Текст книги "Пугачев и его сообщники. 1773 г. Том 1"

– Хорошо, – отвечал тот, – только теперь нам надобно отыскивать место, где бы эта телега приготовленная стояла.

– У меня есть знакомый поп, так мы поутру выпросимся у офицера для нужды к нему и там посидим маленько, а сыну своему прикажу я, чтоб он с телегой дожидался нас у церкви, которая против попова двора.

План этот был принят, и Дружинин, отдав соответствующие приказания сыну, приказал жене с остальными детьми ехать не в пригород Алат, а в лежавшую вблизи от него татарскую деревню Чирши[255]255
  Показание Дружинина 25 марта 1775 г. в «Русской старине» (1876, т. XVI, с. 622), ошибочно напечатан 1776 г. показания.


[Закрыть].

– Ну, Пугачев, – говорил он дня через четыре, – я сыну своему приказал, чтобы сегодня приезжал к церкви и нас бы смотрел у попова двора, так попросимся мы теперь у офицера.

– Хорошо, – отвечал Пугачев, и оба арестанта в 8 часов утра, 29 мая, отправились к караульному офицеру, прапорщику Зыкову.

Арестанты просили офицера отпустить их к священнику Ивану Ефимову, для прошения милостыни, но так как большая часть конвойных была отправлена на работу с арестантами и в остроге оставалось мало солдат, то Зыков отказал в их просьбе и обещал отпустить после, когда колодники возвратятся с работы. Часу в десятом утра Пугачев и Дружинин снова обратились с просьбой, и тогда прапорщик Зыков, назначив к ним конвойными Дениса Рыбакова и пожелавшего сопровождать их солдата Григория Мищенко, приказал им «далее объявленного священника с теми колодниками никуда не ходить и чрез полчаса быть обратно на тюремном дворе»[256]256
  Рапорт капитана Васильева в Казанскую губернскую канцелярию от 1 июня 1773 г.; Рапорт прапорщика Александра Зыкова от 14 октября 1773 г. // Гос. архив, VI, д. № 414. В «Русской старине» (1876, т. XVI, с. 624) сказано, что Пугачев и Дружинин в один и тот же день два раза ходили к священнику, но факт этот не подтверждается ни произведенным следствием, ни показаниями прикосновенных лиц.


[Закрыть]. Приказание это не было исполнено, и трое из отпущенных не возвратились, а четвертый пришел в девятом часу вечера совершенно пьяный.

Придя в дом священника Ефимова и поздоровавшись с ним, Дружинин вынул несколько денег из кармана и просил попа послать за вином, пивом и медом, говоря, что желают выпить от тоски. Ефимов вместе с соборным дьячком Петром Ивановым тотчас же отправились в кабак и купили там вина на 15, пива на 7 и меду на 14 коп. Выпив по две чарки вина и по стакану пива и меду, Пугачев и Дружинин подпаивали больше солдата Рыбакова, как человека, не знавшего о намерении их бежать. Когда Рыбаков совсем опьянел, тогда они попрощались со священником и сказали, что пойдут на тюремный двор. Проводив гостей до ворот, священник запер их и возвратился домой, а они четверо отправились далее и, отойдя несколько шагов, увидели кибитку с лошадью, которой правил Дружинина сын Филимон. Чтобы Рыбаков не догадался, Дружинин закричал сыну:

– Эй, ямщик, что возьмешь отвезти в кремль?

– Пять копеек.

– Ну, постой, отвези.

Филимон подъехал, а Пугачев и Дружинин посадили сперва пьяного Рыбакова в телегу, потом сели сами с Григорием Мищенко и, закрыв кибитку рогожей, поехали по большой казанской дороге. Как ни был пьян Рыбаков, но, отъехав верст восемь от Казани, он очнулся.

– Что, брат, так долго едем? – спросил он у Пугачева.

– А вот видишь, – говорил Емелька шутя, – кривой дорогой везут.

