Текст книги "Реки помнят свои берега"

Глава 13

Дождю, похоже, был рад только Фёдор Максимович – не придётся волноваться за кострище. Уловив перерыв в дробной пляске по брезенту, вылез наружу. Лагерь был пуст, только Егор оценивал последствия грозы.

– Вера Сергеевна, мы прощаемся и уходим, – позвал по сторонам, не зная, где искать вожатую.

Вышла из штабной палатки. Стараясь не встречаться взглядом с Егором, зябко охватила плечи, став совершенно не похожей на ту бойкую и уверенную в себе вожатую, которая увиделась перед дождём.

– Чем-то озабочены, Вера Сергеевна? – отметил перемену лесничий. Хотя, какой ей быть, если остаётся с ребятами на ночь в мокром лесу?

Брат с сестрой подались к Вере, та прижала их к себе, торопливо попыталась улыбнуться:

– Нет-нет, всё нормально. Просто девочки… двух девочек гроза застала в лесу.

Веру начала бить мелкая дрожь, но не от холода, а от осознания того, что могло случиться с ребятами, оказавшимися без присмотра. Егор опустил глаза: Вера винит и его, что сами спрятались, а ребят не проверили?

– Промокли, колотит их, – попросила взглядом помощи или совета.

– Пойдёмте, глянем, – направился Егор к «медсанбату». – И найдите для них сухую тёплую одежду.

Вера исчезла в первой попавшейся палатке, Егор вошёл к девочкам. Те сидели, укутавшись в одеяла, практически одновременно кашлянули, и Егор вытащил фляжку с оставшейся после Пятака водкой. Захваченная скорее по привычке разведчика, чем по надобности, вроде бы оказалась к месту.

– Раздеться и представить мне спины для растирки. Минута времени.

Пропустив Веру с ворохом одежды, вышел наружу. За брезентом захихикали, и, наконец, позвали его. Егор налил пригоршню спиртного, подышал на водку, согревая её. Наклонился над девчачьими спинками с торчащими лопатками, принялся втирать влагу в загорелую кожу. Вера стояла наготове с куртками, и едва Егор сделал передышку, укрыла ими девочек.

– Ещё, – скомандовал Егор.

Когда вновь под ладонями стало сухо и горячо, кивнул Вере – укутывай. Сам вышел наружу. Отец с ребятами разводил костёр, и он помедлил, дожидаясь вожатую.

– Давайте, я останусь. А то вы одна, с детьми…

– Нет-нет, спасибо, ни в коем случае, – Вера даже замахала руками. – Да и что здесь случится? Лагерь большой, семь отрядов, из всех ближайших районов. Это просто мы крайние. Не волнуйтесь. Мы уже привычные.

В глазах – и благодарность за помощь, и страх за свою репутацию, если вдруг Егор всё же останется. Ребята взрослые, станут домысливать, потом пойдут разговоры по селу…

Страхи вожатой прочитались легко, и он протянул фляжку:

– Это остатки на растирку. Высушите у костра одежду. Побольше чая горячего. А главное – сами держитесь.

– Спасибо, – у Веры опустились плечи. Впервые за много-много лет кто-то позаботился о ней самой. – Если можно, посмотрите там за братом с сестрой. Они самостоятельные, но…

Уходили под завистливыми взглядами высыпавших на поляну ребят.

– Вы чего не записались в отряд? – скользя по мокрой тропе, поинтересовался Егор у Васьки с Оксаной.

– Женьку не взяли по годам, Оксанка без него никуда. Ну а Васька соответственно за компанию, – дала тактический расклад идущая впереди, но вращающая ушами, как локаторами, Анна. А уж чтобы совсем утвердиться в роли начальника Генерального штаба, выложила и сведения от резерва Верховного главнокомандования: – Да и Зойка Алалыхина в отряде. А кто с ней рядом – тому жизни нет.

Васька, выдавая себя с потрохами, соскользнул с горбатой тропинки, чертыхнулся, и Анька засеменила быстрее. Егор разлучницу Зойку совсем не помнил, может, даже растирал именно её водкой, но с Оксанкой племянник не прогадал. Красивая девочка.

