Электронная библиотека » Николай Гарин-Михайловский » » онлайн чтение - страница 9

Текст книги "Инженеры"


  • Текст добавлен: 14 ноября 2013, 04:00


Автор книги: Николай Гарин-Михайловский


Жанр: Русская классика, Классика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Шрифт:
- 100% +

– Знаем, все знаем уже и просим вас больше не беспокоиться по этому предмету.

– Кстати, – обратился он к Карташеву, – тут на вас ссылается машинист Григорьев, говорит, что вы ездили у него кочегаром. Дельный он господин?

– О, очень дельный.

И Карташев одушевленно стал характеризовать Григорьева.

– По тракции у нас пока никого еще нет…

Борисов позвонил и сказал вошедшему курьеру:

– Позовите машиниста Григорьева.

– Григорьев! – крикнул в коридор курьер и пропустил его в комнату.

Вошел приземистый, с большим красным носом, с загорелым лицом, пожилой человек в пиджаке. Входя, он усердно вытирал цветным темным платком лившийся по его лицу пот. Ему было, очевидно, невыносимо жарко в его пиджаке из толстого кастора, таких же штанах и жилетке.

Увидев Карташева, он и радостно и нерешительно кивнул ему головой.

– Здравствуйте, – весело поздоровался с ним Карташев, горячо пожимая его руку. – Как поживаете?

– Да вот, нос все лупится, – угрюмо ответил Григорьев.

– Ну вот, – обратился к машинисту Борисов, – инженер…

Он показал на Карташева.

– Ого… – довольно перебил его Григорьев.

– …дал о вас блестящую аттестацию…

– Я же говорил вам, – перебил его опять Григорьев.

– …и мы принимаем вас на службу.

– Ну, вот и слава богу. А то так, – обратился он к Карташеву, – нашего брата гоняли: ты, говорят, только испытанный кочегар, в школе не был – не ученый.

– Жалованье сто рублей, а поверстных и премии то же, что и на Одесской дороге.

Григорьев, все вытирая пот, кивнул головой.

– Завтра приходите сюда получить подъемные и инструкцию.

Григорьев опять кивнул головой, тяжело подошел к Карташеву, – протянул ему руку и, подмигнув добродушно, сказал:

– Инженер?

– Как ваша дочка поживает?

– Тут, тоже с нами: куда ж ее денешь? И Лермонтов с нами. Помните, тот, что вы мне подарили. И старый есть. Что не хватало – я списал с нового и вставил. Старый читаю по будням, а новый по воскресеньям. Дочка так и знает уж, так и готовит мне. Заходите, если не побрезгаете.

– А где вы живете?

– Да покамест тут в одном заезжем дворе устроились. Нет, уж лучше я сперва квартиру найду: увидимся еще, а покамест прощайте.

– Дочке вашей Анне Васильевне кланяйтесь.

– Ишь, помните все-таки… – кивнул головой Григорьев, скрываясь в дверях.

Прощаясь с Карташевым, Борисов ласково и серьезно сказал ему:

– Часа в четыре сегодня не придете чайку напиться?

– С удовольствием, – ответил Карташев и записал его адрес.

– Ба, ба, ба! – встретил Карташева угрюмо-приветливо Пахомов, со своим обычным широким размахом руки. – Кого я вижу. Кончили?

– Кончил, Семен Васильевич.

– Наврал? – показал Пахомов на младшего Сикорского.

– Нет.

– Ну, и отлично. Вы знаете уже, конечно, что вы у него помощником.

– Знаю, от души благодарю и употреблю все усилия…

– Не сомневаюсь.

– Я сейчас с ним поговорю о вашей поездке в Одессу, – шепнул Сикорский Карташеву, – а вы пока идите в кассу и получайте свои деньги.

Карташев получил всего тысячу триста рублей и, в ожидании Сикорского, подсчитывал свои капиталы. Итого у него теперь – две тысячи триста рублей, то есть на триста рублей больше того, что он привез с собой месяц назад. А могло бы быть три тысячи триста рублей. Из этой тысячи двести рублей ушло на рабочих, триста с мелочью украдено из портфеля сегодня ночью, около пятисот взял Сикорский. Ну, двести на рабочих не жаль, а восемьсот могло бы быть в кармане. Сколько подарков он мог бы накупить на эти деньги матери, сестре, брату!

