Текст книги "Антивирус"

– Хохлома, подгони машину. Поедешь с нами сопровождающим…

Всю дорогу девушка угрюмо молчала, забившись в левый угол заднего сиденья внедорожника. В противоположном углу молчал Шестаков, тщательно делая вид, что рассматривает степной пейзаж, поливаемый дождем. На первом сиденье боролся со сном Хохлома, полируя щеточкой двухкилограммовый израильский «Дезерт Игл», устрашающий в обычной жизни и совершенно бесполезный в реальном бою.

– Это Озерки? – не удержался от вопроса Шестаков, увидев первые строения поселка, прилепившегося к огромному зеркалу воды.

– Ты здесь был? – Шура с подозрением покосилась на Шестакова.

– Нет. Но карту местности изучал.

Внедорожник обогнул заброшенные дома и притормозил у трехэтажного кирпичного строения, огороженного покосившимся забором. Участок был живописный – прямо на песчаном берегу озера. Въезд на территорию перекрывали старые железные ворота. Угрюмый водитель сделал попытку выйти из машины, но Шура его остановила.

– Жди здесь, Башмак, мы скоро.

Наперерез делегации бросилась пожилая женщина.

– Девонька моя! – запричитала она. – Спасительница ты наша!

– Матушка Вера, я вас тоже очень люблю! – Шура попыталась вывернуться из крепких объятий, но безуспешно. Матушка Вера была неумолима, как слесарные тиски.

– Милая моя, ну что же это? Всегда бежишь, бежишь куда-то, торопишься все время…

– Жизнь у меня суетливая, матушка Вера. Простите. Я и сегодня к вам на минутку. Хочу Искру Сергеевну повидать. Кстати, хватает ли вам продуктов? Вы просили молока, я помню. Мы не смогли ничего придумать, но максимум через пару дней забросим вам три мешка молочного концентрата. Устроит?

– Конечно, конечно, девочка моя, пусть будет концентрат. Я и так много хлопот тебе доставляю со своими пациентами.

Матушка Вера осталась в пыльном холле, где в креслах в разных позах оцепенели старики и старухи, а Шура с Шестаковым поднялись по скрипучей шаткой лестнице на второй этаж. Обескураженный Шестаков окинул взглядом унылый коридор, рваный линолеум, остатки лепнины на потолке и весь остальной интерьер, насквозь пропитавшийся запахами лекарств.

– Где мы?

– В санатории. Бывший секретный реабилитационный центр «Озерки», – пояснила Шура. – Его давно построили. Еще когда медики считали, что пострадавших от ментальных вирусов можно вылечить медикаментами. Жизнь с тех пор усложнилась, весь ученый персонал разбежался, кроме матушки Веры, а про больных просто забыли. «Озеркам» еще мой отец помогал. Теперь вот я…

Приоткрыв одну из однотипных серых дверей, Шура тихо постучала по косяку и нарочито бодрым голосом поинтересовалась:

– К вам сегодня можно на прием, Искра Сергеевна?

Дремавшая у окна в массивном инвалидном кресле пожилая женщина – невысокая, сухощавая, белесая – встрепенулась, развернулась и торопливо нацепила очки. Ей было явно больше восьмидесяти. Заметив Шестакова, она сделала попытку привстать, от чего запах лекарств в ее маленькой комнате стал почти нестерпимым.

– Нет, нет, не надо вставать, Искра Сергеевна, – остановила ее Шура. – Вам же вредно. Мы ненадолго. У меня к вам есть вопрос…

– Вы та самая Искра Надеждина? – опередил Шуру Шестаков.

– А что вас удивляет, молодой человек?

– Сформулирую иначе: вы – Гюрза?

Глаза пожилой женщины потухли, а губы сами по себе сложились в грустную усмешку.

– Ну, это когда было-то… Так меня в шутку называл мой муж во времена нашей бурной молодости.