К селу пошли вкруговую, вдоль Неруссы, чтобы не собирать в лесу за шиворот дождевые капли с веток. Освобождавшееся от облаков солнце грело на плечах влажные куртки, в сто тысяч солнц, как по Маяковскому, сверкали водяные бусинки на листьях. Хватит ли солнцу сил пробиться сквозь деревья, чтобы обсушить лагерь и ребят? Или всё же плюнуть на пересуды и вернуться?

Оттеснив Анну с Женькой, догнал отца. Однако совета спросить не успел: тот остановился, пристально вглядываясь в излучину реки и озаряясь улыбкой.

– Что? – спросил Егор.

– Ого! Река русло поменяла, – ответил за спиной Васька.

Честно говоря, Егор уже не помнил, как петляла здесь Нерусса.

– Она не поменяла, внучек, – не отрывая взгляда от воды, ответил Фёдор Максимович. – В войну она текла именно здесь. И именно в этом месте мы переходили её вброд, когда выводили бригаду Ковпака в рейд на Украину.

Ребята замерли, но, скорее, не от увиденного, а услышанного: об этом же в книжках написано! Столетняя давность. И вот это всё перед глазами? И дед знал Ковпака?

– А… а почему вода вернулась обратно? – не могла не полюбопытствовать Анна.

– А реки помнят свои берега, Аннушка, – улыбка не сходила с губ Фёдора Максимовича. – Увели мелиораторы её течение ближе к полям, а вот пошёл бурный поток после грозы, дал воде силы, – и всё стало на свои места. И лопнул пшик.

– Хорошо, – повернулась к Женьке Аня.

Что хорошего в пшике, Женька не понял. Он пока еще мало что понимал в деревенской жизни, детдом приучает или выбиваться в лидеры, или притихать…

– Вот и вы не меняйте своих берегов, – оглядел всех Фёдор Максимович. – Не предавайте свой род, страну, историю.

Пошёл дальше – спокойно, уверенно, пусть и немного сгорбленно под тяжестью ружья и прожитых лет. Уверенность, скорее всего, ему придала Нерусса, вернувшаяся в свои берега. А ещё сын и внуки, идущие с ним одной тропой. След в след.

– Незавидная у нас с тобой доля, – поймав паузу во взрослых разговорах, прошептала Аня на ухо Женьке. Придержала, отставая от всех. – Плохо, если дяде Егору наша Вера Сергеевна понравится.

– Почему плохо?

Посмотрела на жениха с сожалением: неужели и тебе всё разжевать и в рот положить, как Ваське?

– Так до нас очередь никогда не дойдёт.

– Какая очередь? – продолжал недоумевать Женька.

– Так сначала твоя сестра может замуж выйти за дядю Егора. Потом могут и Васька с Оксанкой посвататься. А мы с тобой вон – аж третьи на очереди. Не дойдёт…

Женька резко отстранился, словно Анька уже повела его под венец. Но женские заботы согнули девочку так, что она ничего не видела, кроме мокрой дороги. Куда выведет?

Зато остановилась Оксана, протянув руку в поиске опоры. Васька поддержал, испуганно заглянул в лицо попутчицы.

– Что-то кольнуло, – не менее испуганно улыбнулась Оксана, пытаясь вздохнуть. – Сейчас пройдёт.

Она попыталась осторожно набрать полную грудь воздуха, этого не получилось, и она опять виновато заулыбалась сквозь непонятную боль.

– Конечно, столько ходить с непривычки, – успокоил Васька, не выпуская руку. – Сейчас отдохнёшь и раздышишься.

К ним вернулся Егор, внимательно всмотрелся в побелевшее лицо девочки.

– Сейчас пройдёт. Первый раз так далеко ходила, – поторопился оправдать остановку племянник.

– Тогда не торопитесь, потихоньку. Можете даже отстать, – разрешил Егор. – Одни справитесь?

А может, ребята и хотели остаться одни?

Усмехнувшись гениальной расшифровке лежавшей на поверхности тайны, заторопился за ушедшими гуськом старым с малыми…

После обеда и отдыха Фёдор Максимович и Егор, прячась друг от друга, стали собираться каждый по своим делам.