Отъехав еще с полверсты, кибитка остановилась недалеко от дворцового села Царицына. Дружинин взял в охапку пьяного Рыбакова, высадил его из кибитки, а сами, ударив, но лошади, поехали по большой дороге[257]257
  Показание священника Ивана Ефимова // Промемория Казанской духовной консистории от 22 июня 1773 г.; Показание Дружинина 25 марта 1775 г. // Гос. архив, VI, д. № 414; Показание Пугачева 4 ноября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 512.


[Закрыть]. Пьяный Рыбаков добрел до села Царицына и упал близ управительского дома. Здесь пролежал он до тех пор, пока управитель, Петр Кондратьев, растолкав его, спросил: какой он команды и как попал в село? Не понимая, где он находится, Рыбаков отвечал только, что идет в Казань, но не знает дороги, и просил дать ему подводу. Кондратьев подводы ему не дал, а советовал идти пешком по большой дороге[258]258
  Показание Рыбакова 3 июня 1773 г. Рапорт Кондратьева Казанской губернской канцелярии, полученный 14 июля 1773 г. // Там же, д. № 414.


[Закрыть].

– Там, – сказал Кондратьев, – за беспрерывно едущими разными людьми тебе легко будет дойти до Казани, и ты к команде явиться можешь.

Рыбаков побрел и в 9 часов вечера явился к тюремному караульному офицеру, который лишь на другой день донес о побеге двух арестантов дежурному по караулам капитану Васильеву. Последний 1 июня уведомил о происшествии Казанскую губернскую канцелярию, но рапорт его был получен в канцелярии только 3 июня. Губернатор фон Брандт не придавал бегству Пугачева особого значения, хоть и сделал некоторые распоряжения к поимке беглых. Он отправил в пригород Алат капрала Семена Коршунова, чтобы разведать у тамошних жителей, не был ли там Дружинин с Пугачевым, и если был, то не знают ли, куда они уехали. Коршунов, конечно, не нашел там ни Дружинина, ни Пугачева и, поручив обывателям задержать колодников, если б они появились в пригороде, сам возвратился в Казань[259]259
  Рапорт Коршунова в губернскую канцелярию 7 июня 1773 г. // Гос. архив, VI, д. № 114.


[Закрыть]. Тогда Брандт поручил Симбирской, Свияжской и Пензенской провинциальным канцеляриям отыскивать Пугачева и просил управителя дворцовой Малыковской волости, титулярного советника Познякова, и экономического казначея, подпоручика Максимова, принять все меры к поимке «утеклецов», причем обратить особенное внимание на иргизские поселения.

«Как живущие на Иргизах раскольники, – писал Брандт[260]260
  В ордере Познякову от 5 июня 1773 г., № 3 // Там же, д. № 413.


[Закрыть], – бесстрашно всяких бродяг к себе приемлют, каковых посланными командами уже много переловлено, то и есть причина думать, что показанный Пугачев с его товарищи первое прибежище иметь будет в тех раскольнических селениях. И чего ради вам, управителю, секретным образом самому тотчас следовать на иргизские селения и всеми образы стараться разведывать, не укрываются ли там вышепоказанные беглые колодники и солдат, и ежели сыщутся, то, поймав, под крепким караулом пришлите ко мне».

Позняков объехал все иргизские селения, но нигде «утеклецов» не нашел[261]261
  Рапорт Познякова от 18 июня 1773 г. // Там же.


[Закрыть]. Только когда подведомственные казанскому губернатору учреждения донесли, что «утеклецы», Пугачев и Дружинин, не найдены, Брандт сообщил о побеге Пугачева Донской войсковой канцелярии и донес генерал-прокурору князю Вяземскому.

«Письмо вашего сиятельства, – писал Брандт[262]262
  В письме князю Вяземскому от 21 июня // Московский архив Главного штаба, оп. 95, св. 562, д. № 125.


