Текст книги "Загадки священного Грааля"

I. Критика важнейших теорий об этом сказании – для правильной постановки вопроса и подготовки данных к решению его

Снова и снова, когда кто-то продолжает изучать эту область, он открывает, насколько трудно провести грань между восстанавливающим действием человеческого разума и просто его восстанавливающей силой, учитывая прогресс в науке в этой области, или, проще говоря, насколько сложно в каждом конкретном случае принять решение, является ли какой-либо существующий поэтический продукт оригинальным или заимствован в другом месте.

Ф. Либрехт

Грамматики спорят, и тяжба еще и доныне все длится.

Гораций

1. Гипотеза кельтофилов

В последнее время в области историко-литературных исследований выдвинут на одно из первых мест и получает более и более значения вопрос о происхождении и степени оригинальности канвы различных словесных произведений.

Друиды, или Обращение британцев в христианство. С гравюры С. Ф. Равенета к «Путешествию по Уэльсу» Т. Пеннанта, 1752

Этот вопрос был впервые ясно поставлен в качестве научной задачи[1]1
  Для некоторых произведений новоевропейской литературы подыскивали источники с довольно давней поры.


[Закрыть] с началом основательного значения словесных памятников, которое можно полагать с включения в материал науки литературной истории словесных произведений всех времен и народов и распространения вместе с тем параллельного изучения отдельных литератур, причем вошел в употребление сравнительный метод.

Новейшая разработка словесных произведений различных эпох и национальностей показала с достаточной ясностью, в какой мере могут прикрываться народной окраской в сущности принадлежащие не одной только народности[2]2
  Кажется, что этих мотивов уж слишком много выводят из арийской прародины.


[Закрыть], а также извне заимствованные мотивы[3]3
  В литературной области замечается такой же перенос кажущихся передовыми в данный момент и вообще обращающих на себя внимание произведений от одной народности к другой, как и в других сферах. Укажем на весьма близкий по времени пример обнароднения чуждых сюжетов. Рассказ недавно умершего Стороженко «Розуйний бреше щоб правда добути» (Украiньскi оповiдання. СПб., 1863) представляет несомненное сходство с одной восточной повестью.


[Закрыть], и знающему это вполне понятна важность и необходимость исследования словесных памятников со стороны их основы. Разыскания в таком направлении не составляют, конечно, литературной истории в собственном смысле этого слова, но тем не менее играют роль первостепенных подготовительных работ к созданию этой ожидаемой еще науки, которая нуждается прежде всего в обстоятельном раскрытии внешней истории обнимаемых ею данных.

Составляющие предмет нашего исследования средневековые романы бретонского цикла благодаря ярко выдававшемуся особенному их содержанию, а также значению были одними из самых первых произведений, возбуждавших такого рода изучение. Одними из первых по трудности объяснения начальной их ткани являются они и теперь[4]4
  Некоторые ученые даже в последнее время не имеют надежды открыть первоначальную основу романов Круглого Стола. Так высказался, например, итальянский ученый Р. Rajna в предисловии к недавно изданным им поэмам бретонского цикла (I Gantari di Carduino. Giuntovi qnello di Tristano e Lancielotto quando combattettero al Petrone di Merlino. Bologna, presso 9. flomagnoli, 1873).


[Закрыть].

После забвения, которому бретонские романы начали подпадать с переломом в западноевропейском обществе и с появлением в нем новых идей[5]5
  Внесение этих романов римской курией в число запрещенных сочинений (уже Иннокентий III включил в индекс роман о Ланселоте; см. также работу одного автора XII столетия у Потвина в «Bibliographie de Chrestien de Troyes. Comparaison des mannscrits de Perceval le Gallois. Bruxelles, Leipzig, Gand. C. Mnqnardt óditeur. MDuCCLXUI», p. 52–53) имело мало значения. Первоначальные романы затерялись мало-помалу в массе вырождавшихся из них; героев последних старались роднить с героями первоначальных романов. Отдельные реминисценции бретонского цикла довольно долго не прекращались в словесности первенствовавших западноевропейских народностей. Об отголосках бретонских романов у классических итальянских писателей см. в известной книге Данлопа; см. затем у Polidori в его «La Tavola Ritonda о l’istoria Tristano» (в «Collezione di ореге inedite о rare dei primi tre secola della lingua»), parte I, Bologna 1863, Prefaz. Книгопечатание выдвинуло многие из занимающих нас романов, но – в прозаических обработках, причем не обходилось без подновки языка. Мерлину посчастливилось более других романических героев в удержании за собой известности.


[Закрыть], они выступили вновь на свет только в XVIII столетии. В период Возрождения и в последующее время внимание французов было обращено главным образом на классических писателей[6]6
  Вспомним тут слова Буало:
Villon (fat le premier qui dans oes temps grossiersDebrouilla l’art confus de nos vioux romanciers.

[Закрыть]. В Германии бретонские романы были выдвинуты школой так называемых «Швейцарцев», отличавшихся горячей любовью к родной старине, зачатки которой проглядывают уже у гуманистов и поборников Реформации, не сделавших, впрочем, многого для изучения средневековой литературы, а также у некоторых литературно-ученых деятелей XVII столетия. К старине обратился и Готтшед со своими сторонниками. Тогда-то тесные связи старонемецкой литературы с французской заставили немцев подумать и о последней[7]7
  На русском языке можно прочесть об этом в статье г. Кирпичникова: «Водмер и Готтшед и их отношение к родной старине», помещенной в 7-м № «Русского вестника» 1874 г.


