Текст книги "Пугачев и его сообщники. 1774 г. Том 2"

За Пугачевым бежали его сообщники, и войска ворвались в крепость. Первыми взошли на вал два батальона 2-го гренадерского полка, а затем, левее, батальон Владимирского полка. Кавалерия, под начальством подполковника Бедряги, преследуя отступавших, проникла в город тремя въездами, а полковник Юрий Бибиков, со своей командой и лыжниками, «имел в то время сильный бой на илецкой дороге с множеством вышедшей из крепости пехоты и конницы»[163]163
  Рапорт князя Голицына А.И. Бибикову от 24 марта 1774 г., № 504 // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VII.


[Закрыть]. Не успевшие бежать мятежники защищались внутри крепости отчаянно и оставили на месте 1315 тел. Бой продолжался более шести часов, и «дело столь важно было, – доносил князь Голицын[164]164
  А.И. Бибикову от 22 марта // Там же.


[Закрыть], – что я не ожидал таковой дерзости и распоряжения в таковых непросвещенных людях в военном ремесле, как есть сии побежденные бунтовщики». Войска преследовали отступавших на протяжении 11 верст, и впоследствии было найдено по дороге, в лесу и сугробах 1180 убитых. В плен взято 290 яицких и илецких казаков и более 3 тысяч человек разного сброда. Вся артиллерия самозванца, состоявшая из 36 орудий со снарядами и зарядными ящиками, осталась в руках победителей, которые лишились убитыми: 3 офицеров и 138 нижних чинов; ранеными: 19 офицеров и 497 нижних чинов[165]165
  Рапорт князя Голицына А.И. Бибикову от 24 марта 1774 г., № 504. В письме князю М.Н. Волконскому (Русский архив, 1867, с. 500) А.И. Бибиков определил цифры потерь мятежников не точно. У Пушкина сражение под Татищево описано не вполне верно, а г. Мордовцев (см.: Русские государственные деятели прошлого века // Отечественные записки, 1868, № 8, с. 455–457) дал нам поэтический вымысел.


[Закрыть].

Столь большая потеря в отряде князя Голицына вполне окупалась тем впечатлением, которое бой этот произвел на мятежников. Собранное самозванцем ополчение было рассеяно: Овчинников с частью своих сил отступил к Илецкому городку, а все остальное бросилось бежать степью, без дорог, по направлению к Переволоцкой крепости. «Го-то жертв с сердца свалился», – писал А.И. Бибиков своей жене[166]166
  От 26 марта 1774 г. // Сочинения Пушкина, изд. 1881 г., т. VI, с. 53.


[Закрыть] в день получения известия о победе под Татищевой, «а сколько седых волос прибавилось в бороде, то Бог видит; а на голове плешь еще более стала: однако я по морозу хожу без парика»…

Обрадованный блестящим успехом князя Голицына, главнокомандующий просил императрицу оказать благоволение генералам Фрейману, Мансурову и в особенности самому начальнику отряда. «Погрешил бы я против верности моей к вашему императорскому величеству, – прибавлял Бибиков[167]167
  Во всеподданнейшем донесении от 26 марта, за № 17 // Военно-ученый архив, отд. I, д. № 104 (А), л. 191.


[Закрыть], – если бы генерал-майору князю Голицыну, по отличному его усердию, верности, храбрости и искусству, не отдал пред вами заслуженной им от всякого справедливости, и если распоряжения мои в точности исполнялись и исполняются, то никому иному, как сему трудолюбивому сослуживцу, я присвоить долженствую, а потому и всякую милость и монаршее воззрение к нему, равно как бы оне собственно до меня принадлежали, поставлять буду».

Получив это донесение, императрица произвела А.И. Бибикова из премьер-майоров лейб-гвардии Измайловского полка в подполковники; генералов Мансурова и Фреймана наградила орденами Святой Анны, а князю Петру Голицыну пожаловала в Могилевской губернии, в Рогачевской провинции, фольварки Годиловичевский и Будинский «со всеми к ним принадлежащими угодьями»[168]168
  Указы Сенату и лейб-гвардии Измайловскому полку от 21 апреля 1774 г. // Гос. архив, X, д. № 467.


[Закрыть]. Два офицера, привезшие известие о победе под Татищевою крепостью[169]169
  Великолуцкого полка премьер-майор Сергей Неклюдов и Изюмского гусарского полка поручик Гиршфельд.


[Закрыть], были произведены в следующие чины, а прочим всем участникам, писала императрица[170]170
  В рескрипте князю Голицыну от 26 апреля 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 498. См. также: Архив Сената, копии высочайших повелений, кн. 207.


