Текст книги "Антивирус"

– Привет, матросик! Чё тебе подать? – Официантка с трудом оторвала опухшее лицо от стойки, встряхнула кудрявой прической, сдвинула ногой ведро с шваброй и нервно вытерла руки об потрепанный передник. – Сегодня счастливый день, поэтому любой каприз за твои деньги. Кофе, доминиканскую сигару, кальян, девочку? Ты кого предпочитаешь – эфиопок, японок или мексиканок? Могу и сама обслужить, если опаздываешь на свой пароход до Калькутты. Эй, Бабах, двигай батонами, у нас сегодня важный гость!

Исчерпав все имеющиеся у нее энергетические ресурсы, официантка икнула, взгляд ее опять затуманился, а голова с легким стуком вернулась в прежнее положение – на липкую от пивных колец стойку. Шестаков оседлал первый подвернувшийся стул, мельком взглянул на исцарапанную ЖЖ-панель в углу, которая честно попыталась предложить ему на выбор десяток комедийных ситкомов, и равнодушно отвернулся к пыльному окну.

Лысый, рябой и явно чем-то огорченный Бабах появился минут через пять. Повел длинным носом в сторону стойки и вполголоса выругался. Шестаков отказался от разбавленного пива, но согласился взять три порции резинового шашлыка с ткемалевым соусом и три порции виноградной чачи. Перед расставанием расчувствовавшийся Бабах даже всучил Шестакову в качестве презента сверток с теплым лавашем и мягким козьим сыром.

С наполненным желудком железнодорожная станция нашлась сразу. Шестаков просто пошел в том направлении, куда махнул ему рукой Бабах, и через пять минут споткнулся об рельсы.

– Эй, кто-нибудь здесь есть? – закричал он и был подхвачен за воротник двумя кряжистыми парнями в ярко-оранжевых экспедиторских куртках.

– Мне срочно нужно найти Володю и Артура, – пробормотал Шестаков, распространяя вокруг себя запах душистой чачи.

– Найдешь, найдешь, – пообещали парни, подтаскивая Шестакова к вагону. – Это тебя зовут Дима, которому нужно до Русской Поляны? Быстро залезай. Нам зеленый вот-вот дадут.

– Дима – это я. – Шестаков тыкал себе в грудь пальцем и пытался кивать. – В отпуск еду. Внеочередной…

Сил у него хватило только на то, чтобы стянуть тяжелые ботинки. Когда товарняк набрал ход, Шестаков уже крепко спал, растянувшись на верхней полке экспедиторской плацкарты. И снился ему сон, как будто он стал кирпичом. Одним из многомиллионной армии кирпичей, отправленных со склада фабрики Сун Цзяожэня за тысячи километров в грузовом составе из двух сотен платформ. И он, как и все его коллеги, неторопливо движется с севера на юг, словно по гигантскому конвейеру, в сторону российско-казахстанско-китайской границы.

Где-то там, за высокими горами и жаркими пустынями, на слиянии рек Янцзы и Ханьшуй, в многомиллионном городе Ухане, что в провинции Хубэй, их должны будут опять перегрузить на речную баржу, чтобы отправить в путешествие по Великой китайской равнине до самой дельты Янцзы, где река разрезает берег Восточно-китайского моря на сотню рукавов. От такой умопомрачительной перспективы у Шестакова-кирпича с одной стороны захватывало дух, а с другой – ему было страшновато. Справится ли он? Куда попадет? Кем станет? Хорошо, если частью красивого дома. А если расколется по дороге и превратится в некондиционный товар, то пригодится только на фундамент…

В Русской Поляне, где состав оказался ближе к вечеру, было грязно и пусто. По маневровым путям, засеянным разноцветным пластиковым мусором, бродили одичавшие худые собаки со злыми глазами. Шестакову, только что спрыгнувшему с верхней полки, где он спал всю дорогу, укрываясь бушлатом, стало тоскливо.

– Остановок в расписании нет, – предупредил его экспедитор Артур, не отвлекаясь от партии в преферанс. – Дадут красный – притормозим. Если нет, придется тебе, служивый, соскакивать на ходу. Готов?

Шестаков сунул руки в рукава бушлата и туго намотал на шею серый шарф.

