Текст книги "Дочь Великого Петра"

XV. Между страхом и надеждой

После описанного нами разговора графа Иосифа Яновича Свянторжецкого с княжной Людмилой Васильевной Полторацкой в сердце графа снова поселилась надежда. Через несколько дней, однако, решился он только сделать визит на Фонтанку и вернулся после него окончательно очарованный и вместе с тем окончательно безумно влюбленный.

Княжна приняла его снова в будуаре, где он так глупо – он теперь сознавал это – прервал свое объяснение в любви, объяснение, которое было достигло цели, так отдалившейся от него в настоящее время. Княжна была обворожительно любезна, кокетлива, но, видимо, несмотря на ее уверения, она ничего не забыла, ничего не простила.

Чутким сердцем влюбленного граф угадывал это и понимал, что его любовь к ней почти безнадежна. Только чудо может заставить ее заплатить ему взаимностью. Он оскорбил ее явно выраженным желанием сделать своей любовницей, а не женой, и гордая девушка никогда не простит ему этого.

Так думал граф, возвращаясь, повторяем, очарованный из дома княжны Полторацкой. Другой внутренний голос, однако, говорил ему иное и как чудодейственный бальзам действовал на его измученное сердце. Граф слишком любил, чтобы не надеяться, слишком желал, чтобы не рассчитывать на исполнение своих желаний.

Человек обыкновенно верит в то, во что ему хочется верить, и представляет себе всех и вся в том свете, который для него благоприятнее. Это одна из отрадных и спасительных способностей человеческого ума и сердца. Потеря этой способности доводит человека до мрачного отчаяния, до сумасшествия, до самоубийства. Граф, повторяем, надеялся, а потому и мечтал.

Они оба связаны тайной их происхождения. Не лучше ли им быть совсем близкими людьми, чтобы эта тайна умерла вместе с ними? Как ни уверена княжна Людмила Васильевна в непроницаемости своей тайны, в бессилии, наконец, его, графа, повредить ей, все же знание им этой тайны не может ее не тревожить. Открытие его тайны, его самозванства, если бы даже оно дошло до властей, не представило бы для него никакой опасности. Носимое им имя – имя его матери, его дала ему мать, она же вручила ему документы, доказывающие его право на это имя. Если у него отнимут эти права, то он, уже поступивший на русскую службу, то есть зачисленный, как известно, в один из гвардейских полков, ничего не будет иметь против фамилии его отца – Лысенко. Графский титул не пленяет его, а заслуги отца наложили уже на его фамилию известный блеск.

Другое дело, если каким-нибудь образом откроется самозванство княжны Полторацкой – за этим самозванством скрывается страшное преступление – преступление, караемое рукою палача. Этого не могла не знать и не понимать молодая девушка, как бы она ни была самонадеянна. Она, конечно, дорого бы дала, чтобы граф Свянторжецкий, он же Осип Лысенко, исчез с ее жизненной дороги или же сделался бы для нее безопасным. Первое сделать трудно, второе может быть достигнуто лишь замужеством с ним. Этим-то, вероятно, и объясняется то, что она так настойчиво делает вид, что забыла прошлое. В ее голове, вероятно, создался именно такой план, но она, конечно, не сразу откроет свои карты, она захотела его помучить. Пусть. Он готов ждать, лишь бы смел надеяться, он готов страдать, если эти страдания приведут его к наслаждению.

Вот те успокоительные мысли, которые подсказывал ему внутренний голос, голос надежды, присущий каждому человеческому сердцу. Граф Иосиф Янович стал надеяться и терпеливо ждать. Время летело.

Год траура княжны Людмилы Васильевны окончился, и она стала принимать живое участие во всех придворных и великосветских празднествах и увеселениях. Ее всегда окружал рой поклонников, среди которых она отдавала предпочтение попеременно то князю Сергею Сергеевичу Луговому, то графу Петру Игнатьевичу Свиридову. Поведение ее относительно графа Свянторжецкого в общем было более чем загадочно. Она дарила его благосклонной, подчас понятной для него одного красноречивой улыбкой или взглядом, а затем, видимо с умыслом, избегала его общества и кокетничала на его глазах с другими. Он испытывал невыносимые муки ревности. Уже несколько раз, бывая у ней и проводя с ней обворожительные tete-a-tete’ы, граф Иосиф Янович начинал серьезный разговор о своих чувствах, но княжна всегда умела перевести этот разговор на другой или ответить охлаждающей, но не отнимающей надежды шуткой.