[Закрыть], «начиная от первого штаб-офицера до последнего солдата, бывшего в деле корпуса, всемилостивейше жалуем мы чрез сие невзачет третное жалованье».

Щедрые награды, пожалованные участникам, соответствовали тому впечатлению, которое произведено было в Петербурге донесениями и письмами А.И. Бибикова. «Теперь, – писал последний князю Волконскому[171]171
  В письме от 28 марта 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 527.


[Закрыть], – я могу почти ваше сиятельство с окончанием всех беспокойств поздравить, ибо одно только главнейшее затруднение и было, но оно теперь преодолено, и мы будем час от часу ближе к тишине и покою».

Люди способны увлекаться, легко верить тому, что удовлетворяет их желанию, и потому неудивительно, что князь Волконский пошел еще дальше в этом отношении и пожелал императрице окончить войну с Турцией с таким же успехом, с каким окончены внутренние беспокойства. «Я, будучи, – писал он[172]172
  В письме императрице от 2 апреля 1774 г. // Московский архив Министерства иностранных дел.


[Закрыть], – через уведомление от А.И. Бибикова, обрадован, что злодей Пугачев с его воровского толпой князем П.М. Голицыным совершенно разбит и что сие внутреннее беспокойство (которое столь много ваше милосердое матерно сердце трогало) к концу почти пришло, приношу всенижайшее и всеусерднейшее поздравление. Да дарует Всевышний, чтобы и внешнее беспокойство, по столь многим победам, полезным миром к бессмертной славе вашего императорского величества вскоре окончилось же».

Поздравления и пожелания стекались в Петербург из разных мест империи, и сама императрица спешила поделиться этою радостной вестью со своими сотрудниками. Она написала несколько писем, прибавляя в одном из них[173]173
  Лифляндскому генерал-губернатору Брауну в собственноручном письме от 7 апреля 1774 г. // См. Восемнадцатый век, изд. П. Бартенева, кн. III, с. 228.


[Закрыть], что после дела под Татищево «гордящиеся сим разбоем ненавистники наши поубавят свое ликование». Для таких «ненавистников» в Коллегии иностранных дел составлялась для гамбургских газет статья о победе под Оренбургом, под заглавием: «Extrait d’une lettre de Pétersbourg à un comptoir de Hambourg», и была передана в петербургский почтамт для отправления по назначению. Послы и посланники иностранных держав торопились известить свои правительства, и некоторые писали о подавлении мятежа как о факте уже совершившемся.

«Вчера, – писал сэр Роберт Гуннинг[174]174
  Графу Суффольку от 8 апреля 1774 г. // Сборник Императорского русского исторического общества, т. XIX, с. 409.


[Закрыть], – от генерала Бибикова приехал курьер и привез весьма приятное известие об окончательном подавлении мятежа, вследствие совершенной победы, рассеявшей все мятежное войско».

Таким образом, победе этой было придано гораздо большее значение, чем она имела на самом деле. Правда, что под Татищево были уничтожены лучшие силы Пугачева, но один этот успех не мог подавить восстания. В Берде была еще значительная толпа мятежников, многочисленнее той, которая была собрана самозванцем для встречи князя Голицына. Ею распоряжался Шигаев, человек более самозванца способный и энергичный, державший блокаду Оренбурга строже, чем она была при Пугачеве. К этому необходимо прибавить, что сила самозванца заключалась не в личности его и не в численности тех войск, которые им были собраны против князя Голицына и оставлены под Оренбургом, а в сочувствии большинства населения, готового стать под его знамена. Этой последней силы не замечали современные представители власти, и большинство правительственных лиц пришли к той мысли, что с поражением мятежников под Татищево вопрос о подавлении восстания можно считать оконченным и остается только поймать самого Пугачева. С этою целью почти повсеместно были приняты соответствующие меры. Князь Голицын обеспечил от прорыва самозванца пройденное отрядом пространство и Казанскую губернию. Астраханский губернатор Кречетников, все еще остававшийся в Саратове, разослал курьеров ко всем комендантам и по всем городам с объявлением о победе войскам и народу. Он приказал, чтоб от каждого города были высланы конные разъезды по реке Волге, для захвата всех беглых мятежников. Предполагая, что Пугачев будет искать убежища на реке Иргизе в раскольничьих селениях, ему хорошо известных, Кречетников отправил есаула Фомина с небольшою командой в Малыковку, а для овладения Гурьевым городком приказал отправить отряд из Астрахани.