– Неразговорчивый нам попался попутчик, – заулыбался экспедитор Володя. – Ты это, как спрыгнешь, не забывай по сторонам оглядываться. Федералы здесь не в масть. Сдают позиции по всем фронтам. Кое-как контролируются станция и дистанция пути. А у муниципалов власти реальной вообще нет никакой. Даже в Русской Поляне. Так что здесь почти всюду шуруют контрас…

– А чего хотят? – Шестаков почувствовал холодок в нижней части живота.

– Кто? Контрас? – уточнил Володя. – А чего они могут хотеть? Как и все – денег, власти, женщин, и свободы грабить тех, кто не платит добровольно.

– Понятные желания.

– Только не рекомендую с ними пересекаться. Мы в свое время по этим степям тоже помотались. Помнишь, Артурчик? Были в революционном корпусе «Казачья вольница». Хорошо, что попали под амнистию, добровольно ввергнув себя в руки правосудия. Теперь, как видишь, стали добропорядочными гражданами…

Красного семафора Шестаков не дождался, пришлось спрыгивать на ходу. Пропустив последний вагон, Шестков сориентировался по банкам элеватора и водонапорной башне, перебрался через пути, пролез под цистернами и оказался на пустой пассажирской платформе. В здании вокзала было пусто. На окошке с надписью «Касса» висел устрашающего вида черный накладной замок. Только уборщица в гулкой тишине пихала мокрые опилки по потемневшему полу, да ларечница пересчитывала шоколадных зайцев.

Для начала Шестаков внимательно изучил расписание, предлагавшее всего два местных направления. Одно – на Нововаршавку, другое – на Исилькуль. Оба дизеля ходили через день, отправлялись рано утром, и оба не подходили в равной степени, так что можно было садиться на любой.

– Извините, уважаемая, – обратился Шестаков к ларечнице. – Вы не в курсе, когда касса откроется?

Ларечница неохотно отставила коробку с зайцами и фыркнула.

– Понял, не знаете. А бутерброды у вас почем?

– По десять. Остались только на витрине.

Шестаков выгреб из кармана горсть мелочи.

– Я все возьму. И еще дайте мне большой пакет кофейного молока…

Привокзальную площадь Русской Поляны приспособили под собственные нужды бомжи, к тому же она насквозь продувалась холодным ветром, и Шестаков вернулся обратно на перрон, где приметил относительно чистую скамью. На ней и устроился, поплотнее запахнувшись в бушлат. Если здешние поезда не слишком отклоняются от расписания, то до отправления оставалось четырнадцать часов. Ночью, конечно, похолодает, но искать нормальный ночлег – еще больший риск, чем ночевать на перронной скамейке.

– Дяденька, дай сироте на хлебушек! – заканючил чумазый мальчишка лет восьми.

– Ты откуда взялся? – Шестаков от удивления чуть не подавился напитком.

– Местный я, дяденька. Папка наш, подлюка, сбежал с артисткой из передвижного цирка. А мамка, побрякушка сумчатая, уже месяц из города не возвращается. Сестренка мелкая с голоду опухла. Пожалей ты нас, дяденька. Дай денег на прокорм. Младенец Иисус твою доброту не забудет!

Шестаков огляделся по сторонам, убедился, что платформа пуста, протянул мальчишке бутерброд и ссыпал ему в ладонь остатки мелочи.

– Больше нет, и не проси.

Быстро пересчитав монетки, мальчишка небрежно сунул их в карман широких штанов, по-хозяйски присел на скамейку, надкусил бутерброд и, как опытный заговорщик, склонился к уху Шестакова:

– Дяденька, тебе пистолет не нужен?

– Какой пистолет? – удивился Шестаков.

– Китайский. Почти новый. Автоматический. Калибр – девять миллиметров. Обойма – шестнадцать патронов. Цена плевая – всего триста новых юаней. Еще за тридцать юаней сверху я вторую обойму отдам. Ну что, дяденька, берешь? Только думай быстрей.

– Та-а-ак! – Шестаков почувствовал, как в нем просыпается злость. – Быстро мотай отсюда, поганус, пока я тебя в полицию не оттащил!