Лесника ждала Тихонова пустынь с бетонной глыбой, от которой он худо-бедно, но уже отколол за эти дни заметный кусок. С Евсеем Кузьмичом пересеклись лишь однажды – бывший командир слабел на глазах, забывался всё чаще и в помощники не годился.

Наверное, можно было сдёрнуть плиту трактором. На худой конец, нанять отбойный молоток. Но раз решили с Евсеем Кузьмичом очистить родник собственными руками, то и посчитали этот способ единственно возможным. Зато народ не шибко любопытствует двумя микеланджелами, тихо бьющими по зубилу и собственным пальцам…

Егор выискивал в чулане одежду попроще, чтобы не жалко было измарать её в темноте. В первые годы службы он много чего привозил из военной формы, пока не перестали её выдавать, заменяя деньгами. Надеялся, что отец отправится по своим делам и отвечать на лишние вопросы не придётся. Хотя что отвечать? Может, он вообще не дойдёт до лагеря. А если и дойдёт, то не останется ночевать и сторожить ребят. А к утру в любом случае будет спать на собственной кровати в подвале.

Чутко уловил, как отец вывел велосипед за калитку. Анька ускакала к постояльцам, Васька гонялся где-то за собственным хвостом, и Егор торопливо облачился в походное. Начеркал на тетрадном листочке: «Я в гостях», положил записку на телевизор – до программы «Время» не заметят, а там, может, он и вернётся. Всё по-честному, просто забыл написать, к кому именно пошёл в гости. Из одноклассников в селе не осталось никого, но учителя живы, рыбаки на озере сутками сидят…

Себе признался, что идёт в лагерь ради Веры. Она не выказала особой приветливости, а позвони перед отъездом Ира или случись встреча с Таней – возможно, сейчас бы шёл в другую сторону или, наоборот, спокойно лежал на диване. Неужели Вера всё же заинтересовала? Жениться он, ясное дело, не собирается: его профессия, к сожалению, предполагает вдов и сирот. Просто побыть вместе, помочь чем сможет… Но смелая! Пойти лагерем в лес с детьми – это не ему под прикрытием всего Советского Союза кувыркаться с американцами в тёплых морях.

В одиночку расстояние до лагеря покрыл значительно быстрее, чем утром цыганским табором. Уже выглядывал палатки среди так и не просохших сосен, как уловил гул мотора: кто-то пробивался по лесной дороге. Скорее всего, с проверкой из района. Тогда надо подождать, чтобы к пионервожатой не возникло вопросов о постороннем.

К лагерю юзил залепленный грязью по крышу джип. На его звук от палаток выбежала Вера – всё в том же спортивном костюме с белым ободочком. Не во что переодеться? На себе сушила? Увидев и, скорее всего, узнав машину, она непроизвольно подалась назад, под защиту ребят, но переборола себя и перегородила дорогу в лагерь.

Водитель, несмотря на скользкую дорогу, сумел подъехать к пионервожатой вплотную, и та вынужденно отступила от пышущего жаром капота машины.

– Здесь горят «Пионерские костры»? – с улыбкой приоткрыв стекло, высунулся из кабины Борис Сергованцев.

Не дожидаясь подтверждения, вышел из автомобиля. Предусмотрительно обутый в сапоги, он вначале осмотрел машину, покачал головой, вызывая к соучастию пионервожатую – вот так к вам добирался! Открыл заднюю дверцу, вытащил два холщовых мешка, взвалил на плечи. Мимо ничего не понимающей девушки начал выбираться на обочину.

– Это… что? – на правах хозяйки спросила Вера.

Борис свистнул выглядывающим из палаток ребятам – ко мне. Перевалил в их руки мешки, разрешил тащить в лагерь.

– Что это? – уже требовательнее поинтересовалась Вера.

– Спонсорская помощь. Встретился с главой района, он и рассказал про лагерь, попросил помочь. Плащи от дождя, кое-что из теплой одежды, одеялки, сухари, пряники, чай…

Вера не знала, как реагировать на подарки. Бесплатный сыр, известное дело, лишь в мышеловке, но если глава района просил…

– Спасибо.