Он стал думать о том, что подарить, когда пришел Сикорский.

– Вас зовет главный инженер. Вас отпускают и дают вам письмо к инженеру Савинскому, главному поверенному Полякова, который теперь в Одессе.

– Ну, здравствуйте, – встретил его главный инженер в своем кабинете, сидя в широком кресле за большим столом.

Главный инженер был все такой же толстый. Очевидно, изнывая от жары, он сидел в одной рубахе из чесунчи, уже довольно грязной или казавшейся такой, потому что рубаха была покрыта обильными пятнами пота.

– Присаживайтесь!

Карташев пожал через стол широкую пухлую руку Данилова и смотрел в прищурившееся, ласковое лицо инженера.

– Ну, что же, наладились? Не так черт страшен, как его малюют? И все дело наше легче ремесла сапожника, была бы только охота. Вот это письмо передайте, пожалуйста, Николаю Тимофеевичу. Он живет в Лондонской гостинице, знаете, на бульваре? Кланяйтесь ему, расскажите, что знаете, и ответ привезите.

Когда Карташев уже откланялся, Данилов сказал ему:

– Кстати, ведь ваши вещи у меня. Вы где здесь остановились?

– Пока еще нигде.

– Останавливайтесь у меня. Вещи ваши так и лежат в отдельной комнате, там и живите.

Карташев начал было говорить, что стеснит его, но Данилов перебил:

– Если бы стеснили, то и не звал бы вас. Я один в пяти комнатах. И обедайте у меня.

Карташев поблагодарил и вышел.

Вместе с Сикорским они возвратились на дачу обедать. Когда Карташев рассказал за столом о своем свидании с главным инженером, Петр Матвеевич воскликнул:

– О-го! В гору идет человек; надо выпить…

– Это очень важно, что вы теперь познакомитесь с Савинским; это гога и магога всего поляковского дела. Я четвертый год у Полякова работаю, а Савинского и в глаза не видал.

– Он наш инженер?

– Ваш, но умный. Умнее всех остальных ваших инженеров, за исключением Данилова, всех вместе взятых. Если понравитесь ему…

Сикорский покачал головой.

– Понравится, – махнула рукой Марья Андреевна и рассмеялась.

– Ну, нет, это не дамы, – сказал старший Сикорский.

Старший Сикорский как будто чувствовал себя не совсем в обычной тарелке.

– Не дамы? – огрызнулся Петр Матвеевич. – А Данилов, у которого он жить теперь будет? А Пахомов? А Борисов, который на чай уже позвал его? Борисов порядочная колючка… Пахомовым вертит. – Петр Матвеевич махнул рукой и весело сказал: – Понравится и Савинскому, уж видно, что пролаза. Ну, за нашего пролаза…

Обед прошел весело. Карташев разошелся и рассказывал про себя всякие свои похождения.

Иногда, чувствуя, что надо усилить эффект, он прибавлял что-нибудь, особенно в комическую сторону.

Благодарная аудитория не оставалась в долгу, все весело смеялись, а веселее всех, до слез, по-детски, смеялась Елизавета Андреевна.

В три часа Карташев начал прощаться.

– Куда же вы так рано? – спросила Марья Андреевна.

– Я хочу сперва заехать на квартиру Данилова, немного одеться, уложить и приготовить вещи, а оттуда поеду к Борисову.

– А оттуда к нам?

– Конечно!

– Вы успеете еще поужинать с нами. Поезд идет только в двенадцать часов ночи.

Пять комнат Данилова – тоже в каком-то необитаемом доме – были почти пусты.

В комнате Карташева стояла кровать, неокрашенный деревянный столик, такая же табуретка с простым умывальником, и на полу лежал его чемодан, покрытый толстым слоем пыли.

Карташев раскрыл чемодан, стал искать свой черный сюртук и не нашел его там.

Данилов, уже выспавшийся, в одной рубахе без подштанников, босой, заглянул к Карташеву в комнату.

– Вы что ищете?

– Да вот не знаю, куда девал свой сюртук…

– Семен! – крикнул Данилов.

В коридоре показался заспанный угрюмый человек.

– Сюртук инженера не видал?

Семен, отгоняя мух, сонно махнул головой с шапкой густых волос, подумал немного и безучастно ответил:

– Не видал.