– Не нужен, так и скажи. – Юный коммерсант поднялся и независимой походкой двинулся в дальний конец платформы. – Другим предложу. В наших краях мужик без пистолета – не мужик. Это все равно, что без члена.

Шестков тоже поднялся, но сменить место дислокации не успел. Путь ему уже отрезал патруль. Двое толстых стражей в синей форме Службы шерифов, похожие друг на друга, словно единоутробные братья, шли как бы по своим делам, но целью их был, понятно, Шестаков.

– Документы, – лениво процедил первый толстяк. – Откуда такой? Куда направляешься?

– Какая разница откуда, если документы в порядке? – Шестков протянул паспорт речника.

– Не надо грубить представителю, – ухмыльнулся второй толстяк. – Мы вежливо спрашивали и ждем вежливого ответа.

– А я жду завтрашний поезд на Нововаршавку. Или не имею права?

Толстяки переглянулись. Жертва явно брыкалась. Но они– то знали, что на исход дела это никак не могло повлиять.

Впрочем, Шестаков это тоже знал. Знал и мальчишка-наводчик, не скрывавший своей заинтересованности. Остановившись метрах в пятидесяти, он с усмешкой наблюдал за происходящим.

– Придется тебе, морячок, сначала проследовать с нами. До выяснения, грубо говоря, личности. – Помощники шерифа расхохотались одновременно. – Печать в твоем паспорте какая-то размытая. А вдруг ты не гражданин России, а какой-нибудь антисоциальный элемент? Короче, будешь оказывать сопротивление или пойдешь добровольно?

Шестаков коротко пожал плечами и отвернулся…

В участке их ждал третий толстяк, похожий на двух предыдущих, только постарше и с одышкой. Он и заполнил протокол временного задержания, забрав у Шестакова часы и все остальное, что нашлось в карманах бушлата. Не заинтересовали помощника шерифа только рублевые купюры.

– Куда направлялся задержанный?

– В Обираловку, – пояснил Шестаков, чем вызвал у толстяков новый приступ смеха.

– Точно, был у нас такой населенный пункт, – выдавил из себя старший, отсмеявшись. – Только его расформировали давно. Народец оттуда разбежался. Тебе кто нужен-то?

– Никто не нужен. Могилу деда ищу.

– Могилы предков – это святое. Вот личность твою завтра установим, и враз отпустим, если не соврал. Поедешь куда хотел, скажешь деду спасибо за Победу.

– А сегодня нельзя?

– Сегодня праздник у всех россиян, мил человек, – День святых мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии. Все россияне по домам сидят. Праздник празднуют. Сам подумай: кто в такой великий день работать будет? Только нехристи какие-нибудь. Или не согласен?

Шестакова закрыли в узком помещении без окон, разделенном пополам толстой решеткой, пообещав на ночь выдать матрац. Судя по звукам, помощники шерифа вызвали кого-то, кто принес им дешевого вина, и все вместе сели играть в покер. Шестаков расстелил на полу бушлат, уперся спиной в решетку, чтобы не мелькала перед глазами голая лампочка, и закрыл глаза. Все же в камере было теплее, чем на лавочке…

Через пару часов стражи подозрительно всполошились. Стали вдруг заходить к Шестакову по очереди, распространяя запах сивухи, похохатывать и перешучиваться. А старший даже ужин принес – глубокую миску супа с большим ломтем подового хлеба.

– Вставай, арестант. Мы сегодня добрые. Учил науку историю? Знаешь, как во времена Римского императора Адриана жила в Риме благочестивая вдова София? Были у нее три дочери – Вера, Надежда и Любовь, и всех она воспитала в любви к Богу. Слух о благочестивой семье дошел до этого тирана, он вызвал к себе трех сестер и воспитавшую их мать и потребовал от девочек, чтобы они отреклись от Иисуса. Они отказались. Тогда император приказал принести их в жертву своим языческим богам. Старшей, Вере, было тогда двенадцать лет. Надежде – десять. А самой младшей – всего девять. Мать их, Софию, телесным мукам не подвергли, ее обрекли на более сильные мучения – душевные. Похоронила она своих дочерей, два дня не отходила от могилы, а на третий день Господь ниспослал ей тихую кончину…

Помощник шерифа утер рукавом пьяную слезу.