– Вера Сергеевна, вы простите меня за… за моё поведение в прошлый раз. Я воистину был очарован вашим обаянием и… Не сдержался. Простите.

Развёл руками, склонил повинно голову. Стало слышно птичье пение, пахнуло дымом от костра. Около палаток раздались возгласы – ребята наверняка рассматривали подарки. Но это же на все отряды, не только для Журиничей!

Ничего не ответив, Вера поспешила к юнармейцам. Борис легко перевалил на машине через игольчатую обочину и поехал вслед за ней.

– Вот и вся недолга, – усмехнулся Егор. Такая женщина воистину достойна того, чтобы к ней ездили на джипах, а не приходили пешком в заштопанных солдатских брюках и с посохом.

Вера уже приглашала водителя к костру, тот благодарно кланялся, рассказывая что-то весёлое. В женской фигуре исчезло напряжение, и, не увидев угрозы лагерю со стороны приезжего, Егор повернул в обратную сторону. Авось успеет до возвращения отца убрать записку. Да и в Москву можно собираться…

Глава 14

В столице Егора ждал срочный вызов к начальнику управления.

Срочным могло оказаться всё: в стране каждый день что-то горело, взрывалось, прорывалось, а главное – ничего не исполнялось. Ничто никем не контролировалось, никто ни за что, по большому счёту, не отвечал. По телевизору шёл нескончаемый сериал из драк и споров депутатов Верховного Совета, в стране правилом хорошего тона считалось разоблачать историю, обзывать самих себя «совками», ходить на митинги, спорить, собирать бесконечные подписи «за» или «против». Но – только не работать. Впрочем, и работы оставалось всё меньше…

Томясь в коридорах управления в ожидании приёма, подошёл к стенду с фотографиями членов Политбюро и высшего командного состава. Всматривался в лица людей, кому выпало на своих плечах держать громадину континента, не вмещавшегося даже на одной страничке географического атласа. И невольно стал усмехаться. Министра иностранных дел СССР Эдуарда Шеварднадзе, обязанного первым стоять на страже международных интересов страны, вдруг наградили американской антивоенной премией мира и австрийским орденом «Милого Августина». Вадим Бакатин, назначенный за время отсутствия Егора председателем КГБ, сдал Америке суперсовременную схему подслушивающих устройств, разработкой которых десятки лет занималось несколько институтов. Говорят, начал публиковать главы из своей книги «Избавление от КГБ». Начальник – об избавлении от собственной организации и подчинённых. Бред!

Да что они! Президента СССР Михаила Горбачёва на Западе наперегонки объявляли то «лучшим немцем», то «другом» Америки и Великобритании – но только не собственной страны.

– Горбачёва сгубил орденок, – дал ему оценку Витька Пятак. – Я же читал: как получил его в шестнадцать лет, как посадили в президиум, так больше он оттуда и не вылезал. А человеку по земле ходить надо, а не по сцене.

И эта убийственная характеристика Президенту подвыпившего Пятака объясняла целую политику страны.

Не менее знаменит оказался и Борис Ельцин. Ещё вчера ломавший хребты тем, кто не желал вступать в партию, сегодня водит толпы демонстрантов по Москве, страстно обличая то, к чему сам ещё вчера всех призывал[12]12
  В свое время Б.Н. Ельцин именно за партийное руководство строительством социализма был удостоен орденов Ленина, «Знак Почета», двух – Трудового Красного Знамени. Впоследствии США удостоили его и медалей «Щит свободы» и «За самоотверженность и отвагу»…


[Закрыть].

Кто пониже и пожиже?