Данилов ушел к себе, а Карташев, убедившись, что сюртука нет, начал запирать чемодан.

– Это не ваш сюртук? – спросил Карташева Данилов, появившись в дверях и держа что-то очень грязное и замазанное в руках.

Карташев сперва отказался было, но, всмотревшись внимательно, сказал:

– Нет, мой!

– Под кроватью у меня был, – сказал, уходя, Данилов.

В дверях появился Семен и все тем же безучастным голосом сказал:

– Давайте почищу.

– Так вот что, пожалуйста, Семен. Вы его почистите и уложите в чемодан и заприте его. Я сегодня еду в Одессу и перед поездом в половине двенадцатого зайду. Постойте еще… – Карташев слазил в карман, достал трехрублевую и передал ее Семену.

Затем, взяв шляпу, стараясь быть незамеченным, юркнул в коридор, а оттуда на улицу, где ждал его извозчик. С извозчиком он уже подружился, и теперь извозчик, молодой веселый парень из великорусов, фамильярно спросил его, взбираясь на высокие козлы своего фаэтончика:

– Ну что, потрафил в аккурат?

– В аккурат.

– Скоро вы!

Железный, точно весь из бубенчиков, экипаж загрохотал по мостовой, и, разговаривая, и извозчик и Карташев должны были кричать чуть не во все горло.

У Борисова обстановка была иная.

Белый одноэтажный домик опрятно выглядывал из маленького скромного садика. Только по ограде росли в нем деревья, а остальное пространство было занято огородными грядками клубники.

И внутри домика в маленьких комнатах было сравнительно чисто.

Сам хозяин сидел с книгой за столом на большой террасе, выходившей в сад. На столе уже кипел самовар. Хозяин был тоже только в рубахе. При входе Карташева он положил на стол книгу и, здороваясь, спросил:

– Прикажете одеться?

На просьбу оставаться так он сказал:

– Ну, тогда и вы снимайте ваш пиджак. Постойте, постойте…

Борисов внимательно всмотрелся в пятно пиджака и сказал добродушно, заикаясь:

– А ведь я сейчас городового позову: пиджак-то этот Петрова.

Карташев рассмеялся и подтвердил, что пиджак действительно Петрова.

– Ну, повинную голову и меч не сечет. Снимайте и садитесь. Чаю хотите?

И, наливая Карташеву чаю, он говорил:

– Вот, как видите, так и живем. Захочется огурца, клубники, пойдешь в сад…

Перед Борисовым лежала открытая книга. Карташев заглянул в нее и увидел, что это не беллетристика, да к тому же и написано было по-немецки. Подняв взгляд на Карташева, хозяин сказал шутливо:

– У меня, надо вам знать, пунктик своего рода – философия. Теперь вот одолеваю Гегеля.

Хозяин махнул рукой.

– И сам по себе он невыносимый господин со своей тарабарщиной, а в такую жару просто нестерпимо. Спасибо, что пришли и выручили.

Карташев вспомнил лекцию Редкина и сказал:

– Да, повозился и я с ними. Тез, антитез, синтез, бытье, становление, небытье, диалектический метод…

– Э! Да вы откуда знаете всю эту премудрость?

– В свое время зубрил их всех от Фалеса до Тренделенбурга.

– Батюшки, караул, такого и не слыхал.

Он усмехнулся и заговорил:

– Это чтение своего рода отвлечение. Самое интересное было бы проникнуть в сущность современной жизни, но… – он широко развел руками. – О чем позволяет говорить цензура, то никому, конечно, не интересно. Экивоки и эзоповский язык литературы дает мало, совсем не дает понятия, что творится там, в тайниках нашей жизни. Тайники эти такой заколдованный круг, что мне при всем желании так никогда и не удалось соприкоснуться с ними. За границей ни разу не был… А мозги требуют пищи. Мозги ли одни? Вот так, волей-неволей, и отвлекаешь себя такой отвлеченностью. Как почитаешь часа два, ну и не захочется на тот день ломать себе больше голову, как быть, как жить, чтобы уважать и себя и людей. А вы соприкасались с нашим революционным миром?

– Почти нет.

Борисов усмехнулся.

– Положим, не так-то просто и открыться первому встречному…

Пришли еще два инженера. Оба молодые. Один худой, в темных очках, маленький и угрюмый, Адам Людвигович Лепуховский. Другой, полный и жизнерадостный, Владимир Николаевич Панов.