[Закрыть]. Во Франции бретонские романы привлекли к себе внимание среди общего изучения истории романа[8]8
  Мы разумеем труд Р. Dan Huet, первое издание которого явилось в 1670 г. под заглавием «Łettre de М. Huet М. de Segrais de l’Origine des Romans. Paris». Мы пользовались изданием прошлого века «Traité de 1’origine des romans, par Huet, évôque d’Avranches. A Paris, chez Desessarts. An.VII»). 2-e издание книги Huet явилось в 1678 г., латинский перевод (Huetii liber de origine fabularum Romanensium. Hag. Com.) – в 1682 г. Еще прежде известный Claude Fauchet коснулся нескольких авторов Круглого Стола в своем «Recueil de l’oriffine de la langue et poesie françoise, ryme et romans» (A Paris, M.D.LXXXI), говоря o «Poetes et Rymeurs François auant l’an М.ССС»; о бретонских романах он упомянул лишь в нескольких словах и отнес начало и развитие их ко времени Крестовых походов (см. р. 75).


[Закрыть], интерес к которому вызвало в прошлом столетии издание целого ряда анализов романических произведений[9]9
  Bibiiothécque universelle des Romans. Paris, juill. 1775 á juin 1789, 224 part, en 112 vol. in 12° (тут допущено немало промахов и вольностей по отношению к текстам). – Marquis de Paulmy et Content d’Orville. Melanges tirós d’une grande bibliothécque. Paris 1779—88, 70 tom en 69 vol. in 8°. Пересказы Тресеана явились потом отдельно и занимают VII и X т. его «Oeuvres choisies».


[Закрыть], после чего опять наступило затишье в разработке романов.

В минувшем же столетии оригинальные черты бретонских романов возбудили вопрос о том, какой национальности (о французской не думали) принадлежали сказания, вошедшие в эти произведения.

Сначала интересовались преимущественно романтическими их диковинками и подробности бретонских романов сближали с различными восточными и произошедшими будто бы от последних скандинавскими[10]10
  Saumaise (Salmasius; мнение его было разобрано Huet). Reliques of Anc. Engl. Poetry, vol. III. Mallet, Histoire de Dannemarck, t. I (3 ed. Genève 1788). Влияние Mallet заметно у Tressan’a: Oeuvres choisies du comte de Tressan, t. X (A Paris, MDCCLXXX1X), p. XXIII suiw; t. VII (A Par. MDCCLXXXVIII), p. 7. Упомянем еще Saggio starico sa gli Scaldi e antichi poeti Scandinavi, da Jacopo Grabert di hemso Pisa 1811. – Подробности об этой и двух следующих теориях можно узнать из книги Danlop’a; в переводе Либрехта («Geechichte der Prosadichtungen oder gesohichte der Romanę, Novellen, Märchen a s. w. Berlin 1851») – S. 51–55. Там же эти мнения подвергнуты до известной степени и критике.


[Закрыть] и классическими[11]11
  Ginguené, Hist. litt, d’ltalie, t. IV, 153.


[Закрыть] сказаниями. Эти сближения, при огромном количестве сродных, если брать их в отдельности, поэтических мотивов у различных национальностей, могли бы быть продолжены до весьма широких размеров, но, конечно, не повели бы ни к чему.

Осмеивая упомянутые нами теории, Ритсон[12]12
  Ancient English Metrical Romances, vol. I.


[Закрыть] утверждал, что начало романических подробностей – в собственном суеверии тогдашнего европейского Запада. К такому объяснению склонялись и некоторые французы, поверхностно судившие о предмете[13]13
  См. у Huet pp. 91, 107, 116.


[Закрыть].

С Востока перешли, таким образом, на Запад. Некоторые обратились к Уэльсу и Бретани и выдвинули пресловутую кельтскую гипотезу[14]14
  Лейден во введении в The Complaynt of Scotland. Вальтер Скотт также говорил об «ancient British traditions». The works Vol. sixth, containing sir Tristrem. Edinburgh 1812, P. XXXi. В 20-х годах настоящего (XIX. – Ред.) столетия Frèminville повторил старое мнение о заимствовании сюжетов бретонских романов из бретонских хроник (см. соч. Трессана, т. VII, с. 10–11). Он прямо заявил, что все лица, фигурирующие в рассказах о Тристане, – исторические. Frèminville заявил также, что «dans le principe» эти поэмы были составлены в VI в. Вообще идея Вильемарка и Сан-Марте о заимствовании сюжетов бретонских романов из Mabinogion была решительно не новая; она высказывалась и до них, только отрывочно. Зародыш теорий Вильемарка, Сан-Марте и их последователей проглядывает отчасти и у Lappenberg’a (Gesohiehte von England, I-ter Bd., Hamburg 1834. S. 37).


[Закрыть], получившую опору в особенности в изданной в 30-х и 40-х годах настоящего столетия «Мабиногион»[15]15
  The Mabinogion, from the Llyfr Coch о Hergest and other ancient Welsh manuscripts by Lady Charlotte Guest London, Llandovery, 1838–1849.


[Закрыть]. На первых порах количество ее сторонников было невелико, и в XIX т. «Histoire littéraire de la France», вышедшем в 1838 г.[16]16
  P. 826–629, 689, 729.


[Закрыть], она была принята не в чистом виде, а с примесью прежних теорий. Число ее поборников стало видимо увеличиваться с 40-х годов, когда передовыми бойцами за нее явились у немцев San-Marte (А. Schulz)[17]17
  Первые труды его, посвященные бретонскому циклу, относятся еще к 30-м годам: мы разумеем изложение содержания «Парцифаля» Вольфрама фон Эшенбаха, вышедшее в 1833 г., и I т. его книги: «Leben und Dichten Wolframs v. Eschebach» (Magdeburg, Creutz. 1836). Непосредственное отношение к нашему вопросу имела следующая его работа, вышедшая на английском языке под заглавием «An Essay on the influence of Welsh tradition upon the literature of Germany, France and Scandinavia. Llandovery, by William Rees. 1841» и увенчанная Oymretgiddion Society. В 1842 г. она явилась в измененном виде на немецком языке под заглавием: «Die Arthursage und die Marthen des rothen Buchs von Hergest» (Abth. II. Bd. П der Bassesohen Bibliothek der gesammten deutschen Nationalliteratur).