Егор Гайдар, внук яростного борца за советскую власть Аркадия Гайдара и сын бессменного руководителя военного отдела газеты «Правда» Тимура Гайдара, сам долгое время проработавший в журнале «Коммунист», назвал советские годы химерой и возглавил реформы против того, за что боролись его предки и он сам. Генерал Дмитрий Волкогонов, отвечавший в Вооружённых Силах за идеологию, написавший пафосные книги «Советский солдат» и «Доблесть», которые по его же указаниям заставляли солдат поголовно конспектировать, лично же и возглавил комиссию по… ликвидации этих самых политорганов в армии и на флоте. Под Геннадия Бурбулиса, заставлявшего ещё вчера учить студентов в свердловском институте марксистско-ленинскую философию и научный коммунизм, на американский манер создали должность госсекретаря – с неё он и клеймил советский строй. «Отец» перестройки Александр Яковлев – вчерашний член Политбюро ЦК КПСС…

История России, вне сомнения, не знала примера, когда одномоментно стали перевёртышами десятки людей, оказавшихся в высших эшелонах власти. Океан способен абсорбировать грязь и самоочищаться, а тут в руководстве страны оказались предатели, страну не знавшие и не любившие. Порядочные люди вообще-то стреляются, когда к ним приходит прозрение или вдруг убеждаются, что вели народ не в ту сторону. В крайнем случае, затихают и уединённо отмаливают грехи, совестливо отказываясь от учёных званий и генеральских погон, заработанных на «ложных» основах и учениях. Здесь же в церковь шли лишь под телекамерами, а право стреляться оставляли тем, кто не изменил своим убеждениям…

– Буерашин, – донеслось из приёмной.

А может, пришло известие о Звезде Героя? А почему бы и нет? Вроде стыдно об этом думать, но раз уж завертелось…

Уже без напряжения вошёл к «Кап-разу», ответил на рукопожатие. Только вот командир смотрит ещё не как на Героя…

– Просят человека в охрану Ельцина. Пойдёшь? Он же для тебя вроде кумира…

В словах горечь и усмешка. Оттого, что Ельцин на каком-то этапе в сравнении с Горбачёвым был предпочтителен Егору или что надо ему самому отдавать подчинённого?

– При этом гарантий никаких по твоему обратному возвращению.

«Кап-раз» взгляд не отвёл, и Егор понял: вопрос с переходом из ГРУ в Службу безопасности Президента России ему решать самому. При этом догадываясь, что разведуправлению желательно иметь своего человека около «Тела»[13]13
  «Тело, Дед, Хозяин» – Б.Н. Ельцин в разговоре между охранниками.


[Закрыть].

Вообще-то на Полежаевке онемели, когда у них нежданно запросили офицера в растущую, как на дрожжах, охрану Ельцина, в знаменитую «девятку»[14]14
  9-е управление КГБ, отвечавшее за охрану важных государственных персон. При этом, как известно, 1-е управление занималось внешней разведкой, 2-е – контрразведкой (борьба со шпионажем, разработка агентов и т. п.), 3-е – военная контрразведка (особисты), 4-е – безопасность на транспорте, 5-е – борьба с идеологическими диверсиями противника, 6-е – безопасность на промышленных объектах (в т. ч. «оборонка»), 7-е – негласное наружное наблюдение, 8-е – шифровальщики (самые закрытые люди в стране), 16-е – дешифровальщики (ещё более закрытые и самые уважаемые), 15-е – безопасность подземных коммуникаций (бункера, «второе» метро), 10-е – архив, где служил Юрка Черёмухин, и т. д. Сам принцип обозначения охраны шел от количества первых охранников Сталина – девяти человек.


[Закрыть]. Если уж и там был некомплект офицеров, если собирали с миру по нитке, то можно представить, как упал в глазах политиков КГБ, откуда всегда пополнялась эта самая «девятка»[15]15
  Не путать с 9-й статьей расходов, предназначенной для оплаты агентов.


[Закрыть]. На госбезопасность навесили столько собак, ей приписали такие прегрешения, что решили держать старые чекистские кадры от греха подальше?

Генштабовскую, военную «разведконтору» подобное миновало лишь потому, что, в отличие от своих извечных конкурентов, они никогда не занимались политикой – по крайней мере, в своей стране. Не имели военные разведчики в пределах Садового кольца и зданий, памятников, которые можно было бы митингующим громить под объективами телекамер, доказывая свою лояльность и приверженность демократии.