– Это вот две мои свинки, – говорил хозяин, – одна грустная, другая веселая. Называется этот веселый господин Володенькой, знаете, про которого в песне поется:

 
Инженер молоденький, а зовут Володенькой.
Он не курит и не пьет…
 

Жизнерадостный инженер хлопнул хозяина по спине и сказал:

– Ну, будет тебе…

– Вы знаете, мы все – и еще есть два – называемся бандуристами. Вы знаете, что такое бандуристы? Непокойный народ, которому нигде не сиделось, точно шило у них было, скандальники первоклассные, которых в конце концов всегда выставляли из компаний. Несмотря на нашу молодость, и нас уже с нескольких дорог выставили. Выставят и отсюда. И мы уже начали выводить свою пинию, решив на первый случай осадить всю правительственную инспекцию. Мало того что они помимо своего казенного жалованья получают и от нас, они вздумали изображать из себя настоящее начальство. Вот мы и решили их осаживать. Во-первых, ни одного проекта им на утверждение не посылаем; во-вторых, наотрез отказались носить форму – и вы тоже, очевидно, не ее поклонник; в-третьих, демонстративно им визитов не делаем… Вы уже были у них? – спросил он у Карташева.

– Во-первых, я еще первый раз о них слышу, а во-вторых, раз решили вы, чтобы не делать визитов – и я, конечно, не буду делать.

– Как будто тоже наш, бандурист! – обратился Борисов к товарищам.

Лепуховский, в своих темных очках похожий на скелет, бледно улыбался, оскалив большие зубы, а потом сказал:

– А коли наш, так пива давай!

Принесли пива, и Панов выпил первый стакан залпом.

Остальные отказались от пива.

– Вы и Сикорского предупредите, чтобы не смел с визитами ездить. Он что за человек в этом отношении?

– Он человек осведомленный, – авторитетно ответил Карташев, – и, конечно, относится отрицательно ко всей нашей русской жизни.

– Что до Петрова, – продолжал хозяин, – то уж бог с ним; он и семейный человек, и позиция его здесь на первой дистанции, где всякий может совать свой нос, опасная…

– Я к вам с большой просьбой, Борис Платонович, – сказал Карташев. – Еду я в Одессу и должен передать письмо Савинскому. И Данилов просил, чтобы я ему рассказал, что у нас делается. Но я, собственно, ничего не знаю, что у нас делается.

– Извольте, это мы вам расскажем.

Борисов обстоятельно сообщил Карташеву о положении дел.

– Ну, не забывайте, – сказал, прощаясь с Карташевым, Борисов, – из Одессы привезите гостинцев.

– А вы что любите?

– Семитаки и альвачик.

– Привезу.

– Да не стоит, я шучу.

От Борисова Карташев заехал остричься, потом купил себе новую шляпу и поехал к Петровым. Он ехал и думал, что как странно, что все принимают его за красного. И это не только не вредит, а, напротив, вызывает к нему интерес и даже уважение. Борисов даже думает, что он ближе к революционным кружкам, чем хочет показаться. А собственно, и то, что он, Карташев, сказал там, ложь: ведь решительно же никакого отношения к революционным кружкам не имел и тем паче не имеет.

Карташеву стало неприятно, и он подумал:

«Ну, все-таки с Ивановым встречался… А Маня! – радостно вспомнил он о своей сестре. – Маня говорила, что она и до сих пор поддерживала прежние отношения. Ах, как жаль, что я про нее не вспомнил у Борисова. Ну, ничего, когда приеду – брошу вскользь, это еще сильнее будет, и надо будет с Маней поближе сойтись…»

На террасе Карташев застал младшего Сикорского и двух сестер.

– Ну, рассказывайте, – сказала ему Марья Андреевна. – Малины со сливками хотите?

Карташев стал есть малину и рассказывать.

Рассмешил своим визитом к Данилову и передал свое чаепитие у Борисова.

– Они меня спрашивали, кто вы и что вы, – обратился он к Сикорскому, – и высказали предположение, что раз вы были за границей, то глаза у вас должны быть открытые. Я сказал, что, по-моему, это так и что вы относитесь ко всей нашей жизни отрицательно.

Сикорский безнадежно махнул рукой.