Шестаков расстегнул бушлат и прислонился к стене. Он несколько иначе представлял себе встречу со своим давним противником – авантюристкой, нигилисткой, талантливым мемоинженером, конструктором боевых мемокомплексов, многие из которых оставляли в мозгах выжженную пустыню. Во всяком случае, он точно не ожидал встретить больную, никому не нужную, благообразную старушку, мирно доживавшую отпущенный ей срок в каком-то забытом Богом хосписе, затерявшемся среди бескрайних степей Южной Сибири. К такому удару судьбы Шестаков не был готов совсем.

– Верую, ибо абсурдно… – пробормотал он.

– Сашенька, вашему сателлиту нездоровится? – забеспокоилась старушка. – У меня на полочке в шкафу стоит нашатырь. Накапайте ему из пузырька на ватку…

– Какой же это сателлит, Искра Сергеевна, – презрительно скривила пухлые губы Шура. – Так, одно недоразумение. Шатался тут по окрестностям. Мои парни нашли его на нижней дороге. Из документов при нем был только паспорт речника. Да и тот поддельный, я думаю. Уверяет, что из города. Фамилия – Шестаков. Вам она говорит о чем-нибудь?

– Все возможно, Сашенька. – Старушка покачала почти белой головой. – Я всегда верила, что кто-нибудь сможет меня разыскать. Дождалась, как видишь.

– Шура, оставьте нас с Искрой Сергеевной наедине. Если это возможно, конечно, – мягко попросил Шестаков.

– Да, да, идите Сашенька, я дальше сама.

Девушка с неодобрением взглянула на Шестакова.

– Хорошо. Как скажете. Только я предупрежу матушку Веру…

Шестаков выждал некоторое время, убедился, что Шура не собирается возвращаться, и заклинил двери тумбочкой.

– Чтобы никто не помешал, – пояснил он.

Искра Сергеевна кивнула.

– Вас зовут Дмитрий?

– Да, – подтвердил Шестаков.

– Это с вами я вела заоблачные беседы?

– Со мной. – Шестаков нервно прокашлялся. – Как вы это делали? Вы не представляете, как долго я вас искал.

– Я тоже долго ждала, так что преамбулу опустим. Детали уже тоже не важны. Если вы действительно занимались практическими исследованиями в области мемной репликации, то захотите получить ответы на свои вопросы…

– Очень захочу. Я давно пытаюсь понять механизм эффективной защиты от паразитной информации. Он существует вообще?

– У вас есть дети, Дмитрий? Я так думала, что нет. Если бы были, вы поняли бы мою теорию эволюционных матриц гораздо быстрей. Человеческий мозг в ходе эволюции приспособился к тому, чтобы мгновенно впитывать и перерабатывать любые информационные продукты. Маленький ребенок обучается основам родного языка всего за полгода. За несколько лет он перенимает обширный словарь разговорной речи, сложнейшие правила синтаксиса и семантики. Взрослые люди тоже обучаются. Они копируют друг у друга манеру двигаться, говорить, одеваться. Мы все очень подвержены чужим влияниям. Человек запрограммирован на то, чтобы быстро усваивать полезную информацию. А если он так запрограммирован, то есть ли у него шансы сохранить устойчивость к информации вредной или даже опасной?

– Не уверен, что я правильно вас понимаю, – признался Шестков.

– Хорошо. Зайдем с другой стороны. Вы когда-нибудь задумывались о механизме работы живой клетки? Клетка – это, по сути, предприятие по копированию ДНК. Наши клетки копируют ДНК даже с большим усердием, чем дети копируют поведенческие стереотипы родителей. Неудивительно, что усердная клетка привлекает к себе внимание с стороны всех деклассированных генетических элементов – вирусов, вироидов, плазмидов. Их паразитическая ДНК практически неотличима от ДНК хозяина, и она ловко встраивается в хромосому. Единственное отличие – способ распространения. Законная ДНК нацелена на передачу себя по сложному пути, через сперматозоиды и яйцеклетки. А паразитическая ДНК ищет всегда самые быстрые пути в будущее, предпочитая распространяться через слюну, слизистые выделения и кровь. Человеческий мозг в качестве репликатора, безусловно, уступает клетке в точности копирования, иногда мы подчиняемся порядку, предписанному другими, иногда нет. Но различные массовые сумасшествия, среди которых лично я на первое место поставила бы мировые религии, свидетельствуют, что человеческий мозг, особенно в молодости, обладает теми же качествами, которые благоприятны для существования информационных паразитов. Да что там говорить, он просто не может работать иначе. Вспомните историю компьютерных вирусов. В итоге, они стали развиваться в сторону интеграции с другими вирусами и официальным программными ядрами, формируя легитимные вирусные сообщества. А как выглядят наши геномы? Фактически это те же гигантские колонии вирусов. Гены кооперируются в геномы, потому что естественный отбор благоприятствует генам, процветающим в присутствии других генов.