[Закрыть], – от 10-го числа минувшего мая, в котором соизволили объявить именное высочайшее ее императорского величества повеление об учинении содержащемуся здесь раскольнику, беглому войска Донского казаку Емельяну Пугачеву, наказания его плетьми и о посылке его в город Пелым, я получить честь имел, но исполнения по тому указу не учинено для того, что предоказанный Пугачев, за три дня до получения сего вашего сиятельства письма, с часовым, бывшим при нем солдатом, бежал…»

Хотя Брандт и уверял князя Вяземского, что им приняты самые «строжайшие способы» к отысканию бежавших, но обстоятельства складывались так, что Пугачев мог спокойно развивать свои замыслы. Подписав письмо князю Вяземскому 21 июня, Брандт не отправил его с нарочным, а приказал сдать на почту, где оно и пролежало шесть дней[263]263
  Архив кабинета его императорского величества, особое дело о Пугачеве.


[Закрыть]. 27 июня письмо это было отправлено из Казани в Московский почтамт и шло настолько долго, что лишь 8 августа достигло до Петербурга[264]264
  Гос. архив, VI, д. № 414.


[Закрыть]. В этот день получил его князь Вяземский, а в 12 часов ночи 13 августа сообщил его вице-президенту Военной коллегии, графу З.Г. Чернышеву.

Известие, полученное в Петербурге о побеге Пугачева, произвело более сильное впечатление, чем в Казани, и было оценено по достоинству. Граф Чернышев в ту же ночь сделал необходимые распоряжения, и утром 14 августа были подписаны им указ оренбургскому губернатору генералу Рейнсдорпу и грамота войску Донскому:

«Как содержащийся в Казанской губернии, – писал Чернышев Рейнсдорпу[265]265
  В указе Военной коллегии от 14 августа // Московский архив Главного штаба, оп. 95, св. 562, д. № 125.


[Закрыть], – войска Донского казак раскольник Емельян Пугачев, с часовым, бывшим при нем, солдатом, из Казани бежал, то государственная Военная коллегия и не оставляет вам, генерал-поручику, рекомендовать с тем, не шатается ли объявленный беглый казак Пугачев и с ним солдат, бывший при нем на часах, в селениях вашей губернии, а особливо Яицкого войска в жилищах».

Рейнсдорпу, точно так же и Донской войсковой канцелярии, предписано употребить все меры к отысканию Пугачева по хуторам и станицам, и если он будет пойман, то заковать в крепкие кандалы и «за особливым конвоем» отправить в Казань.

В войске Донском Пугачева нечего было и искать, – там его не было, а генерал Рейнсдорп 18 сентября донес Военной коллегии, что принял должные меры, но пока беглые еще не отысканы[266]266
  Рапорт Рейнсдорпа Военной коллегии от 18 сентября // Московский архив Главного штаба, оп. 95, св. 562, д. № 125.


[Закрыть]. Рапорт свой Рейнсдорп подписывал в тот самый день, когда Пугачев, уже с титулом императора Петра III и окруженный значительной толпой вооруженных яицких казаков, овладел Бударинским форпостом и подходил к Яицкому городку…

Глава 7

Пугачев на Таловом умете признается Ереминой Курице, что он государь Петр III. – Свидание Пугачева с яицким казаком Григорием Закладновым. – Результаты свидания.

Отделавшись от солдата Рыбакова, беглецы направились прямо в татарскую деревню Чирши, где ожидала их жена Дружинина с остальными детьми: сыном и дочерью. Пробыв в деревне одни сутки, Дружинин купил у татарина лошадь за два рубля с полтиной, взял семью и вместе с Пугачевым и Мищенко поехали в близлежащий лес, где и простояли целый день. Ночью Дружинин ходил в пригород Алат, чтобы взять из своего дома ев. иконы, но, подойдя ко двору, увидел караул, поставленный по распоряжению капрала Коршунова. Возвратясь в лес, Дружинин сообщил о своей неудаче товарищам, и они в ту же ночь тайком проехали чрез пригород и у Куровского перевоза переправились через реку Вятку. Отсюда чрез Керженки беглецы направились к Котловке, где переехали через реку Каму и, проехав село Сарсасы, остановились поблизости его в поле. Здесь Пугачев вспомнил, что когда он содержался еще в «черных тюрьмах» под губернской канцелярией, то из Сарсас приводили арестантов, отправляемых на поселение, и конвоировавший их крестьянин Алексей Кандалинцев, узнав, что Пугачев донской казак, и предполагая, что он раскольник, познакомился с ним.