– Видите, я одинаково отрицательно отношусь и к вашему правительству, и к вам, красным, и ко всему русскому народу, потому что вековое рабство так сгноило его, что я уже не верю, чтоб этот народ мог когда-нибудь встать на ноги.

– Этот народ? – переспросил Карташев. – Ваш народ?..

– Нет. Мой народ, моя родина там, где мне хорошо. Для меня нет ни француза, ни немца, ни англичанина, ни тем менее русского, румына, турка, китайца.

– Почему же вы живете в России?

– Потому что здесь легче всего заработать столько денег, чтобы потом жить, где хочешь и как хочешь.

– И всегда опять воротишься сюда же, – сказала Марья Андреевна. – Родные, знакомые, привычки, вкусы.

– Ерунда! – презрительно махнул рукой Сикорский.

– Вы знаете, – сказал Карташев, – они, между прочим, просят всех не делать визитов инспекции.

– Ну, конечно, не буду. Эту сволочь за людей нельзя признавать. Я понимаю еще какого-нибудь станового, попа, берущего взятки. Но свой брат инженер, цинично, открыто берущий и требующий еще уваженья к себе… Тьфу! Наглость, выше которой ничего не может быть! Как-то на днях сюда к нам забрался этот пьяница старший инспектор – я удрал.

– А Пете что оставалось делать? – подняла плечо Марья Андреевна. – Когда он чуть не силой влетел к нам?

– И о Петре Матвеевиче говорили, и все признали его безвыходное положение как начальника первой дистанции.

– Вы понимаете, всё под носом здесь; выехал на пикник, а рапортует, что на линии был, за работами следил. Петя говорит, что на мосту от них отбоя нет. Извозчик к мосту всего двугривенный стоит, а он разъездов, которые наша же контора оплачивает, выведет себе на сто рублей. – Ну! прямо совестно смотреть на это бесстыжее отродье. Пьян, ничего не знает, ничего не понимает, несет такую чушь, что уши вянут.

– А попробуй с ним не поладить!

– Самое лучшее, конечно, избегать их, как чумы.

– Деньги получили? – спросила Марья Андреевна.

– Получил.

– Ну, давайте их сюда.

– Нет, Марья Андреевна, эти деньги я решил истратить.

– Куда?

– На подарки матери, сестре, брату.

– Слушайте, так хоть сделайте толковые подарки. Знаете, что б я вам посоветовала: деньгами им дайте, а то ведь накупите всякой ненужной дряни, как вот он, – она показала на брата, – а того, что нужно, и не купите.

– Ну, матери, например, как же деньгами?

XIII

Карташев приехал в Одессу утром. Его никто не ждал, и тем более обрадовались.

Нашли его помолодевшим, поздоровевшим и таким жизнерадостным, каким уже давно не видали.

Пошли за дядей Митей, который в это время был в городе, и, слушая Карташева, и мать и дядя постоянно крестились.

– Ну, слава тебе, господи, слава тебе!

Когда мать услыхала, что он уже помощником начальника дистанции, получает уже по двести рублей в месяц, она встала, прошла в спальню и долго там молилась, стоя на коленях перед образом.

Возвратившись, она горячо поцеловала сына в лоб и сказала:

– От всей души тебя поздравляю и не сомневаюсь, что мой сын будет и умный, и дельный, и будет украшением своей корпорации. Теперь сделай своей матери подарок: подари мне двести рублей.

– Я хотел вам больше подарить! – рассмеялся Карташев.

– Больше не надо. Дай свой портфель – я сама возьму.

Она взяла из портфеля, возвратила портфель сыну, а двести рублей держала в руках.

– Когда ты был безнадежно болен, я пообещала из первого твоего жалованья послать эти двести рублей на Афон, и сегодня они будут посланы.

Маня дергала носом и, протянув руку к матери, лукаво сказала:

– Лучше дайте мне…

– Нет, нет, – решительно сказала мать.

– Конечно, не отдавайте, сестра, – поддержал ее и дядя, – и я и от себя еще дам.

Он тоже вынул двести рублей.

– Тогда я закажу также на Афон, на эти двести рублей, образ с тремя святителями: Пантелеем, Дмитрием и Артемием, и этот образ, – обратилась она к брату, – мы подарим не ему, а жене его. Согласен?