– Вы хотите мне сказать, что человек – это лишь набор мемокомплексов?

– Слава Господу, сообразили, – обрадовалась пожилая женщина. – К сожалению, да. Таковы факты. Мыслительный процесс современного человека – это непрерывное выдувание бесконечного множества ментальных оболочек, заполненных мемокомплексами. Как и лучшие компьютерные вирусы, самые живучие когнитивные вирусы стараются быть незаметными для их носителя. Даже если ваш мозг поражен, вы никогда об этом не догадаетесь. Более того, даже не задумаетесь на эту тему. И будете яростно отрицать даже саму вероятность поражения. Нет, теоретически излечить человечество можно. Но на практике полное излечение будет означать лишение человечества даже того небольшого количества разума, который у него еще остался…

Искра Сергеевна прикрыла глаза и откинулась на спинку инвалидного кресла.

– Вам плохо? – заволновался Шестаков.

– Нет, мне очень хорошо. Вот только организм сильно изношен, и стал часто давать сбои. Извините, Дмитрий, я сильно устала. Позовите Веру Ильиничну. А с вами мы продолжим нашу беседу завтра. Только слишком рано не приходите. Дайте мне время подготовиться. Я подберу для вас кое-какие материалы в своем архиве…

От предложения матушки Веры задержаться на обед Шестаков категорически отказался. Попросил только бутылку воды с собой. Вместе с водой ему выдали витаминный комплекс, сахарный концентрат, буханку плотного серого хлеба в вакуумной упаковке, и тушеные яйца. Все это Шестаков принял с благодарностью, поскольку голод уже давал о себе знать сильной слабостью.

Переждать ночь он решил в одном из пустых домов поселка. Среди нескольких почти нетронутых строений выбрал ближнее к воде, калитка которого выходила прямо на берег соленого озера. Но выспаться ему опять не дал холод. Первую половину ночи Шестаков безуспешно пытался растопить нещадно дымившую печь и чуть не угорел, вторую – пытался согреться, завернувшись во все тряпки, которые нашел в покинутом жильцами доме.

С первыми проблесками рассвета промерзший до костей Шестаков выбрался на берег и долго бродил по холодному серому песку с кристалликами соли, почти физически ощущая свое вселенское одиночество. Шестакова одолевали плохие предчувствия, но у него совершенно не было сил в них разбираться. Хотелось просто лечь, закрыть глаза, набрать знакомый номер и услышать чей-нибудь успокаивающий дружеский голос. Вот только бифон, без которого он когда-то даже не мыслил, давно уже лежал и ржавел на глинистом дне Канала…

Тишина в реабилитационном центре Шестакова насторожила.

– Матушка Вера! – обрадовался он, заприметив сутулую фигуру хозяйки хосписа.

Женщина обернулась и утерла рукавом слезы. Ее красноречивое молчание говорило о случившемся больше слов.

– Что-то случилось с Искрой Сергеевной? – растерянно спросил Шестаков.

– Обширный инфаркт миокарда. – Матушка Вера опустила глаза. – Она ушла от нас на рассвете… Могу ли я рассчитывать на вашу помощь в организации похорон?

– Да, конечно. – Шестаков почувствовал, как из него выходят остатки воздуха, и тело начинает съеживаться, словно пустая оболочка аэростата. Воздух почему-то не хотел проходить в легкие, застряв на уровне горла.