Оказались «грушники» более недоступными и для общественного мнения, которое формировали депутаты вкупе с журналистами, взявшими на себя право оценивать вклад каждого ведомства на алтарь Отечества. При этом за эталон кристальной чистоты брались «общечеловеческие ценности» и права человека – понятия настолько расплывчатые, что понимались каждым по-своему. Эдакая абракадабра из Сальвадора, Шагала в красном круге Малевича.

И вот капитана Буерашина собственный командир спихивал в чан, из которого вчерашние глашатаи коммунизма звали народ идти в прямо противоположном направлении.

– Ты только не раскрывай там рот, – дал моряк самый ценный совет, словно согласие Егора было уже получено. – И не петушись. От тебя ничего не зависит, поэтому…

– Имею право спросить: за что?

– Свои люди везде нужны, – наконец произнес «Кап-раз» ключевую фразу, за которой, надо полагать, и скрывалась глубинная суть нежданного предложения.

Взял стоявший у глобуса военно-морской вымпел, подержал его на весу, словно прощаясь, – и в самом деле протянул Егору. Смысл мог быть двоякий: если на флоте вымпел вручают кораблю, который доказал свою готовность к самостоятельному плаванию, то в разведке высший пилотаж – это войти в стан противника под чужим флагом.

Не заговор и не новое ГКЧП, естественно, подразумевались: в этом плане людей в погонах приучили служить «за», а не «против». Скорее всего, Генштаб в самом деле боялся уничтожения разведки как таковой, и потому спешно выставлял глаза и уши в любых местах, откуда могла исходить угроза, – рядом с Горбачёвым, Ельциным, где-то в окружении Буша, у самого чёрта на рогах. Геральдисты, определяя в эмблему ГРУ летучую мышь, накрывшую распахнутыми крыльями земной шар, оказались крайне дальновидными[16]16
  При этом в каждом подразделении ГРУ эмблемы имеют свои отличия. У боевых пловцов место летучей мыши занимает лягушка.


[Закрыть]. Только вот сам Егор, похоже, подпал под девиз нелегальной разведки: «Без права на славу – во славу Отечества». Без права на славу…

– Когда и куда прибыть? – обречённо попросил уточнений Егор.

– В четверг в 9.45. Белый дом на Красной Пресне. Метро «Баррикадная»… Что улыбаешься?

– Интересное словосочетание – красные, белые, баррикады, – поймал игру слов Буерашин. – Такое ощущение, что пока не сменим названия, будем обречены на бесконечные революции.

– Только не они, – поднял руку «Кап-раз». – У них одна привилегия – выкашивать далеко не худших людей. И последнее. Тут Олич заскакивал в Москву на минуту, передавал привет и просил по возможности помочь сестре.

– Я звонил, она уволилась с работы…

– Держи домашний.

Заискрило, пошёл ток по крови, воссоздавая образ той, что занимала в последнее время слишком много места в мыслях Егора. Наверное, больше всего удивилась бы этому сама виновница, ни сном ни духом не ведавшая о переживаниях капитана после встречи у Большого театра. Фамилию можно было не называть, ибо не осталось в Москве магазинов, где бы им не были скуплены все мыслимые и немыслимые образцы точилок. Выстроенные в два ряда на полке в комнатушке офицерского общежития, они теперь категорически не давали забыть точёное личико Иры, детскую чёлку, волосы по плечам. Максим, Максим! Где бы тебя и под какой фамилией ни носило, ты виноват, что однажды передал ракушку. А с ней не просто шум моря, а и голоса сирен, что тащат в пучину…

Выйдя из кабинета начальника, принялся названивать по долгожданному номеру. Получив раз за разом короткие гудки, через Черёмухина «проколол» номер, вычислил по нему домашний адрес абонента. Помчался на другой конец Москвы в надежде на встречу хотя бы около подъезда. Сидел в засаде до тех пор, пока местные старушки, заприметив лузгающего семечки незнакомца, не позвонили в милицию. Маленький молоденький участковый, которого захотелось угостить конфеткой, почти грозно потребовал документы, но после их изучения сам всё и доложил: жильцы Точилкины свою квартиру только-только продали, новое местожительство пока неизвестно – требуется оформлять официальный запрос.