– Так ведь он кухарку же собирался взять себе в жены! – рассмеялся дядя и, обняв племянника и целуя его, сказал: – Сердце мое, как люблю я тебя.

А мать сказала:

– Это уж его право выбирать себе жену; кого возьмет, та и будет моей дочерью.

– Да, жалко, жалко, что Деля теперь не видит тебя, – сказала Маня, – она, кстати, тебе кланяется.

– Спасибо, – сказал Карташев и посмотрел на часы. – Мне надо ехать в город.

Он рассказал, что привез письмо главному уполномоченному Полякова, инженеру Савинскому, и что хочет его сейчас же отвезти, заехав предварительно в магазин купить себе летний костюм.

Дядя Митя сделал большие глаза, почтительно наклонил голову и сказал:

– Помяните мое слово: блестящую карьеру сделает.

Дядя Митя пользовался в родне репутацией очень умного человека и сердцеведа.

Матери были очень приятны слова брата.

Карташеву тоже была приятна эта похвала. Он усмехнулся и сказал:

– Говорят, что я тоже похож на Бертензона.

Доктор Бертензон, еврей, был старинный домашний доктор Карташевых, и в памяти его остались как-то шутливо сказанные слова отца, что мать его увлекалась Бертензоном.

– Глупости говоришь, – сказала мать, и Карташеву показалось, что она смутилась.

А дядя весело прибавил:

– Если твоя мама, смотря в свое время на него, высмотрела и его пронырливый ум для тебя, так и слава богу, и благодари ее за то…

– Ну, господа, вы оба глупости заговорили.

– Да так же, сестра, всегда бывает – от большого ума всегда на малый сходят.

– Хочешь, вместе едем, Маня?.. – предложил Карташев.

– Едем, – весело согласилась сестра.

– Отлично, поезжай, – сказала мать, – и поторгуйся за него.

– Ну, как живешь? – спросил сестру Карташев, сидя с ней на извозчике.

– Живем, – ответила сестра и насторожилась.

Наступило молчание, и сестра спросила:

– Ты что это вдруг заинтересовался моей жизнью?

– Я, во-первых, всегда интересовался, но раньше я тебе совершенно не сочувствовал, а теперь сочувствую.

– Гром и молния! Что ж это значит?

– Да я сам еще не знаю. Видишь, я все время, с гимназии еще, уперся лбом, что все это только мальчишество, плод, так сказать, незрелой мысли. Ну, а в этот месяц я встретил такую массу людей, которых очень уважаю и которых упрекнуть в незрелости мысли никак нельзя. С рабочими изо дня в день целый месяц прожил их жизнью, их мыслями. Все это как-то отвело меня от стены, и может быть, и я сам отстал и уже сам являю из себя плод незрелой мысли. Я и хотел с тобой поговорить. Если у тебя есть что почитать, я с удовольствием прочту.

– Приятно слышать, во всяком случае, – сказала, помолчав, сестра. – Две брюшюры есть, я дам их тебе.

– Можешь ты мне в кратких словах передать сущность вашего ученья?

– Могу, конечно… Земля принадлежит крестьянам, народу. Народ, темная масса, этого не сознает и отдает себя в кабалу. Пробудить самосознание в этой темной массе, сделать ее хозяином в государстве, где она составляет девяносто процентов населения, – вот основная задача партии. Правительство, конечно, против этого и ведет с нами борьбу. Эта борьба все больше и больше обостряется, и на этой почве страсти с обеих сторон разыгрываются. Все больше и больше приходим мы к заключению, что, при полной нашей бесправности, мы не можем вести мирную оппозицию. Пока что-нибудь успеешь уяснить неграмотному крестьянству, тебя уже схватят и сошлют на каторгу. Ну, тогда уж сам собою ставится вопрос: на каторгу так на каторгу – было бы за что! Репрессия идет очень быстрыми шагами вперед; может быть, и казни начнутся, тогда опять – раз казнь – было бы за что! И каракозовская попытка может повториться в более широких размерах. Я лично не сочувствую всему этому ужасу, да, собственно, и все наши – тоже, но роковым образом само собою это идет все дальше и дальше, и хотя страшно уродливо, но логически вытекает одно из другого. Некоторые из наших считают уже теперь бесполезной работой хожденье в народ и высказываются только за политическую борьбу, за борьбу с правительством и самодержавием путем, конечно, единственным, который имеется в распоряжении партий, – путем террора, убийства тех, кто особенно стесняет жить, действовать, проводить свои взгляды.