– В ее личных вещах мы нашли чемодан с какими-то бумагами. – Матушка Вера поправила на голове короткий черный шарф. – Оказывается, Искра Сергеевна еще в прошлом году оставила на счет них распоряжение. Мы должны все эти бумаги отдать вам. Вместе с ее архивом. Вы сможете се забрать после похорон.

– Да, хорошо, конечно, я все понимаю, – выдавил из себя Шестаков. Его сердце, уже почти остановившееся, толкнулось и стало потихоньку набирать обороты…

* * *

Безлюдная степь, пронизывающий до костей холодный ветер, белый диск луны, застрявший на черном беззвездном небе. Мелкую речку, в которой тонет лунный свет, переходит вброд отара овец. Овцы худые, изможденные, все бредут друг за другом. На высоком берегу их встречает седая старуха с обожженным лицом, завернутая в цветное тряпье. Она стоит на земле босиком, несмотря на жуткий холод. В руках у нее бубен. Старуха бьет по нему резной колотушкой, пританцовывая при каждом ударе, и на каждый гулкий звук бубна, пролетающий через степь, овцы откликаются дружным блеяньем. Овца во главе стада – вожак? – медленно приближается к старухе, резко задирает морду вверх и взвывает совершенно по-волчьи. Дико, протяжно, страшно. Так страшно, что у Шесткова замирает дыхание…

Впрочем, задохнуться он не успевает. В этот момент он всегда просыпается. Главное, сесть побыстрей на край кровати и опустить голову пониже, наклонившись вперед. Когда дыхание восстанавливается, а по спине перестает стекать холодный пот, Шестаков выбирается из тесного спального блока в такой же тесный кухонный. После трех стаканов холодной скважинной воды с привкусом железа остатки ночного кошмара испаряются окончательно. Но остается черная пустота, которая не дает заснуть до рассвета…

Со временем он научился использовать и эти пустые предрассветные часы, занимаясь мысленной систематизацией деклассированных мемов, а поначалу, когда еще не привык просыпаться от кошмаров, просто лежал во влажной темноте с открытыми глазами, слушая ровное дыхание семи спящих на соседних двухъярусных кроватях подростков. Болт, Хохлома, Дудка, Шило, Карачун, Чугунка, Баунти – у них не было ни единой причины жаловаться на бессонницу. Конечно, в их возрасте Шестаков тоже спал как убитый, вот только у этих пацанов мало шансов дожить до возраста Шесткова. Шура Журавлева – и сама не трусливых – в свой отряд набирала только самых бедовых. Из таких, которым терять было совсем нечего.

Шестков в жесткие революционные стандарты не вписывался совсем, но Шура после похорон все же позволила ему остаться в отряде. Иногда он сутками валялся на скрипучем пружинном матрасе, разглядывая потолок, и вообще ни о чем не мог думать. А бывало и наоборот – думал целыми днями, хотя и не совсем о том, о чем следовало бы. Порой Шестаков чувствовал себя участником какой-то мифической истории. Такие есть у многих народов, разбросанных по всем странам и континентам. У разных народов герои непременно отправляются в длинный путь. Кто-то выбирает дорогу по своей воле, другие – случайно, третьи – по ошибке. Часто эти герои – совершенно обычные люди, которые не могли похвастаться ни силой, ни особой храбростью. Но у них у всех было нечто общее – они отправлялись путешествовать в Неизведанное.

