Текст книги "Смертное Камлание"

# 3.

В особнячке Рыжов успел только вытащить из сейфа кобуру с пистолетом и запасной обоймой, и сунул в портфель, который стоял уже года два бессменно в его кабинете. В портфеле было все, что нужно для экстренного случая, полотенце, старенькая бритва, мыло, две банки тушенки, мешочек сухарей, спички, немного соли и даже несколько пачек махорки, завернутых от сырости в пергаментную бумагу.

Про махорку ему рассказал Раздвигин. Сам-то Рыжов не курил, но махорка, особенно хорошая, которую выпускали московские фабрики, ценилась… в некоторых местах, как универсальное средство оплаты. Раздвигин ему пояснил, если бы у него была махорка, он бы куда точнее вписался в ситуацию, когда оказался… В общем, дальше Рыжов его не очень-то и расспрашивал, не хотел бередить, и сам не хотел расстраиваться. Но сделал для себя вывод, попасть можно куда угодно, в любое место, с самыми разными людьми, пусть уж лучше все, что может потребоваться, у него будет с собой.

На вокзале билеты для него и Смехового были уже заказаны, вот только четырехместное купе занимала также пара с маленьким ребенком, который плакал всю ночь. Смеховой, который тоже подготовился к выезду очень быстро, хотя и пришлось заезжать на его квартиру, чтобы он вынес чемоданчик с медными закругленными блямбами по уголам, пробовал спать, но с таким соседством это оказалось невозможно, он часто поднимался и выходил перекурить в тамбур.

Отец ребенка, пожилой, с волосами, которые торчали странными клоками, инженер с какого-то завода, смотрел на попутчиков извиняющимися глазами, но его жена, гораздо моложе его, ошалевшая от усталости женщина, ни на что не обращала внимания. Ей важно было кормить ребенка, и урывками хоть немного спать, спать… Рыжов ее понимал, хотя и злился тихонько на то, что им там не повезло.

Чтобы отдохнуть хоть немного от младенческого рева, Рыжов долго стоял в вагонном коридоре. Они не проехали и Бологое, как тут его настиг Смеховой.

– Как прошла встреча? – спросил он. И лишь помолчав, добавил: – Арсений Макарович.

Странно, служим вместе более двух лет, подумал Рыжов, а толком обратиться друг к другу не получается.

– Сложно передать. Очень сложно.

– Я понимаю, – сказал с готовностью Смеховой.

Да ничего ты не понимаешь, вдруг начал раздражаться Рыжов, и лишь когда попробовал успокоиться, посматривая на проносящиеся во тьме огоньки за стеклом, вдруг с отчетливостью, которая почти испугала его самого, подумал – при нем, при вожде, наступили сумерки, а никто и не заметил. Это было настолько двусмысленное соображение, что произнести его вслух, конечно, было невозможно.

– Работу и направление нашей группы он оценил очень глубоко, – сказал Рыжов.

– Надо же, величайший вождь всех времен и народов похвалил нашу работу, – тут же, с прежней готовностью подхватил Смеховой. Кажется, он на самом деле хотел знать побольше об этом… чаепитии.

– Нет, не похвалил, просто – не ругал. Это разные вещи.

– Все-равно, он о нас знает, может быть, думает о нас… – Дальше комиссар понес такой бред, который Рыжов, при всей его терпимости, постарался не слушать. И кажется, лишь в этом преуспел.

В Ленинград приехали рано, чесов в шесть с небольшим. Московский вокзал был еще хмурым и гулким, под своей стеклянной крышей, поддерживаемой фермами, схожими с теми, что прикрывали Ленинградский вокзал в Москве. Рыжов уже бывал в северной столице, но не часто, и потому, несмотря на сонливость, осматривался с некоторым даже интересом. Он не очень-то понимал, чего им теперь следует ждать, но оказалось, что все для них со Смеховым уже расписано.

Не прошло и нескольких минут этого почти бесцельного стояния на перроне, как к ним, козырнув, подошел милиционер, и спокойным, лишь слегка сонным голосом, какой был сейчас у всех, спросил:

– Товарищи Рыжов и Смеховой?