– Такая борьба, ты думаешь, приведет к успеху?

– Что к успеху приведет – в этом нет никакого сомнения. Ты же знаешь мировую историю, и не из другого же теста и мы, русские, сделаны; но когда будет успех, конечно, нельзя сказать. Россия так громадна, так разнообразна и в ядре своем так некультурна, что сказать что-нибудь определенное вряд ли можно. Лично я так смотрю: и я, и ты, и все мы – грибы своего времени. Этим временем и определяется свойство грибов, и в этом отношении и я и ты, мы – стихийные силы, которые должны руководствоваться прежде всего инстинктом. Этот инстинкт толкает и создает в конце концов общечеловеческую историю.

– Ты, значит, считаешь, что партия только в начале своей деятельности?

– Конечно.

– Но, ты говоришь, уже раскол есть?

– Что ж из этого? Раскол – это работа мысли, и его бояться нечего.

– У вас сношения с заграницей есть?

– Есть. Если слишком сильны будут репрессии, то центр тяжести может опять, как при Герцене, перенестись за границу.

– А Герцен уже потерял значение?

– Да, на социальной почве он слаб. Его заело в значительной степени славянофильство, уверенность, что мы, русские, из другого теста созданы. Он носится со своей общиной, как ячейкой будущей социальной формы, забывая, что у нас эта община такой же пережиток, каким в свое время она была и на Западе. Наша община прежде всего фискальная, служащая интересам только правительства, и в той форме, как она существует, по-моему, источник только всякого мрака. В этом вопросе я, впрочем, расхожусь почти со всеми. По-моему, единственный Глеб Успенский не вводит себя в обман относительно общины. И видишь, раз дело перейдет на политическую борьбу, тогда само собой все эти вопросы отойдут на задний план.

– Ну, а деньги у вас есть для борьбы?

– Насчет денег – трудно!

– Я хотел тебе сделать подарок, но не знаю, деньгами или подарком.

– Деньгами, конечно! – весело рассмеялась Маня.

– Я тебе дам пятьсот рублей.

– Ты с ума сошел! Больше пятидесяти не возьму.

Карташев стал убеждать, и Маня скоро согласилась.

– Давай! – сказала она. – Все равно так же пропадут, отдашь первому встречному или украдут…

Карташев вспомнил Леонида и рассмеялся.

– Ты знаешь, с твоим кружком очень жаждет познакомиться один инженер, Борисов. Очень дельный и умный человек. И чистая душа, это сразу чувствуется. Он и деньгами, наверно, поможет. Я как-нибудь его привезу.

– А он не выдаст нас?

– Ну, что ты, бог с тобой! Он хочет работать, и я уверен, что он мог бы быть большой силой.

– Ну что ж, вези!

– Вот, если бы ты за него замуж вышла – то-то парочка была бы!

– Ну, ну… Если не хочешь, чтоб он сразу мне опротивел, о замужестве не говори.

Подъехали к магазину готового платья с большим зеркальным окном.

Карташев нашел для себя легкий чесунчовый костюм, похожий на костюм Сикорского, и был очень доволен.

– Ты знаешь, – сказала ему Маня, выходя с ним из магазина, – у тебя даже манера говорить и голос переменился, – нет, ты мне теперь положительно нравишься!

Карташев чувствовал себя Сикорским, а еще больше Пахомовым, делая такие же резкие, размашистые движения, то сдвигая, то раздвигая брови, бросая отрывочные фразы.

– Ты только не засиживайся, – сказала ему сестра, когда они подъехали к Лондонской гостинице.

Инженер Савинский сейчас же принял Карташева.

Он был одет в оригинальный, скромный, изящный летний белый костюм, красиво обрисовывавший его нарядную фигуру.

Карташев представлял его себе уже пожилым инженером, что-то вроде Данилова, и увидел очень живого красивого брюнета. Лицо Савинского было небольшое, но глаза большие, веселые и ласковые и в то же время проницательные и умные.

Особенно оригинальны были его седые волосы, которые еще ярче подчеркивали молодость лица.

– Пожалуйста, садитесь, – радушно встретил Карташева Савинский, откладывая в сторону поданное ему письмо. – Вы давно из Бендер?

– Сегодня приехал.