Гурьев городок очень беспокоил астраханского губернатора с тех пор, как был занят Овчинниковым. Приписывая успех мятежников слабости коменданта и губернской канцелярии, Кречетников приказал начальнику отряда в случае сопротивления жителей сжечь городок. «В сем городке одни казаки живут, – писал он князю Вяземскому[175]175
  В собственноручном письме от 9 марта 1774 г.


[Закрыть], – а посторонних только шесть семей было, то я и рассудил, что их [казаков] уже жалеть не можно, ибо таковой явный и наглый бунт, если вдаль потерпеть, то было бы противу Бога, государя и отечества, а нужно его как наискорее сорвать и восстановить спокойство».

Получив известие, что посланный с гарнизонной ротой из Астрахани, для занятия Гурьева городка, секунд-майор Арбеков, следуя морем, «по худости льда, на пути обломился» и принужден был остановиться в Красном Яру, генерал Кречетников приказал отправить сухим путем подполковника Кандаурова с 3-ю легкой полевою командой[176]176
  Рапорт Кречетникова Военной коллегии от 9 марта 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. III.


[Закрыть]. В помощь Кандаурову было отправлено из Астрахани к Гурьеву городку одно судно, долженствовавшее заградить мятежникам и самому Пугачеву плавание по морю и лишить их возможности, если б они пожелали, удалиться в Мангышлак[177]177
  То же от 8 апреля 1774 г. // Там же.


[Закрыть].

25 марта Кандауров выступил из Астрахани, присоединил к себе роту Арбекова, 200 донских казаков, 300 калмыков из отряда князя Дондукова и лишь 1 мая подошел к Гурьеву городку, где был встречен атаманом Труняшевым и 10 казаками. Прибыв в лагерь отряда на Черную речку, в 12 верстах от городка, депутаты от имени «всего злодейского их общества» передали ключи города и просили пощады и помилования[178]178
  Рапорт Кречетникова Военной коллегии от 14 мая 1774 г. // Там же, кн. IV; Рапорт подполковника Кандаурова Мансурову от 3 мая // Там же, кн. VIII.


[Закрыть]. Казаки не считали возможным сопротивляться; они уже знали, что дело их проиграно, что самозванец разбит и бежал из Берды.

Глава 6

Действия отряда генерал-майора Ларионова, назначенного для освобождения города Уфы. – Занятие правительственными войсками Нагайбака и Бакалов. – Просьба генерал-майора Ларионова об увольнении его от командования отрядом. – Назначение подполковника Михельсона. – Положение Уфы. – Попытка мятежников овладеть городом. – Поражение инсургентов у деревни Чесноковки. – Пленение Зарубина (Чики) и его сообщников. – Освобождение города Уфы от блокады. – Действия Михельсона в окрестностях этого города. – Покорность населения.

Одновременно с поражением, нанесенным Пугачеву под Татищевою крепостью, был уничтожен и главнейший его сообщник, самозваный граф Чернышев (Зарубин), руководивший восстанием в Башкирии и державший в строгой блокаде город Уфу.

Назначенный для освобождения этого города отряд генерал-майора Ларионова в конце февраля находился, как мы видели[179]179
  См. главу 28, т. I. (Примеч ред.)


[Закрыть], в Большом Акташе и лишь 4 марта двинулся к Нагайбаку. Ларионов видел перед собою только отступавших мятежников, и жители селений, по которым проходил отряд, хотя и имели от полковника Юрия Бибикова свидетельства в полном раскаянии, но потом опять перешли на сторону мятежников.

«Жены и дети сих извергов, – доносил Ларионов[180]180
  В рапорте А.И. Бибикову от 5 марта 1774 г., № 83 // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VII.


[Закрыть], – в пустых местах разбросанные, не имеют никакого пропитания и пристанища, которых, чтоб они не могли вовсе пропасть, не прикажете ли раздавать желающим. Из вышеписанных же две женщины не только не хотят возвращаться к своим изменой остервенившимся мужьям, по желают и закон принять греческий, почему я и определил отдать их желающим в деташементе, дабы без пищи и от стужи не погибли».

При приближении отряда генерал-майора Ларионова к Нагай-баку, мятежники отступили к Бакалам и Стерлитамаку. Заняв 6 марта Нагайбак, Ларионов в тот же день выступил было к Бакалам, но поделанные инсургентами завалы и глубокие снега заставили его вернуться обратно. В два часа ночи 8 марта он выступил к Стерлитамаку, где, по сведениям, была главная толпа под предводительством пяти башкирских старшин. В 20 верстах от Стерлитамака отряд встретил конные разъезды мятежников. Ларионов выслал для преследования их 100 человек чугуевских казаков, 50 изюмских гусар и 100 человек улан Казанского дворянского корпуса под общим начальством майора Харина.