– Я, по ее мнению, видимо, еще не искупил вины, – успокаивал себя граф. – Искус еще не окончен.

И снова безропотно несчастный молодой человек продолжал лихорадочную жизнь между страхом и надеждой.

С окончанием траура граф стал очень редко заставать княжну одну. В ее приемные дни и часы ее гостиная, а иногда будуар, смотря по тому, где принимала княжна, были обыкновенно переполнены. Одних гостей сменяли другие.

Случилось так, что прошло около месяца, а граф Иосиф Янович ни одной минуты не мог остаться с глазу на глаз с княжной, как он ни старался пересидеть ее многочисленных посетителей. Он был мрачен и озлоблен. Это не ускользнуло от молодой девушки.

– Что с вами, граф? – обратилась она к нему, улучив свободную минуту. – Вы ходите как приговоренный к смерти.

– Да разве это жизнь! – воскликнул он.

– То есть что жизнь?

– Видеть вас постоянно только в толпе.

– Вы ревнуете?

– Я, к сожалению, не имею права. Но мне тяжело думать, что те дивные минуты, которые я проводил с вами в вашем будуаре, может быть, никогда не повторятся.

– Отчего же? Если вы искренно о них жалеете.

Княжна остановилась.

– Вы сомневаетесь? – с упреком сказал он.

– Нет, граф, я не сомневаюсь. Я дам вам ключ от садовой калитки, и если после двенадцати сегодня вы свободны, то мы поболтаем в моем будуаре. Дверь в коридор из сада не будет заперта.

Граф Иосиф Янович не успел поблагодарить княжну, как она уже отошла от него к другим гостям. При прощании, когда он взял ее руку, чтобы поцеловать, он ощутил в своей руке ключ. «Это, быть может, тот же ключ, которым пользовался Никита!» – мелькнуло в его уме, но он поспешил отогнать от себя эту злобную мысль. Он постарался, напротив, настроить себя на более веселые мысли.

Ключ, лежавший в его кармане, не открывал ли вместе с калиткой сада княжны Полторацкой и ее сердца? Если бы она не чувствовала к нему расположения, с какой стати стала бы она заботиться о свиданиях с ним с глазу на глаз да еще в позднее ночное время?

«А если это ловушка?» – вдруг возникла в его уме роковая мысль.

Ему вспомнились слова княжны:

– Я не способна на такую мелкую месть.

– А что, если она теперь задумала месть более крупную? Если она позовет людей и объявит, что он, граф, ворвался к ней ночью, без ее воли? Произойдет скандал на весь город. Он будет опозорен.

Холодный пот выступил у него на лбу при одном этом предположении, но доводами рассудка он еще до приезда к себе домой сумел убедить себя в полной нелепости подобных мыслей.

«Зачем ей делать это? Какую пользу принесет ей этот скандал? У нее много завистников, которые готовы перетолковать все не в ее пользу и охотно поверят ему, что она сама дала ключ от калитки и оставила дверь в сад отпертой. Нет, это не то! Просто ей самой приятно провести с ним часок-другой наедине, ей льстит его восторженное ей поклонение, несмотря на то что он знает все… Наконец, его страсть к ней так велика, что должна быть заразительна».

Она находит отзвук если не в ее уме, так в ее сердце… Кроме того, ей хочется еще некоторое время помучить его, ранее нежели сделаться к нему благосклонной… Эти свидания наедине дадут ей широкий простор продолжать этот его временный искус.

Граф твердо надеялся, что это именно только искус, и непременно временный, что молодая девушка тоже любит его и, не затей он эту глупую историю с разоблачениями, она давно была бы его женой. При ее, наконец, эксцентричности и при странных выходках, о которых с злорадством шумели ее враги – женщины – мужчин врагов у княжны Полторацкой не было – назначение такого позднего свиданья, при такой таинственно-романтической обстановке, было совсем неудивительно. Успокоив себя таким образом, граф Иосиф Янович с нетерпением стал ждать полуночи.

Время тянулось, как всегда при ожидании, томительно долго. Наконец, часы показали одиннадцать часов, и граф вышел из дому. Надо было волей-неволей идти пешком, так как кучер был бы нежелательным и опасным свидетелем ночного визита к девушке и, конечно, истолковал бы его со своей кучерской точки зрения. Нельзя было ручаться, что он не сболтнет своим собратьям, а те понесут это известие по людским, из которых оно может легко перейти и в гостиные. Княжна Полторацкая будет окончательно скомпрометирована. Это было далеко не в намерениях графа Свянторжецкого, глубоко убежденного, что она долго ли, коротко ли, а будет его женою.

Стояла темная, октябрьская ночь.

Граф, впрочем, хорошо знал дорогу и мог бы найти ее с завязанными глазами. Петербург спал, не говоря уже о предместьях, которые казались уже совершенно необитаемы.

Благополучно дошел Иосиф Янович до сада княжны Полторацкой, нащупал калитку и вложил ключ в отверстие замка. Не без волнения – надо быть правдивыми – повернул ключ в замке. Замок щелкнул. Калитка отворилась.

«Запереть или оставить открытой?» – мелькнуло в уме графа.

Ему вдруг стало совестно перед самим собою за это колебание. Он вынул ключ из замка, затворил калитку, запер ее изнутри и положил ключ в карман.

В саду было еще темнее, нежели на улице, от довольно густо росших деревьев. Уже положительно ощупью отправился граф искать маленькую дверь, ведшую в дом из сада. Дверь была найдена и оказалась действительно незапертой.

Граф вошел и очутился в передней, из которой вел коридор во внутренние комнаты. Сняв с себя верхнее платье, граф Иосиф Янович, не без продолжавшихся царить в его уме сомнений, которые он тщетно старался отогнать, вступил в этот коридор и достиг двери, закрытой портьерой. Он откинул последнюю. За ней оказалась стеклянная дверь будуара княжны. Днем она была незаметна, так как заставлялась вышитой шелком и золотом ширмой. Княжна сидела на диване и поднялась, увидев его около двери. Он отворил дверь. Портьера опустилась.

– Милости просим, – спокойно сказала княжна Людмила Васильевна, как будто в этом его визите не было ничего необычного.

Она подала ему руку, которую он почтительно поцеловал.

– Садитесь… – указала она ему на диван, а сама не торопясь подошла к двери и заперла ее.

Несмотря на то что теплый, пропитанный духами воздух будуара приятно действовал на графа, особенно после дальней ночной прогулки, звук запираемого замка снова заставил его сердце сжаться каким-то предчувствием.

«Боже, неужели я такой трус!» – мысленно воскликнул он и даже вспыхнул при этом брошенном им самому себе оскорблении.

Княжна между тем спокойно села с ним рядом и смотрела на него своими смеющимися, очаровательными глазами.

– Давайте беседовать… Я очень рада, что вы у меня… Вы, конечно, пришли?

– Как же иначе?.. Не мог же я приехать и таким образом сделать свидетелем этого визита кучера.

– Я забыла сказать вам об этом и беспокоилась…

– За кого вы меня принимаете?

– Но это ужасно, в такую ночь и идти так далеко…

– Для того чтобы вас видеть, можно пройти путь в десять раз длиннее…

– Вы неисправимы… Вы так расточаете всем любезности, что трудно догадаться, кому и когда вы говорили правду…

– Поверьте, что вы не принадлежите к числу тех, которым я говорю светские любезности.

– Мне бы очень хотелось вам верить.

– Уверяю вас.

– Этого мало.

– Чем же я должен доказать вам?

– Вы – ничем.

– Как это понимать?

– Это покажет время.

– Время понятие растяжимое… И час, и день, и год – все время.

– Ужели меня не стоит подождать?

– Кто говорит об этом… Если только можно дождаться?

– Мы еще молоды, граф!

– Но молодость и есть время любви.

– Скоро проходящей, время страсти, поправлю я вас.

– Пусть так. Но что за любовь без страсти?

Он хотел было завладеть ее руками, но она быстро отодвинулась от него.

– Граф!

– Простите.

– Если вы хотите, чтобы наши свидания повторялись, то будьте благоразумны.

– Я буду само благоразумие.

– Расскажите мне, что вы поделываете?

– Думаю о вас.

– И только?

– Это наполняет всю жизнь.

– Нет, оставим это, кроме шуток, расскажите мне что-нибудь поинтереснее.

– Что может быть интереснее вас?

– Это скучно, граф, я могу раскаяться, что пригласила вас.

Это было сказано таким серьезным тоном, что граф не на шутку перепугался.

Он пересилил себя и стал рассказывать княжне какую-то светскую сплетню с довольно пикантными подробностями. Княжна оживилась и слушала с видимым интересом. Незаметно в этой чисто светской болтовне прошло более часа.

– На сегодня довольно! – заметила княжна и выпроводила гостя.

«Она играет со мной! – думал граф, шагая в непроглядной тьме по берегу Фонтанки. – Пусть, когда-нибудь доиграется!»

XVI. После траура

Проведенный князем Сергеем Сергеевичем Луговым в томительной неизвестности год со дня трагической смерти княгини Вассы Семеновны Полторацкой показался ему вечностью.

Этот год был для него тем мучительнее, что он видел княжну Людмилу Васильевну почти всегда окруженную роем поклонников и мог по пальцам пересчитать не только часы, но и минуты, когда ему удавалось переговорить с ней наедине. Она относилась к нему всегда приветливо и радушно… но и только. Не того, конечно, мог ожидать ее жених, объявленный и благословленный ее матерью.

Положим, этого не знали в обществе, но было все-таки два человека, которые знали об этой деревенской помолвке, – один из них граф Свиридов, сильно ухаживавший за княжной, и, как казалось, пользовавшийся ее благосклонностью, а другой – Сергей Семенович Зиновьев, которому покойная Васса Семеновна написала об этом незадолго до смерти. Об этом знала княжна, лежавшая в могиле под деревянным крестом, но не знала княжна, прибывшая в Петербург.

Сергей Семенович на другой же день приезда спросил ее:

– Ты невеста?

– И да и нет, – ответила она, вся вспыхнув.

– Как же это так, сестра писала, и ты…

Княжна Людмила Васильевна, услыхав, что ее мать тоже сообщила брату о сватовстве князя Лугового, подробно рассказала все, включительно до последнего ее разговора с князем.

– Я ведь вам писала, – добавила она.

– Ты его не любишь, – сказал Сергей Семенович.

– Почему вы думаете?

– Если любят человека, так не рассуждают. Он может быть женихом хоть несколько лет в силу тех или других обстоятельств, но предложить скрывать – это не может любящая девушка…

– Может быть, вы и правы, дядя…

– Зачем же ты давала ему слово при жизни матери?

– Это была мечта мамы.

– А не твоя?

Молодая девушка потупилась.

– И моя… Там…

– Где там?

– В Зиновьеве.

– А здесь?

– Я не знаю. Видишь ли, дядя, я тебе признаюсь. Когда этот удар обрушился надо мной, я совсем потеряла голову. Потом я пришла в себя и стала думать.

Княжна остановилась.

– О чем же ты стала думать?

– Я стала думать, что, собственно говоря, я избрала себе в мужья князя, не имея положительно ни с кем сравнить его; уже после того, как он сделал предложение, он привез к нам своего друга.

– Это графа Свиридова?

– Да.

– И что же?

– Он на меня произвел впечатление, – снова потупившись, произнесла княжна.

– Ты влюбилась и в него?

– Не то… Но я увидала, что князь не один такой красивый, ловкий, увлекательный.

– А ты думала, что таких других и нет?

– Я думала, что он лучше всех… Когда же я увидала, что я ошиблась и к тому же мне предстояло ехать в Петербург, где я могу присмотреться ко многим мужчинам, я решила попросить эту отсрочку объявления нас женихом и невестой, и он охотно согласился.

– Охотно, ты думаешь?

– Мне, по крайней мере, так показалось, – сказала княжна.

– Ну, я так не думаю… Согласиться ему пришлось поневоле, но чтобы это он сделал с охотой, я не верю.

– Я не знаю, я передаю свое впечатление.

– Пусть так, но все же повторяю, ты его не любишь и в этом смысле, конечно, лучше, если этот брак не состоится… Вы оба молоды, и вам нет надобности заключать брак по расчету.

Сергей Семенович вздохнул. Не подумал ли он в это время о самом себе?

– Я не знаю, – ответила княжна.

– Время покажет. До окончания траура еще долго.

– Я это ему и сказала.

Более разговора о браке племянницы с князем Луговым Сергей Семенович не возобновлял.

«Пусть сами устраиваются как знают! – думал он. – Да еще и племянница ли она мне! – мелькало в его голове под влиянием появившихся в его уме сомнений относительно личности княжны Людмилы Васильевны Полторацкой. – Какое мне до всего этого дело!»

Став положительно эгоистом, охранявшим лишь свой собственный покой, Сергей Семенович остался доволен этим принятым им решением. Однако по истечении года траура княжны этот разговор ему пришлось возобновить. Князь Сергей Сергеевич Луговой нетерпеливо ждал этого срока.

Наконец год истек.

Княжна Людмила Васильевна бросилась в водоворот великосветской петербургской жизни и, казалось, забыла не только о данном ей князю Луговому слове, но даже о существовании его, князя. В городе стали говорить то о том, то о другом вероятном претенденте на ее руку, но среди них не упоминали имени князя Сергея Сергеевича. Это очень понятно – князь держался в стороне. Самолюбие не позволяло ему действовать иначе, по крайней мере по наружности. В глубине же его сердца клокотала целая буря. Ожидание окончания назначенного срока было ничто в сравнении с обидным невниманием княжны, когда этот срок уже миновал.

Князь в течение целого месяца терпеливо ждал, что княжна Людмила Васильевна заговорит с ним о прошлом, даст повод ему начать этот разговор, но, увы, княжна, видимо, с умыслом избегала даже оставаться с ним наедине. Быть может, эта «умышленность» только казалась для его предубежденного взгляда, быть может, это была лишь случайность, но князю Сергею Сергеевичу от этого было не легче.

Не находя возможности обратиться при таком положении дела к самой княжне, князь Луговой решил, после некоторого колебания, переговорить с ее дядей, Сергеем Семеновичем Зиновьевым. Для этого он заехал в нему однажды в послеобеденное время. Сергей Семенович внимательно выслушал молодого человека, но ответил на его просьбу, узнать намерение княжны относительно его, не сразу.

– Моя племянница и я очень далеки друг от друга, – начал он медленно, как бы обдумывая каждое слово. – Я ее знал совсем маленькой девочкой, затем несколько лет не был в Зиновьеве, где она, как вам известно, жила безвыездно, а когда после несчастья она переехала сюда, то, не скрою от вас, показалась мне очень странной девушкой. С первых же шагов она стала держать себя, относительно меня и моей жены, как чужая. Я не ожидал, зная хорошо сестру, что у нее вырастет такая дочь. Исполнить ваше желание, таким образом, будет для меня крайне если не затруднительно, то щекотливо.

– Помилуйте, Сергей Семенович, вы все-таки ей самый близкий родственник.

– Так-то так, но…

– Посудите сами, к кому же другому мне обратиться? Мое положение невозможное. Не говоря уже об искреннем чувстве, которое я продолжаю питать к княжне, я, кроме того, являюсь с ней связанным словом и даже более, благословением ее покойной матери, и такая неопределенность ставит меня в крайне затруднительное, мучительное, откровенно говоря, положение.

– Я вас понимаю, князь, и, поверьте, очень сочувствую вам. Жизнь, которую ведет моя племянница, хотя и не выделяется особенно из рамок жизни нашего общества, но не заслуживает моего одобрения. Я совершенно согласен с сестрой и лучшего мужа, чем вы, князь, не желал бы для Люды.

Князь Сергей Сергеевич молча поклонился.

– Но, – продолжал Сергей Семенович, – она себя поставила так относительно меня и жены, что нам положительно неудобно давать ей родственные советы. Она бывает у нас с визитами, является по приглашению на вечера, никогда ни со мной, ни с Лизой еще не говорила по душам, по-родственному. С какой же стати нам вмешиваться в ее дела, особенно серьезные?

– Но вы, ваше превосходительство, знаете волю ее покойной матери, вашей сестры.

– Знаю… Эх, князь, мы живем в такое время, что и живых-то родителей не очень слушаются, а не то что умерших.

– Я и не настаиваю, чтобы она слушалась. Мне хочется только получить тот или другой решительный ответ.

– Отчего вы не спросите ее сами?

– Я считаю это неудобным, Сергей Семенович… Ей легче будет, наконец, отказать мне через третье лицо, нежели лично. Я щажу ее.

«Как он ее любит, не то что она!» – мелькнуло в уме Сергея Семеновича Зиновьева.

– Жалко молодца! Хорошо, князь, я возьмусь за это поручение, но только для вас.

– Я не знаю, как и благодарить вас.

– Не за что… Я, вы совершенно правы, в память моей покойной сестры, которая желала иметь вас сыном, обязан так или иначе разрешить этот вопрос. Ваше положение действительно странно.

– Более чем странно. Мучительно, повторяю.

– Я понял вас, понял, и очень вам сочувствую.

Зиновьев пожал крепко руку князю Сергею Сергеевичу.

– При первом же удобном случае я поговорю с Людой.

– Не откладывайте в дальний ящик, ваше превосходительство.

– Нет, я заеду к ней на днях, нарочно для этого.

Князь еще раз поблагодарил и простился с Зиновьевым. Его положение было действительно мучительное.

«Один уже конец!» – думал он.

Неизвестность хуже самой страшной, но уже обрушившейся беды. В каком бы положении ни был человек, он все же сумеет как-нибудь примениться к обстоятельствам. Совершившееся несчастье тяжело, но, раз оно совершилось, человек не может изменить ничего; он на первых порах окончательно считает себя погибшим, страшное отчаяние овладевает его душой, но затем свыкается, и время, этот чудодейственный целитель всех невзгод, в конце концов делает свое дело. Но когда ежечасно и ежеминутно приходится ожидать, что вместо счастья, о котором мечтает человек, его постигнет удар, и не знает, к тому же, определенно, действительно ли он разразится над его головой, или туча пройдет стороной и небесный свод над ним сделается и ясен и светел, – действительно невыносимо.

В этом последнем состоянии и находился князь Сергей Сергеевич Луговой. Он дошел действительно до такого положения, когда человек с мольбою восклицает:

– Дайте конец. Хоть какой-нибудь, да конец!

Увы, судьба не была к нему снисходительна – она не дала ему скоро этого желанного конца. Сергею Семеновичу Зиновьеву на самом деле искренно стало жаль молодого князя, поведение относительно которого княжны Людмилы, по его мнению, было более чем возмутительно.

«Она его не любит! – это ясно как день. Она хотела выйти за него замуж при жизни матери, чтобы только выбраться из тамбовского захолустья, а когда мать умерла, она нашла, что крылья у нее отросли и она может лететь куда ей угодно и порхать сколько ей угодно. Ей не нужно было обузы в виде мужа. Но так все-таки нельзя поступать. Скажи прямо, что она изменилась в своих чувствах, что она раздумала, а она ведь продолжает кокетничать с ним, подавать надежду, возбуждать его ревность и держит на привязи данным ею словом, которое она не отнимает и не исполняет. Бедный князь! Это действительно смешное и мучительное положение, если он ее любит, а он любит ее, я в этом убежден».

Зиновьев решил, согласно просьбе князя, не откладывать беседы с племянницей в долгий ящик. На другой же день, после службы, он заехал к ней и застал ее одну.

– Дядя, какими судьбами, вот не ожидала, – встретила его княжна восклицанием, не забывая почтительно поцеловать протянутую им ей руку.

– Я и сам не ожидал.

– Это любезно. Что же такое случилось, что вы решились доставить себе такую неприятность, а мне большое удовольствие?

– Ишь, матушка, у тебя на языке мед, а под языком лед, да и на сердце тоже.

– Что с вами, дядя? – воскликнула уже тревожным голосом княжна Людмила Васильевна. – Садитесь, скажите.

Сергей Семенович сел и некоторое время молча смотрел на племянницу. Та тоже смотрела на него недоумевающе-испуганным взглядом.

– Не в нашу семью уродилась ты, Люда, – наконец, после продолжительной паузы, начал он, – не в покойную мать, мою сестру, царство ей небесное!

Зиновьев истово перекрестился, покосившись на небольшой образ, висевший в будуаре княжны. В доме Зиновьевых во всех комнатах были иконы больших размеров и в богатых окладах. Сергей Семенович и особенно Елизавета Ивановна, как и все иноверцы, переходящие в православие, были очень богомольны.

Княжна побледнела при этих словах Зиновьева.

– Что такое, я не понимаю!..

– Не понимаешь, так я тебе объясню. Вчера был у меня князь.

– Какой князь?

– Князь Сергей Сергеевич Луговой.

– А-а… – протянула княжна.

– Нечего акать, – рассердился Сергей Семенович, – ведь он твой жених.

– Он не забыл об этом?

– Грех тебе говорить это, он любит тебя. А ты не смела забыть это уже по одному тому, что вас благословила твоя покойная мать, почти перед смертью. Это для тебя ее последняя воля. Она должна быть священна.

– Я пошутила, дядя, – спохватилась княжна Людмила Васильевна, увидя, что Сергей Семенович рассердился не на шутку.

– Этим не шутят, матушка.

– Простите меня, дядя, я не виновата, что я такая, – она подыскивала слово, – взбалмошная.

– Надо исправиться. Но надо и ответить князю так или иначе. Я тебя не неволю, если не любишь, не надо идти замуж, и себя и его погубишь, но надо развязать человека. Что-нибудь одно.

– Я сама на днях переговорю с ним, – отвечала молодая девушка.

– Переговори непременно, – заметил Сергей Семенович.

Он счел свое поручение исполненным и, посидев еще несколько минут, уехал.