[Закрыть], а у французов Hers. de la Villemarqué[18]18
  О первых его работах см. в его «Introduction» к «des romans de la Table Ronde et les contes des anciens Bretons» (Paris, 1861 и в введении к его же Myrdhinn’y.


[Закрыть], положившие начало обстоятельной и научной разработке вопроса.

Параллельно кельтской теории держалась провансальская, главным представителем которой был Фориэль. Признавая кельтскую основу сказаний об Артуре и его сподвижниках, Фориэль думал, однако, что эти сказания получили романическую форму в Провансе.

Мало-помалу кельтская теория получила значительный кредит в науке, но все-таки не восторжествовала окончательно над продолжениями прежних и вновь являвшимися гипотезами, а в последнее время встречает опять значительную оппозицию.

Рукоятка кельтского бронзового котла в виде головы бога Ахелоя. V в до н. э. Погребение близ г. Лаво, Франция

Таким образом, вопрос, которым уже немало времени занимается европейская наука, несмотря на то что в ряду посвященных ему ученых работ есть довольно солидные, остается вопросом и до настоящего времени, так как, при существовании противоречащих одно другому решений, ни одно из них не получило первенства и ни одно не считает себя подорванным другими. До какой степени этот предмет не установился еще в науке, можно видеть из того, что занимающийся почти сорок лет романами Круглого Стола Paulin Paris выставил в 1872 г. многое касательно легенды о Граале, совершенно несогласное с тем, которое было высказано им в 1868 г. На ходе вопроса об основе бретонских романов, как и на ходе множества других вопросов, мы наглядно убеждаемся в медленном приближении человечества к открытию научных истин.

Причина неудовлетворительности явившихся доселе работ по вопросу о бретонских романах – частью в узости круга источников, которые принимались во внимание (в особенности это можно сказать о французских ученых), частью – в распространении положений, верных относительно одной частности вопроса, на весь вопрос (это мы замечаем в теориях кельтской и выдвинутой против нее в последнее время), а частью – в неправильности метода, которым пользовались многие ученые.

Как известно, романы Круглого Стола – одно из крупнейших явлений в средневековой литературе не только Франции, но и всей Западной Европы, и принадлежат к самым видным созданиям наиболее блестящей поры этой литературы. Достаточно известно долговременное увлечение, с которым они принимались публикой Франции и других стран, в которые проникали, и их громадное влияние на тогдашнее общество и литературу. По словам Л. Моланда[19]19
  Origines litteraires de la France, Paris 1862, p. 70.


[Закрыть], несколько, впрочем, преувеличивающим дело, «быть может, ни в какой другой стране и ни в какой другой истории не найдется столь значительный и решительный пример влияния нравов на литературу и воздействия последней на нравы». Французский роман играл в тогдашнем западноевропейском обществе такую же роль, какая досталась ему опять в прошлом и нынешнем столетиях, даже большую, и, по словам того же писателя[20]20
  Orig. litt., 14.


[Закрыть], «по мере того как историки дают более места философскому духу, они все более и более признают важное значение, какое должно приписать этим романам». Бретонские романы имели огромное значение в истории рыцарства. По словам Гольцмана[21]21
  См. ст. его об Артуре в XII т. «Germania».


[Закрыть], «это – первые продукты и проявления нового духа; они были учебниками, из которых обучались духу рыцарства, с его условными понятиями о чести, с его занятиями поэзией и его галантным обращением с женщинами, французы, так же как позже не слишком в том понятливые ученики их немцы». Романы Круглого Стола, из которых роман о Граале был выдан обработавшим первоначальную сагу даже за божественное откровение, имели успех везде, где только процветало рыцарство. Находили они доступ и в другие страны, например в Исландию, и Сан-Марте не несправедливо выразился о них, что «это была настоящая мировая литература» (Weltliteratur)[22]22
  Die Arthur-Sage, S. 61.


[Закрыть]. В течение четырех столетий эти книги являлись творениями, в которых всецело воплощался идеал знати[23]23
  В Roman du Hen Sarrasin’a читаем:
De chiaus de la reonde tableVous а-on mainte fois conté,Qu’ils furent de si grant bontéEt de si grant chevalerie,Qu’en toutes conrs doit estre oieLa prouece et la vertu,Qui fu u vaillant roi ArtuEt ès chevaliers de sa court.  В Préface de Guiron le courtois говорится: «…je veuil por les boos si mon livre franslater que li bons у praignent bon example des haus fails des bons chevaliers anciens». – Hartmann von Aue, в начале своего Jwein’a прямо говорит об Артуре: «Кто последует его примеру, тот будет вести безукоризненную жизнь». Thomasin von Zirclar (в «Der Welsche Gast») упоминает о некоторых героях и героинях рыцарских романов как об образцах для молодежи. Можно бы привести немало подобных замечаний начиная со времени появления первых романов и оканчивая XV столетием.


[Закрыть]. Ими наполнялись библиотеки аристократов[24]24
  Histoire litteraire de la France, XIX. A Paris MDCCCXXXVIII, p. 623–625.


[Закрыть] и ими же развлекались, после обильных столов, гости знатных феодалов[25]25
  Ibid. 710.