В подкрепление кавалерии было отправлено 50 человек пехоты с одной трехфунтовой пушкой. Преследуя отступавших, Харин с своей кавалерией дошел до Стерлитамака, где, будучи остановлен артиллерийским огнем мятежников, выждал прибытия главных сил. Ларионов приказал открыть огонь из своих орудий, двинул кавалерию в обход, а лыжников на батарею, «сделанную из сенных возов». После нескольких выстрелов башкирцы, число которых, по показанию Ларионова, простиралось до 3 тысяч человек, а по более достоверным сведениям, не превышало 1500 человек, обратились в бегство. Уланы Казанского дворянского корпуса преследовали неприятеля и отбили две пушки. «Младенцы мои, – доносил Ларионов[181]181
  В рапорте А.И. Бибикову от 10 марта 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VII.


[Закрыть], – сугубо показали, что они произошли из благородных сердец, воспаленных ревностью, усердием верноподданнической любви и должности к августейшей нашей матери и отечеству».

Разбитые башкирцы отступили к Бакалам, а Ларионов пошел с отрядом обратно в Нагайбак. Он испугался известия, что в Бакалы прибыл на подкрепление мятежников брат Зарубина (Чики), а у Мензелинска собираются «новые толпы с разными старшинами»[182]182
  В рапорте А.И. Бибикову 10 марта 1774 г. // Там же.


[Закрыть].

Оставаясь в течение нескольких дней в Нагайбаке, Ларионов приказал находившемуся в Мензелинске полковнику Обернибесову строго следить за мятежниками, а полковнику Кожину, с отрядом в 630 человек и 4 орудиями[183]183
  В состав отряда Кожина были назначены: 300 человек Томского полка, 100 человек уланов Казанского дворянского корпуса, 50 карабинеров, 50 изюмских гусар, 50 человек казанского мещанства и 80 человек чугуевских казаков.


[Закрыть], следовать к Бакалам и выгнать оттуда мятежников, число которых, по выяснившимся данным, не превышало 500 человек.

В денадцать часов дня, 12 марта, Кожин выступил из Нагай-бака, а следом за ним пошел и Ларионов с остальными силами. Подойдя к Бакалам, полковник Кожин был встречен огнем батареи, поставленной в воротах, и потому, сформировав колонну в 200 человек, приказал овладеть ею. Капитан Шепелев повел первый взвод колонны, дошел почти до самых ворот и готов был броситься на орудия, но был убит. Команда его замешалась, повернула назад, а за нею и вся колонна. Мятежники ободрились, но в это время подошел генерал-майор Ларионов и повторил атаку. Батарея была взята, мятежники отступили, и 13 марта Ларионов занял Бакалы с потерею: убитыми 1 офицера, 7 нижних чинов, ранеными 1 офицера и 20 нижних чинов[184]184
  Рапорт полковника Кожина генерал-майору Ларионову от 13 марта 1774 г.; Рапорт Ларионова А.И. Бибикову от 13 марта 1774 г., № 103 // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VII; Показание яицкого казака Ильи Ульянова // Гос. архив, VI, д. № 506.


[Закрыть].

В Бакалах Ларионов оставался в течение недели и не предпринимал ровно ничего. Таким образом, прошло почти полтора месяца со дня выступления отряда из Казани, а дело по усмирению края подвинулось вперед весьма немного, и город Уфа еще долго не мог получить никакой помощи. Главнокомандующий был крайне недоволен медленностью и нерешительностью Ларионова. «За грехи мои, – писал Бибиков[185]185
  Соч. Пушкина, изд. 1881 г., т. VI, с. 47.


[Закрыть], – навязался мне братец мой, А. Л., который сам вызвался сперва командовать особливым деташементом, а теперь с места сдвинуть не могу». Главнокомандующий требовал энергических действий и скорейшего наступления к Уфе, а Ларионов ссылался на трудности пути. Он говорил, что и без того узкие дороги, пролегающие среди лесов, завалены снегом и засеками из таких деревьев, «что разрубить их способу нет»; что мосты в самых крутых рытвинах все сожжены и ему приходится ходить окольными дорогами по глубоким снегам, так как для восстановления мостов потребовалось бы слишком много времени.

«Слабость моего здоровья, – прибавлял при этом Ларионов[186]186
  Рапорт Ларионова А.И. Бибикову от 13 марта 1774 г., № 103 // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VII.


[Закрыть], – время от времени изнуряет меня до того, что я не в состоянии далее командовать. То посему и по ордерам вашего высокопревосходительства, сдав полковнику Кожину все надлежащее с подтверждением крепким о точности исполнения ваших ордеров, намерен под прикрытием чугуевской команды, которую ваше высокопревосходительство повелели возвратить в Бугульму, возвратиться в Кичуй, где у нового явиться вашему высокопревосходительству».

Получив это донесение, главнокомандующий рад был заменить Ларионова другим лицом, и потому, с прибытием 2 марта в Казань Санкт-Петербургского карабинерного полка, в котором находился подполковник Ив. Ив. Михельсон, А.И. Бибиков избрал его, как офицера весьма храброго, способного и деятельного, начальником отряда, назначенного для освобождения Уфы. «Представь, каково эти дни мне, – писал А.И. Бибиков к А.М. Лунину[187]187
  От 10 марта 1774 г. // Русский архив, 1866, с. 384.


[Закрыть]. – Дворянского шефа [Ларионова] принужден переменить со всеми его куртками, а послать Михельсона, – он за болезнию попросился. Я уже и тому рад. Упетал меня сей храбрый герой: не мог с места целый месяц двинуться!»

Ив. Ив. Михельсон начал службу в офицерских чинах в 3-м мушкетерском полку, которым командовал тогда А.М. Бибиков. Участвуя в Семилетней и Турецкой войнах, Михельсон заслужил себе блестящую военную репутацию, был несколько раз ранен и за свои боевые подвиги награжден орденом Святого Георгия 3-й степени.

С назначением его теперь вместо генерал-майора Ларионова отряд последнего был разделен на две части, и полковнику Кожину было приказано передать кавалерию и 300 человек лучших людей Томского полка подполковнику Михельсону, а с оставшейся пехотой и Казанскими уланскими компаниями следовать в Кичуевский фельдшанец[188]188
  Рапорт полковника Кожина Бибикову от 20 марта 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VII.


[Закрыть].

В два часа пополудни 18 марта подполковник Михельсон с небольшим числом карабинеров, прибыв в Бакалы, застал там Ларионова и принял от него 300 человек Томского полка с шестью полевыми орудиями[189]189
  Рапорт Михельсона Бибикову от 18 марта 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VII.


[Закрыть]. Полковник Кожин, дождавшись прибытия из Мензелинска отряда Обернибесова и оставив его в Бакалах для обеспечения тыла Михельсона, сам с остальными войсками 22 марта выступил в Кичуевский фельдшанец[190]190
  Рапорт Кожина Бибикову от 22 марта 1774 года // Там же.


[Закрыть].

20 марта двинулся вперед и Михельсон со своим отрядом.

Обложенная со всех сторон Уфа защищалась доблестью своих граждан, распорядительностью коменданта, полковника Мясоедова, и воеводы А.Н. Борисова.

При первых еще известиях о появлении самозванца уфимские жители готовились к обороне и решились не впускать в город мятежников[191]191
  Автор статьи «Осада Уфы шайками Пугачева» Р.Г. Игнатьев (Памятная книжка Уфимской губернии на 1873 г., ч. II), говоря о приготовлениях жителей к обороне, относит их к первой половине сентября 1773 г. (с. 105). Только во второй половине сентября Пугачев объявил себя императором, и, следовательно, ранее этого объявления жители Уфы готовиться к обороне не могли. Вероятно, ошибка эта произошла от неразборчивости месяца, обозначенного на документах.


[Закрыть]. Обыватели требовали оружия и формировали ополчение. Прибывший в Уфу по торговым делам 23-летний ростовский купец Иван Игнатьевич Дюков явился душою обороны. Мещанство провозгласило его своим предводителем, а дворянство, составив из себя ополчение, избрало начальником своим отставного майора Пекарского[192]192
  Родословную Пекарских см. в статье «Известия об Уфимских дворянах Пекарских» академика П.П. Пекарского (Памятная книжка Уфимской губернии на 1873 г., ч. II, с. 81 – 100).


[Закрыть]; штатной гарнизонной ротою, отставными солдатами и казаками командовал капитан К.К. Пастухов. В Уфу стекались жители окрестных сел, помещики и духовенство с их семействами. Многие из них становились в ряды защитников, но при всем том силы обороняющихся были незначительны. Они состояли сначала из 200 человек солдат, из 250 человек дворянской роты Пекарского, 150 человек купцов, мещан и казаков под начальством Дюкова и 204 человека отставных солдат и разночинцев, – всего 804 человека. В городе было 40 орудий и при них 58 человек прислуги под начальством воеводы Борисова.

Впоследствии хотя сбором вооруженных помещичьих крестьян численность гарнизона и была доведена до 1650 человек, но и этого было недостаточно по сравнению с числом мятежников, ежедневно усиливаемых прибытием новых сообщников.

Защитники возлагали, впрочем, большие надежды на гористое и обрывистое положение города, затруднявшее атаку открытою силою. Река Белая, на всем своем течении вокруг города, была очищена от льда, и образованные таким образом искусственные полыньи прикрывали с этой стороны доступ мятежникам к городу. Вокруг Уфы были построены четыре земляные батареи и сверх того сформирована одна подвижная из четырех орудий, для усиления, в случае атаки, наиболее угрожаемого пункта.

Одна батарея была поставлена на реке Белой для обстреливания местности со стороны оренбургской дороги; вторая батарея была расположена на Усольской сойке, третья на кладбище – обе для защиты доступов со стороны сибирской дороги, и, наконец, четвертая батарея – на горе, над рекой Белой, для обстреливания Фроловской, Казанской и Ильинской улиц. Город был разделен на участки, охраняемые вооруженными гражданами.

Первые незначительные шайки башкирцев появились в виду города 1 октября, в день праздника Покрова Богородицы. В городском соборе была отслужена обедня и затем совершен крестный ход.

– Сегодня, – говорил народу протопоп Неверов, – святая Церковь празднует Покрову Божия Матери, это значит, что Матерь Божия спасает град сей.

– Ура! – отвечал народ.

– Пресвятая Богородица, спаси нас, – произнес Дюков.

Все пали на колени и горячо молились.

До конца октября мятежники не предпринимали почти ничего серьезного против города и ограничивались одной блокадою. Будучи сами плохо вооружены, башкирцы не питали себя надеждою овладеть городом открытою силой и потому вели беспрерывные переговоры, угрожая нападением и требуя сдачи и покорности. С ними переговаривались майор Пекарский, коллежские регистраторы Черкашенинов и Дуров, переговаривался и купец Дюков.

– Мы хотим видеть, – говорили мятежники последнему, – коменданта и воеводу; но если вы ими посланы, то скажите им, чтобы они не противились законному государю, а иначе город будет взят и жители все до одного человека перебиты.

Дюков отправился в город и привез им обратно весьма уклончивый ответ.

– Уфимское начальство само видит, – говорил он, – что городу не устоять: мало людей, оружия, пороху и хлеба; но народ хочет защищаться и не только не послушает начальников, но даже может быть в народе бунт, воевода и комендант могут пострадать лишением живота. Надо предоставить времени, и тогда, может быть, воевода и комендант найдут возможность сдать город.

– По указу его императорского величества, – сказал один из переговаривающихся предводителей мятежников, – дается вам три дня, или страшитесь государева гнева.

– А ты, умная голова, – спросил Дюкова тот же предводитель, – тоже не из командиров ли?

– Нет, – отвечал спрошенный, – я только теперь временный солдат всемилостивейшей государыни нашей Екатерины Алексеевны и должен исполнять волю начальства, как совесть и присяга повелевают.

– Хорошо, ступай, умная голова, скажи твоему начальству, что слышал, да и скажи жителям, особенно казакам, что-де им тяжкий грех поднимать руку на законного государя, что Бог и царь их накажут.

Дюков вернулся, и воевода приказал ему объявить народу без утайки все, что слышал от мятежников.

– Что же, православные, – спрашивал Борисов, – ужели, по-вашему, сдать злодеям город? Вы как хотите, а я до последнего издыхания буду стоять за веру, государыню и отечество, ведь я присягу принимал.

– Мы все присягу принимали, – отвечали собравшиеся обыватели. – Ура! Веди нас против злодеев.

Решение защищаться до последней крайности было твердо и бесповоротно. Ни угрозы бунтовщиков, ни манифесты Пугачева, или так называемые «воровские листы», появившиеся в городе, не могли поколебать обывателей. Нет сомнения, что среди населения были сторонники самозванца, которые принимали прокламации мятежников и тайком, по ночам, наклеивали их на воротах, стенах домов и даже церкви, но такие лица скрывали свое сочувствие и не решались выказаться. Чтобы прекратить подобные публикации, в городе было объявлено, с барабанным боем, что всякий, кто найдет подобные письма, должен представить их в воеводскую канцелярию; если укажет на виновного, будет награжден, а за утайку виновного и писем будет повешен. При таких порядках спокойствие в городе ничем не нарушалось. Башкирцы то подходили к Уфе, то удалялись от нее и зорко следили за всеми дорогами и захватывали всех проезжающих. Иногда отдельные лица или небольшие партии мятежников завязывали перестрелку, но почти всегда она была безвредна для обеих сторон. С своей стороны осажденные производили вылазки, из которых многие были весьма удачны. Всякий успех обороняющегося был встречаем жителями с восторгом. В конце октября перестрелки происходили почти ежедневно, но, будучи безвредны, не приводили ни к каким результатам.

В таком положении находилась Уфа, когда во второй половине ноября прибыл в Чесноковку уполномоченный Пугачева, яицкий казак Иван Зарубин (Чика), наименованный графом Чернышевым. Выше мы изложили те меры, которые были предприняты Зарубиным к расширению своей деятельности в крае и к распространению своей власти[193]193
  См. главу 28, т. I. (Примеч. ред.)


[Закрыть]. Формируя отряды и рассылая их по разным направлениям, Зарубин не забыл и города Уфы.

В день Введения во храм Пресвятой Богородицы, 21 ноября, мятежники подошли к городу, поставили на берегу реки Белой свои пушки и открыли огонь. Канонада эта была неудачна и, несмотря на большое число выпущенных выстрелов, атакующие успели зажечь только избу, одиноко стоявшую на берегу реки Белой. Пожар был скоро потушен, и результаты бомбардирования сказались лишь в том, что защитники лишились трех человек убитыми.

С наступлением сумерек толпа стала отступать к Чесноковке; из Уфы был выслан отряд в 240 человек, с двумя орудиями, который осторожно переправился через реку Белую и, маскируясь горой, зашел незаметно в тыл инсургентам. Атакованные врасплох мятежники обратились в бегство, оставив на месте 30 человек убитыми и 40 пленными.

Город праздновал победу: «ночью в церквах звонили в колокола и пели благодарственные молебны». Настроение населения было вполне удовлетворительное, но начальствующие лица сознавали, что если блокада протянется долго, то окажется недостаток в боевых припасах, и потому решено было беречь их и уклоняться от перестрелок с неприятелем.

Чтобы приучить жителей и гарнизон к внезапному нападению, начальство делало днем и ночью тревоги. По звону соборного колокола, трещоток или по зажжению маяка гарнизон должен был собираться на назначенных ему местах. «Жители, вооруженные чем попало, кольями, топорами, должны были выходить на улицу, не исключая, как говорит предание, и женщин»[194]194
  Игнатьев Р.Г. Осада Уфы. Памятная книжка Уфимской губернии на 1873 г., ч. II, с. 117.


[Закрыть].

Неожиданное появление башкирцев у Уфы лишило ее жителей возможности сделать запасы продовольствия на продолжительное время, и почти в самом начале блокады стал ощущаться недостаток в фураже. Поэтому было решено произвести вылазку на соседние луга и запастись сеном из нетронутых еще стогов.

В семь часов утра, 12 декабря, большая часть жителей и даже женщины вышли из города под прикрытием команды и одного орудия; но лишь только начался сбор сена, как Зарубин (Чика) бросился на них с своим ополчением и успел захватить 50 человек в плен. В числе пленных находился священник Троицкой церкви Илья Иванов. Всех их представили самозваному графу Чернышеву, потом обыскали, завязали глаза и отвели в тюрьму, с объявлением, что на другой день они будут повешены.

На следующее утро их опять привели к Зарубину (Чике), который был совершенно пьян, полуодет, босой и, сидя в переднем углу под образами, едва мог шевелить языком. Приведенным пленным объявили, что сидящий под образами есть его сиятельство граф Чернышев, самый близкий человек к батюшке государю Петру Федоровичу, находящемуся ныне под Оренбургом; что граф прислан под Уфу требовать добровольной покорности и сдачи города без кровопролития. Пьяный Зарубин объявил, что всех милует, отменяет казнь, отпускает обратно в город, но с условием: передать, что видели и слышали, и уговорить население исполнить волю государя Петра Федоровича. 14 декабря пленные отправились в город, при входе были окружены войсками и отведены прямо в канцелярию для допроса. После того им было сделано увещание в соборе, все они были приведены к присяге и распущены по домам. Зарубин не получил никакого ответа и через два дня сам поехал к городу, с намерением вступить в переговоры. В девять часов утра 17 декабря он подошел к Уфе с значительной толпою и, видя, что население не намерено вступать с ним в сношение, приказал открыть огонь. С городских батарей ответили тем же, и Зарубин (Чика) принужден был отступить. Он разослал повсюду приказание, чтобы все способные носить оружие собирались в Чесноковку для взятия города Уфы. Мятежное население стекалось со всех сторон, и в течение нескольких дней, по словам современника, собралось до 20 тысяч человек.

С этими силами и 23 орудиями Зарубин, в семь часов утра 23 декабря, подошел к Уфе и открыл канонаду. Городские батареи отвечали весьма удачно и не допускали мятежников близко к городу. Заметив малолюдство защитников, стоявших у выхода Усольской улицы, инсургенты собрались здесь в значительном числе, успели перевезти через реку две пушки и, поставив их на горе, стали обстреливать город. Выстрелы этой батареи наносили большой вред строениям, но захватить ее или заставить замолчать у горожан недоставало сил. Тогда отставной вахмистр из дворян Дмитрий Аничков (Баталин тоже) взял 20 человек вооруженных людей и, зная хорошо местность, обошел батарею с правой стороны и открыл огонь в тыл мятежников. Прислуга у батареи была частью перебита, а остальная бросилась бежать. Аничков тотчас повернул орудия и осыпал картечью бегущих. В погоню за ними была выслана из города партия конных, успевшая захватить несколько пленных. Ополчение Зарубина разошлось в разные стороны, штурм был отбит, и победители захватили два орудия.

В три часа дня неприятеля не было уже в виду города, и население торжествовало победу. На следующий день полковник Мясоедов сделал парад всем вооруженным людям и было отслужено благодарственное молебствие. 25 декабря было опять молебствие, после которого зажиточные жители устроили угощение для защитников. Каждый взял к себе несколько вооруженных людей, «к сделанию с приятелями веселого времени». Пять бочек вина было отпущено от казны, но ни пьянства, ни беспорядка не было.

В течение целого затем месяца Зарубин (Чика) не предпринимал ничего против Уфы. Он усилил только блокаду города и изредка вел перестрелку, впрочем незначительную. Толпа его грабила окрестности, жгла запасы сена и разграбила соляные магазины в пяти верстах от города. Исподволь Зарубин собирал свои силы и 25 января снова явился под Уфой с 12 тысячами мятежников[195]195
  Журнал происшествий в Уфе // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV.


[Закрыть]. Набат призвал жителей к оружию, и обе стороны открыли огонь. Один из предводителей толпы, Губанов, прорвался было на Сибирскую улицу, но был выгнан, а Зарубин направился опять на Усольскую улицу и, остановившись на горе, распоряжался боем.

Зима этого года была снежная, и, по преданию, снег в Уфе лежал выше заборов, что затрудняло атаку: пехота мятежников, вооруженная преимущественно кольями и топорами, вязла в снегу и была поражаема пулями защитников. Атакующие подвигались вперед медленно, и отставной капрал Лодыгин решился повторить маневр Аничкова. Взяв 25 человек солдат, он пробрался между строениями, зашел в тыл атакующим и открыл огонь. Мятежники пришли в большое замешательство, и, по словам современника, Лодыгин бросился на самого Зарубина, но был убит. Команда его рассеялась, но в это время прибыла подвижная батарея и осыпала инсургентов картечью. Под Никой была убита лошадь, но он успел пересесть на другую и ускакал, а за ним бросилась назад и вся толпа. Отступление было самое беспорядочное и гибельное для мятежников: «их убивали без сопротивления, особенно увязших в снегу»; многие с отчаяния бросались в овраги и там гибли. Атакующие потеряли более 200 человек убитыми и 50 человек пленными; гарнизон и обыватели лишились 20 человек убитыми и ранеными. На следующий день был отслужен молебен, войска окроплены святой водой, а Лодыгин и все убитые похоронены с большою церемонией при Смоленском соборе. Низшим чинам были выданы денежные награды, а офицеры приглашены на обед к коменданту, полковнику Мясоедову[196]196
  Игнатьев Р.Г. Осада города Уфы. Памятная книжка Уфимской губернии на 1873 г., ч. II // Оренбургские ведомости, 1852, № 16.


[Закрыть].

Воодушевление защитников и вера в свою силу были так велики, что они желали идти в Чесноковку и выгнать оттуда Зарубина (Чику), но начальство не разделяло этого желания и считало более выгодным оставаться в оборонительном положении, предоставляя инициативу действий мятежникам. Малейшая неудача в наступлении могла передать город в руки инсургентов, и потому выгоднее было, оставаясь за укреплениями, дождаться прибытия помощи.