– Весь суп слопал, нехристь? Добавки хочешь? Моя варила. У нее знатный суп – на петушином бульоне…

Причину странного поведения правоохранителей Шестаков понял только утром, когда его полусонного выволокли на задний двор. Хищный силуэт бронетранспортера «Великая стена», припаркованного в переулке, не заметить было невозможно. Ну а когда из бронированной машины выпрыгнул командир отдельного штурмового отряда «Клин» Седой в сопровождении двух своих бойцов, Шестакову показалось, что мир вокруг застыл, словно стал стеклянным, а скоро разлетится на фрагменты…

– Этот что ли? – Седой бросил на Шестакова равнодушный взгляд.

Помощник шерифа икнул, распространяя сивушные масла, и подтолкнул арестованного вперед.

– У нас товар, у вас купец. Юани привезли?

После празднично проведенной ночи лицо у него так опухло, что глаза стали напоминать бойницы в крепостной стене.

– Не спеши, командир, товар-то у тебя, похоже, некондиционный….

– Какой еще некондиционный? – округлил глаза старший толстяк и полез что-то искать по карманам. – Мы это… внимательно… По ориентировке. Сам погляди – вылитый!

Седой схватил Шестакова за рукав бушлата и подтянул поближе.

– Сейчас проверим, кто здесь вылитый. Где документы задержанного? Потолковать с ним хочу наедине.

В присутствие двух угрюмых бойцов штурмового отряда «Клин» спорить с Седым никто не захотел.

Шестаков прислонился плечом к кирпичной кладке и просто ждал, чем все это закончится. Он понимал, что Седой не узнать его не мог. Несмотря на худобу, усталость, тусклый взгляд, сизые от щетины щеки и потрепанный бушлат. Нельзя неузнаваемо измениться всего за полгода без использования биопластики.

Но время шло. Седой, никуда не торопясь, листал потрепанный паспорт речника.

– А действительно чем-то похож! – На его лице появилось нечто, отдаленно напоминающее улыбку.

– На кого похож? – равнодушно спросил Шестаков.

– На матерого преступника, который сбежал от правосудия и находится в международном розыске. Немудрено было спутать. Сам-то откуда?

– Из Дудинки. Следую в порт Салехард. В настоящее время нахожусь в очередном оплачиваемом отпуске. Имею предписание палубного матроса на сухогруз «Надежда Сургута».

– В целом мне все понятно. Ну а частности не интересуют. – Седой вернул Шестакову документ и портмоне. – Из рук не выпускай. С этими муниципальными волками я потолкую, объясню им всю глубину неправоты, но и ты волну не гони. Советую жалобу не подавать. Надеюсь, они тебе карманы не полностью опустошили?

– Спасибо, – одними губами произнес Шестаков.

Седой прищурился.

– Человек, с которым тебя перепутали, в большие неприятности угодил. Хорошие деньги за него обещают, парень. Постарайся не привлекать внимание, если не хочешь новых проблем. Уяснил?

* * *

Внезапный порыв степного ветра разметал ржавую пыль, осевшую вдоль железнодорожной насыпи, и швырнул Шестакову прямо в лицо горсть мелкого рыжеватого песка. С кряхтеньем присев на рельсы, он снял с плеча рюкзак, не спеша расшнуровал правый ботинок, экономно промыл растертые пальцы водой из пластиковой бутылки, внимательно осмотрел все потертости и смазал микротрещины биогелем. Ноге сразу стало легче.

День уже заканчивался, но пейзаж был все тот же – заброшенная железнодорожная ветка, серая насыпь, уставший металл. Сквозь сгнившие шпалы пробивались молодой березняк и кусты боярышника, покрытые толстым слоем серой пыли. Стайка грачей с шумом нарезала круги над узкой лесополосой. Шестаков поправил рюкзак. Зашнуровал ботинок. Сделал последний глоток теплой воды из пластиковой бутылки. Обираловка, по его расчетам, должна была уже показаться. Но почему-то упорно не показывалась.

На выцветший от времени деревянный указатель Шестаков наткнулся спустя три часа, когда и солнце уже почти зашло, и нога распухла так, что на нее с трудом можно было наступать. Даже спустя много лет было видно, что станция Обираловка когда-то жила насыщенной жизнью. Обслуживала фермерские хозяйства в окрестностях, которые занимались растениеводством и еженедельно устраивали ярмарки. Теперь на местных полях вместо пшеницы цвели дикие травы, станцию вычеркнули из реестра, путепровод сполз в овраг, от крепких зданий остались лишь медленно разрушающиеся стены.

Зато, как ни странно, сохранилась будка смотрителя, скрывавшаяся в зарослях кустарника на бывшем переезде. Там Шестаков и заночевал. Уцелевшую печку-буржуйку накормил собранным сухостоем досыта, поэтому тепла хватило почти до рассвета. А с восходом солнца отправился дальше, вдоль насыпи, когда-то соединявшей Обираловку с самыми крупными окрестными поселениями: Ротовкой, Невольным, Погостовым и Широким. Теперь все эти деревни встречали Шестакова покосившимися водонапорными башнями, улицами, заросшими бурьяном, поваленными столбами без проводов и пустыми окнами домов.

Из общего ряда выбивалось только Погостово. Еще издалека Шестаков приметил никем не тронутую часовню на пригорке, которая лишь почернела боками и сильно скособочилась от времени. Дома в Погостово оказались практически целыми. В некоторых даже посуда стояла нетронутой в пыльных сервантах. На чьем-то гнилом крыльце валялась и забытая бутылка водки, почти не пострадавшая от времени. Только могилы в Погостово удивляли. Они были прямо во дворах. Не по-христиански как-то…

– Вот черт, одного что, забыли похоронить? – удивился Шестаков, заметив в заросшем палисаднике укутанную пледом фигуру. Но человек в кресле-качалке, к его радости, стал проявлять признаки жизни. Заслышал шаги, он зашевелился, выронил из рук древнюю магнитолу «Тошиба», откашлялся и громко спросил:

– Эй, здесь кто-то есть, или у меня опять слуховые галлюцинации?

– Не бойтесь, я пришел с миром, – крикнул Шестаков, демонстрируя пустые ладони.

Но человек в кресле-качалке был не только стар, но и слеп.

– Мне сейчас смешно кого-то бояться, так что заходи, не стесняйся.

– Во всей округе пустые дома. А вы почему не уехали? – удивился Шестаков.

– Долгая история. – Старик с кряхтеньем поднялся, аккуратно свернул клетчатый плед, распахнул калитку. – Меня когда-то Аркадием Васильевичем звали. А тебя?

– Дмитрием.

– Заходи в дом, Дима, а то неудобно через забор общаться. Пообедай со мной, не откажи в любезности. Правда, я не особенно хлебосольный хозяин. Кроме как пшеничной кашей и угостить нечем.

В доме было сыро и зябко. Почти так же, как на улице.

Шестаков присел на деревянную лавку в летней кухне и поежился.

– У меня есть немного консервированной говядины. С вашей кашей она вполне…

Старик на ощупь разжег примус, набрал воды в эмалированный китайский чайник, поставил его на огонь.

– Что привело тебя в наши края? Извини за любопытство, но люди в моем доме давно не появлялись.

– Это тоже долгая история. – Шестаков задумался. – Я и сам еще не до конца во всем разобрался. Как-то все внезапно произошло…

– Странствуешь?

– Не совсем. Одного человека разыскиваю. Точнее, женщину.

– Она здешняя? Может, я чем-то смогу помочь?

– Вряд ли. Я даже не знаю толком, кто она. И где искать, не имею понятия.

Старик хмыкнул.

– Интригующе и многообещающе. А имя у этой женщины есть?

– Есть. Ее зовут Искра. Фамилия – Надеждина. Но я не думаю, что она из этих краев.

– Тогда почему ты пришел к нам?

Шестаков рассмеялся.

– Если я сейчас скажу, что путь мне подсказывает мое сердце, вы подумаете, что я сумасшедший.

– Тобой движет любовь? – уточнил старик.

– Нет, точно не любовь. Скорее, мной движет ненависть.