[Закрыть]. Незнание рассказов из бретонской истории считалось, по словам одного тогдашнего писателя (Альфреда де Беверли)[26]26
  P. Paris. Les romans de la Table Ronde, t. I, (Paris MDCCCLVIII), p. 91.


[Закрыть], признаком невежества, и эти басни вошли до такой степени в жизнь, что именами некоторых из действовавших в них лиц называли детей при крещении, под патронат этих романических героев отдавали турниры, иногда даже судебные поединки, и нарочно наделяли их гербами, которые брали потом у них[27]27
  О приурочении итальянских генеалогий к героям французского и бретонского циклов см. в ст. Р. Rajna «Le origini delle famiglie Padovani», помещенной в «Romania» 1875 (№ 14, Avril). К историям Круглого Стола старались привязать и Крестовые походы. Potvin, 1. c., р. 29.


[Закрыть]. В одном dit Мерлин является ревнителем христианских начал и, одарив бедного виллана богатством и почестями, лишает его всего этого, когда тот возгордился и оказался неблагодарным. В пророчества Мерлина верили довольно долго[28]28
  Эти пророчества имели ход еще в XVII стол.


[Закрыть], и они были литературной формой, которой пользовались различные политические партии[29]29
  В русской литературе см. об этом статью известного нашего ученого проф. А. Н. Веселовского: «Опыты по истории развития христианской легенды», помещенной в № 5 «Журнала Мин. нар. просв.» 1875 г.


[Закрыть]. Бретонские романы читались даже монахами, иногда довольно явно обнаруживающими свое знакомство с названными произведениями[30]30
  Впрочем, в монастыри допускались и менестрели.


[Закрыть]. Известность некоторых героев Круглого Стола достигла весьма широких размеров. Уже Алан аб Инсулис (в конце XII столетия) писал об Артуре: «В какое из мест, куда простирается христианское владычество, крылатая слава не занесла и где не сделала известным имени бритта Артура? Кто, спрошу, не толкует о нем, когда он, как говорят сами паломники, возвращающиеся с Востока, почти известнее азиатским народам, чем бриттам? Об Артуре говорят жители Востока, как и жители Запада, хотя их разделяет пространство всей земли. О нем говорит Египет, не молчит уединенный Босфор. Деяния его воспевает владыка государств Рим, да и сопернику некогда Рима Карфагену известны Брони Артура. Деяния Артура прославляют Антиохия, Армения, Палестина»[31]31
  VII Libr. Explanat. in Merlini Ambros. Britanni prophet, anglic. – Об известности Тристана см. у Фр. Мишеля: Tristan, I, vii – xxviii. По словам Данлопа, о степени известности Ланселота во время изобретения игральных карт свидетельствует то обстоятельство, что «масть бубен во Франции носила название “вещи Ланселота”» (Dunlop – Liebrecht, S. 75).


[Закрыть]. В свое время это влияние бретонских романов на общество было не без пользы для последнего – в западноевропейской словесности они имели еще большее значение, совершив громадный переворот в ней. Известно, как мало было светских элементов в литературе до XII столетия. Рыцарские романы порешили навсегда господство церковного элемента в общественной литературе. Они положили начало эпическому изображению современного человека, хотя все еще ставили его в далеком прошедшем. В них мы усматриваем одно из первых проявлений ключа живой новоевропейской литературы, а не поддельной и искусственно возращенной; правда, и в этих романах немало чужого и наносного, но при всем том они были полны жизни. Это первые литературные произведения нового времени, в которых широко пробилась обыденная жизнь. С появлением романов бретонского цикла в новоевропейской литературе упрочилось существование этого рода литературных произведений, играющего в настоящее время – и совершенно справедливо[32]32
  Широта жизни и разнообразные отношения ее со всеми их мелочами и проявлениями не могут быть представлены ни в каком другом роде литературных произведений так хорошо и всеобъемлюще, как в романе.


[Закрыть] – такую видную роль. Уже Данлоп указал на ту заслугу романов Круглого Стола, что они «вдохнули вкус к чтению». Сильно заинтересовавши общество, они сообщили литературе огромную распространенность, раздвинули круг значения ее в обществе и привлекли к ней множество деятелей. Они породили целую литературу, до сих пор еще не поместившуюся в печати, что и немудрено. Наконец, в бретонских романах в первый раз получили значение в крупных размерах чисто литературные элементы: свобода фантазии, красота отдельных эпизодов, а также «описание любовных томлений и ласк», «тонкий анализ чувства» и «красноречие, многословное, расплывчатое и изысканное, но проникающее страстью, отличавшей труверов бретонского цикла». В этом их «достоинство, совершенно отличное от достоинства Chansons de Geste и заставившее поблекнуть славу феодального и каролингского цикла»[33]33
  Les origins de la langue et de ka poésie françaises d’après les travaux les plus recènts par M. Charles Aubertin, Paris 1874, p. 235.


[Закрыть]. В местностях с кельтским населением романы Круглого Стола проникли в народ в первоначальном и чистом виде и вызвали целый ряд сказаний, не народное происхождение которых доказано только в последнее время[34]34
  Такой переход литературных произведений бретонского цикла в народ допускает отчасти даже Вильемарк.


[Закрыть]. Артур доселе еще живет в народной памяти, равно и Мерлин[35]35
  Имена Артура и Мерлина приурочиваются и сейчас ко многим местностям.


[Закрыть]. Последний, скажем словами одного издателя, пользуется в народе, в особенности в деревнях, почти европейской известностью. Скорее забудется история – ясная и точная – человека, память о котором не носит на себе ничего чудесного; но как забыть эту фигуру, которая, как бы она неопределенна ни была, беспрестанно носится во время вечерних сумерек, когда перед глазами запоздавшего крестьянина рисуется на туманном горизонте черный абрис одного из этих странных друидских памятников, которых отдаленное происхождение оставляет для догадок вполне свободное поле?[36]36
  Имя Мерлина во французском языке сделалось даже нарицательным (так называется, между проч., волшебник, чародей).


