не вовремя нёсся храп. На собраниях он непременно засыпал, и ему всякий раз делали внушения «как руководителю среднего звена, как опытному члену партии».

– Начальник, у меня в кабинке капли, флакон в целлофан завёрнут… принеси, коль уж такой жалостливый.

Я сделал вид, будто не услышал насмешки в его словах, быстро направился в раздевалку, открыл его шкаф, покопался на верхней полке, нашёл лекарство, собрался было закрывать, но увидел на задней стенке старую фотографию женщины с грудным ребёнком на руках. Ребёнок был запелёнут, а женщина с широким скуластым лицом улыбалась, прислонившись к щербатому палисаднику, за которым виднелся рубленый дом.

Знать, не только деревенское детство и тюремные годы терзали душу Усатого, но спросить о том я так и не решился.

– А ведь я сегодня ещё буду жить, – улыбнулся Усатый. – А то ведь думал, всё, кранты. Одному помирать страшно…

Через несколько дней после случившегося Усатый вновь разгружал вагоны, появлялся вслед за Виктором Карловичем, но на моё предложение присесть по-прежнему молчал и садился только в том случае, если действительно сильно уставал. У меня даже появилось подозрение, что он стесняется встречи со мной из-за откровенности в минуту слабости в ту памятную ночь. Возможно, что я ошибаюсь, но всякий раз в восемь часов утра вслед за Виктором Карловичем, который в полусонном состоянии прожил всю свою сознательную и несознательную жизнь, в комнате появлялся избитый судьбой, измождённый человек, потухший, доживающий. Взгляд Усатого был равнодушно-холодный, такой не похожий на подёрнутый послеобеденной поволокой, всегда готовый замутиться сном взгляд Виктора Карловича.

С тех пор много угля разгрузили на складе, тысячи вагонов-гусениц опустошили свою утробу на высокой эстакаде. Неделю назад Усатый исчез. В этом не было ничего удивительного, такие исчезновения случались и раньше, то были дни загулов и самоотпусков. Дни, когда милиция забирала его для «выяснения личности», а выяснив, выдавала ему справку вместо паспорта, которую он тут же терял или выбрасывал. Это небрежение было для нас удивительным, он ненавидел паспорт и не признавал прописку. «Я свободный человек!» – вспоминал я его слова и завидовал. Да, завидовал: вот он, Усатый, бесправный бич, которого с территории склада гнал всякий подвыпивший грузчик, мог, единственный среди нас, похвастаться действительной свободой. Нет, пожалуй, я преувеличиваю свою зависть, вспоминая старую фотографию на задней стенке шкафа, – понимаю, что абсолютная свобода лишила его многого в этой жизни.

Прошла неделя, как исчез Усатый. Более всех чертыхался Виктор Карлович, вагоны у которого по ночам простаивали.

Теперь каждое утро он начинает с одного и того же вопроса:

– Усатый не появился?

– Нет, – отвечаю, будучи совершенно уверенным, что Усатый на склад более никогда не вернётся. Вот такая ни на чём не основанная уверенность, но, странное дело, всякий раз, когда Виктор Карлович уходит на станцию переписывать вагоны, я в ожидании смотрю на дверь, и мне кажется, что сейчас она распахнётся и на пороге появится Усатый, весь чёрный от угольной пыли.

Усатого, бездомного и беспаспортного бича, нашли на исходе второй недели. Его вытащили из-под кучи угля, под эстакадой, куда, видимо, он упал и был засыпан углём. Он окоченел и был изуродован гусеницами бульдозера. На его подбородке настыла красная наледь; я понял, что с ним произошло, – значит, умер он всё-таки в одиночестве.

Его увезли в морг. Грузчики хмуро говорили о случившемся, я распорядился вскрыть его кабинку. Там, как и в первый раз, нашли две бутылки водки и сорок рублей денег. Я отправил грузчиков на крышу собирать пустые бутылки. Вот и пришёл тот чёрный день, о котором с усмешкой говорил Усатый. Деньги я отправил в морг, чтобы тамошние работяги хорошенько отмыли пыльное тело грузчика. Я аккуратно оторвал фотографию от задней стенки шкафа, решив непременно положить её к покойнику в гроб.

Вернувшись из столярки, где мужики бойко стучали молотками, сооружая Усатому домовину, я увидел спящего Виктора Карловича. Он сидел за столом, запрокинув кудлатую голову назад, и его храп забивал жужжание отопительных батарей.

– Да послушайте, вы! – не выдержал и закричал я на спящего.

– А? Что? Вагоны? – Виктор Карлович спросонья начал искать на столе карандаш.

Я вышел на улицу, сильно хлопнув дверью.

Думаем вместе

Что-то не пошло в жизни человека, что-то пошло не так, думаем мы. Чего он хотел добиться? Свободы? Но не существует свободы, потому что желание свободы – это уже не свобода. Не в тюрьме теряет человек свою истинную свободу, а в душе, когда его представления о жизни не совпадают с теми требованиями, традициями, законами, которые предъявляет ему общество. Тюрьма отбирает свободу передвижения, но не способна лишить свободы духа и мысли. Усатый желал полной и безоговорочной свободы, но не получил её, потому что это невозможно, потому что человек не может жить вне общества, а значит, и вне законов этого общества. Но тогда, возможно, желание полной воли и свободы и привело Усатого ко всеобщему равнодушию?

Кого в рассказе считать «хорошим» или «плохим»? Может быть, Виктора Карловича, который живёт всю жизнь в полусне, не замечая людей, событий, который не проявил ни капли сострадания по поводу смерти Усатого… А сегодня? Разве мы живём иначе? Так чем тогда мы лучше Виктора Карловича?

Или автор стал единственным на складе свидетелем и помощником физической и душевной боли Усатого. Или помощь – это уже тогда, когда есть сострадание? Почему он не узнал о нём всё? Может, та женщина с фотографии была жива, ждала? Может, Усатому требовалась помощь, а он стеснялся о ней попросить?

Или, наконец, Усатый. Он «плохой» или «хороший»? Жизнь его сломила или закалила? Он опустился или вознёсся? Может быть, он стал истинно вольным человеком? Или всё растерял, совершая опрометчивые поступки, потерял даже своё имя. А может, он, подобно праведникам Николая Лескова, через грехи пришёл к святости?

И всё-таки страшно, когда мы перестаём замечать людей, перестаём пытаться помогать в горе и радоваться чужому счастью. Страшно жить по принципу «моя хата с краю, ничего не знаю». Страшно жить без людей!

В помощь учителям и родителям

1. Какая моральная, нравственная обстановка царит на угольном складе?

2. Где и как жил Усатый?

3. Что мы узнали о его прошлом?

4. Как вы думаете, почему никто на угольном складе не пытался узнать историю жизни Усатого, не помог устроиться иначе в жизни? Могли ли они помочь?

5. Какое единственное светлое воспоминание хранил в памяти Усатый, что было его настоящей жизнью? Почему спустя годы и испытания он не захотел к ней вернуться?

6. Чего больше всего боялся в оставшейся жизни Усатый? Разве не был он одиноким пока жил? Почему смерть так страшила одиночеством?

7. Понимание свободы рассказчиком и героем, в чём разница?

8. Как на угольном складе отнеслись к исчезновению Усатого? Изменилась ли жизнь тех, кто работал на угольном складе, после смерти Усатого?

9. В чём смысл названия рассказа?

10. О чём заставил задуматься тебя этот рассказ?

11. Ваше понимание свободы.

Самостоятельная работа

1. Является ли прозвище «Усатый» столь уж очевидным для героя? Почему автор выбирает именно его?

2. Каково общее настроение рассказа? Есть ли отступления?

3. Наша жизнь зависит от нас самих, мы решаем, какой ей быть? Или есть то, что в разы сильнее нашей воли?

4. Почему автор рассказа так много внимания уделяет образу Виктора Карловича (мы знаем о нём гораздо больше, чем об Усатом)?

5. Пользуясь словарями, найдите значение слов: равнодушие, сострадание, свобода, воля.

Домашняя работа

1. Обсудите с родителями вопросы:

– Всегда ли мы бываем внимательны к людям, окружающим нас?

– Что мы знаем о них?

– Что знаем об их прошлом и настоящем?

– Знаем ли об их проблемах?

2. Напишите эссе о равнодушии или о человеке, который для вас стал примером отзывчивости и доброты.