– Тоже сильное чувство. Я бы с удовольствием тебе помог, но не знаю как. Тридцать лет я отработал терапевтом в станционной поликлинике, знал практически всех, кто жил в местных поселениях, но о женщине по имени Искра не слышал ничего. И даже не представляю, что тебе посоветовать. Сейчас здесь пустая земля. Остались только пыль и бандиты.

– Вы давно один? – Шестаков выложил мясо консервированного кролика на две тарелки и одну подвинул к старику. – Где ваши родственники, если не секрет?

– Какие у меня могут быть секреты? Старший сын погиб в локальном конфликте на границе с Киргизией, когда в тех местах случилась очередная Революция Роз. Младший с семьей еще двадцать лет назад эмигрировал в Центральную Америку. Сначала жил в Сальвадоре, потом перебрался в Панаму. Со старшим внуком у нас никогда не было взаимопонимания. Он приезжал лет пять назад и больше, видимо, никогда не появится. Жену я похоронил два года назад, три года назад – младшего внука. Настоящих друзей, как в книгах, я за всю свою жизнь так и не встретил. Более того, пришел к выводу, что дружба – это плод интеллигентских иллюзий. Так называемые простые люди, Дима, друзей не имеют. Ни разу в моей врачебной практике не случалось, чтобы состоянием здоровья больного поинтересовался кто-то еще, кроме его родственников. Простые люди – они вообще редко думают. Обычная жизнь мужчины среднего возраста в большинстве случаев – ежедневная мучительная борьба с алкогольной зависимостью. Я ни разу не дождался от своих больных не то что благодарности, а хотя бы помощи в деле спасения их же собственных жизней. Трудно поверить, но они даже сопротивлялись, когда я боролся за их жизнь. Они готовы были умереть и в тридцать, и в сорок лет. А если доживали до шестидесяти, то считали, что прожили жизнь на полную катушку. Я очень многим помешал уйти досрочно в страну с более благоприятным климатом и более справедливым политическим режимом. А сейчас сам не могу дождаться, когда Господь милостиво позволит мне перебраться туда, где хорошо. Отапливать дом мне уже нечем. Дров нет. Керосина осталось на пару месяцев. Ячневая крупа – заканчивается. Прошлая зима была очень суровой. Лето – коротким. Ну а нынешней зимы мне точно не пережить. Если окажешься весной в наших краях, не сочти за труд, закопай сумасшедшего старика в землю по христианскому обычаю…

Шестаков отложил в сторону гнутую алюминиевую ложку и покосился на свое отражение в мутном зеркале. В голову, как назло, не приходило ни одного ободряющего слова. Он сходил за своим рюкзаком и молча выложил на стол все свои скромные запасы.

– Что это?

– Консервированное мясо. Вам нужнее. А на счет остального – обнадежить не могу. Учитывая количество людей, желающих меня поймать, я очень сомневаюсь, что смогу протянуть еще хотя бы пару месяцев…

Некоторое время старик молча шевелил губами.

– Хорошо, что в тебе есть не только воля, но и чувства. Иди с Богом…

Дождь стал усиливаться, когда до села Басагаш оставалось несколько километров. Шестаков накрылся опустевшим рюкзаком и прибавил темп, отмечая пройденное расстояние по почерневшим столбам низковольтной линии электропередачи. Дорога пошла низиной, грязи прибавилось, и он переместился ближе к обочине. Сзади мелькнул приглушенный свет фар. Шестаков снял с головы рюкзак и остановился. Прятаться было уже поздно. Оставалось только надеяться, что два пикапа его просто обгонят и поедут дальше по своим делам.

Но головная машина тормознула.

Из задней двери с демонстративной ленцой выбрались двое подростков с автоматами. Переднее стекло медленно опустилось. Из теплого салона на свободу вырвалась мелодия популярной песенки про последний бой Сахалинской десантной бригады.

– Ты кто? – равнодушно поинтересовался хмурый высокий юноша на переднем сиденье.

– Прохожий, – ответил Шестаков, стараясь выдержать максимально нейтральный тон. – Просто прохожий. Иду мимо.

– Баклан ты, а не прохожий!

Подростки с автоматами демонстративно заржали.

– Забросьте его в кузов к Хохломе, на базе разберемся, откуда в наших краях объявилась эта птица морская, – скомандовал «хмурый».