– Я Рыжов, – поправил его Рыжов, потому что миллиционер обратился к Смеховому, который был в шинели.

– Извините. Вас приказано проводить к выходу. Там ждет машина.

Они прошли, все работало, как хорошо смазанный затвор винтовки. Машина оказалась на редкость обшарпанная или просто не в меру грязная эмка. А может, она казалась такой потому, что ее верх был закрыт «чертовой кожей», на которой любое пятно выделялось, как клякса на бумаге. Зато с внутренней стороны ткань оказалась, вероятно, стараниями шофера простегана ватином. И в общем, в ней было тепло, вот только сопровождающий, молоденький румяный сержант, все-равно ругался на водителя, когда они поехали.

– Ты бы ее мыл иногда, что ли? – говорил он уныло, пока они скакали между домами, в которых лишь редкое окно светилось.

– Вы же видите, что это за машина, ее не вымоешь, – отвечал водитель.

– Все одно, не дело это, так технику содержать.

– Зато мотор, понимаешь, зверь, даже греть не нужно, сразу включается.

– Он у тебя потому включается сразу, что бензин на нашей базе хороший.

– Как хороший, – начинал кипятиться водитель, – обычный. Из другой бочки нам не наливают, тот же, что у всех.

Рыжов слушал эту чистую, но не вполне привычную северную речь, и подумывал, не обратится ли к сержанту, чтобы он не тратил время, а объяснил, что их со Смеховым ждет. Но после того, как они выбрались из поезда, и исчез этот детский вой, а машина убаюкиваще покачивалась, ничего спрашивать не хотелось, его определенно затягивало в сон. Инициативу взял на себя Смеховой.

– Товарищ сержант, вы куда нас определите?

Сержант повернулся с переднего сиденья к пассажирам.

– Сейчас приедем, все вам расскажут.

– Да куда же приедем? – решил настаивать комиссар.

– Как куда? – удивился сержант, он определенно относился к людям, которые неизменно поражаются, если кто-то другой не знает того, что известно ему. – В «Асторию», конечно. Мне приказали доставить товарища Рыжова в «Асторию», а вы, товарищ Смеховой, будет жить в казарменной гостиннице НКВД.

– Что? – не поверил своим ушам Смеховой. – Меня – отдельно?

– Мне приказано. – Сержант подумал, привычно-подозрительно посматривая то на Смехового, то на водителя. На Рыжова в штатском он не смотрел даже мельком. – И думаю, тем, кто отдал приказ мне, тоже кто-то… приказал. Все уже решено.

А Рыжов подумал, если бы знал, что их везут в «Асторию», попросил бы ехать не этими извилистыми и тесными улицами, а по Невскому. Тем более, что так было и прямее. Но у водилы, видимо, были свои идеи и свои привычки – избегать прямых и коротких путей.

В гостинице их тоже встретили. На этот раз лейтенант с голубыми петлицами, он был сух, официален и выглядел, как больной почками человек. На верхней губе у него были почти такие же усы, как у Сталина, что оказалось настолько неожиданным, что Рыжов засмотрелся на эти самые усы, и лишь тогда, возможно, чтобы отвлечь от себя этот взгляд, лейтенант доложил:

– Товарищу Рыжову предложено остановиться тут, товарищу Смехову…

– Да, я уже знаю, меня в другую гостиницу, – уныло согласился Смеховой. – Только я не Смехов, лейтенант, вы не умете читать по-русски?

Лейнетант немного стушевался, и разозлился одновременно. Он вытащил, не таясь, блокнотик из кармана, полистал, захлопнул, но извиняться не стал. Деловым тоном спросил:

– Оружие у вас имеется?

– Конечно, – отозвался за обоих Смеховой. И выразительно похлопал по своему чемодану, в котором, вероятно, имелась портупея.

Рыжову, при этом осталось только кивнуть. Но Смеховой не унимался.

– А все же, товарищ лейтенант, – его голос звучал в большом гостиничном холле гулко, даже более громко, чем на вокзале, – чем вызвано такое странное распоряжение – разделить нас при проживании?