[Закрыть] Несколько позднее бретонские романы повлияли на испанскую литературу, но зато нашли там крайне восприимчивую почву[37]37
  См. об этом отчасти в письме Т. Wolfa в книге W.L. Holland «Chrestien von Treies». Tübingen 1854, (S. 208–209). Только на русскую словесность бретонские романы оказали влияние не непосредственно, а через позднейший отголосок их в итальянских рыцарских романах, – не творчески, а вызвавши лишь несколько народных рассказов, и – очень поздно. Заметим, что в века процветания западного рыцарства оно не встречало особенного сочувствия в русской земле: в наших землях и у наших дружинников рисовался несколько иной идеал. У наших предков не пошли в ход даже рыцарские турниры, бывшие, впрочем, известными им далеко не в самом блестящем их виде, хотя летопись и говорит, что когда «угре на фарех и на скокох играхуть, на Ярославля дворе, многое множество, то кияне дивяхутся угров множеству, и кметьства их, и комонем их» (Ип. сп. 288–289), и попытки внести в нашу жизнь обычаи западного рыцарства (напр., в 1149 г. «пасаше Болеслав сыны боярьскы мечем многы»), при отсутствии в ней начал, могших содействовать развитию этого движения, не имели заметного успеха. В Переяславской летописи рыцарские обычаи (служение дамам, ношение их девизов и цветов, употребление коротких одежд) причисляются даже к «бесстудию» [летоп. Переяславля-Суздальского, изд. Оболенским (М., 1851), с. 3]. Проф. Буслаев. [Историч. очерки русской народной словесности и искусства, т. II (1861), с. 336] считает это довольно поздней вставкой.


[Закрыть]. В Англии обработка сюжетов, данных в этих романах, не прерывалась все время начиная со Средних веков, и Артура избирали нередко героем драматических и эпических произведений. В других странах занимающие нас памятники также не скоро сошли со сцены. Романы Круглого Стола и их сюжеты даже в последнее время предлагаются читающему обществу в поэтических переработках, не только в оригиналах и переводах. Равным образом позднейшие произведения этой литературы держались почти до последнего времени и в среде низших классов, причем романы испытали общую судьбу всех великих и передовых в свой век произведений.

Из всего сказанного достаточно, надеемся, ясна важность бретонских романов в истории литературы, а вместе с тем и весь интерес вопроса об источниках их.

Решение этого вопроса имеет значение не только по отношению к специальным памятникам, но может быть не без пользы и для уяснения приемов средневекового поэтического творчества и характера средневековой литературы вообще. Известно, что наряду с двумя другими огромными кругами средневековых эпопей романы Круглого Стола составляли целый отдельный цикл.

Мы уже говорили о бретонских романах как о самых ранних памятниках рыцарства. Вместе с вопросом об истории основных их сказаний поднимается нераздельно вопрос о начале идеала, господствовавшего несколько столетий в высших классах западноевропейского общества. Выработка более общих идеалов относится к позднейшему времени.

Видение Святого Грааля королю Артуру и рыцарям Круглого Стола (из французской рукописи XV в.)

Как сказано прежде, видная доля участия в создании главных мотивов бретонских романов отводилась и теперь еще отводится некоторыми учеными кельтскому племени, занимавшему некогда немалую часть Европейского материка. Этим способом кельтофилы хотят как бы вознаградить покровительствуемую ими народность за то невнимание, какое она встречает в политической истории. Оказывается таким образом, что в том или ином приговоре по вопросу об источниках бретонских романов заинтересована до известной степени честь целого кельтского племени.

Наконец, этот вопрос не без значения и для древнейшей истории Британии. С отрицанием национального происхождения и содержания разбираемых легенд, с предположением, наоборот, проникновения их сюжетов в народ уже впоследствии придется сказать, что старые предания бриттов не дошли до нас вовсе.

Итак, в романах Круглого Стола науке дан весьма интересный сфинкс.

В настоящее время, когда сказания, легшие в основу бретонских романов, вызвали опыты объяснения с самых различных точек зрения, нередко решительно противоположных одна другой и не приведенных к соглашению, и когда являются попытки совершенно отринуть преобладавшие до сих пор взгляды, небесполезно, по нашему мнению, для успешного движения к последующему окинуть одним критическим взором добытые до сих пор результаты.

Задача настоящего труда в том и состоит, чтобы критически рассмотреть существующие в современной науке и имеющие ход в ней теории касательно основы романов Круглого Стола и тем содействовать постановке или, по крайней мере, движению этого вопроса на правильную дорогу; вместе с тем мы осмелились представить в настоящем исследовании и со своей стороны несколько соображений, могущих, по нашему мнению, способствовать решению вопроса.

Сообразно с целью нашей работы мы будем касаться лишь новейших гипотез, начиная с кельтской, и притом важнейших, т. е. более или менее оригинальных и обставленных научно; представляющих переделку и повторение мнений, высказанных другими, мы не будем и упоминать. В оценке теорий мы будем обращать внимание преимущественно на слабые их стороны; о том же, что мы сочтем верным, мы будем говорить настолько, насколько это будет необходимо для опровержения противоположных мнений, которые мы признаем несправедливыми.

В романах бретонского цикла фигурируют на первом плане: Грааль, переходящий от поколения к поколению и окруженный общиной хранителей и служителей, затем король Артур с рыцарями Круглого Стола и волшебник Мерлин. Нередко героями отдельных романов этого цикла являются витязи, не принадлежащие к братству Круглого Стола и только приходящие в то или другое соотношение с Артуром и его дружинниками; но первостепенными во всем цикле вообще по справедливости могут быть названы только что перечисленные нами деятели[38]38
  Такого же мнения и Сен-Марте.


[Закрыть]. Сказания о них были основным ядром, около которого сгруппировались остальные, и мы займемся в настоящем исследовании главным образом ими, предоставляя себе в будущем подробнее остановиться на любимейших тогдашних романических типах, каковыми были Тристан и Ланселот.

Основные легенды бретонских романов, отделяемые одна от другой и иными исследователями, возникли, по нашему мнению, не в одной среде и неодинаково. Связь, какая придана им в дошедших до нас романах, принадлежит позднейшему времени[39]39
  И, по мнению Ю. П. Париса (Les romans de la Table Ronde, I, 90; Romania, № 4, р. 482), «пять романических ветвей, составляющих первоначальный цикл Круглого Стола, хотя и соединяются обыкновенно в древних манускриптах, были написаны отдельно, без всякого намерения вначале поставить в связь одну с другой».


[Закрыть]. Поэтому мы остановим внимание отдельно на каждом из основных сказаний занимающих нас романов. В разграничении и раздельном изучении этих сказаний, нам кажется, – единственный путь к правильной постановке нашего вопроса.

2. Сказание о святом Граале

Чудесные приключения, странные факты.

Предисловие Гирона де Куртуа

Ни в одной средневековой легенде

нет путаницы большей,

чем в легенде о Граале.

Гервиний

В цикле повествований, содержащихся в бретонских романах, исходный пункт (première branche) составляет сказание о св. Граале, вследствие чего мы и даем ему первое место в нашем исследовании, хотя роман о Граале не был первым в хронологическом отношении.

После вывода Грааля с Востока, около 40-х годов настоящего (т. е. XIX. – Ред.) столетия, первообраз его начали открывать у кельтов.

Представитель крайнего кельтизма в нашем вопросе Вильемарк дает следующее происхождение Граалю.

Легенда о Граале перешла в романы из латинского пересказа ее, составленная каким-то бриттским отшельником в XIII столетии; анахорет же почерпнул идею чудесного сосуда у бардов, в произведениях которых встречается чаша, обладающая именем и качествами св. Грааля. Высказывая предположение, что бриттский отшельник вел жизнь бардов и знал их предания, Вильемарк ссылается при этом на Catalogue scriptor. majoris Britanniae Бале, которому насколько можно доверять – известно[40]40
  Изложенная нами теория Вильемарка о Граале взята нами из его «Les romans de la Table Ronde et le contes des anciens Bretons».


[Закрыть].

Таким образом, по мнению Вильемарка, переходным звеном между рассказами бардов и романами была легенда, записанная в VIII столетии.

Нам кажется, что это переходное звено принадлежало не действительности, а подлогу трувера, прибегшего в этом случае к обычному в то время литературному приему.

Вильемарк и его последователи едва ли имеют право относиться с полным доверием к свидетельству о записи легенды в VIII столетии. Известно немало фактов переработки языческих мифов в христианские, – духовенством ли, или самим народом, причем в особенном ходу было приспособление языческих поверий к лицам христианской истории. Но что такой переработке подпали в легенде о чаше Иосифа Аримафейского кельтские сказания о чудесном сосуде, это не может считаться доказанным и даже вероятным.

Вильемарк, как и другие кельтофилы, опирается на свидетельство Гелинанда, сообщающего под 720 г. о видении относительно Грааля, бывшем бриттскому отшельнику, который и описал потом все открытое ему. Кельтофилы принимают это за действительный факт.

Но Гелинанд прямо сознается, что не видал латинского списка легенды. На основании свидетельства Гелинанда можно думать, что он передает известие французского пересказа легенды, который был или читан им, или известен ему по слухам. После этого не подлежит сомнению, что сообщение Гелинанда основано на прологе к роману о св. Граале, написанному Мапом[41]41
  Отражение этого пролога находим в «Histoire du St. Graal», напечатанной в 1523 г. После Гелинанда начали верить в действительное существование отшельника VIII столетия.


[Закрыть].

Рассмотрение пролога, в котором речь ведется от лица того, кто сподобился будто бы откровения о св. Граале, приводит лишь к решительному признанию подлога в его основе.

Полен Парис видит в прологе только несколько интерполяций, к которым он относит, между прочим, вывод отшельником своей генеалогии от лиц романа, но вообще готов считать пролог подлинным. Нам же кажутся подозрительными не одни лишь подробности, и мы заключаем о непринадлежности пролога даже по основе тому лицу, которому он усвояется, принимая в соображение все содержание его.

Арфа друида. С гравюры С. Ф. Равенета, 1752

Прежде всего является странным, что автор пролога считает нужным умышленно скрывать свое имя. Указанием причин, по которым он поступил так, он совершенно подрывает доверие к исходящему от него свидетельству не только о виденном и узнанном, но и о самом себе. Он сознает себя слишком низким лицом для того откровения, которого будто бы удостоился, и понимает, что – назови он себя – ему мало поверили бы; поэтому для него лучше молчать. А ведь правое дело не укрывается, и человек, твердо веривший в истину своих речей, поступил бы иначе. Во-вторых, автор пролога боится заранее, как бы не поймали его в чем-нибудь, и старается наперед свалить вину на переписчиков. Он сам понимал всю дерзость и смелость своего рассказа, который действительно был необыкновенен для того даже века. Писатель пролога шагнул за пределы дантовского замысла. Различные видения были тогда в большом ходу. Укажем на пример, близкий бриттам. О св. Патрике рассказывалось, что он сподобился видеть Господа и воссесть по правую от Него руку. Сам Бог повелел ему отправиться в Ирландию для проповеди. У нашего автора все это доведено до крайности. Он не только беседовал с Богом и был озарен свыше, причем уста его исполнились бесчисленных языков; ему была открыта величайшая тайна Mиpa («lе plus grand secret du monde»). О врученной ему книге Грааля Спаситель сказал: «Я доверяю тебе величайшее чудо, какое только может восприять человек. Вот книга, которая написана моей рукой и которую до́лжно читать сердцем; никакой смертный язык не может произносить ее слов без того, чтобы не действовать на четыре стихии, не смущать небес, не волновать воздуха, не разделять земной утробы и не переменять цвета вод. Телесная и душевная радость достанется в удел всякому, кто откроет книгу с чистым сердцем, и кто ее узрит, тому нечего бояться внезапной смерти, как бы ни были велики его грехи». Пустынник был не только вознесен на третье небо; он удостоился даже того, чего не удостоился апостол Павел, – он видел Троицу и нашел возможным по этому случаю исправить сказанное апостолом Иоанном, который говорит, что для смертных очей немыслимо зреть Св. Троицу. Мы не говорим уже о том, что и принадлежности, которые были необходимы для письменного изложения легенды, были вручены Богом. Самый выспренний и преисполненный фантазии, но в то же время строгий отшельник не усвоил бы себе подобной чести. В прологе не видно и следов смирения и благоговения аскета. Не таково было бы произведение, написанное в отшельнической тиши с целью изобразить действительно, по мнению автора, представлявшееся ему видение или изложить религиозную легенду. Очевидно, что рассматриваемый пролог был составлен от начала до конца человеком, которому было необходимо во что бы то ни стало сообщить кредит своему вымыслу, – человеком, рассчитывавшим на эффект и желавшим поразить читателя картиной, подобной тем, которые нередки в большом романе о св. Граале. Написание пролога могло точно так же исключительно принадлежать богатому фантазией творцу большого Грааля, как и изобретение множества других эпизодов.

Таково впечатление, производимое на читателя прологом к роману о св. Граале, вследствие доверия к показанию которого составилась фабула о легенде VIII в., переданная у Гелинанда[42]42
  Гелинанд мог говорить о существовании истории, quae dicitur de Gradali, только на основании пролога.


[Закрыть].

Помимо всего содержания пролога, недоверие в существовании основы для него в какой-нибудь легенде VIII в. возбуждают и другие обстоятельства.

Нет ни малейших следов, и с полной вероятностью можно отрицать особенную популярность и даже простую известность легенды о чаше Иосифа Аримафейского в среде членов бриттской церкви – в письменном ли изложении или в устных пересказах, до XI столетия.

Сказание, подобное сказанию о Граале, мог составить в Англии в период от начала XI в. до Мапа разве какой-нибудь гластонберийский монах. Но автор романа, к которому принадлежит пролог, говорит, что латинская легенда, послужившая ему оригиналом, была найдена им в Солсбери, да и все произведение Мапа обличает пользование не Гластонберийской легендой[43]43
  См. ниже.


[Закрыть]. Поэма де Борона, которую Вильемарк считает обработкой легенды, изложенной отшельником[44]44
  Брон поэмы, по мнению Вильемарка, – Брон приводимых у последнего кельтских сказаний. Вильемарк игнорирует, что имя Брон носили некоторые епископы древней бриттской церкви.


[Закрыть], служит также подтверждением, что сказание о Граале, которое было под руками у писателей романов, вращалось пред появлением последних не в этой мнимой галльской редакции.

Ниже мы постараемся, кроме того, показать, что у Мапа или вовсе не было никакой латинской легенды, или была такая, которая не имела ничего общего с галльским преданием.

Итак, нельзя сказать, что авторы романов о св. Граале пользовались сказанием о нем, составленным бриттским отшельником в VIII столетии: свидетельство об этом сказании не имеет значения.

Вид руин аббатства Гластонбери в 1900 г.

Могут сказать, что галльские поверья о сосуде, приводимые у Вильемарка, могли лечь в основу романов и без такого сказания, – иным каким-нибудь путем: они могли уцелеть не только до VIII века, но и до позднейшего времени. Относительно сказки о Передуре Вильемарк и прибегает к такого рода предположению.

Но рассмотрим самые поверья: действительно ли они древнее романа о Граале и на самом ли деле в них встречается прототип последнего?

Более древние из галльских преданий о сосуде – такие, которые могли предшествовать мнимой легенде VIII века, Вильемарк видит в песнях Талиесина, относимых им, как и другими крайними кельтофилами, к VI столетию.

Но возражения, выставленные беспристрастной критикой последнего времени против такого хронологического определения, остались без опровержений, песни Талиесина и фабулы о нем, наравне с произведениями других бардов VI в., потеряли значение памятников такой ранней поры, и нет оснований думать, что бриттский анахорет VIII в. мог иметь пред собой то, что встречается в «Мабиногионе» о Талиесине. Принятие для этого «Мабиногиона»[45]45
  Об авторах этого «Мабиногиона» см. у Стефенса: The literature of the Kymry (Llandovery, MDCCCXLIX), p. 425–426).


[Закрыть] и приписываемых Талиесину произведений более древней, чем они сами, основы не исключает возможности изменений и интерполяций в древних рассказах. В истории Талиесина, как она дошла до нас, нельзя не отметить влияния астрологических бредней[46]46
  О Керидвен говорится: «So she resolved, according to the arts of the Fferyllt, to boil a cauldron of Inspiration and Science for her son. – And she herself accordirg to the books of the astronomers, and in planetary hours, gathered every day of all charm – bearing herbs». Nash, 1. c., 152. Nash также допускает позднейшую выработку баллад, вошедших в историю Талиесина (р. 199). См. мнение Стефенса в The literature of the Kymry, p. 493.


[Закрыть].

По словам Вильемарка, «сосуд бардов, прославленный и воспетый в VI в., становится темою большого количества народных галльских легенд».

Вильемарк указывает на два из них. О второй он прямо говорит, что она «была составлена в первые годы XII столетия, если не ранее»[47]47
  Les rom. de la T. R., p. 144.


[Закрыть], хотя сам же отмечает в ней рыцарский и романический колорит.

Но нет права относить и эти легенды в теперешнем их виде ко времени до появления романов. Уже издательница «Мабиногиона» леди Шарлотта Гест заметила распадение «Мабиногиона» на два разряда: древнейший и позднейший. В последнее время некоторые ученые указывают даже источник для сказки о Передуре – в романе[48]48
  Сан-Марте возражает против того, что валлийская сказка «einen excluv wälschen Charakter trägt und die Bedeutung Grals so gänztich verwischt, dass es nicht wohl glaublich ist, es sei die verwälschte auszugweise Bearbeitung eines französischen Romans». Но сильная национальная окраска и сглаживание значения Грааля – слишком слабые доводы в глазах всякого знакомого с методой странствующих и вообще заимствуемых сказаний. – Вильемарк (р. 144–145) указывает на довольно ранние, по его мнению, памятники, упоминающие о Передуре: произведения Аневрина, Кембрийские анналы, «Легенду царей», Готфрида Монмутского и «Жизнь Мерлина». Но на основании всех этих памятников можно утверждать существование рассказов о Передуре не ранее XI столетия. Притом повествуемое о Передуре в приводимых Вильемарком памятниках не связывается со сказкой, которая могла быть позднейшим приурочением к Передуру повествований, передававшихся о ком-нибудь другом».


[Закрыть]. И в самом деле, романы весьма скоро начали проникать к островным бриттам[49]49
  В предисловии к «Мабиногиону» сообщается, что в Hengwrt Library есть манускрипт Грааля, относящийся к XII столетию. Он датирован 1106 г.


[Закрыть].

Обращаясь к самому сосуду, о котором говорится в приводимых Вильемарком легендах, мы замечаем, что сближение его с Граалем не имеет прочных оснований.

По словам Вильемарка, сосуд бардов носил имя, означающее то же, что и Грааль. Вильемарк указывает на то, что слово «per», встречающееся в памятниках поэзии, считаемых им произведениями бардов VI в., и означающее, по толкованиям словаря, дошедшего до нас в списке XII столетия, широкий сосуд, чашу, изъясняется в новейшем галльском словаре подобным же образом, как у Гелинанда изъясняется Грааль. Но это совпадение оказывается натянутым и выдуманным. Слово «per» означало преимущественно кухонный сосуд, в котором приготовляли что-нибудь[50]50
  Таков был и сосуд (pair = per) Керидвен.


[Закрыть], тогда как Граалем называлось, по словам Гелинанда, блюдо, на котором подавались изысканные кушанья у богачей. О форме pair бардов мы не имеем сведений.

Сближение свойств сосуда бардов и Грааля также не выдерживает критики. Сосуд Керидвен сообщал поэтическое дарование и знание – и только[51]51
  В истории о Талиесине жидкости, варившейся в котле Керидвен, приписывается лишь свойство сообщать «knowledge of the mysteries of the future state of the world». Талиесину вложена в уста следующая речь:
I have obtained the museFrom the cauldron of Keridwen (Stephens, p. 187).

[Закрыть]. Всякий, имеющий понятие о романическом Граале, признает, что этого крайне недостаточно для отождествления pair Керидвен с Граалем, равно и той черты, что «края бардовского сосуда, как и Грааля, были украшены каймой жемчуга и алмазов». В первых произведениях о Граале мы не встретили этой черты, как и в древнейших о pair Керидвен.

В Hanes Талиесина даже не сосуд на первом плане, а три капли варившейся в нем жидкости. Нэш замечает совершенно верно, что в первоначальной истории котел Керидвен – настоящий котел ведьмы, содержимое в котором приготовляется согласно наставлениям, данным в книгах ферилтов, или мудрых людей, подобно тому как во всех других историях такого характера[52]52
  Котел Керидвен мог быть взят из какой-нибудь бродячей сказки; о превращениях, о которых говорится в «Мабиногионе» о Талиесине, см. у Нэша (р. 183). Вообще подробности эти – сказочные, общераспространенные.


[Закрыть].

Против отождествления сосуда Керидвен с другими сосудами, упоминающимися в кельтских сказаниях, и с Граалем – и позднейшая история pair Керидвен. Этот магический котел, история чудесных его даров были приспособляемы позднейшими бардами к представлению греческого Геликона. Позднейшие барды постоянно говорят о котле вдохновения и об Awen или вдохновении, которое Llymeilyn Sion в XVII столетии изображал истекающим от Духа Святого. Христианские барды XIII и XIV веков обращались неоднократно к Деве Марии как к сосуду или источнику вдохновения, к чему они были приведены, кажется, отчасти игрой, какая могла иметь место относительно слова pair, котел. Через смягчение начальной его буквы получалось mair, означающее Марию; отсюда Мария была mair, «мать Христа, вместилище Св. Духа, и pair», сосуд или вместилище и источник христианского вдохновения. Мы видим, что при всех изменениях, каким подвергался Pair Ceridwen в течение столетий, он не приближался к Граалю. Сама Керидвен обратилась мало-помалу в главу поэтов.