– Откуда ты прислан? – спрашивал тогда Кандалинцев Пугачева.

– С Иргиза, от отца Филарета, за крест и бороду.

– Филарет мне знаком, – заметил Кандалинцев, – и ко мне ездит.

Хотя в этом только и заключалось знакомство, но Пугачев был уверен, что если он придет к Кандалинцеву, то тот его не выдаст. Отправившись в село Сарсасы, он скоро отыскал своего казанского знакомого.

– Нет ли, брат, у тебя лошади, – говорил Пугачев, – чтобы подвезти нас верст двадцать, а то паши пристали.

– Да куда тебе ехать, – отвечал Кандалинцев, – побудь у меня.

– Ведь, видишь, мы бежали из тюрьмы, так как тебе нас держать, да и кормить-то убыточно будет.

Кандалинцев согласился с замечанием Пугачева и, запрягши лошадь в телегу, отправился вместе с ним сначала к Дружинину, а потом и далее.

– Куда ты едешь? – спрашивал Кандалинцев дорогой у Пугачева.

– Поеду на Яик, а оттуда на Иргиз.

– Так отстань ты от своих товарищей, а я с тобой сам поеду.

Предложение Кандалинцева очень понравилось Пугачеву; он сам давно желал этого, но не знал, как лучше сделать.

– Готово! – воскликнул он с радостью. – Я давно хотел ехать один.

– Как станем кормить лошадей, – говорил Кандалинцев, – так ты спрячься где ни есть; они поищут и уедут, а как уедут, так приди на ту квартиру (место), на которой остановились.

Пугачев так и сделал. Отъехав от села Сарсасы верст пятнадцать, путники остановились кормить лошадей и ночевать у одного оврага, и, как только Пугачев заметил, что Мищенко и Дружинин с семьей заснули, он потихоньку скрылся в овраге, а за ним уехал и Кандалинцев. Наутро проснувшиеся поискали ушедших, но, не найдя их, поехали на Иргиз[267]267
  Показания Пугачева 4 ноября и 11 декабря 1774 г.; Показание Дружинина 25 марта 1775 г. // Гос. архив, VI, д. № 414 и 512. О дальнейшей судьбе Дружинина и Мищенко см.: Русская старина, 1876, т. XVI, с. 625.


[Закрыть], а Пугачев и Кандалинцев отправились обратно в село Сарсасы. Прожив здесь недель с пять, Пугачев с Кандалинцевым поехали в Яицкий городок, но, не доезжая верст четырех, полюбопытствовали узнать, что там делается.

– Что, молодушка, – спросил Пугачев попавшуюся им навстречу бабу, – можно ли пробраться в Яицкий городок?

– Коли есть у вас паспорты, – отвечала казачка, – так, пожалуй, поезжайте, а коли нет, так тут есть солдаты, они вас поймают.

Спрашивавшие тотчас же повернули обратно и направились на знакомый уже Пугачеву Таловый умет. Не доезжая до умета, Кандалинцев увидел мужиков Мечетной слободы, ехавших из Яика, а так как ему нужно было побывать в слободе, то и решился ехать с ними.

– Оставайся ты здесь, – сказал он Пугачеву, – а я поеду в Мечетную.

– Хорошо, – отвечал Пугачев, – мне в Мечетную ехать никак нельзя, меня там схватят, да и оставаться на степи одному и пешему нельзя, ведь тоже поймают, так продай ты Бога ради мне своих лошадей.

Кандалинцев согласился, продал лошадей за 20 рублей и уехал с мужиками, а Пугачев отправился в гости к Ереминой Курице и утром накануне Успеньева дня приехал на Таловый умет.

– А, Пугачев! – говорил Оболяев, – где это ты был и откуда тебя Бог принес?

– Из Казани, я там содержался, да Бог помог мне бежать.

– Ну, слава Богу!

– А что, брат, не искали ли меня здесь?

– Нет, не искали, – отвечал Еремина Курица.

– Что слышно на Яике? Не знаешь ли, что там делается?

– Ныне, кажется, все тихо и смирно; там теперь комендантом полковник Симонов.

– А казак Пьянов жив ли?

– Пьянов бегает, потому что на Яике проведали, что он подговаривал казаков бежать на Кубань.

Оставшись на несколько дней у Ереминой Курицы, с намерением пробраться в Яицкий городок, Пугачев искал случая встретить кого-нибудь из казаков. Он ежедневно ходил на охоту за сайгаками и, проводя весь день в степи, приходил на умет только обедать и ночевать.

Так прошло несколько дней.

Однажды, в отсутствие Пугачева, пришли на умет три беглых русских крестьянина: Афанасий Пучков, Антон Алексеев и Евдоким Федотов. Они были отправлены из Коломны, водой, на стругах в Сибирь на поселение, вместе с женами и детьми. Скученность и теснота на стругах были причинами огромной смертности среди поселенцев. Потеряв на пути жену, Пучков с другими товарищами решились бежать, и, воспользовавшись тем, что в Казани поселенцы были спущены на берег, они ушли и отправились на Иргиз, а оттуда в Мечетную слободу, жители которой советовали им пробраться на Узени, где «жить беглым свободно». Не зная, как пробраться на Узени, Чуйков и его товарищи познакомились с крестьянином Мечетной слободы Василием Носовым, признались ему, что они беглые, и просили указать им путь. Носов направил их на Таловый умет.

– Явитесь у уметчика Ереминой Курицы, – сказал Носов, – он вашу братию принимает и сыщет вам место.

Беглые отправились по указанию и 16 августа пришли на Таловый умет.

– Здесь ли живет Еремина Курица? – спрашивал Чуйков, входя в избу и видя перед собой человека, пекшего лепешки.

– Здесь, а на что он вам?

– Нас прислал к нему житель Мечетной слободы Василий Носов.

– Я Еремина Курица, а зачем он вас ко мне прислал?

Прибывшие бросились в ноги Оболяеву.

– Мы отданы на поселение в Сибирь, – говорили они, – и из Казани бежали, сыщи нам местечко.

– Хорошо, – отвечал Еремина Курица, – покуда поживите у меня, поработайте, покосите сено, а я между тем поспрошу у здешних гулебщиков, яицких казаков, не сыщут ли они вам какой работы. Здесь, у казаков, по хуторам много таких пришельцев бывает, и они паспортов не спрашивают.

– Изволь, батюшка, – говорили беглецы, – мы рады на тебя работать.

Чуйков и его товарищи разделись и расположились у Оболяева как у себя дома. Через час вошел в избу совершенно незнакомый им человек средних лет и роста, плечистый и с темно-русыми волосами. Беловатое с румянцем лицо его было обрамлено окладистой с проседью бородой, и когда он улыбался, то на левом виске близ глаза показывалась морщина. Вошедший был в одной крестьянской рубашке из толстой холстины, весьма грязной и выпачканной в крови, потому что он принес на себе убитого в степи сайгака. На ногах были у него худенькие коты, на голове – колпак из сермяжного сукна, а в руках – ружье[268]268
  Показание Афанасия Чучкова // Гос. архив, VII, д. № 506.


[Закрыть]. Мы узнаем в пришедшем Пугачева.

– Я тебе, Степан Максимыч, притащил сайгака, – сказал он, – так освежуй-ка его.

– Хорошо, падежа, теперь и кстати; вот прибыли к нам гости, – отвечал Оболяев, указывая на Чуйкова и его товарищей.

– А что это за люди?

– Нам нельзя таиться, – говорили они, кланяясь Пугачеву в ноги, – вы видите бритые у нас лбы, мы беглые поселенцы, не оставьте нас.

– Хорошо, ребята, не кланяйтесь и не бойтесь, – ободрял их Пугачев с серьезным видом, – я вас не оставлю, живите здесь, а потом мы сыщем вам и место.

Пугачев отошел в сторону, а Чуйков, подойдя к уметчику, спрашивал, что он за человек и как его зовут.

– Это дубовский казак Петр Иванович, – отвечал Оболяев.

Между тем, сварив из убитого сайгака кашицу, все присутствовавшие в избе пообедали и разошлись: Пугачев пошел опять в степь, надеясь встретить там казаков, а беглые мужички отправились косить сено.

На другой или на третий день Оболяев ездил по своим делам в Яицкий городок и пробыл там несколько дней у знакомого ему казака Григория Закладнова, Последний спрашивал у уметчика, нет ли продажной недорогой лошади.

– Есть, – отвечал Оболяев, – приезжай ко мне на умет.

Закладной обещал; а между тем на умете случилось то, чего никто из живущих и подозревать не мог.

Однажды после обеда, когда беглые работники легли отдыхать, Пугачев, взяв в руки тетрадь, похожую на молитвы Богородице и другим святым[269]269
  Показание Оболяева 11 июня; Показание Афанасия Чуйкова 6 июня // Гос. архив, VI, д. № 506.


[Закрыть], предложил Ереминой Курице послушать, что он будет читать.

– Надобно нам теперь, Степан Максимыч, – говорил он, – прочитать какую-нибудь статью.

– Ну хорошо, падежа, – отвечал уметчик и сел подле него.

Не будучи охотником до чтения и видя, что у Пугачева рубашка очень грязна, Оболяев предпочел вместо чтения предложить сходить в баню.

– У меня рубашки нет, – заметил на это Пугачев.

– Я дам свою, – отвечал уметчик.

Вечером они отправились в баню, и лишь только Пугачев разделся, как Оболяев заметил у него на груди знаки, оставшиеся после болезни.

– Что это такое у тебя на груди-то? – спросил Оболяев.

Пугачев промолчал, но вопрос Оболяева навел его на мысль, что уметчик спрашивает неспроста, а, вероятно, слышал от Пьянова, что, будучи в прошлом году на Яике, он называл себя Петром III. Пугачев решил воспользоваться предполагаемыми словами Пьянова и по выходе из бани, спустя час времени, подсел к Оболяеву и стал с ним говорить.

– Давеча, Степан Максимович, ты парился со мной в бане, а приметил ли ты на мне царские знаки? – спросил Пугачев.

– Какие знаки? Я не только не видывал, но и не слыхивал, что за царские знаки такие.

– Вот ты курица! О царских знаках даже не слыхал! Ведь каждый царь имеет на себе телесные знаки; вот я вам, когда яицкие казаки сюда приедут, покажу их.

Оболяев с удивлением посмотрел на Пугачева.

– Что это, Пугачев, к чему ты это говоришь, – спрашивал уметчик, – каким быть на тебе царским знакам?

– Экой ты безумный, и догадаться даже не можешь, к чему я говорю, ведь я не донской казак, как тебе сказался, а государь ваш Петр Федорович.

Услышав такие слова, Оболяев испугался, и «так как бы кожу на нем подрало». В первое время он не мог сообразить, как это к нему и в его отдаленный умет Бог принес государя.

– Как же это так, – спрашивал с недоверием Оболяев, – а я слышал, что государь Петр Федорович умер.

– Врешь! – крикнул Пугачев. – Петр Федорович жив, он не умер; ты смотри на меня так, как на него. Я был за морем и приехал в Россию в прошедшем году. Услышав, что яицкие казаки приведены все в разорение, я нарочно для них сюда приехал и хочу, если Бог допустит, опять вступить на царство. Как ты думаешь, будут ли казаки согласны на это и примут ли меня?

Испуганный Оболяев не отвечал на последний вопрос Пугачева; он кланялся только пред ним, прося не прогневаться за то, что обходился с ним, как с простым человеком.

– За что гневаться, – заметил Пугачев, – ведь ты меня не знал, да и впредь до времени никакого особого почтения при людях мне не оказывай; обходись со мной по-прежнему просто, называй казаком и, что я государь, никому, кроме яицких казаков, не сказывай, да и тем говори только таким, которые с войсковой стороны, а старшинским отнюдь о мне ничего не открывай.

– Почем мне распознать-то казаков, кто с войсковой, кто со старшинской стороны, – говорил Оболяев, – вот разве сказать о вас казаку Григорию Закладнову, он, я знаю, с войсковой стороны и хотел ко мне приехать за лошадью.

– Хорошо, открой ему, да смотри же накажи хорошенько, чтобы он сказывал только надежным людям, да так, чтобы и жены их не знали.

Оболяев обещал исполнить в точности. Через несколько дней, под вечер, приехал на Таловый умет казак Григорий Закладнов и просил уметчика показать ему обещанную лошадь. Оболяев отвечал, что лошади нет дома и что он отправил на ней своего девятилетнего племянника за хлебом на соседний умет. Закладнов стал тужить, что напрасно приехал, и на просьбу уметчика обождать возвращения племянника отвечал недосугом.

– Теперь мое дело такое, – говорил Закладнов, – что не на чем и за дровами съездить.

– Дай ты ему, Максимыч, какую-нибудь лошадь, – просил Пугачев, вмешиваясь в разговор, – пускай он поработает на ней, ведь лошади от того ничего не сделается.

Оболяев побоялся отказать государю, обещал дать лошадь на время, и как было уже поздно, то предложил Закладнову переночевать у него на умете, на что тот и согласился.

– А что, узнал ты меня? – спросил Пугачев Закладнова.

– Как не узнать, узнал! Ты купец Емельян Иванович.

Пугачев промолчал, но наутро, когда Закладнов стал собираться домой, он просил уметчика открыть тайну Закладнову.

– Поди же, – говорил Пугачев Оболяеву, – и скажи ему обо мне, а между тем и я к вам подойду и переговорю с ним о чем надобно.

Оболяев повиновался.

– Что, Гриша, как ты думаешь об этом человеке? – говорил Оболяев, указывая на Пугачева, сидевшего в базу (сарае). – Какой он человек?

– Почем мне знать, что он за человек, – отвечал Закладнов.

– Ведь это государь Петр Федорович; он говорит, что имеет на себе царские знаки, и нарочно сюда приехал на выручку к вам, войсковым казакам. Он мне приказал о себе сказать с тем, чтобы ты открыл о нем войсковой руки надежным людям.

Закладнов сначала с недоверием посмотрел на Оболяева, а потом, как бы сообразив что-то, улыбнулся.

– Что это за диво такое, – проговорил он, – конечно, Господь нас поискал.

В это время Пугачев подошел к разговаривавшим.

– Что, Гриша, – спросил он, – слышал ты обо мне от Ереминой Курицы?

– Слышал, сударь.

– Я, мой друг, не купец, а слыхал ты про государя Петра Федоровича, так я и есть государь. Поезжай ты скорее в городок и скажи войсковой стороны хорошим старикам, чтоб они ко мне приезжали и не мешкали; я избавлю их от разорения старшин и проведу на Кубань. Если они замешкаются и добра себе не захотят, то я ждать долго не буду, только меня и видели. Да смотри же, никому из старшинской стороны не сказывай, да и жене своей тоже.

– Слышу, сударь, – отвечал Закладнов и хотел было ехать, но Оболяев остановил его.

– Постой, – сказал он, – вот скоро каша поспеет, поешь да и поедешь.

Закладнов остался и завтракал с Чуйковым и его товарищами, а Пугачев с Оболяевым отдельно.

– Так как я уже объявил тебе, Гриша, – говорил Пугачев, прощаясь, – что я государь, так смотри же не забудь прислать ко мне казаков и сам с ними приезжай, да проворь скорее.

– Хорошо, – отвечал Закладнов, взял у Оболяева лошадь и с горячей вестью поскакал в Яицкий городок, где давно уж ожидали появления государя…[270]270
  Показания Оболяева 11 июня и 17 ноября 1771 г.; Показания Григория Закладнова 23 июня и 17 ноября 1774 г.; Показания Афанасия Чуйкова 6 июня и в ноябре 1774 г.; Показание Пугачева 4 ноября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 506 и 512.


[Закрыть]