– Это очень любезно с вашей стороны сейчас же и завезти мне письмо. Вы здесь один или у родных?

– У своих.

– Тем больше ценю. Новости, которые вы привезли, очень меня интересуют, но я не хотел бы быть эгоистом. Здесь еще есть один инженер, который тоже принимает участие в нашей дороге. Мы сегодня с ним завтракаем в час. Если и вы были бы так любезны позавтракать с нами здесь в общей зале.

– С большим удовольствием, – сказал Карташев, вставая и откланиваясь.

– Уже! – удивилась Маня.

– Отложил разговор до завтрака, сегодня в час здесь.

– О-го! как сказал бы дядя Митя.

Когда дома Карташев сказал, что будет завтракать с Савинским, Сережа крикнул:

– Пойду непременно на бульвар и загляну в окна ресторана, чтоб хотя издали увидеть твое начальство, як воно выгляда!

Ровно в час Карташев вошел в общую залу ресторана и среди разбросанных за маленькими столиками групп увидел у окна инженера Савинского и другого, молодого, высокого, с длинной тонкой шеей, с английским пробором. Когда Савинский знакомил их, Карташев сказал:

– Я вас сразу узнал, – вы Лостер? Вы кончили гимназию когда я поступил в нее.

– Вы эту гимназию и кончили?

– Да, эту.

– Довольно редкий случай. И сколько вас так поступивших в первый класс дошли до конца?

– Я один, – ответил Карташев. – И помню, как крепко меня побил мой товарищ в первом классе, когда я ему сказал: «Вот, когда я буду в седьмом классе…»

Смеясь, все трое сели за столик, на котором в безукоризненной чистоте были поставлены – водка, еще какая-то бутылка, креветки, редиска со льдом и – тоже со льдом – свежая икра.

– Прикажете джину, водки?

Лостер совсем отказался, а Савинский, наливая себе в маленькую рюмочку немного джину, сказал:

– Ну, а я, старый пьяница, выпью, по слабости своей к англичанам, джину.

– Пока нам подадут, может быть, расскажете нам, что у вас теперь делается?

Карташев со слов Борисова передал о положении дел, и оба инженера очень внимательно его слушали.

– А вы сами когда возвратились с линии? – спросил Савинский Карташева.

– Я возвратился третьего дня.

– И уже так хорошо вошли в курс дела?

Карташев покраснел и увидел в это время в окне смешно вытянутое, заглядывающее лицо брата, который, очевидно, не ожидал, что наблюдаемый им оказался так близко сидящим к окну. Увидал Карташев и море, сверкавшее синевой и прохладой, и еще веселее стало ему на душе.

– Нескромный вопрос, – сказал Савинский, смотря на Карташева, – вообще благосклонно дамы к вам относятся?

Карташев смутился и только махнул рукой, а Савинский, смеясь, сказал Лостеру:

– Что, Николай Павлович, совсем ведь еще юноша?

Он ласково смотрел в глаза Карташева и, пододвигая к нему чашу с ботвиньей, говорил:

– Пожалуйста!

– Вино белое или красное? – спросил Савинский.

– Белое, конечно, – сказал авторитетно Лостер.

– Белое, – сказал и Карташев.

– Дайте нам… дайте нам… ну, гут-дор.

– Вы знаете, – обратился он к Карташеву, – разницу в винах? Если вы хотите быть веселее – пейте рейнское. Если хотите крепко спать – бордо. Если хотите ухаживать за женщинами – пейте бургонское. Англичане предпочитают это вино, и так как я имею слабость к англичанам…

Савинский выставлял себя пьяницей, но пил очень мало, еще меньше пил Лостер.

Прощаясь, Савинский сказал Карташеву:

– Очень вам благодарен за все сообщенное. Я ответное письмо сегодня же напишу и пришлю к вам. Вы дома будете?

– Да, я прямо домой еду.

Савинский записал адрес Карташева.

– Это ваша сестра сегодня утром была с вами?

«Черт побери, – подумал Карташев, – он в окно, значит, увидел».

– Да, сестра.

– Сходство есть.

У выхода Карташев столкнулся с братом.

– Ну, едем скорее, – устало проговорил Сережа. – Тебе там хорошо было прохлаждаться, а у меня, братец мой, только слюнки текли, и теперь брюхо так подвело…


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации