Текст книги "Пугачев и его сообщники. 1773 г. Том 1"

– Куда же вы теперь идете? – спросил Кожевников.

– Идем на Иргиз.

– Кланяйтесь там отцу Филарету, меня на Иргизе все знают.

Пугачев запомнил это имя и впоследствии широко воспользовался поручением Кожевникова.

Из Добрянки Пугачев и его спутник направились в деревню Черниговку, к знакомому ему жителю Коверину, а оттуда к Осипу Коровке. Последний пенял Пугачеву, что так долго не приезжал, и, не видя сына, спрашивал: где он?

– Я сына твоего оставил в Ветке, – отвечал Пугачев, – нанял ему лавку и посадил торговать серебром. Теперь я поеду на Иргиз и там жить буду, а если там жить будет худо, то можно уехать на Кубань, куда ушли некрасовцы.

Коровка хотя и не поверил всем рассказам Пугачева, но, но усиленной его просьбе, дал ему пять рублей на дорогу и возвратил оставленную у него лошадь, на которой тот и приехал опять в Черниговку. Переночевав у Коверина, Пугачев и Логачев наняли соседнего жителя Алексея Родионова довезти их до села Казанки, но, отъехав от слободы Черниговки верст с тридцать, столкнули Родионова с телеги и сами уехали степями к Дону, переехали через реку на Медведицком перевозе и мимо Трехостровянской станицы проехали прямо в Глазуновскую станицу[231]231
  Показание Ивана Коверина 11 декабря 1774 г. Показания Коровки 18 ноября 1774 г. Показание Логачева 13 декабря 1774 г. Показание Пугачева 4 и 18 ноября 1774 г. // Там же, д. № 512.


[Закрыть]. Здесь путники узнали все подробности происшедших в Царицыне беспорядков и о том сочувствии, которое было оказано Богомолову как со стороны царицынского населения, так и донских казаков. Никто не мог сказать только, какая судьба постигла человека, называвшегося императором Петром III. Таинственность, которой окружено было отправление Богомолова в Сибирь, была поводом ко многим нелепым слухам: по станицам войска Донского, в Царицыне, в Казанской губернии и даже в Сибири рассказывали, что назвавшийся Петром III бежал и скрылся неизвестно куда. Все эти рассказы подействовали на Пугачева, и под впечатлением их он торопился оставить Глазуновскую станицу и через Камышенку и Саратов приехал с Логачевым в Симбирскую провинцию, в дворцовое село Малыковку[232]232
  Ныне город Вольск, в Саратовской губернии.


[Закрыть].

Явившись к управителю, они предъявили свои паспорта.

– Вам надобно ехать в Симбирск и там записаться, – сказал управитель.

Пугачев и Логачев просили остаться в Малыковке на несколько дней, пока отдохнут их лошади. Управитель позволил, и они, не теряя времени, отправились в Мечетную слободу (ныне город Николаевск, в Самарской губернии), находящуюся в 100 верстах от Малыковки, искать раскольничьего старца Филарета, которого и нашли в скиту Введения Богородицы. Передав Филарету поклон Кожевникова, Пугачев прибавил, что он раскольник, был в Ветке и Стародубских раскольнических слободах. Филарет был очень рад и обласкал незнакомца. Среди разговора Пугачев узнал от Филарета о происшествиях на Яике и о положении казаков.

– Яицким казакам, – говорил Филарет, – великое разорение, и они помышляют бежать к Золотой мечети.

– Нет, – заметил Пугачев, – лучше бежать туда, куда бежал Некрасов.

Мысль воспользоваться неудовольствием казаков, подговорить их к побегу и сделаться их атаманом воскресла у Пугачева и казалась легко исполнимой[233]233
  Гос. архив, VI, д. № 460.


[Закрыть].

– Я поеду сам на Кубань, – говорил он, – и буду уговаривать к тому яицких казаков.

– Поезжай на Яик, – отвечал Филарет, – и скажи казакам, что ты можешь их провести туда; они с тобой пойдут с радостью, да и мы все пойдем. Если тебя на Яике не примут и ничего там не сделаешь, в Симбирск не езди; там хотя и запишут, но не скоро, а поезжай лучше в Казань.

– Да ведь у меня и в Казани знакомых нет ни единого человека, – заметил Пугачев.

– У меня есть в Казани приятель, купец Василий Федорович Щолоков, он наш старовер, человек добрый и хлебосол. Буде я с тобой сам в Казань не поеду, так скажу тебе, где его сыскать, а там он за тебя постарается и попросит.

Пугачев поблагодарил Филарета и, чтобы вернее отделаться от отправления в Симбирск, просил его замолвить слово малыковскому управителю. Филарет согласился, и они вместе с Логачевым поехали обратно в Малыковку. По дороге, в селе Терсах, Пугачев купил пуд меду и, подарив им управителя, получил разрешение остаться в Малыковке до Крещения. Желая воспользоваться этим временем и побывать в Яицком городке, Пугачев решился расстаться с Логачевым.

– Ты, Алексей, теперь иди куда хочешь, – сказал он, – а я стану здесь жить с отцом Филаретом.

Пугачев обманул Логачева[234]234
  Оставшись без всяких средств к жизни, Логачев нанялся за 90 руб. в солдаты за крестьянина села Терсы, Филиппа Бередникова; служил сначала в Нарвском пехотном полку, а потом был переведен в Симбирский гарнизонный батальон, откуда и взят к допросу.


[Закрыть] и через несколько дней уехал вместе с Филаретом в Мечетную слободу (ныне Николаевск Самарской губернии), где остановился у тамошнего жителя Степана Косова, а Филарет отправился в свой монастырь [235]235
  В то время поселения на р. Иргизе состояли из одних только раскольников. По переписи, произведенной сначала в 1762, а потом в 1765 г., было следующее число душ и селений на Иргизе: в селе Красном Яре 95 душ, в Рождественском (Перекопная Лука тож) 269 душ, в Березовом Починке 79 душ, в Овсяном гае, что у мостов по Яицкой дороге, 62 души, в Криволуцкой слободе 258 душ, в Криволучье, что в Медвежьем гаю, называемое Авраамиев скит, 17 душ, в дер. Кармяшке (Криволуцкий остров тож) 42 души, Мечетной слободе 300 душ, в местечке Мечетном, называемом также Пахомиев и Филаретов скиты, 29 душ, в Старицком юру, называемом Исакиев скит, 37 душ – а всего 1188 душ (Гос. архив, VI, д. № 490). Об иргизских монастырях см. Сын Отечества, 1847 г., ч. 181.


[Закрыть].

У Косова Пугачев оставался недолго: мысль воспользоваться волнениями на Яике, подговорить казаков уйти с ним на Кубань не покидала его. Окрестив у Косова ребенка и узнав, что тесть Косова, крестьянин Семен Филиппов, собирается ехать на Яик с хлебом, Пугачев воспользовался таким удобным случаем[236]236
  Ср. Сочинения Державина, Я. Грота, т. VIII, с. 139.


[Закрыть].

– Возьми, Семен Филиппович, и меня с собой на Яик, – говорил он, – я хочу ехать туда купить рыбы и взыскать по векселю с брата своего сто рублей.

Заняв денег у старца Филарета, Пугачев отправился в путь, и чем ближе подъезжал он к Яику, тем труднее ему было скрывать истинные свои намерения: он чувствовал потребность высказаться. Будучи кумом Косова и считая Филиппова близким себе человеком, Пугачев не счел нужным таиться.

– Что, Семен Филиппович, – спрашивал Пугачев, – каково жить яицким казакам?

– Им от старшин великое разорение, – отвечал Филиппов, – и многие уже разбежались.

– Так вот что я тебе поведаю, Семен Филиппович, ведь не за рыбой я на Яик-то еду, а за делом. Я намерен подговорить яицких казаков, чтоб они, взяв свои семейства и от меня жалованья по двенадцать рублей, бежали на Кубань и, поселившись на реке Лабе, отдались в подданство турецкому султану. У меня оставлено на границе товару на двести тысяч рублей, которыми я бежавшее Яицкое войско и коштовать буду. А как за границу мы перейдем, то встретит нас турецкий паша и даст еще до пяти миллионов рублей. Ты сам видишь, какое ныне гонение на яицких казаков, так хочу я об этом с ними поговорить, согласятся или нет идти со мной на Кубань.

– Как им не согласиться, – поддакнул Филиппов, – у них ныне идет разорение, и все с Яику бегут. Ты скажи им только об этом, так они с радостью побегут за тобой. Но за что ты им такое жалованье давать станешь? Бога ради, что ли?

– Я буду у них атаманом войсковым.

– Пожалуй, за деньги они атаманом тебя сделают и пойдут с тобой с радостью.

– А когда я буду атаманом, – заметил шутя Пугачев, – так тебя старшиной сделаю.

– Спасибо, и я с вами пойду, – отвечал с такой же шуткой Филиппов, – так не оставь, пожалуй, и меня.

На этом разговор пока остановился и более не возобновлялся[237]237
  Показание Филиппова 3 декабря. Дополнительное показание Пугачева.


[Закрыть]. Подъезжая к Яицкому городку, путники остановились ночевать на реке Таловой, на умете (постоялом дворе), стоявшем в Сызранской степи и находившемся от Яицкого городка в 60, а от Иргиза в 70 верстах. Содержателем умета был пахотный солдат Степан Оболяев, известный окрестным жителям под именем Еремина Курица, потому что сам он «всегда оное слово употребляет и в шутку, и вместо бранного слова».

Родившись в селе Назайкине, Симбирского уезда, Оболяев с детства жил среди яицких казаков в работниках и большей частью в доме Тамбовцевых[238]238
  Сперва он жил в И леке у атамана Василия Тамбовцева, а потом в Яицком городке у сына его, войскового атамана Петра Тамбовцева, который был убит яицкими казаками. За верную службу Оболяева Тамбовцев дал ему возможность арендовать умет.


[Закрыть]. Он хорошо знал, что делалось в Яицком войске, и был знаком со многими казаками. Приезжая на умет, они делились с Оболяевым своим горем, жаловались на притеснения старшин и говорили, что так им жить нельзя, что они готовы бежать всем войском[239]239
  Показание Оболяева 17 ноября 1774 г.


[Закрыть]. Оболяев, как человек добрый, скорбел вместе с казаками и добродушно делился своими впечатлениями со всеми приезжавшими. Это добродушие и простота причинили ему в будущем большую беду.

Попросившись ночевать, приезжие вошли в избу, и, пока Филиппов варил рыбу на ужин, Пугачев подсел к уметчику.

– Что ты за человек и как тебя зовут? – спросил Пугачев.

– Степан Оболяев, пахотный солдат. А твоя милость какой человек, откуда и куда едешь?

– Я купец, приехал из-за границы, зовут меня Емельяном Ивановым Пугачевым, а еду я на Яик для покупки рыбы. Каково живут яицкие казаки?

– Худо, очень худо им жить, – отвечал Оболяев, – старшины их обижают, и они, убив атамана, бегают кто где; их ловят, сажают в тюрьму; они было шарахнулись идти все в Астрабад, да не пустил их генерал Фрейман.

– А не поедут ли они со мной на Кубань, – спросил Пугачев, – я бы их туда провел, где живут некрасовцы.

– Как не поехать, поедут.

– Да нет ли здесь кого из казаков, я бы с ними поговорил?

– Как не быть! Есть тут два брата, и живут близехонько.

То были два казака, Григорий и Ефрем Закладновы, приехавшие в степь для ловли лисиц и жившие в землянке, вблизи Таловского умета.

– Не можно ли за ними послать? – спросил Пугачев.

Оболяев обещал и в это время увидел проезжавшего мимо умета казака Ивана Персианова, также охотившегося.

– Пришли, брат, ко мне Гришу Закладнова! – крикнул Оболяев. – Скажи ему, что у меня есть к нему нуждица и что спрашивает его приезжий.

Закладнов, однако, долго не ехал, и тогда Оболяев отправился сам за ним и привел на умет обоих братьев.

– Кто меня спрашивает? – говорил Григорий Закладнов, входя в избу.

– Вот тот человек, – отвечал Оболяев, – который тебя спрашивает.

– Ты что за человек и откуда?

Пугачев назвал себя купцом из-за границы и, отведя в сторону под сарай братьев Закладновых и Оболяева, стал их расспрашивать.

– Скажите, пожалуйста, господа казаки, – говорил он, – но только не утаивая, какие у вас происходят обиды и разорения от старшин и как вам живется на Яике?

– Нехорошо, – отвечал Григорий Закладнов, – казаки в смятении, одного генерала убили и за то многих побрали под караул, а других сыскивают. Мы было собрались всем войском бежать в Астрабад…

– Зачем в Астрабад, – перебил Пугачев, – я могу вас провести на Кубань, куда с Дона некрасовцы сошли, но будут ли на то ваши казаки согласны?

– Как не согласиться, если вы возьметесь провести.

– Ну, хорошо, вот я поеду в городок и посмотрю ваши обряды; может быть, я там с кем-нибудь из войсковой стороны и поговорю, только смотрите же вы-то, братцы, никому из казаков старшинской стороны об этом не сказывайте.

Попрощавшись с Закладновыми, Пугачев возвратился в избу и сел ужинать с Филипповым. На следующее утро они оставили умет и поехали к Яику.

– Знаешь ли ты, – спрашивал Пугачев Филиппова, – яицких казаков Дениса Пьянова и Толкачевых, так я бы у них остановился.

– Слыхал я, – отвечал Филиппов, – что на Яике есть раскольник казак Денис Пьянов.

Добравшись до Яицкого городка 22 ноября 1772 года, путники отыскали дом казака Пьянова и въехали прямо к нему во двор[240]240
  Показание Семена Филиппова 3 декабря 1774 г. Показание Григория Закладнова 22 июня 1774 г. Показание Пугачева 4 ноября 1774 г. Показание Степана Оболяева 17 ноября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 506 и 512.


[Закрыть].

Глава 6

Пугачев в Яицком городке. – Разговор его с казаком Ивановым. – Принятие имени Петра III. – Возвращение в Малыковку. – Арест. – Отправление в Казань. – Казанские «черные тюрьмы». – Перевод на тюремный двор. – Арестант Дружинин. – Бегство из Казани. – Меры к поимке бежавших.

Яицкий городок далеко еще не имел спокойного вида; многие казаки разбежались, и дома их были пусты. Оставшиеся в городке жители находились под впечатлением полученного из Оренбурга известия, что многих товарищей ожидает смертная казнь, жестокое наказание и ссылка. 17 сентября 1772 года следственная комиссия закончила свою деятельность и, составив сентенцию, отправила ее в Петербург на утверждение Военной коллегии. По этой сентенции 12 человек наиболее виновных приговорены к четвертованию, 47 человек – к повешению, 3 человека – к отсечению головы, 20 человек – к наказанию «по казачьему обыкновению» нещадно плетьми, 8 человек – к наказанию плетьми, с тем чтоб, обрив им бороды, отослать на службу в полки 2-й армии.

При производстве следствия оказались 53 человека бежавшими, у которых, по мнению комиссии, следовало отобрать имение и самих их, когда они явятся, повесить. «Детей же их мятежничьих, – писала комиссия[241]241
  Московский архив Главного штаба, оп. 93, св. 492, № 517.


[Закрыть], – каковых по присланному от Яицкой комендантской канцелярии списку значится, от 15 лет и свыше, 316 человек, в рассуждении отцов их учиненного злодейства, дабы впредь и от них, яко происшедших от рода злодейственного, такового ж поползновения и расширения к злу последовать не могло, во истребление и пресечение оного годных написать в полки в солдаты, а негодных в страх другим наказать: от 15 до 17 лет розгами, а с 17 лет и выше плетьми». Что же касается всех остальных казаков, которых по ревизии насчитывалось 2461 человек, то наказание их следственная комиссия представила на усмотрение высшего начальства.

Итак, каждый казак ожидал наказания, и все были в страшном унынии и отчаянии, а между тем по городу и на базаре ходил странный слух, что в Царицыне проявился государь. Слух этот с каждым днем приобретал все большую и большую силу[242]242
  Показания Максима Шигаева и Дениса Караваева // Гос. архив, VI, д. № 512.


[Закрыть].

– Здесь слышно, – начал Пьянов, оставшись наедине с Пугачевым, – что проявился какой-то в Царицыне человек и назвал себя государем Петром Федоровичем, да Бог знает, теперь о нем слуху нет: иные говорили, что он скрылся, а иные, что его засекли.

Пугачеву пришла мысль воспользоваться таким слухом в свою пользу, для осуществления заветной его мечты увести яицких казаков на Кубань или Терек.

– Это правда, что в Царицыне проявился государь, – отвечал он Пьянову, – и он есть подлинный царь Петр Федорович. Хотя его в Царицыне поймали, однако же он ушел, и вместо его замучили другого.

– Как можно этому статься, ведь Петр Федорович умер.

– Неправда, – говорил Пугачев, все более и более увлекавшийся и входивший в свою роль. – Он так же спасся в Петербурге от смерти, как и в Царицыне.

Пьянов выразил сомнение, и Пугачев на этот раз не считал нужным убеждать его. Он переменил разговор и пошел прямо к заветной цели.

– Каково живется казакам? – спросил Пугачев.

– Худо, – отвечал Пьянов, – мы разорены от старшин, и все наши привилегии нарушены.

– Как не стыдно вам терпеть такое притеснение в привилегиях?

– Что делать, видно, так тому и быть.

– Так не лучше ли вам выйти со мной с Яика в турецкую область на реку Лабу?

– Наши казаки все будут рады идти с вами, да только как же мы пройдем татарские орды?

– Орда, которая здесь кочует, нам рада будет, она нас встретит и проводит.

– С чем же нам бежать, мы все люди бедные.

– На выход я вам дам на каждую семью по двенадцать рублей.

– Где ты деньги-то возьмешь? И что ты подлинно за человек? – спросил Пьянов.

– Я купец, заграничный торговый человек. У меня на границе оставлено двести тысяч рублей, да на семьдесят тысяч рублей товару, из которого я, если Яицкое войско согласится со мной бежать, то и коштовать его буду. А по приходе на границу встретит нас всех с радостью турецкий паша, и если придет нужда войску на проход, то паша даст еще хотя до пяти миллионов.

Пьянов с удивлением выслушал все обещания Пугачева и не верил его словам.

– Статочное ли все это дело, – говорил он в недоумении, – ведь таких больших денег ни у кого не может быть, кроме государя.

Замечание это магически подействовало на Пугачева; он увлекся и перешел за черту, с которой возврата уже не было…

– Я ведь не купец, – говорил с жаром Пугачев, – я государь Петр Федорович; я-то и был в Царицыне, да Бог меня и добрые люди сохранили, а вместо меня засекли караульного солдата.

Пьянов был озадачен; он не знал, верить ли своим ушам или не верить.

– Как тебя Бог сохранил, – спрашивал он, – и где ты так долго странствовал?

– Пришла гвардия и взяла меня под караул, да капитал Маслов отпустил. Я ходил в Польше, Цареграде, был в Египте, а оттуда пришел к вам на Яик.

– Хорошо, государь, – сказал Пьянов, – я поговорю со стариками и что они скажут, то я и вам скажу.

Итак, вот при каких обстоятельствах Пугачев неожиданно для самого себя принял имя Петра III[243]243
  До этого времени Пугачеву никогда и в голову не приходило называть себя государем, и он чистосердечно сознался, что все первоначальные показания его ложны. После очных ставок с оговоренными им лицами Пугачев, встав на колени, говорил: «Виноват Богу и всемилостивейшей государыне, я на Коровку, на Кожевникова, Криворотова купца и на Филарета, раскольничьего старца, будто я по признанию солдата Алексея Семенова назвал себя государем Петром III, показывал ложно» (Показание Пугачева 18 ноября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 512).


[Закрыть].

Высказавшись Пьянову, Пугачев струсил и, желая узнать, какое впечатление произведет его мнимое признание на казаков, стал ежедневно посещать базар, чтобы прислушаться к народному говору, но не слышал там никаких рассказов, кроме жалоб казаков на их тяжелое положение. Спустя несколько дней на том же базаре он встретился с Пьяновым, возвращавшимся домой.

– О вашем величестве, – говорил Пьянов, – что вы за нас, бедных, вступиться намерены и хотите провесть на Кубань, я сказывал казакам Черепанову, Коновалову и Антонову. Они рады с вами идти, да только сказали, что это дело великое, так надо со всеми казаками об этом поговорить тогда, когда они соберутся вместе на багренье.

– Ну хорошо, – отвечал ободрившийся Пугачев, – но только ты до времени об этом никому не сказывай.

Прожив неделю в Яицком городке и накупив рыбы, Пугачев и Филиппов поехали обратно в Мечетную[244]244
  Показание Дениса Пьянова // Там же, д. № 506. Дополнительное показание Пугачева // Там же, д. № 512.


[Закрыть]. По дороге Семен Филиппов, имея более тяжелые возы, отстал, а Пугачев, воспользовавшись этим, уехал вперед один и приехал на Таловый умет.

– А Семен разве от тебя отстал? – спросил Оболяев, увидя Пугачева.

– Старый черт, – отвечал он, – наклал тяжелые возы рыбой, так лошади у него устали, а мне ведь не дожидаться.

– У кого ты был на Яике; говорил ли ты с кем, что хочешь провести на Кубань, и согласны ли казаки?

– Я довольно по городу погулял и весь обряд казаков видел. Жил я у казака Пьянова в доме, обо всем, о чем я говорил с тобой и с Закладновыми, сказывал как ему, так и другим казакам. Идти на Кубань они согласны, только положили на совете, чтобы мне приехать на Яик о Рождестве, когда соберутся все казаки на багренье.

Переночевав на умете и видевшись с казаком Григорием Закладновым, приезжавшим на умет за покупкой хлеба, Пугачев отправился далее.

– Я теперь поеду в Мечетную, – говорил он Оболяеву и Закладнову, – и оттуда назад скоро буду, ожидайте.

Между тем Филиппов, оставшись один и размышляя по дороге о всем происшедшем в городке, струсил. Опасаясь попасть в соучастники Пугачева и в число лиц, подговаривавших казаков к побегу, Филиппов по приезде в Мечетную тотчас же отправился к смотрителю Федоту Фаддееву и сотскому Протопопову и рассказал им все то, что от Пугачева слышал. Узнав, что Пугачева нет в Мечетной и что он вместе с Косовым поехал в Малыковку, Фаддеев отправил туда сотского Протопопова с несколькими человеками, которые арестовали Пугачева и представили к Малыковским управительским делам[245]245
  Замечательно, что в числе лиц, арестовавших Пугачева, был и старец Филарет. В промемории управительских дел от 19 декабря записано: «Означенный вышедший из Польши раскольник, через посланных сыскиван был и от выборного Митрофана Федорова и Филаретова раскольничьего скита от инока Филарета и Мечетной слободы от крестьянина Степана Васильева с товарищи приведен к управительским делам» (Гос. архив, VI, д. № 413).


[Закрыть]. Пугачев признался, что он беглый донской казак Зимовейской станицы, что действительно «смейчись и пьяный» советовал казакам бежать на Лабу, но безо всякого дальнего намерения, что, возвратившись с Лика, он сам приехал в Малыковку, чтоб явиться для определения к жительству на реке Иргизе в Симбирскую провинциальную канцелярию, но не мог и того сделать потому, что был арестован. Канцелярия дворцовых управительских дел не поверила этим словам, освидетельствовала Пугачева, заметила на теле его знаки как бы от кнута и потому, признав его подозрительным, 19 декабря 1772 года отправила в Симбирскую провинциальную канцелярию[246]246
  При доношении от 19 декабря 1772 г. за № 284 // Там же.


[Закрыть]. По дороге Пугачев пытался было подговорить своих конвойных отпустить его, сказав ложно, что у старца Филарета оставлены его деньги, которые он обещал конвойным, но попытка эта не удалась, и он, скованный, был привезен в Симбирск[247]247
  Показания Попова // Там же, № 506 и 512. Показание Попова, напечатанное в «Русской старине» (1876, т. XVI, с. 612–619), было первое, и впоследствии он отказался от многого. Письмо же его к Филарету было написано без ведома Пугачева.


[Закрыть]. Отсюда Пугачева отправили в Казань, и 4 января 1773 года он был принят в Казанской губернской канцелярии. Губернатор, генерал-поручик фон Брандт, приказал содержать его под крепким караулом, «освидетельствовать и допросить, чем он был наказан, кнутом или плетьми, и о причине его побега в Польшу».

Пугачева допросили; он показал то же, что и в Малыковке, прибавив, что ни кнутом, ни плетьми сечен не был, а сек его полковник Денисов за то, что упустил лошадь. Показание это было признано удовлетворительным, и Пугачев вместе с другими арестантами помещен под губернской канцелярией в «черных тюрьмах». Здесь он не оставался праздным, и, зная о тесном соединении раскольников, их готовности поддержать своего единоверца, Пугачев стал выдавать себя за раскольника и говорил всем, что не знает за собой вины, а страждет за «крест и бороду». Этого было достаточно, чтобы приходившие в тюрьму для подаяния раскольники приняли в нем участие, причем от одного из них, Ивана Седухина, он узнал случайно, что старец Филарет, у которого он жил на Иргизе, приехал в Казань, чтобы заказать написать две раскольничьи иконы[248]248
  Показания Филарета и Седухина // Гос. архив, VI, д. № 460.


[Закрыть].

Вспомнив, что еще на Иргизе Филарет советовал ему поселиться в окрестностях Казани, обещая попросить раскольника купца Щолокова оказать ему покровительство, Пугачев просил Седухина передать от него письмо Филарету. В этом письме он просил старца похлопотать об его освобождении. Не имея знакомых среди административных лиц, Филарет решился обратиться с просьбой к Щолокову, но как тот в то время уехал в Москву по своим торговым делам, а Филарету необходимо было ехать на Иргиз, то последний оставил Щолокову письмо, в котором писал, что в Казанской губернской канцелярии содержится донской казак Емельян Иванов, который страждет, по поклепному делу, за крест и бороду. Филарет просил, чтобы Щолоков Бога ради постарался об его освобождении и попросил о том присутствующих и секретаря.

Уезжая из Казани, Филарет не дал никакого ответа Пугачеву, и прошло несколько томительных недель, прежде чем заключенный мог узнать, что делается в его пользу. Однажды, сидя у окна, Пугачев увидел проходившего мимо тюрьмы купца, а вслед за тем послышались радостные восклицания товарищей.

– А вот Василий Федорович Щолоков идет, – говорили арестанты, – никак он приехал из Москвы.

Щолоков был человек очень добрый, часто приходил сам в острог подавать милостыню или присылал мальчика с калачами для раздачи их арестантам. И действительно, на другой день после приезда его из Москвы мальчик раздавал уже калачи заключенным.

– Чей ты мальчик, – спросил, как бы не зная, Пугачев, – и от кого ходишь с калачами?

– Я хожу со двора Василия Федоровича Щолокова.

– Пожалуй, мальчик, скажи, чтобы Василий Федорович, Бога ради, пришел ко мне; скажи ему, что я донской казак и имею до него нуждицу.

Спустя несколько дней Щолоков зашел в «черную».

– Кто здесь донской казак Емельян Иванов? – спросил он.

– Я, – отвечал Пугачев. – Не ваша ли милость Василий Федорович Щолоков?

Щолоков отвечал утвердительно.

– Отец Филарет, – говорил Пугачев, – приказал вашей милости кланяться и просить, чтоб обо мне, бедном, постарались, попросили губернатора и кого надобно.

– Давно ли ты отца Филарета видел?

– Меня взяли от отца Филарета еще в Филипповки.

– А по какому делу ты сюда прислан?

– Но поклепному делу, за крест и бороду.

– Добро, миленький, я схожу к губернатору и секретарю и их попрошу.

– Бога ради, – упрашивал Пугачев, – постарайся о свободе моей и посули ты губернатору хотя сотню или больше рублей, также и секретарю, у которого мое дело.

– Хорошо, хорошо, попрошу, – отвечал Щолоков.

– Так обещайте же подарить кого надобно; у меня деньги, слава богу, есть, – говорил ложно Пугачев, – и они лежат у отца Филарета, и, как скоро вы к нему напишете, он тотчас вам их пришлет.

Подарив Пугачеву рубль, Щолоков чрез несколько дней отправился к секретарю, титулярному советнику Абрамову, в руках которого было дело о Пугачеве.

– С Иргиза старец Филарет, – говорил Щолоков, – пишет мне, что здесь содержится колодник Емелька в притеснении и чтоб я постарался об его освобождении. Если его дело не велико и не противно законам, то сделайте милость, вдаль его не притесняйте, за что старец вам служить будет.

– Мне ничего не надо, – отвечал Абрамов, – а когда дело рассмотрено будет, тогда резолюция последует.

Щолоков не решился просить более, но при свидании с Пугачевым, желая избежать докучливых просьб, обнадежил его, что губернатору и секретарю о нем сказано.

– Секретарю-то обещал ли ты? – спрашивал Пугачев.

– Я ему двадцать рублей обещал, – сказал Щолоков, – обманывая Пугачева и желая отделаться от него.

Последние слова давали Пугачеву надежду при содействии секретаря избавиться от неволи[249]249
  Показание Щолокова от 15 ноября 1774 г. Показание Пугачева от 4 ноября // Гос. архив, VI, д. № 512.


[Закрыть]. Желая определить, насколько он может считать секретаря своим покровителем, Пугачев заявил, что наложенные на него кандалы очень тяжелы, что они обломили ему руки и ноги, и просил дозволения снять их. Секретарь потребовал к себе арестанта, и «как его привели, то не говорил с ним ни слова и, только сидя за столом, на него поглядывал».

Пугачев принял это за участие и с своей стороны стал просить секретаря облегчить его участь.

– Пожалуйста, постарайтесь о моей свободе, – говорил он, – а вашей милости Щолоков отдаст двадцать рублей, которые обещал.

– Ступай в свое место, – ответил сердито секретарь и махнул рукой.

Арестанта отвели опять в «черную», но вскоре он снова заявил, что болен, и просил снять с него кандалы. Содержатель арестантов Лузин отправился в губернскую канцелярию спросить разрешения у Абрамова.

– Пугачев болен, – говорил Лузин, – так не снять ли с него ручные кандалы?

– По определению губернатора, – отвечал Абрамов, – велено его содержать в одних ножных кандалах, почему если он болен, то ручные кандалы снять с него можно, а впрочем, как хотите.

Капитан Лузин приказал снять с Пугачева кандалы и положить ему на ноги только легкие железа. Все шло, по-видимому, весьма удовлетворительно для колодника, и обстоятельства складывались так, что положение Пугачева с каждым днем улучшалось. Просидев в «черных тюрьмах» до второй половины марта 1773 года, Пугачев вместе с прочими арестантами был переведен на тюремный двор, так как по ветхости дома губернаторской канцелярии решено было его перестроить. На тюремном дворе колодники пользовались относительно большей свободой, как это видно из инструкции, данной караульным офицерам.

«Понеже, – сказано в этой инструкции[250]250
  От 12 марта 1773 г. // Гос. архив, VI, д. № 414.


[Закрыть], – вступаемые в казанскую губернскую канцелярию колодники до окончательного о них решения перед сим содержались под губернской канцелярией в черных тюрьмах, а как ныне каменную канцелярию за ветхостью, к построению вместо оной новой, начали ломать, а колодников, кроме тюремного двора, содержать негде и как в том тюремном дворе прежде колодники содержались единственно только те, кои следуют в ссылку в Сибирь и оным производятся кормовые деньги, а в мир их для прошения милостивы отпускать не велено. Выше объявленным же содержащимся по делам колодникам кормовых денег не производилось, того ради, по указу ее императорского величества и по резолюции его высокопревосходительства г. генерал-поручика и казанского губернатора Якова Ларионовича фон Брандта с товарищи, велено всех содержащихся теперь в Казанской губернской канцелярии колодников, для содержания, отослать на тюремный двор. Находящемуся при оном караульному офицеру дать письменный приказ и велеть оных колодников, отделя от каторжных, содержать в особливой казарме и для прошения милостины отпускать за пристойным караулом на связках в мир, подтверди притом накрепко, чтобы под видом оных тех колодников, коим деньги производятся, отнюдь в мир отпускаемо не было».

Пугачев не принадлежал к этой последней категории, так как в списке, при котором он 27 марта был приведен вместе с другими арестантами на тюремный двор, было написано: «казак безызвестный Емельян Иванов по губернаторской экспедиции». Такая отметка в списке была сделана в ожидании решения участи Пугачева на представление губернатора, полагавшего бить его кнутом и сослать в Сибирь. Императрица 6 мая приказала наказать Пугачева плетьми и послать, «как бродягу и привыкшего к праздной и продерзостной жизни, в город Пелым, где употреблять его в казенную работу такую, какая случиться может, давая за то ему в пропитание по три копейки на день».

10 мая князь Вяземский, письмом на имя казанского губернатора, сообщил высочайшее повеление, но пока оно достигло по назначению, преступника не было уже в Казани.

Получив с переводом на тюремный двор относительно большую свободу и право ходить в город, Пугачев воспользовался этим в самых широких размерах и понемногу приготовил для себя все средства к побегу. Чтобы лучше ознакомиться с топографией города, он чаще других ходил на Арское поле, куда водили арестантов на работу, а оставаясь в тюрьме, старался показаться набожным, был скромен и послушен. Арестанты любили Пугачева, но особенно близок к нему был бывший купец пригорода Алата[251]251
  Пригород Алат находился от Казани в расстоянии 44 верст.


[Закрыть] Парфен Дружинин[252]252
  Дружинин был человек лет 48 от роду. В 1772 г., по выбору купечества пригорода Алата, он находился в ясашном селе Сретенском у продажи казенной соли целовальником. По окончании года он должен был сдать эту должность, причем, при поверке проданной и оставшейся соли, на него сделан был начет в 220 руб. Хотя Дружинин и доказывал, что сделанный им прочет произошел от усыпки и утечки соли, тем не менее за такую растрату казенного имущества он был арестован и содержался сначала в Казанском магистрате, потом переведен в Казанскую губернскую канцелярию в «черные тюрьмы», а оттуда вместе с Пугачевым в Казанский острог. Дружинин не был раскольником, как полагают Щебальский («Начало и характер Пугачевщины», с. 40) и другие авторы монографий о Пугачеве, да и вообще раскол не имел никакого влияния на бегство из Казани.


[Закрыть].

Однажды, сидя в остроге, Пугачев и Дружинин были поражены ужасным видом проведенного мимо них, только что наказанного кнутом за смертоубийство, колодника Новоселова.

– Что, брат Емелька, – говорил Дружинин, – того и смотри, что и нас с тобой также выведут да пороть станут.

– Что же делать, – отвечал Пугачев, – чем переменить?.. Разве бежать отсюда.

– Да как же бежать-то и куда?

– А вот как бежать: нас для работы гоняют на Арское поле, а теперь в реке полая вода, так, когда караул будет не велик, сядем мы с тобой в судно, да и были таковы…

– Ну а куда же мы побежим?

– Прямехонько выедем на Иргиз, – отвечал Пугачев.

Дружинин согласился и решился воспользоваться тем, что к нему допускали в острог для свидания 17-летнего сына Филимона и жену Домну Степанову, поселившуюся в Казани и проживавшую в разных семействах родственников[253]253
  Родственниками Домны Степановой были зятья: певчий Благовещенского собора Иван Дугоневский и ямщик Герасим Афанасьев, сын Третьяков.


[Закрыть], преимущественно же у свояка Дружинина, священника Благовещенского собора Ивана Ефимова. Объявив им о своем намерении бежать из острога, Дружинин поручил сыну купить лодку, и хотя последний исполнил приказание отца, но арестанты не могли найти удобного случая к побегу, а между тем вода в реке спала и намерение их осталось неисполненным. Желания вырваться на волю и избежать наказания были, конечно, настолько сильны, что Пугачев и Дружинин стали изыскивать средства, как бы бежать сухим путем.

– Пешим бежать никак нельзя, – говорил Пугачев, – а надобно непременно купить лошадь.

– Конечно надо, – отвечал Дружинин.

– А деньги-то где?

– Лошадь-то я куплю; только когда мы уйдем из острога, куда денемся?

– Мало ли места, куда можно бежать: на Яик, на Иргиз, а не то на Дон… Об этом ты уже не пекись, найдем дорогу, лишь бы только отсюда выбраться… Только вот что, не подговоря с собой караульного солдата, уйти нам будет не только трудно, но и невозможно.

Дружинин разделял мнение своего товарища, и тогда же решено было, что он купит лошадь, а Пугачев подговорит к побегу одного из караульных солдат. Выбор пал на солдата Григория Мищенку, недавно зачисленного на службу из числа выведенных из Польши беглых дезертиров[254]254
  По справке оказалось, что Григорий Алексеев, сын Мищенко, зачислен на службу 5 января 1773 г. в третий казанский батальон и от роду ему 35 лет (Гос. архив, VI, д. № 414).


[Закрыть].

– А что, служивый, – говорил ему однажды, посмеиваясь и как бы шутя, Пугачев, – служить ли ты здесь хочешь или бежать на волю?

– Я бы давно бежал, – отвечал Мищенко, – да не знаю куда?.. Видишь ли, далеко ушел я от своей стороны-то.

– Бежим со мной да вот с этим человеком, – говорил Пугачев, указывая на Дружинина.

– Пожалуй! Я готов с вами бежать куда хотите, – отвечал Мищенко.

Итак, одно дело было сделано, оставалось купить лошадь. Дружинин поручил это дело своему сыну, который, опасаясь наказания как пособник, отговаривал отца от бегства и отказывался купить лошадь. Дружинин «за то на него весьма огорчился и клял его страшной клятвой, что если он того не исполнит, то он его проклянет. Сын, как видно, не хотя быть под такой клятвой, сказал ему, что лошадь купит», и на другой день, придя в острог, объявил, что лошадь и телега куплены и поставлены на дворе свояка, священника Ивана Ефимова. Дружинин сообщил о том Пугачеву.