Они двигались по незнакомым территориям, на их пути встречались хорошие и плохие люди, высокие горы, непроходимые лесные чащи, бескрайние пустыни, глубокие пещеры с драконами; они сбивались с пути, находили приют в чужих домах, где пережидали неприятности, и почти ежедневно преодолевали свой страх, чтобы двигаться дальше. Ну а потом наступал главный момент всего путешествия – герои оказывались в непреодолимом, как им казалось, тупике. И чтобы преодолеть это главное препятствие им нужно было выйти за пределы своих возможностей. Они собирались с силами и делали невозможное. А в конце за свои мучения получали награду – обретали себя, начинали понимать окружающий мир и своей место в этом мире. И возвращались домой, где их встречали героями. Впрочем, не всегда. И не всех…

Пока Шестаков думал, ел, спал и искал собственное место в длинном ряду мифологических странников, дождливая осень закончилась, промелькнули за окнами жилого блока суровые морозные месяцы, в степи сошел снег, зазеленели новые злаки. Но он ничего этого не видел, занятый сортировкой пожелтевших от времени и ломких листов выбеленной и высушенной целлюлозы, исчерченных буквами, рисунками, таблицами, графиками и строчками кода. А папки с документами, которые он доставал раз за разом из гигантского пластикового чемодана Искры Сергеевны, все никак не заканчивались.

С постоянным присутствием в отряде «перемещенного гражданского лица без определенных занятий» вынужден был смириться даже суровый Косяк, хотя по выражению его лица нетрудно было догадаться, что он при первой возможности с огромным удовольствием оставил бы в теле оппонента половину обоймы своего «Каштана». Но эта нелюбовь, как подозревал Шестаков, имела под собой более глубокие причины, чем несовпадение политических платформ. Косяк в отряде был самым старшим. И самым опытным. И входил в ближний круг Шуры. И имел все шансы стать для нее больше, чем просто другом. А тут, откуда ни возьмись, появляется какой-то гражданский, и весь привычный мир осыпается, как отсыревшая штукатурка на потолке.

Вспомнив о проделках Косяка, мотивированных ревностью, Шестаков невольно улыбнулся. Темнота за окном уже начинала светлеть. Еще немного выждав, он стянул с себя пропахшую ночным потом футболку, переоделся в свежую и переобулся в спортивные туфли. Шура в последнее время полюбила бегать ранним утром. Шестакова никто не заставлял истязать себя степным джоггингом, он вызвался сам. И после первой же прогулки понял, что восстановление физической формы и сбрасывание лишних килограммов будет происходить гораздо медленней, чем ожидалось, но отказываться было поздно…

Стартовали в обычное время – около пяти. Стандартный трехкилометровый круг вокруг базы. Шура, пока ждала Шестакова, успела разогреться и двигалась легко, едва касаясь утрамбованной земли ярко-оранжевыми кроссовками. Шестаков громко пыхтел, изо всех сил стараясь не отставать. Обычно в такую рань и в высоком темпе ему хватало дыхания на пять минут. В этот раз он продержался целых восемь, пока сердце не стало мячиком выпрыгивать из груди.

– Молодец, – поддержала его Шура, – Уже лучше. Продышись, а я круг закончу.

Шестаков молча поправил бандану, чтобы глаза не заливал обильный пот, и перешел на шаг, стараясь втягивать густой влажный воздух носом, а не хватать его жадно ртом. Впрочем, эти утренние пробежки-прогулки ему даже начинали нравиться…

– Догадываешься, о чем я думаю? – После первого круга у Шуры только слегка сбилось дыхание.

– Догадываюсь, – подтвердил Шестаков. – Вечером мы встречаемся с Аманбеком.

– Мысли читаешь?

– Нет, читать чужие мысли невозможно. Но можно их знать. – Шестаков собрал в пучок несколько одуванчиков на обочине дороги и торжественно вручил желтый букетик девушке. – Любая когнитивная деятельность – она происходит по жестким регламентам. И подчиняется общим принципам. Ну а базовых когнитивных матриц не так уж много. Вернее, ограниченное количество…

– Все, хватит! – Шура рассмеялась. – Если я услышу сейчас еще хотя бы одно умное слово, все умники отправятся на штрафной круг.

– Понял. – Шестаков некоторое время терпеливо болтался в фарватере, дожидаясь пока Шура добровольно сбавит темп.

– Сегодня опять овцы снились?

– Снились, – со вздохом признался Шестаков.

– Вообще-то овцы – это неплохо. У меня бабушка сны растолковывала на раз-два. Если я не все забыла, то увидеть отару овец во сне – к удаче. Белые предрекают верных друзей, черные – льстивых и коварных. А зарезанная овца – это уже сигнал. Значит, не умеет человек сосредоточиться на главном. В твоем сне была зарезанная овца?

– Не было.

– Тогда тебе можно с Аманбеком разговаривать. Ты действительно этого хочешь?

– Конечно. – Шестаков сделал несколько глубоких вдохов-выдохов. – Во-первых, с заказчиком всегда желателен личный контакт. Во-вторых, мне край как нужен магнитно-резонансный сканер. Хотя бы бывший в употреблении. Главное, чтобы класс точности был не ниже второго. А поскольку денег у меня нет и я могу рассчитаться за оборудование только услугами, мне нужен человек, с которым можно было бы вести диалог. А господин Шукенов, старейшина глава клана Небесных Волков, захотел со мной познакомиться первым. Разве мог я отказаться от предложения, поступившего от такого важного человека?

– Он опасен. – Шура вздохнула. – Никогда нельзя точно сказать, чего он на самом +деле хочет. Я его давно знаю. С детства. Аманбеком еще с моим отцом имел дела. И каждый раз, как его встречаю, не перестаю удивляться. Он каждый раз другой…

– Это как?

– Не могу объяснить. Скользкий тип. Властный, хитрый, себе на уме. Считает себя последним чингизидом…

– Я вас умоляю! У Темуджина было четыре сына. Старший, который основал Золотую Орду, оставил после себя сорок сыновей. Внук Темуджина, правитель Китая, тоже оставил после себя кучу сыновей. А всего внуков-правнуков у Темуджина было порядка сотни. Если исходить из законов генетики, то к сегодняшнему дню около 20 миллионов мужчин азиатской наружности имеют полное право считать себя его прямыми потомками по мужской линии.

– Просто помни, что от Шукенова и его людей лучше держаться на расстоянии.

– Хорошо, – с готовностью согласился Шестаков. – Кстати, вы в прошлый раз обещали прочесть свои новые стихи.

Девушка резко остановилась.

– Я по-твоему что, больная идиотка, да?

– Почему? – Шестаков задумчиво почесал в затылке. – Я видел много разных больных на голову. В том числе идиотов. Вы на них точно не похожи. Это я говорю без всякого желания польстить. Понимаете, сочинение стихов – это крайне любопытный феномен. Лично я так и не разобрался, откуда берутся эти образы и смыслы. Хотя я, поверьте, много знаю о различных видах когнитивной деятельности.

– У меня сейчас ничего нового нет. Только какие-то обрывки из отрывков.

– Ну, хотя бы пару строк.

Шура вздохнула, посмотрела на облака и выдержала паузу в несколько секунд.

– В этом колодце чистое небо, в этом доме хлеб и вино, в этом месте встречаются ветры, и здесь мы все были когда-то давно. Мы – отражения Воинов Света, мы – письма мира в газетах войны, мы искренне верим, что ищем ответы, хотя ждем чудес и жаждем любви…

– Я не большой знаток изящных искусств, но в ваших стихах есть что-то… Даже не знаю, как сказать, – смущенно пробормотал Шестаков. – Письма мира в газетах войны… Очень интересный образ.

– Правда? – обрадовалась Шура. – Тогда догоняй!

Некоторое время они бежали молча. Потом обессиленный Шестаков опять приотстал.

В планах у Шуры опять были какие-то дела, которыми она предпочитала не делиться. Но Шестаков и не настаивал. Он немного повисел на турнике, сделал несколько асан и побрел в хозяйственный ангар, где был установлен мобильный полевой душ.

Поначалу процедура «мобильного душевания» Шестакова раздражала. Ему не нравилось крутить большую рукоятку на синей пластиковой бочке, чтобы взбить пену из моющего раствора, размазывать по себе эту пену, потом некоторое время ждать, когда она станет вязкой, а в конце скатывать с себя липкую пленку, которая особенно отвратительно снималась с волос. Но за пару-тройку месяцев он попривык и даже уже не вспоминал про обычный душ, где сверху из лейки вместо серой пены льется пресная вода…

Ближе к полудню Шестаков засобирался в «Озерки». Ему в любом случае нужно было заглянуть в санаторий на этой неделе, так почему не сделать это сегодня? Косяк будет недоволен? Не даст машину? Плевать. От базы до санатория – 10 километров. Меньше двух часов неспешной прогулки. А старичкам будет в радость его визит. Да и самому Шестакову поднимет настроение. В последние дни он совсем не находил себе места. И от каждой мысли про «Озерки» поднимался уровень тревожности.

Вроде бы и процесс реабилитации проходил вполне предсказуемо, и матушка Вера со всеми задачами благополучно справлялась, и прогресс у старичков был заметен, но Шестаков все равно ожидал какой-нибудь неприятности. Почему? Да хотя бы потому, что ни один специалист в области прикладной меметики не поверит в положительный результат полугодовой работы с тремя десятками устойчивых мемоидных структур с прогнозом «негативный», при том, что самому младшему из носителей исполнялось на днях семьдесят три года.

Нет, Шестаков ни разу не пожалел, что ввязался в бой. Как минимум ему удалось порадовать Шуру, для которой эти божьи одуванчики давно стали родными. Параллельно он смог проверить кое-какие свои мысли и идеи, на которые его натолкнули архивные записи покойной Искры Сергеевны, что тоже было неплохо. Да и вообще – видеть, как на твоих глазах к людям возвращается разум – это очень приятно. Вот только небольшой рост уровня агрессии у пациентов санатория был совсем некстати…

По приходу в «Озерки» – обязательный ритуал приветствия. Сначала, понятно, нужно поздороваться с матушкой Верой, поскольку в противном случае не избежать проблем. Матушка Вера умела обижаться месяцами, и для Шестакова исключений она не делала. Второй на очереди – Аркадий Васильевич Жуков. С одобрения Шуры, слепого доктора Шестаков вывез из опустевшего Погостово еще до начала зимы и пристроил в «Озерки». Интеллигентный Аркадий Васильевич быстро нашел общий язык и с санитарками, и с поварихой Тамарой, к тому же оказался востребован его врачебный опыт, так что матушке Вере ничего не оставалось, кроме как признать слепого доктора полноправным жителем санатория.

Шестаков обошел жилой корпус и присел на полуразрушенную ступеньку крыльца, выходившего во внутренний двор. Старик любил греться на солнце именно здесь – между крыльцом и дровяным сараем.

– О чем задумались, доктор Жуков? Надеюсь, не помешал вам размышлять?

Аркадий Васильевич обрадованно встрепенулся.

– Дима? Не волнуйтесь, помешать вы мне не сможете. Хотя бы потому, что в силу возраста мне уже давно приходят в голову исключительно банальности.

– О природе власти?

– А как вы догадались? Сегодня я действительно раздумывал над зависимостью между проявлениями воли и разума. Понимаете, чем дольше люди власти пребывают на высоком посту, тем сильней они подвержены опаснейшему душевному недугу – административному восторгу. Сначала человеку во власти хочется получать побольше и делать поменьше, потом он хочет удержать в узде тех, кому не слишком нравится подобный расклад, а в итоге чиновнику всегда становится мало любых зарплат, привилегий и бонусов. Ему становится тесно даже в пространстве возможностей украсть. Ему хочется быть обожаемым и выглядеть непогрешимым. Помните сказку русского писателя Александра Пушкина «О рыбке и рыбаке»? Или наоборот? Хотя это и не важно. К чему в итоге стремилась главная героиня по имени Старуха? Не просто к власти, а к самому неэффективному способу расходования общественных благ и ко всеобщему обожанию со стороны подданных…

– Увы, Аркадий Васильевич. – Шестаков поднялся со ступенек и отряхнул камуфлированные штаны от пыли. – Рад был бы подискутировать, но подробностей этого произведения моя память не сохранила.

Нет, нет, Дима, останьтесь еще хотя бы на несколько минут, – запротестовал старик. – В прошлый раз мы не завершили наш разговор, и я всю неделю умирал от распиравшего меня любопытства. Вы же знаете, как старики любопытны. Особенно слепые.

– И что вас взбудоражило?

– Недосказанная история девушки Искры, разумеется.

Шестаков прищурился от яркого солнца, оторвал несколько листиков чабреца, бурно разросшегося во дворе, растер их на ладони и с удовольствием вдохнул терпкий аромат.

– Начало я пропущу, с вашего позволения. Где познакомились Даниил и Иска и как полюбили друг друга – я не знаю, поэтому сразу перейду ко второй главе этой печальной сказки. Оба они были талантливыми нейриками, а в России любой талант, как известно, без остатка пожирается государственной машиной. В то время кому-то пришла в голову гениальная мысль, что нашей великой стране, поднимающейся с колен, в целях самообороны от ее многочисленных врагов срочно нужен мемокомплекс, который мог бы не просто корректировать личность своего носителя, но еще и сделать процесс корректирования контролируемым. А еще лучше – предсказуемым. Для этого, понятно, нужны люди. И не простые, а способные собрать громоздкий контентный хвост. И оба они, Даниил и Искра, были призваны на военную службу. Под каким-то, естественно, нейтральным предлогом, типа обострения пограничного конфликта. Какого именно – не суть. В то время их было много. А через полгода оба уже возглавляли группы нейропрограммистов, параллельно работавших над созданием женского и мужского прототипа боевого ударного мемокомпмлекса. Мужской кто-то в шутку предложил назвать «Адамом», а женский «Лилит». Предложение сначала было со смехом отвергнуто, а потом имена как-то сами собой прижились…

Доктор Жуков слушал внимательно, и Шестаков сам не заметил, как увлекся. Да и было чем. По материалам испытаний «Лилит» можно было сочинить детективный роман. Причем, обреченный на популярность. Когда все поняли, что структура мемокомплекса оказалась слишком слабой, не готовой к испытаниям, и «Лилит», предоставленная сама себе, стала реплицироваться по собственной логике, в трех секретных НИИ началась паника и поиски виноватых. Группу Даниила бросили на прорыв. Они упорно латали дыры патчами, заново перепроверяли контентные шлейфы, но все равно не успели. Оба прототипа неожиданно оказались в свободном доступе на культовом сайте свободных бета-тестировщиков SHARASHKA.

Как это произошло – сегодня уже не узнать. Все материалы эксперимента либо уничтожены, либо находятся в секретных архивах, а его участники вряд ли живы. Можно только догадываться, что источником утечки стал кто-то из разработчиков. У кого-то из них сдали нервы, видимо, и он решил отомстить представителям заказчика. А потом начался локальный апокалипсис. РосИнформНадзор обрушился на «Шарашку» всей своей мощью, после чего от популярного сайта не осталось ни воспоминаний, ни ссылок в поисковых системах. Но прототипы к тому времени успели разойтись в сотнях копий по всему Пси-Рунету, поэтому пришлось оперативно расформировывать группы разработчиков и тестировщиков, вычищать все лаборатории, физически уничтожая серверы, а на документацию, касающуюся эксперимента, накладывать по три грифа особой секретности…

– На любую хитрую схему найдется свой сбойный кластер, – развел руками Шестаков. – Там, где есть человек, остается место и для человеческого фактора.

– А сейчас у кого-нибудь из людей есть что-то общее с этим «Адамом»? – осторожно уточнил доктор Жуков.

– Вы попали вопросом прямо в самое больное место. С вами приятно иметь дело, доктор Жуков. Скажу больше: один из этих людей сидит непосредственно рядом с вами. Я просто из любопытства сделал несколько реактивных тестов, и был этому результату, Аркадий Васильевич, очень сильно удивлен.

– Интересно…

– Я бы даже сказал, что крайне интересно. Я ведь обнаружил не просто «что-то», а вполне самостоятельные фрагменты кода. Образно говоря, дыхательную, нервную и пищеварительную системы «Адама» целиком…