Перед носом Шестакова мелькнуло вороненое дуло автомата, потом кто-то брызнул ему в глаза чем-то шипящим. Боль и темнота накрыли одновременно. Шестаков дернулся и понял, что летит в пустоту, где боли уже почти нет…

А потом боль пришла опять. И вместе с ней пришли голоса. Громкие, неприятные.

– Очухался, баклан?

Шестаков приоткрыл распухший глаз и попытался пошевелить руками. У него получилось. Ноги ему скрутили липкой лентой, а руки оставили свободными.

– Можно мне воды? – попросил Шестаков, поморщившись.

– Человек слаб, – с явной укоризной произнес молодой парень в черном берете с малиновой треугольной нашивкой.

– Болт, дай ему воды, – скомандовал кто-то женским голосом. И в ту же секунду на Шестакова обрушился ледяной водопад. Он едва успел зажмуриться.

– Хватит, или еще дать?

Шестаков фыркнул и помотал головой.

– Спасибо, мне хватило.

Осторожно покосившись по сторонам, Шестаков разглядел рифленые стены из серого полистирола. Судя по всему, это был стандартный модульный ангар с отоплением и автономным генератором. В дальнем углу за выгородкой Шестаков приметил большой офисный стол с новомодным прозрачным монитором. За монитором сидела девушка. На вид – не старше двадцати. Нос слегка вздернут, глаза карие и широко расставленные, взгляд прямой, волосы средней длины, почти черные, лоб спрятан под густой челкой. Особые приметы – шрам на левой щеке. Шестаков словно увидел перед глазами ориентировку.

Девушка подошла, задумчиво заглянула дрожащему от холода Шестакову в глаза, обыскала карманы его бушлата, и недовольно надула губы.

– Для федерального агента он слишком туп, для случайного человека – быковат. Может, это казахи его подбросили для сбора разведданных? Слышишь меня, моряк? Ты от какой подводной лодки отстал?

– Шура, да чё тут думать? – возмутился розовощекий здоровяк, тщательно надраивавший ботинки. – Выведем в степь, а там гражданка пуля сама с ним разберется.

– Косяк, завали хлебало!

– А чё? – огрызнулся Косяк. – Я только предложение выдвинул. У нас демократия.

– Вот и задвинь свое предложение обратно. До лучших времен. Вот когда вернешься в свою бригаду малолетних мародеров, там и будешь фраерить.

Девушка Шура еще раз внимательно осмотрела Шестакова с ног до головы и одернула подогнанный по фигуре камуфляж.

– Слышал про революционное движение имени Пятого марта, которое возглавляет Шура Журавлева?

Шестаков отрицательно мотнул головой и поморщился от резкой боли в затылке.

– Догадываюсь, что вы и есть Шура Журавлева.

– Я и есть, – кивнула девушка. – А это моя армия. Наши приоритетные задачи – восстановление справедливого социального строя, освобождение угнетенных народных масс от ига продажных чиновников, криминальных элементов и насквозь прогнившей политической надстройки.

– Вообще-то мне ни разу не доводилось разговаривать с пламенной революционеркой, и в другой ситуации, я уверен, мне было бы любопытно с вами познакомиться. – Шестаков попытался вытереть грязное лицо мокрым рукавом. – Узнать, например, какие у вас методы политической борьбы. Тотальный террор, разумеется?

– Ну вот, наконец-то пошел нормальный разговор. – Девушка оживилась и принесла себе стул. – Я же знала, что ты быстро себя выдашь. Давай договоримся так. Сначала ты расскажешь про себя и свое американское начальство, а потом я расскажу про нашу революционную стратегию.

– Мне нечего рассказывать. Родился где-то в этих местах, воспитывался в детском доме в Иркутске, служил в армии, потом ходил по Ангаре, Лене, Алдану, Амуру, Уссури, Енисею. Когда закончится отпуск, вернусь в порт приписки и буду ходить на сухогрузе «Южный Сургут» по Оби и Иртышу…

Девушка удовлетворенно кивнула.

– Все правильно. Теперь я поняла: тебя китайцы к нам подбросили. Я ведь почти сразу была в этом уверена. У меня же интуиция звериная. Я людей насквозь вижу. Как рентген. Смотрю сейчас на тебя и вижу, что ты долго прожил в Китае. Ты и говоришь так, как будто русский для тебя не родной. Угадала?

– Давайте я внесу уточнения. Во-первых, мне с трудом верится, что Объединенный Китай когда-нибудь может заинтересоваться политическим движением Шуры Журавлевой. Во-вторых, мой лучший друг Сяо Лин, наш моторист, был китайцем. Если бы я не похоронил его в прошлом году, то вообще не уехал бы никуда из Дудинки.

Пальцы Шуры взлетели над мобильной клавиатурой компьютера.

– Мы тебя можем расстрелять как предателя и шпиона, а ты дерзишь. Нехорошо…

С протяжным скрежетом разъехались створки ворот. Девушка обернулась на громкий звук.

– Шура, у нас мало времени, – напомнил скучающий Косяк.

– Короче, определите куда-нибудь этого пособника проводников мирового капитала. Дайте ему воды и пачку крекеров, чтобы не сдох раньше, чем я разберусь, что с ним делать.

– Может, лучше в степь? – уточнил Косяк. – И продукты сэкономим.

– Сказала же: закрой рот! – разозлилась Шура и схватила со стола «Каштан» с лазерным наведением и обоймой повышенной емкости. – Иди вперед. Говорить будешь по моей команде! Только я здесь могу вершить революционное правосудие…

В комнатке, куда Шестакова заперли, было сыро и холодно, и он почти всю ночь ворочался на деревянной лавке, пытаясь хоть как-то согреться. Неспокойная ночь выдалась, судя по всему, и у Шуры Журавлевой. Шестаков сразу приметил и дрожащие пальцы, и потухший взгляд, и потертые джинсы в комплекте с застиранной мужской рубашкой вместо гламурного камуфляжа.

– Уже готовы вынести решение от имени угнетенного народа? – устало поинтересовался он.

– Не твое дело, – огрызнулась Шура. – Или умереть торопишься?

– Мне просто хочется понять, в чем же моя вина перед моим народом. Нельзя убивать всех, кто просто проходил мимо. Даже ради дивного нового мира…

– Всех – нельзя.

– Значит, я какой-то особенный?

– Не особенный, а подозрительный. – Шура зевнула, прикрыв рот ладошкой. – Ты же не будешь отрицать, что оказался здесь с какой-то определенной целью. И я хочу узнать эту цель.

– Я очень давно разыскиваю одну женщину.

– Он ищет женщину! – Шура ухмыльнулась. – Болт, ты слышал? Назови мне, морячок, хотя бы одну причину, которая заставила бы меня поверить в этот бред…

Шестков улыбнулся в ответ.

– Знаете, Шура, в далеком детстве мне читали историю про мальчика и девочку, разлученных волею судьбы. Девочке пришлось обойти полмира, прежде чем она нашла своего друга. Она смогла это сделать, потому что была упорная. И ей помогали все, кто встречался на ее пути. И люди, и животные. Однажды она оказалась в плену у разбойников, и ее упорство растрогало даже маленькую разбойницу, которая была очень избалованной и властной девочкой. Почему-то вы мне напомнили эту маленькую разбойницу из сказки – жестокую девочку с добрым сердцем. Поэтому я просто верю, что вы мне поможете.

Шура кивнула.

– Ладно, хочешь поприкалываться – давай. Убить тебя я всегда успею. Имя у твоей женщины есть?

– Она не моя женщина. И имен у нее, как ни странно, много. Настоящее имя – Искра. Фамилия по мужу – Надеждина. Девичья фамилия – Милецкая.

– Искра Сергеевна? – удивленно выдохнула Шура.

Шестаков от неожиданности даже закашлялся.

– А ведь я ее знаю. – Девушка рассмеялась, чем вызвала легкий переполох в стане своих бойцов. – Если ты не врешь мне, морячок, то я тебе помогу. Но если соврал, не проживешь даже до вечера. Начинай молиться прямо сейчас.

Шура приподнялась с массивного кресла, открыла узкую оконную створку и окликнула худощавого высокого подростка, курившего у входа в ангар: