Текст книги "Время пастыря"

Семья Тихоновичей переехала в большое село Хотыничи того же Пинского уезда, куда перевели Максима Даниловича. От Пинска почти 90 верст. Скрипучая ухабистая лесная дорога. Нанятые для перевозки имущества мужики шли рядом со своими возами, посматривая, как бы что не слетело, не потерялось, не разбилось.

Сами Хотыничи желтели камышовыми и соломенными крышами по песчаному гребню, немного возвышавшемуся среди окрестных болот, и логишинский тракт, шедший через село на Ганцевичи и далее на Клецк и Слуцк, был и центральной сельской улицей, которую в хорошую весну тоже подтапливала вода. Жили победнее, чем в Вылазах, но живности держали много. По осени за скотом сюда, как и в другие большие полесские села, приезжали скупщики. Говорили, что гоняли стада и в сторону Минска, и в сторону Киева, даже до Варшавы добирались. Так ли оно было на самом деле, кто знает, но здешнему народу льстило, что их товар столь высоко ценился.

В 1840 году в Пинске открылось духовное училище, и многие священники, дьячки, псаломщики старались послать в него своих детей на учебу. Поступил туда и сын хотыничского святаря Платон Тихонович. Затем с 1855 по 1860 годы продолжил учебу в Минской духовной семинарии.

* * *

Об этом учебном заведении можно и говорить, и писать очень много. Переведенная из Слуцка в 1840 году семинария к этому времени по праву наравне с такими, как Московская, Киевская, Виленская и Воронежская, она заняла одно из ведущих мест в империи по подготовке людей духовного звания. Россия вступала в эпоху грандиозных перемен. Готовилась отмена крепостного права. Шло широкое обсуждение того, каким должен стать народ, если его «отпустить» на волю. Велась большая полемика по подготовке и проведению реформы образования этого народа.

Историко-литературный журнал «Вестник юго-западной и западной России» в 1862 году опубликовал в порядке полемики интересную статью под заголовком «Замечания по поводу вопроса о народных у нас школах». Суждения и высказывания автора относительно целого ряда вопросов примечательны тем, что авторство ее принадлежит не какому-то научному светилу, а некоему помещику Степану Еремееву. Статья примечательна по ряду моментов.

Приведу некоторые из них, сохраняя авторский стиль. (Как я уже сообщал ранее, во всех цитируемых документах этот стиль будет сохраняться, чтобы наиболее полно передать дух того времени).

«Статья о народных у нас школах», напечатанная во 2-й книжке «Вестника юго-западной и западной России», заключает в себе самый жизненный вопрос в нашей стране. Вполне сочувствуем мнениям почетного и вполне уважаемого автора в главных основаниях, но, по важности предмета, позволяем себе сделать несколько дополнительных замечаний, которые, как кажется, не лишены основания и могут послужить к лучшему разъяснению вопроса о народном образовании.

Прежде всего, скажем, что по всем трем примечаниям, сделанным редакциею «Вестника», мы более разделяем мнение редакции. С вопросом о народных школах неразрывно связан вопрос о духовенстве. Почетный автор признает, что ближайшим и самым удобным орудием народного образования есть, разумеется, духовенство, и что без его участия нормальное народное образование немыслимо. Совершенно справедливо. Далее сказано: «Говорят, что наше сельское духовенство стоит на слишком низкой степени развития, чтобы служить с успехом делу народного образования».

В этом случае автор не высказывает своего личного мнения, но следующее замечание его позволяет думать, что такое мнение о духовенстве усвоено и самим автором. Не упрекаем его в таком предубеждении насчет здешнего православного духовенства. Не далее как 20 лет назад это мнение имело основание, отчасти было справедливо; но что можно было сказать тогда. Далеко не следует говорить теперь. Притом в то время духовенство не отставало в образовании от других цивилизованных слоев Империи. Ныне почти все уже духовенство старое заменено новым, получившим более чем гимназическое образование в семинариях; достаточно много есть пастырей с академическим образованием. Говоря вообще, духовенство ныне, по большей части, люди достойные, понимающие свое назначение, и прежнее нарекание, которое оно могло заслужить, теперь далеко не уместно (нет речи об исключениях). Оно всегда отличалось любознательностью и любовью к чтению, а теперь эта любовь едва ли у него не превратилась в страсть: нет почти ни одного прихода, где бы не выписывалось двух, трех журналов и даже газет, большею частью духовных, а также множества светских газет и журналов. Сегодня церковные библиотеки не составляют хранилища только одних богослужебных книг на церковно-славянском языке – год от года они обогащаются почти всеми новейшими произведениями духовной и более полезной светской литературы; кроме того, в каждом благочинии заводятся благочиннические библиотеки, а это значит, что духовенство неотступно следует прогрессу – но, конечно же, прогрессу правильному, разумному.

Мы говорим, что сельское духовенство отличается особенной любовью к чтению. Мало того, оно выражает такую же любовь и к умственным упражнениям.

Затем, когда три года назад сельскому духовенству предложено было епархиальным начальством приступить к заведению сельских приходских школ для образования народа, с каким успехом приступило оно к исполнению этого, вовсе не обязательного для него предложения!

Минская духовная семинария, ставшая, по сути, центром духовной жизни Минской епархии, а это территория всей Минской губернии, в которую входили Минский, Борисовский, Бобруйский, Новогрудский, Слуцкий, Игуменский, Речицкий, Мозырский, Пинский уезды, на тот момент полностью соответствовала высоким требованиям, предъявляемым обществом к духовенству. В епархии на 1900 год насчитывалось 550 православных приходов.

Вот науки, которые изучали семинаристы: святое писание; теория русской словесности; история литературы; языки греческий, латинский, немецкий, еврейский и французский; сельское хозяйство; медицина; физика и математика; история всеобщая и русская; логика; психология; начальные основания и краткая история философии и дидактики; библейская, церковная история и история Русской Церкви; обличительное богословие; гомилетика; космография и тригонометрия; литургика и практическое руководство для пастырей, нравственное богословие, церковное пение, рисование и иконопись, музыка, гимнастика и многие другие.

До 1859 года преподавались геодезия и архитектура, которые затем упразднили ввиду большой загруженности семинаристов.

Скажем, сельское хозяйство в виде самостоятельного предмета преподавалось с 1846 года. Как свидетельствует история семинарии,

«программа этого предмета слагалась из следующих отделов: обработка почвы, производство посевов, попечение о растениях во время их роста, жатва, уборка и сохранение плодов, огородничество, садоводство и луговодство. На семинарском плаце был устроен для практических занятий воспитанников огород, и здесь в миниатюре велось хозяйство самого разнообразного вида. Ежегодно для этих целей выписывались из лучших агрономических магазинов, главным образом из Риги, отборные семена. Состояние сельского хозяйства как учебного предмета пользовалось особенною заботливостью и вниманием со стороны духовно-учебного управления. Оно указывало и высылало учебные пособия по этому предмету, периодически требовало сведения о состоянии обучения и практических занятий, а также об участии наставника учеными трудами в специальных изданиях».

В 1866 году этот предмет наряду с естествознанием и медициной, согласно постановлению Высочайше утвержденного присутствия по делам православного духовенства и распоряжению Святейшего синода, были закрыты.

Вместо них вводилось больше времени на психологию, историю, литературу.

Кроме того, при семинарии в конце девяностых годов были открыты педагогические курсы и организована начальная школа, где курсисты и курсистки проходили практику.

* * *

Особое внимание хочется уделить семинарской библиотеке.

В ней черпали знания Платон Тихонович и его друзья семинаристы. Она была также перевезена из Слуцка. В последующие годы, как отмечалось в различных реляциях, пополнялась за счет безвозмездной присылки книг из различных мест и учреждений, приобретением их за счет семинарии и за счет пожертвований. К тому же духовно-учебное управление аккуратно высылало сюда в количестве 1–2 экземпляров все выходящие в империи руководства, пособия, научные сочинения, периодические издания как духовные, так и светские, анатомические и географические атласы, учебники. Так, в 1849 году императором были подарены 52 книги, в том числе и о деятельности императора Александра и его сподвижников, а также духовно-учебным управлением были присланы «Сказания русскаго народа» Сахарова, славяно-русская библиография, летопись русской нумизматики, сочинения Ломоносова, Державина, Кантемира, Хемницера, Жемчужина.

В последующие годы поступали сочинения Пушкина, Гоголя, Тургенева, Гончарова, Достоевского, Островского, Купера, Диккенса, Теккерея. В год свыше ста наименований новейших русских и переводных сочинений, в том числе отдельно для фундаментальной библиотеки, а в семинарии имелась и таковая, по различным отраслям знаний. Так, в 1844 году императорское Вольно-экономическое общество пожертвовало в пользу семинарии книги своего издания по сельскому хозяйству в количестве 63 экземпляров. В том же году по распоряжению преосвященного Антония были предоставлены книги на латинском языке из библиотеки Пинского Лещинского монастыря в количестве 190 томов. По требованию консистории сюда высылались наиболее ценные издания из церковных библиотек епархии, так из Новосверженской церкви поступило 117 томов изданий XVI и XVII веков.

Сам преосвященнейший Антоний пожертвовал 377 наименований книг: часть французских прошлого столетия по истории и политике, часть русских периодических сочинений по экономии и сельскому хозяйству, часть польских по истории, а также многотомные сочинения Гизо, Тьерри, Жоржа, Массильона, Вольтера, Корнеля, Расина, Руссо, Паскаля, Монтескье, Боссюэта, Фурье, Ремюза, а из русских – Павского, Шрекка, Кайданова, Ленца, Щеглова и других.

Семинарская библиотека, а также епархиальный архив были настоящим кладезем для многих историков. Сюда приезжали работать ученые из Санкт-Петербурга, Москвы, Вильни, Варшавы и Киева, не говоря о преподавателях различных светских учебных заведений Минской губернии. Заметим, что некоторые из них просили предоставить интересующие их издания на определенное время для создания научных трудов, и это время настолько растягивалось, что семинария вступала в тяжбу с такими пользователями по поводу возврата принадлежащих ей сочинений.

Старинные издания подвергались реставрации руками самих семинаристов, так как все они обучались переплетному делу. То, что уже нельзя было отреставрировать, списывалось и отправлялось в утиль.

Как свидетельствует исторический формуляр семинарии за 1840–1874 годы,

«выдача книг ученикам из фундаментальной библиотеки, по требованию окружного академического правления от 1854 года, должна была производиться 2–3 раза в неделю, в определенные часы, причем предоставлялось по усмотрению семинарского начальства требовать отчета о прочитанном. Правлением семинарии тогда же было постановлено: выдавать ученикам книги дважды в неделю, в четверг и субботу, с 1 и до 2 часов пополудни».

Много книг выписывалось через книжные магазины Исакова и Вольфа в Санкт-Петербурге с уступкою в 10 процентов. В 1858 году последовало императорское распоряжение о том, что за книги, выписываемые для семинарии от книгопродавцов, на почте страховых и весовых денег не взимать.

К тому же семинария по собственному усмотрению приобретала и современную художественную литературу. Более того, священники выступали в роли ее обозревателей на страницах периодики. Причем делали это весьма зрело и доказуемо по отношению к автору и его произведению. Говоря языком нынешнего времени – весьма профессионально. Убедился в этом, когда прочел впервые встреченную за свою долгую литературную практику подобную статью, принадлежащую перу священника Николая Колосова, на новомодного тогда писателя Максима Горького. Называлась она «Миросозерцание и герои Максима Горького перед судом православного читателя», которая была напечатана в нескольких книжках журнала «Душеполезное чтение» за 1903 год.

* * *

Фабула этой литературной статьи, на мой взгляд, выбрана очень верно и проницательно.

Пастырь на примерах из самых различных рассказов Горького, таких как «Коновалов», «Бывшие люди», «В степи», «Емельян Пиляй», «Мальва» и ряда других, говорит читателю о том, что этот писатель преклоняется перед насилием и силой, что главные герои у него – босяки и проходимцы, для которых родина, отечество – пустые слова.

«Таково миросозерцание и таков нравственный облик не только босяков и близко к ним стоящих людей, но и в значительной степени и всех героев Горькаго, – пишет автор. – Но во всей этой массе есть и особенно выпуклые типы, и из нее можно выделить несколько разновидностей положительного, по взгляду нашего автора (Горькаго) типа. Таковы: проповедники свободы, в особенности безусловной свободы. Таковых Горький находит преимущественно вне русскаго народа: цыган Макар Чудра, молдаванка Изергиль, татарин – и их романтические легенды. И люди эти, и рассказываемые ими легенды полны самого обидного презрения к установившимся формам жизни и стеснениям, налагаемым ими на людей, и воспевают простор белаго света, разгул страстей и свободу от всяких обязанностей…»

Окончание этой статьи хотелось бы привести полностью. На мой взгляд, оно стоит того.

«Теперь мы должны ответить на вопрос: верна ли картина нравственного состояния русского общества и народа, нарисованная Горьким?

Сильно ошибся бы тот, кто вздумал бы судить о русском обществе и народе по сочинениям Горькаго. Все, все, кто в каком бы то ни было отношении стоят выше босяка, кто приобрел себе более или менее устойчивое положение в жизни, – все одинаково и почти без исключения осмеяны в сочинениях Горькаго. Интеллигенция – «гниды» – духовно сгнила, пошлость ее превосходит всякое вероятие, все ея либеральные учреждения – лишь лицемерие и обман. Купечество – все, без малейшего исключения, – люди, хуже которых и представить себе невозможно, интеллигентный и либеральный купец – гад, какого не найдешь ни в одном болоте. Мужик – зверь, туп, жаден и труслив.

Таков приговор обществу.

Кто же остается в выигрыше?

Кто заслуживает уважения?

Только один босяк.

Босяк заслоняет у Горькаго весь русский народ. Из-за его широкой спины совсем не видно многомиллионного православного русскаго народа – точно он вымер совсем.

Но и этого мало.

Босяк не только заслоняет собою русский народ, но он и в своем роде герой. Он (и один только он) заслуживает сочувствия и уважения. Хотя Горький отнюдь не скрывает его отрицательных качеств, но изображает их так, что эти качества обращаются босяку едва ли не в заслугу и, по крайней мере, составляют вину не его, а интеллигенции.

Словом, босяк изображен у Горькаго в приподнятом, мелодраматическом тоне. Это уже не пропойца, у котораго «нутро горит до смерти от жажды водки, презирающий и ненавидящий работу, высматривающий, где что плохо лежит, и потрясающий воздух неприличною руганью, – это скорее трагический герой бульварных французских романов XVIII и прошлаго столетия и на его Марлинскаго (намек на знакомство с ним нашего автора дан устами Вареньки Олесовой, увлекающейся будто бы этими бульварно-героическими романами, во время одно в обилии переводившимися и издававшимися в России). Это в своем роде герой, нередко носящий в груди почти титанические силы, зачастую носитель мировой скорби и остроумный философ, едко и беспощадно осмеивающий ложь, пустоту и зло жизни. Это, наконец, будущий социальный мститель, мечтающий об «универсальной мести» всем «господам жизни», хотя он в то же время унижается и лебезит перед всеми и трепещет обыкновенной полиции.

Он совершает геройские подвиги, способен на безграничное великодушие, попирает блага мира, презирает жизнь. Женщины, и не босячки, а богатыя и едва ли не знатныя, наперерыв добиваются его любви.

Самая фигура босяка – иногда «львиная, огненная, сжатая в ком мускулов», он рычит, ревет и скрипит зубами от сочувствия Стеньке Разину, и от него в это время исходит что-то возбуждающее и опьяняющее, какой-то горячий туман.

Вообще, босяк возвеличен Горьким за счет всего русскаго народа.

Горький не первый открыл в России босяка: его изображали до него и Тургенев, и Достоевский, и Лев Толстой, и Григорович, и Островский и многие другие. Но они старались открыть даже в самом падшем человеке искру Божию, остатки совести и сознание своего падения, способность и желание стать лучшими, но не возвеличивали того, что не достойно возвеличения, и не изображали босяков героями и едва не титанами…

…Какое впечатление могут произвести на читателя сочинения Горькаго, принимая во внимание в особенности то, что они усердно читаются всеми классами общества? Впечатление, которое никак нельзя признать желательным. Мир босяков, где уважается только сила, нахальство да звериная хитрость, где хорошо живется лишь тому, у кого длинные когти да острые зубы – и тем лучше, чем они острее и длиннее, где главное правило жизни – «наплевать на все», где первыя места принадлежат волкам в человеческом образе и ворам – людям босым и голым не в буквальном, а в духовном и нравственном смысле, – ни в коем случае не способен пробудить в душе добрых чувств и дать здоровое освежающее чтение…»

И далее автор рассуждает о том, для чего все это написано, почему все лучшее и положительное в русском народе подвергается насмешке. Насмешка над купцом, над мужиком. И над всем этим стоит призыв громить гнилые устои общества.

Статья весьма большая. Практически детальному анализу подвергнуто все, что написано Горьким в жанре малого рассказа до 1902 года.

Скажу, что я впервые посмотрел на творчество, как еще совсем недавно говорили, великого пролетарского писателя – у меня в домашней библиотеке целая полка отведена его многотомному изданию – глазами человека, радеющего за веру, за отечество, за жизнь в самых добрых ее проявлениях, посмотрел взглядом православного священника. Над многими вещами такой взгляд заставил задуматься, заставил даже переосмыслить то, что в некоторой степени считал важным, терпимым и даже неприкосновенным.

Таких глубинных подходов, такой боли за народ, за его долю, таких переживаний за его будущее, которые я ощутил в этой статье, переживаний, пропущенных через авторское видение литературы и ее влияния на людей, переживаний верующего человека крайне мало, на мой взгляд, сейчас.

* * *

…Платон Тихонович был принят в семинарию на своекоштный счет. Вся учеба оплачивалась вычетами из жалованья отца. На тот момент оно составляло около 300 рублей в год. Но если учесть, что семья к этому времени состояла из шести человек, то каждый рубль был на особом учете. Хотя по тогдашним меркам священнику с таким годовым доходом было по силам оплачивать учебу в семинарии. На казенный счет в большинстве своем принимались сироты, а также дети из семей дьячков и псаломщиков, жалованье которых было в три, а то и в четыре раза ниже, чем у настоятеля прихода.

Деньги, выделяемые Платону, уходили на питание, наем жилья, пошив семинарской одежды и обуви. Особенно дорогим был наем жилья. Вот что гласила докладная записка инспектора семинарии:

«И хотя своекоштные ученики жили на частных квартирах у хозяев, известных семинарскому начальству доброю нравственностью и честностью, помещения на этих квартирах были не так удобны, как в семинарии. Комнаты в них были тесны, особых спален не было, вентиляция была недостаточная. Единственное преимущество, которым пользовались ученики, жившие на квартирах, состояло в том, что содержатели квартир кормили учеников значительно лучше, чем в семинарии».

Но зато и плата за квартирное содержание была значительно больше. Так, если за семинарское общежитие воспитанники платили на то время по 35–40 рублей, то за квартиру на 10–15 рублей больше. Причем за стирку белья и освещение полагалась особая плата.

Но уже после первого курса Платон Тихонович вошел в число самых успевающих воспитанников и был переведен на полуказенный счет. Что это значило? Например, каждому казеннокоштному воспитаннику полагался суконный костюм, состоящий из сюртука, теплой фуфайки или жилета с рукавами и панталон – все сроком на три года, а также летний нанковый или люстриновый костюм – на два года, и картуз – на три года. Теплых шинелей не полагалось. Ученики ходили в город в зимнюю пору в суконных сюртуках, под которые надевались фуфайки. Сюртуки шились длинные, так как в зимнюю пору они заменяли пальто.

Семинария училась и жила в режиме строгой экономии. По решению ректора семинарии архиепископа Иануария

«в интересах сохранности одежды и сокращения расходов было решено отбирать одежду, не выслужившую определенного срока как у учеников, оканчивающих семинарию, так и у тех, которые лишаются за безуспешность (неуспеваемость – прим. авт.) казенного содержания или не удостаиваются перевода в следующий класс».

Кроме того, казеннокоштным ученикам выдавалось белье: в один год по три пары, в другой – по две, а также шейный платок на два года, а сапоги – ежегодно по две пары новых и одна с головками.

Так вот, половину этой одежды семинарист Тихонович теперь получал бесплатно. Сюда добавился и один бесплатный обед в день. В обыкновенные скоромные дни, в будни, подавалось по два блюда за обедом и ужином, обыкновенно щи и кашица в оба раза. Постный праздничный обед составляли щи с грибами, похлебка из рыбы соленой или вяленой с картофелем и кашей с постным маслом. Иногда вместо праздничного рыбного блюда выдавалась каждому пшеничная булка в 2,5 копейки или селедка – одна на троих.

С 1857 года происходит значительное улучшение семинарского стола: так, в первые дни Святой Пасхи полагался завтрак из кулича, окорока и двух яиц, в первые дни Рождества Христова, в дни Нового года и Крещения давалась на завтрак жареная колбаса с капустой. В дни заговенья на ужин полагались три блюда: щи, жаркое и каша. В сырную неделю дважды давались на завтрак блины с маслом, а на ужин добавлялось холодное блюдо из свежей рыбы.

Хотя, как отмечали проверявшие семинарию лица из духовно-учебного управления, порции вследствие того, что на казеннокоштном содержании было больше воспитанников, чем отводилось для них мест, установленные нормы питания не всегда выдерживались. По сметному назначению полагалось на семинарию 100 казеннокоштных вакансий, в действительности на семинарской пище содержалось по 350–400 человек. По определению Святого синода главными кандидатами на казеннокоштное содержание были сироты из семей духовного звания, но сверх того могли быть принимаемы дети заштатных священников, многосемейных отцов и низших членов притча, не получавших жалованья и не имевших церковной земли.

Как следует из семинарской истории,

«практикою установился обычай – из трех священнических сыновей и двух дьячковских по одному принимать на полное казенное содержание, остальных по усмотрению правления семинарии, на полуказенное или пансионное. Иногда за отсутствием свободных казеннокоштных вакансий из троих священнических детей двое принимались на полуказенное содержание, а третий на пансионное, равно как и оба дьячковских сына принимались на полуказенное содержание вместо определения одного из них на полное казенное».

Прошения о принятии на казенное или полуказенное содержание подавались родителями учеников на имя Преосвященного, затем с его соответствующими резолюциями препровождались в семинарское правление. Там делалось примерно следующее заключение:

«Правление семинарии примет во внимание 200-верстное расстояние места жительства просителя от г. Минска и его семейное положение».

При этом нередко принимались во внимание успехи самих учеников. Так на прошении Матвея Каминского, священника Вылазской церкви Пинского уезда, стояла такая резолюция преосвященного Антония:

«Принять обоих сыновей просителя на полуказенное содержание, если они числятся во 2-м разряде по успехам».

Иногда резолюции сопровождались внушениями и замечаниями по адресу родителей учеников. На прошении ученика М. Данкевича из Слуцкого уезда преосвященный Антоний написал:

«По причине скупости отца просителя, заглушающей в нем родительское чувство, правление семинарии отнесется в Консисторию для взыскания с оклада, получаемого священником Данкевичем, нужного количества денег на полукоштное содержание сына, коего должно поместить в семинарию».

Особо учитывались и заслуги родителей перед Святой Церковью. Преосвященный Михаил в 1855 году на прошении ученика К. Загоровского писал:

«Отец просителя своим поведением и усердием заслужил на внимание Епархиального начальства к оставленным им сиротам. Семинарское правление примет просителя на полное казеннокоштное содержание, если не встретится важных препятствий».

Такими препятствиями могли быть только неудовлетворительная учеба и плохое поведение.

За учебу и поведение в семинарии был очень строгий спрос.

Грубость, в какой бы то ни было форме, каралась постоянно. Так, в 1857 году архиепископ Анатолий подал в правление записку следующего содержания:

«Сколько раз ни приходилось помощнику инспектора Ив. Пигулевскому посещать квартиру Сорочинской, ученик высшаго отделения К. Кон. постоянно встречал его или насмешками, или неблагопристойными выходками, а 11 февраля, усевшись на кровати, вздумал здороваться с ним, а затем насмешливо покивал перед его носом тетрадью. Явившись на другой день ко мне, объяснялся резко и назвал помощника инспектора клеветником и ябедником».

По определению правления ученик К.К. ввиду хороших успехов наказан только карцером (на два дня на хлеб и воду) и оставлен в семинарии на усмотрение начальства.

Или вот записка инспектора:

«Ученик начального отделения И. Зданович вторую треть не ходит в класс, а А. Роздзялович перестал ходить на лекции после Пасхи. Накануне же (14 июня) в 9 часов утра они в одних халатах отправились на Переспу, где повстречали помощника инспектора и, не постеснявшись его, стали купаться. Кроме того, второкурсные словесники бурлачат (работали на реке, на складах – прим. авт.), шатаются по ночам и проделывают над мещанами разные смешные и дерзкие выходки. Я становлюсь в тупик перед озорством их и прошу содействия мне в инспекторской должности».

Ректором семинарии была написана следующая резолюция:

«Поведение Здановича и Роздзяловича учесть при составлении разрядных списков».

Это означало, что перевод в нижний разряд лишал данных семинаристов многих льгот.

Так же за непосещение классов семинаристы лишались обеда, наказывались стоянием в углу в столовой или работой в ней, что особенно влияло на семинаристов, им объявлялись выговоры, понижение в разрядных списках, перевод с казенного содержания на собственное и как самая исключительная мера – увольнение.

Семинаристам категорически запрещалось иметь и хранить холодное и огнестрельное оружие. Но во время отпусков ученики могли и нарушить это требование. Так, в 1857 году семинарию потряс несчастный случай, произошедший с их товарищами на охоте.

«Ученики начального отделения С. Страт. и Ст. Мел. и ученик Минского духовного училища П. Вишн., проживая в селе Паперне, во время отпуска на Пасху, 1 апреля взяли ружье и отправились на стрельбу. Во время последней ученик н. отделения семинарии А. Страт. был убит. По расследовании дела, при участии полиции, оба виновные были исключены».

* * *

Хочется сказать, что всю семинарскую жизнь пронизывала забота о внешнем приличии и добропорядочности воспитанников, стремление готовить высокообразованных священников.

Так, в обширном докладе члена совета общества по распространению религиозно-нравственного просвещения профессора И. В. Преображенского, сделанного им 4 мая 1899 года для всеподданнейшего отчета синодального обер-прокурора Государю, говорилось:

«Добровольно и бескорыстно служа на пользу народному просвещению, духовенство обнаружило такие учительные силы, каких тщетно было бы ожидать от какого-либо другого ведомства или учреждения. Учительным силам, которые были в распоряжении духовного ведомства, могли бы позавидовать любая из просвещенных стран Европы».

Однако денежное содержание его было невысоким. Вот почему ввиду скудности окладов (средний размер годового оклада учителя составлял в 1858 году около 320 рублей, это для Минска было суммой незначительной, если учесть, что только сажень дров для отопления жителю города стоила 6–7 рублей, не говоря уже о других благах городской жизни) преподаватели стремились облегчить свое материальное положение занятием побочных должностей, которые даже составляли предмет своеобразной конкуренции. К таким должностям относились преподавание французского, немецкого и еврейского языков, должность секретаря, библиотекаря, эконома.

Значительным подспорьем служила плата за проводимые ими уроки выбывших товарищей, выдаваемая из свободных денежных окладов. Само распределение свободных уроков проводилось по взаимному соглашению наставников, большей частью по принципу равномерности.

Здесь также существовала и система материального поощрения. Денежные награды выдавались более ревностным наставникам по представлению правления семинарии и ходатайству Преосвященного за выслугу определенного срока лет службы. Таким сроком приблизительно были 12 лет. Так, преподаватель словесности Илья Поржецкий неоднократно отмечался двумя третями годового оклада и полугодовым окладом в размере 160 рублей 87 копеек, а в 1858 году был награжден орденом Святой Анны 3-й степени. В 1858 году полным окладом в размере 321 рубля 75 копеек были отмечены Д. Подгаецкий, Гр. Павлович; в 1860 году – Иван Листов и Иустин Зданович.

Несчастные случаи, болезни зачастую заставляли наставников запутываться в долгах, доводили до нищеты. Так, ветеран семинарской службы Илья Поржецкий на протяжении всей своей многолетней деятельности никогда не мог вылезти с долгов и неоднократно подвергался судебным взысканиям, а по выходе в отставку впал в безденежное состояние. В начале 1871 года он, за неимением материальной возможности лечиться на дому, по ходатайству сослуживцев был помещен в городскую больницу, где и скончался.

Преподавательская работа в семинарии во многих случаях была только изначальной ступенью для восхождения вверх по служебной лестнице. По истечении определенного срока наставники, не имевшие духовного звания, но стремившиеся к тому, принимали таковое и переходили на церковную службу или же продвигались в чинах и званиях по государственной службе. В большинстве своем это были люди, преданные своему делу. Это они вылепили из семинариста Платона Тихоновича, простого паренька из полесской глубинки, того священника, которому предстояло сказать свое Слово.