– О Рыжове пришел приказ от товарища Блюмкина, – чуть покривился лейтенант. – А всем известны его артистические замашки… Он сам только тут и останавливается, когда к нам приезжает. Что же касается вас, товарищ Смеховый, рапоряжение пришло от товарища Бокия.

– Да не Смеховый я, а Смеховой, – буркнул разобиженный уже вконец комиссар.

Но лейтенант не был склонен чрезмерно затягивать эту тему, он произнес почти сквозь зубы:

– Хорошо, что оружие у вас при себе. Может понадобиться.

– Каковы дальнейшие действия? – спросил Рыжов.

– Поднимайтесь в номер, можете отдыхать до одиннадцати. Около одиннадцати тридцати вам позвонят, отвезут к товарищу Сабурову.

Рыжов кивнул, показывая, что такой расклад его устраивает, и одновременно, что эту фамилию он уже знает. Кажется, в Москве все действительно организовали неплохо. И это было… странно. Так заботится о подчиненных, о людях, которых вообще можно бы не принимать в рассчет, раз уж встреча со Сталиным прошла сколько-то благоволучно, было не в традициях службы. Это не столько успокаивало, сколько наоборот – настораживало.

Рыжов подхватил свой портфельчик и пошел к широкой лестнице, забранной ковром под начищенными бронзовыми штырями. Ковер и штыри были тут, наверное, еще с дореволюционных времен.

– А вы, Смеховой, поедете со мной… Для вас же лучше, если со мной.

Почечный лейтенант и Смеховой направились к выходу. И все же Рыжов отчетливо слышал каждое их слово в этом гулком и по-утреннему тихом фойе.

– Это правильно, лейтенант… Но все же, я не понимаю, мы же приехали вместе, а жить должны по отдельности?

– Так и будет, товарищ Смеховой, – кажется, лейтенант все же научился произносить его фамилию правильно.

– Но я должен быть с ним, чтобы проверять… – дальше пошло что-то не вполне разборчивое, потому что лестница сделала поворот.

– Мы получили другие указания, – вот голос лейтенанта долетал четко.

– Да что же… вы проверяете? Меня?.. – Теперь и Смеховой разозлился, а потому едва ли не кричал.

– Вы сделаете так, как вам предложено…

Все, они ушли, стало тихо. Приемные администраторы, которые сидели за широким полированным прилавком, где выдавались ключи, только что делали вид, что ничего не слышат, но едва эта пара вышла, тут же оживленно принялись негромко переговаривать. Рыжов наблюдал за ними через перила, вниз, и не знал, значит ли это что-нибудь.

Все же следовало и об этом подумать. Он открыл дверь своего номера, расположенного под самой крышей, но довольно удобного, как и остальные номера в этой гостинице. Даже с раковиной и кранами в виде странных птиц, должно быть, страшно благородных и героических. Из крана текла теплая вода, не горячая, чтобы побриться с удовольствием, но достаточно теплая, чтобы не ранить кожу, это было хорошо.

Потом Рыжов разделся и лег. И все-таки, сразу уснуть не мог. Одна мысль не давала ему покоя. Все выглядело так, что ему следовало справиться с этой работой или очень хорошо, или… Готовиться к другому месту службы. А может быть, даже не служебными обязанностями ему предстояло заняться, а… Но об этом, как о судьбах Самохиной и Раздвигина, думать не хотелось.

И разумеется, все могло обернуться таким уровнем секретности, что… Голова пойдет кругом не только у него, но и у людей повыше, вроде Блюмкина.

# 4.

День был пасмурный и хмурый, как всегда бывает в Ленинграде в это время года. Не замерзнуть бы в демисезонном пальто, думал Рыжов, выглядывая из небольшого кафе, устроенного в какой-то боковой комнатке гостиницы, где подавали странный, очень темный чай, разные булочки и сметану. Сметана оказалась получше, чем в подобных забегаловках в Москве, поэтому он умял два стакана с хорошим, крупным, едва ли не прозрачным в каждом кристаллике сахаром.

Впрочем, ему ли судить о таких дорогих и привелигерованных гостиницах в Москве? Там он всегда обходился жильем в выделенной комнатухе, а еще раньше и вовсе обходился армейским постоем, когда они копытили степи от Оренбурга, и до… Вот до Иркутска он не дошел, не вышло, а жалко. Он до сих пор думал иногда, вот было бы здорово догнать белогвардейцев на Тихом океане, как пелось в песне, и именно там закончить поход. Все же, что ни говори, новые земли, люди, новые заслуги… Хотя бы перед собой. Начальство-то редко награждало, особенно тогда, в двадцатом, когда они только начинали гнать колчаковцев. Да и позднее не баловали признанием вот таких эскадронных, каким он был тогда…

Едва он вернулся в свой номер, как в дверь постучали. А он как раз брился, но откликнулся, полагая, что это может быть горничная, которая пришла по своим, горничным делам, но оказалось… Он хотел вытереться полотенцем, но вошедший человек почти благодушно махнул рукой и сказал отчетливо командным голосом:

– Вы брейтесь. Вы же тут дома, это я – в гостях.

Каково таким вот людям бывать в гостях, было понятно – они все оценят, все увидят, и даже гостиничный беспорядок не введет их в заблуждение. Продолжая скрести подбородок бритвой, Рыжов в зеркало присматривался к своему… гостю. А посмотреть, пожалуй, было интересно.

Мужичина был плотным, не слишком высоким, но сильным, с почти квадратными плечами, и пожалуй, слишком маленькой на таких плечах головой. Был он по-военному выбрит, даже брови у него казались выбритыми, хотя, конечно, оказались просто светлыми.

От такого человека неосознанно, против его желания даже, исходило отчетливое ощущение угрозы, а не только силы. Она прочитывалась в повадках, в темных на этом светлом лице глубоко посаженных глазах, в привычке держать руки сжатыми в кулаки.

Все же Рыжов выбрился, умылся, и уже, довольный, что успел, быстро накинул рубашку и пиджак.

– Хорошо, что вы в штатском, – сказал гость. И тут же протянул руку, – Сабуров, вас обо мне предупреждали.

Он не оговорился, о Сабурове следовало именно «предупреждать», и никак иначе.

– Мне приказали обратиться к вам, – согласился Рыжов.

– Садидесь, товарищ Рыжов, поговорим о нашем деле.

Он всегда и везде должен был контролировать ситуацию, тем более, если разговаривал с младшим по званию, и все же пробовал быть вежливым. Рыжов уселся в кресло, не слишком вольготно, в присутствии Сабурова не хотелось сидеть удобно, наоборот, следовало сидеть так, чтобы в любой момент можно было подняться на ноги, почему так получалось, Рыжов не вполне сознавал.

– Должен сразу доложить, что сейчас, в интересах дела, я нахожусь на Гороховой, в рядах нашей доблестной милиции, – Сабуров попробовал чуть усмехнуться, но эта вышло у него не слишком убедительно. – Но и там ко мне обращаться следует только в крайнем случае. – Он спокойно, даже лениво посмотрел, как Рыжов оценил эту первую вводную, и поднялся.

До этого он сидел во втором гостиничном кресле, но видимо, не умел приказывать сидя, ему нужно было расхаживать, он и принялся расхаживать с неосознаваемой грацией хорошо тренированного человека.

– В последнее время к нам, в органы ГПУ, стали приходить… довольно необычные письма. По ним получается, что какие-то шаманы, скорее всего, с северных окраин, хотят добиться своими действиями смерти товарища Сталина. Возможно также, что целью их являются и другие руководители нашей партии и правительства. По сути, это тихий, незаметный на первый взгляд контреволюционный мятеж, который мы и должны расследовать, и в случае, если за этим стоят сколько-нибудь серьезные угрозы, ликвидировать его. – Он посмотрел на Рыжова своими глубокими глазами, оценивая, какое впечателние произвели на него эти слова. – Повторяю, в первую голову мы должны защитить нашего дорогого, глубоко чтимого вождя. Для этого вас и вызвали, чтобы вы со своим опытом оценили и дали заключение, насколько это реально. Мне докладывали, у вас есть такой опыт, вы расследовали очень необычные дела.

Рыжов не знал, что ему ответить, поэтому просто кивнул.

– Как вы будете вести дело, я не предполагаю. Со своей стороны мы наводим справки о так называемых темных шаманах, которые умеют убивать людей, не контактируя с ними напрямую, какими-то наговорами или заговорами… Не знаю, как лучше сказать, но вы понимаете?

– Я понимаю.

– Вы верите в такую возможность?

– Заранее сказать не могу, нужно работать, чтобы понять, насколько все это реально. Как вы сами это признаете.

– Пятеро подозреваемых, а скорее всего, виновных… служителей этого культа находятся сейчас у нас в Крестах. Содержат их пока не очень жестко, с ними еще плотно не работали. Причины, по которым они у нас толком не разрабатывались, вас не касаются.

– И все же, мне следует с ними поговорить. – Рыжов решил действовать суховато, но и с напором. – Встреча эта необходима.

– Встретитесь, я распоряжусь, – Сабуров все же решил сесть, потому что Рыжов не поднялся, когда он расхаживал по номеру.

Доверительная интонация, которую Сабуров выбрал для этого разговора, кажется, позволяла Рыжову такое поведение.

– Но вот ведь какое дело, если эти люди с далекого севера и плохо понимают русский язык, следует позаботиться, чтобы….

– Языковой барьер, – усмехнулся Сабуров. – Это понятно. – Он помолчал, и снова оценил Рыжов с ног до головы. – Вы у нас – товарищ из Москвы, почти проверяющий. Мы сделаем для вашей работы все, что нужно. Даже придадим вам товарища Мурандона, он из северян, говорит на нескольких диалектах и знает, правда, поверхностно, суть этого задания… Советую вам быть с ним все же осторожным, не посвящать его в детали. Вашего сотрудника вы знаете как инструктировать, и сколько ему следует открыть, чтобы он был полезен… Вот только один совет, по-дружески, так сказать. Имя Мурандон, по русски, гм, не очень благозвучное, поэтому лучше обращайтесь к нему товарищ Муран.

И словно он сказал что-то на редкость смешное, Сабуров беззвучно рассмеялся. Этого Рыжов ждал, он хотел увидеть, как этот человек смеется, и то, что он теперь видел, ему почему-то не понравилось. Это был смех человека жестокого, умеющего ломать волю других людей. Трудно было сказать, что вызывало такое впечатление, то ли глаза его при этом не смеялись, как следовало бы, то ли он раздвинул губы не в полноценной улыбке, а ощерился, словно одновременно со смехом мог и зарычать, как тигр, или просто потому, что он не разжал зубы… Он вообще говорил, почти не разжимая зубов, да, решил Рыжов, пожалуй, в этом причина такого впечатления.

И теперь, когда он увидел смеющегося Сабурова, оставалось не вполне понятно, сам ли он был таким от природы, или его сделала таким работа, служба, обстоятельства и те приказы, который он должен был выполнять. Кстати, лучше в это было не вникать, так было надежнее. Потому что, помимо прочего, возникало впечатление, если этого челоека слишком хорошо понять, он может не простить, хотя чем он был опасен сейчас, в этих обстоятельствах, Рыжову было еще непонятно.

Между тем, Сабуров продолжал:

– Еще советую обратиться за техническими, так сказать, ознакомительными консультациями к товарищу Ватрину. Он считается у нас в Ленинграде крупнейшим специалистом по шаманизму, занимается этой темой давно, написал ряд работ… Некоторые даже не пошли в открытую печать, а были скрыты в соответствующих запасниках.

А ведь он не просто выдвиженец, решил Рыжов, он где-то учился, если отвлечься от его манер, речь выдает в нем неплохо образованного человека… Впрочем, в Ленинграде было немало людей с очень правильной и хорошо поставленной даже по московским меркам речью.

– И снова я вынужден вас предостеречь, задавайте ему вопросы очень осторожно, не выдавайте того, что вам известно, иначе… – Сабуров поднялся, совершенно неожиданно Рыжов решил, что разговор подходит к концу. – Нам не хотелось бы его терять, а придется, если вы будет неосторожны, и он о чем-либо догадается. – Теперь глаза Сабурова горели той неприкрытой жестокостью, которую Рыжов заметил в нем ранее. – Хотя бы о характере данного вам задания, вы понимаете?

Рыжов тоже поднялся, провожая гостя.

– Я понимаю.

– Вот и хорошо. – Сабуров протянул руку. – Работайте, товарищ Рыжов, а мы посмотрим, что у вас получается.

Когда за Сабуровым закрылась дверь, Рыжов вздохнул с облегчением. Казалось, этот человек оставляет за собой шлейф холода, которого он не замечал раньше. И который тоже что-то значил, хотя не следовало слишком уж в это вникать. Помимо прочего, это могло помешать его работут тут, вернее, уже мешало. Только он не соглашался с этим, пока, во всяком случае.

# 5.

Попасть к шаманам в Кресты оказалось не просто, пришлось и повозиться, и изобразить начальственную сердитость. Но если у Рыжова получалось «для вида», то Смеховой определенно полагал, что они – важные шишки, и злился всерьез. Рыжову даже некоторое извращенное удовольствие доставило смотреть на него, на его гнев, выслушивать его разглагольствования по поводу волокиты, провинциальной неторопливости и прочего в том же духе.

Впрочем, их обещали пустить к шаманам на следующий день, когда с ними будет товарищ Муран, которого обещал Сабуров, а чтобы не терять время попусту, с одного из телефонов в Крестах Рыжов позвонил Ватрину, тот выслушал его просьбу и согласился принять сегодня же. Хоть это удалось.

Вот добираться к профессору им пришлось сложно, потому что жил он на другой, северной стороне Невы, и куда-то в сторону, а там они вынуждены были еще и бродить по каким-то малолюдным улочкам. В общем, опоздав к назначенному времени, они все же нашли небольшой по сравнению с соседними, доходный дом начала века, в котором Ватрин и обитал.

Квартира у него оказалась обычной ленинградской коммуналкой, хотя, как Рыжов понял по списку звонков перед дверью, в ней проживало всего три семейства. Открыл сам профессор, который, как выяснилось, не очень и сердился за опоздание на непрошенных гостей. Или не смел сердиться при виде Рыжова, который довольно бесцеремонно распоряжался Смеховым в форме с тремя «кубарями» на голубых петлицах.

Хотя это была коммуналка, обставлена квартира профессора оказалась довольно удобно. Ватрину были отведены две комнаты, одна огромная, метров под тридцать, с большим круглым столом, в которой даже имелся камин, правда, не действующий, обогревались одной общей на подъезд печью. Тут же располагалось и семейство Ватрина, причем гостей, разумеется, собирались поить чаем.

Но Рыжов попросил, в интересах дела, поговорить где-нибудь втроем, без семейства, и тогда Ватрин, с некоторым беспокойством отвел их в кабинет, тесную комнатку, вдоль стен которой из простых досок были набиты безразмерные книжные полки, а в углу стоял диван, на котором Рыжов со Смеховым и расположились. Сам профессор устроился за своим письменным столом, который выделялся в этой аскетичной обстановке резьбой, лаком и дорогим зеленым сукном по всей столешнице.

Чай им, впрочем, жена Ватрина все-равно принесла на подносе, и професоор немного смущенно посетовал, что не знает вкусов гостей, поэтому они сами должны обратиться к сахарнице и к молочнику. Он так и сказал – «обратиться», словно это был не неодушевленные предметы, а некие его помощники, хоть и слабые, в предстоящем разговоре.

Профессор заметно нервничал, даже слегка лебезил, что Рыжову, разумеется, не нравилось, но Смеховой воспринимал со сдержанным одобрением, будто так и должно быть. Рыжов в тот момент, кажется, впервые подумал, что его, гм,.. напарник в таком-то настроении и в этой форме, с его претензией «гостя из столицы» и невниманием к мелочам, может здорово помешать, но делать было нечего. Следовало с этим или примириться, или… что-то придумать, чтобы нейтрализовать его.

Разговор начался без хитростей. Ватрин и сам сразу же признался:

– А ко мне в последние полгода часто обращались. Иногда с довольно странными вопросами, но чаще, – он отхлебнул чаю, – чтобы быстро, так сказать, экстренно войти в тему. – Он бледновато усмехнулся. – Должен сказать, это почти невозможно, многое из того, что я рассказываю о шаманах и шаманизме вообще, как первобытном религиозном воззрении, требует не осуждения, и уж конечно не критики, но понимания…

– Без критики не обойтись, – отозвался Смеховой, – мы же советские люди.

– Да, конечно, – быстро согласился Ватрин, – но для ознакомления, я имел в виду…

И умолк, он соображал, что и как говорить. Зря его Смеховой сразу принялся одергивать, решил Рыжов, уже с некоторой злостью.

– Вы говорите, – поддержал он профессора. – Целью нашей является, как вы правильно заметили, именно понимание.

Профессор поднялся из-за стола, не выпуская чай из рук, прошелся по кабинетику, даже выпрямился, словно стоял на кафедре в лекционной аудитории. Теперь, кажется, он слегка выпенривался, но ему, Рыжов полагал, это как раз простительно.

– Шаманы удивительный народ, у них имеются немалые достижения и вовсе немалые достоинства, которые непросто принять, не доверяя им. Становятся шаманами сложно, это непростой процесс даже в самых примитивных обществах. Да, это немало исследователей поставило в тупик, вроде бы, еще доклассовое с нашей нынешней точки зрения общество, и в то же время…

– Классовое состояние общества – это же основа основ, – проговорил Смеховой, слегка запинаясь, словно не говорил эти слова сам, а читал их вслух, с невнятной бумаги, написанной дурным почерком.

– У племен, в которых мы работали, поверьте, еще доклассовая организация, это как раз доказывает точность и зрелость марксизма, – заметил Ватрин. – Вы читали Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности…»

– Вы говорите, – снова вынужден был вмешаться Рыжов. – Агитировать нас за марксизм не следует.

– Ну да, разумеется. – Ватрин все же поставил свой стакан в подстаканнике на стол. И присел на его край, вытянув ноги, оперся руками, в такой позе ни один из знакомых Рыжову людей долго простоять не мог бы, а вот он, кажется, умел, это в нем было такое… ленинградство, не принятое в Москве. – Каждый из них должен пройти так называемую шаманскую болезнь, или вообще какую-нибудь почти смертельную болезнь… Вылечиться, иногда довольно жестоким по нашим представлениям способом. А потом еще дожидаются знака, что он оказался обозначен духам, стал им заметен, и может быть, даже принят… Выражаясь вашим следственным термином, в разработку.

– Хорошая шутка, – быстро сказал Рыжов, чтобы Смеховой опять не начал что-нибудь про то, что правильно, а что не попадает, по его мнению, в эту категорию.

– Каждый из них потом еще немало лет учится, выявляет собственную специализацию, заложенную в него силу, возможности, ведет, говоря по-нашему, почти научную работу… Перед тем, как всерьез принимается работать с людьми и духами, разумеется. В итоге, разные шаманы имеют разные специализации, хотя, почти всегда качества и общие, так сказать, направления учителя, который этого шамана обучал базовым практикам, конечно, сказываются. Но талант шамана в том, чтобы уйти от этого, с позволения сказать, обучения и как можно больше умений освоить своими силами.

– Они занимаются этими практиками самостоятельно? – переспросил Смеховой с сомнением.

– Какова их обычная специализация? – быстро задал свой вопрос Рыжов.

– Специализации у них, обычно, очень ясные, бытовые, необходимые для функционирования общества на том уровне сознания, на котором находится их сообщества, племена. Разведение и лечение скота, лечение людей, помощь в случае сложных каких-нибудь расстройств, помощь при рыболовстве, охоте. Иногда это принимает малообъяснимые для нас формы, но они срабатывают, как правило. Ведь шаманов не очень много, но и не мало. И к шаману, который плохо выполняет свою работу, не пойдут, попросту не будут поддерживать его существование… Хотя, вынужден признать, такого мне не встречалось. Они все – очень продвинутые, можно сказать, профессионально весьма и весьма пригодные и эффективные работники.

Смеховой открыл было рот, но посмотрел на Рыжова и захлопнул его.

– Например, в рыбачьих колхозах их часто используют, если идут куда-нибудь недалеко, то просят подсказать место, где они найдут косяк, а если уходят на много дней, то даже наши славяне-поморы просят кого-нибдуь из них «подарить ветер». Это такой узелок, который следует развязать, когда погода может заштилеть, только нужно точно знать, какой следует держать курс и откуда ветер был бы наиболее пригоден… И вы знаете, срабатывает!

Ватрин рассмеялся и принялся наливать новый чай. А Рыжов со Смеховым от предложения, заданного одним жестом, отказались.

– А есть ли «черные шаманы»? – спросил Рыжов прямо.

– Так нельзя ставить вопрос, – профессор, кажется, освоился и выглядел куда уверенней, чем в начале разговора. – Они, видите ли, находятся в мире духов, у них нет понятий добра и зла, они аморальны в очень высоком, недоступном нам смысле.

– Так уж и недоступном? – проворчал Смеховой. – Все же, они живут в обществе, где понятия морали всегда сильны…

– Разумеется, понять это не просто. Но необходимо, если вы начинаете заниматься это… темой. Даже с нашей базовой христианско-православной культурой.

– А вот культура у нас другая, товарищ Ватрин, рабоче-крестьянская, – прошипел Смеховой, уже не скрывая неудовольствия от профессорской лекции. – И скоро станет социалистической. Или вы думаете иначе?

Сложно все это с ним выходило, и очень неэффективно.

– Значит, шаманы могут вызывать духов разными способами, – заговорил Рыжов не очень громко, и сам тон его тут же заставил подходящий к опасным оборотам разговор утихнуть, прекратиться, – чтобы, при желании… Предположим, может шаман сделать так, чтобы человек умер? От болезни, хвори какой-нибудь, пусть и не слишком нам известной?

– Ну знаете, медицина – все-таки наука, в ней не так много болезней, которые нам неизвестны. Разумеется, такие есть, но на севере-то почти всегда все просто, и нам известно… – Ватрин остановился, вернулся за свой стол. – Должен сказать вот что, у многих шаманов есть боязнь вызывать направленную против кого-нибудь болезнь, потому что они сами могут заразиться. Они же вынуждены будут, в некотором роде, пропустить ее через себя, а это чревато… Каждый из них вырабатывает в себе способность служить каналом в другую сторону, по удалению болезни, приведение ее в этот мир на кого-то – это противоречит его умению, его направленности… А добиваются они удивительных успехов. У меня есть даже два зафиксированных случая, когда им удавалось вылечить шизофрению, самую таинственную из психических заболевание. – Он уже не обращал внимания на чай. Да и на обоих слушающих его огепеушников, пожалуй, тоже. Он стал официален. – Я, конечно, не специалист, но разделяю мнению одного нашего светила науки в том, что шизофрения, скорее всего, очень долго таковой и останется…

– А что тогда можно сделать? – спросил Рыжов с некоторым даже азартом. – Если нужно избавиться… допустим, уничтожить очень плохого человека?

– Для решения таких проблем существует обычные методы, – чуть усмехнулся Ватрин. – К шаманам редко прибегают в этих случаях.

– А если нужно сделать это незаметно, чтобы выглядело, как бы… произошедшим само собой, в силу внешних обстоятельст?

– Не очень я понимаю, что вы имеете в виду… – Ватрин был насторожен, и пожалуй, слегка расстроен. – Скорее всего, они внушат другому человеку сделать что-то, чтобы это… решение или действие выглядело произошедшим «само собой». Я ответил на ваш вопрос?