Вместо сладостей Егор угостил лейтенантика семечками и отправился готовиться к встрече с новыми сослуживцами.

…В Белом доме с капитаном Буерашиным долго не разговаривали. Возможно, доверяли рекомендации ГРУ, и требовалось лишь удостовериться, что кандидат жив-здоров.

Когда наличие подтвердилось и не вызвало отторжения, сухощавый подвижный майор прямо в фойе «БиДе» расписал ему ближайшую карьеру:

– Пойдёшь сначала «под сосну», затем поработаешь «мешком».

Названия таили в себе профессиональную тайну, но, судя по всему, должности Егору светили не очень престижные. Да только что офицеру престиж? Как поётся, жила бы Родина… Памятуя наказ «Кап-раза», от уточнений воздержался.

И кажется, зря, потому что даже рядом с Президентом России имелись не просто низшие, а откровенно тупые должности, от которых Егор мог при собеседовании отказаться. Как бы то ни было, а к Герою представлен. И посмотрим, как все закрутятся вокруг, когда Указ будет подписан…

– Стоишь на этом повороте, – взявший над Егором кураторство майор самолично привёз в какой-то лес и выставил на обочину.

– Задача?

– Просто стоишь. На случай, если здесь поедет Ельцин.

– Как долго?

– Неделю, три, месяц, полгода…

– И всё?

– Всё.

Это было даже не мелководье, где рыба чувствует близкую погибель. Здесь Егора целенаправленно выбрасывали на берег. Два-три взмаха жабрами – и как профессионал останешься навеки с открытым ртом.

Увидев поникшее лицо подчинённого, «рыбак» снизошёл до объяснений:

– Пост круглосуточный, поскольку охрана – процесс непрерывный. Если в ней существуют промежутки, её смысл теряется. В шесть вечера сменят. А пока стой под сосной, думай о женщинах или пиши стихи.

О женщинах думать сладко, если предполагаются будущие встречи с ними. Москва оказалась для лирических знакомств у Егора каким-то проходным двором, Таня и Вера из Журиничей далеки и не его. Стихи не слагались, бросил рифмы ещё в суворовском училище, когда занялся рукопашным боем и стрельбой. Скорее всего, последнее его увлечение службе охраны Президента и приглянулось. Но зачем же опускать столь низко? Его, аравийского тарантула? Может быть, даже Героя? И ради чего?

После смены и вовсе духом пал. В общаге включил телевизор, а над Кремлём реют уже два флага. Красный, советский – над Горбачёвым, оставшимся сидеть «на уголке»[17]17
  На жаргоне охраны – резиденция Президента СССР.


[Закрыть], и новый российский триколор – над Ельциным, въехавшим в четырнадцатый корпус Кремля[18]18
  Этот советский флаг, последним развевавшийся над Кремлём и тайно снятый ночью 25 декабря 1991 года, выкупят потом немцы и вывесят над одним из зданий в Берлине. Для истории. Или насмешки, ведь по мирному договору с Германией красный флаг вечно должен был развеваться над Рейхстагом. Чтобы это исключить, все послевоенные годы купол Рейхстага находился на реконструкции. Впоследствии именно немцы выкупят и мемориальную доску с дома Л.И. Брежнева.


[Закрыть].

Два президента, люто ненавидящие друг друга, ужиться в одной берлоге не могли ни при каких обстоятельствах, так что схватка предполагалась скорая. Бедные чубы холопов…

Однако говорить вслух об «огошках» – объектах государственной охраны, в «девятке» было не принято. Даже менявший Егора «под сосной» майор Штиблет, получивший прозвище за то, что протопал в Кремлёвском полку от солдата до большой звёздочки, говорил о чём угодно, но только не о нравах нынешних обитателей Кремля. А тем более не затрагивал причину, по которой его самого сослали в лес. Все разговоры Штиблет переводил на своего любимца, бывшего министра обороны Дмитрия Фёдоровича Устинова.

– С ним начинал. Святой человек для страны.

Егор при Устинове носил ещё курсантские погоны, в училище министра за огромную фуражку и возраст называли «мухомором», а тут, оказывается, святой…

Штиблет не обиделся на скептицизм сменщика, но счёл нужным прочистить память:

– В 41-м, в тридцать три года – нарком вооружения. В 42-м – единственный военный, кто получил звание Героя Социалистического Труда. За то, что перевел все заводы на Урал.

Этих энциклопедических фактов должно было оказаться достаточно, чтобы новичку замереть от благоговения.

– А как он любил скорость! – Штиблет служил у министра водителем, и предстоящему рассказу Егор мог верить безоговорочно. – У нас же по инструкции после гибели Машерова в автокатастрофе – не более ста двадцати. Вырвемся на Кутузовский, Дмитрий Фёдорович начинает молча буравить меня взглядом. Втягиваю голову в плечи, но скорость держу согласно приказу. Маршал терпит, терпит, а потом говорит: «Если мы влетим и покалечимся, тебя вылечит Министерство обороны. Но если я тебя выгоню, тебе не поможет никто».

– Логично, – оценил Егор больше юмор, чем непослушание маршала.

– Но ведь не выгонял! – прорвалась у Штиблета уже сегодняшняя боль, когда его убрали с какой-то должности близ «Тела». Скорее всего, по каким-то причинам не оказался рядом с ним в день путча. – Не выгонял. А ежели спешил, сам садился за руль, чтобы не подвести меня. Кстати, тогда и пошло гулять по Москве удивление: если маршал сидит за рулем, то кто же тогда рядом с ним такой маленький и лысый?! Я сидел рядом!

Штиблет гордо погладил свою гладкую тыковку, улыбнулся далёким воспоминаниям, когда можно было гордиться даже втянутой в плечи головой…

Несмотря на грызню двух президентов, «девятка» продолжала оставаться общей и, в отличие от хозяев, лодку не раскачивала, ажиотажа не нагоняла. И это при том, что охранники, оказавшиеся в дни путча рядом с Ельциным, вышли в герои, а «горбачёвцев» таскали следователи. Это и понравилось Егору больше всего, что никто не стал бегать от одного хозяина к другому. Единственное, шутки пошли слишком уж прямолинейные:

– Ну что, стрелять будем друг в друга?

– Только из-за женщин.

Тем не менее все ждали развязки. Ельцин мог поделиться последней бутылкой водки, но ни при каких обстоятельствах – завоёванной властью, так что одним четырнадцатым корпусом в Кремле он не мог удовлетвориться, а при неумении Горбачёва держать удар исход противостояния определялся заранее.

Новая должность позволяла Егору иметь сутки отдыха, и он регулярно вырывался на Полежаевку, добросовестно пересказывал новости, касающиеся Президента России. Но в какой-то момент почувствовал, что его слушают вполуха, что жизнь и контакты Ельцина «грушников» практически не интересуют. Вывод напрашивался парадоксальный: «Кап-раз» засунул его в охрану не в качестве засланного казачка, а чтобы элементарно спасти. Как ни странно, около Ельцина оказалось самое спокойное место: здесь никого не трогали, а самих охранников властью наделили такой, что любое их шевеление пальчиком приравнивалось к постановлению ЦК КПСС и подлежало безоговорочному исполнению. «Кап-раз», вручая вымпел, предполагал его сохранность, сбережение, а отнюдь не выставление напоказ в бою…

А тут сбылось и предсказание майора из «БиДе» насчёт выдвижения. Не успел Егор пересчитать сосны в зоне ответственности, как его выдернули на очередную ступеньку тупости – в «мешки». Отныне его обязанностью становилось сидеть в машине сопровождения Президента с единственной целью – выполнять команды старшего экипажа.

– Что, кровь перелили? – усмехнулся грустно Штиблет, узнав новость.

Егор вопросительно посмотрел на сменщика: это значит…

– Ну, ты теперь голубых кровей, белая кость, – пояснил майор новое физиологическое состояние сменщика. – Приближен к «Телу».

Вот оно что! Майор, сам того не осознавая, открыл наконец Егору тайну его миссии. Конечно же, его готовили в камикадзе, чтобы однажды он мог направить машину сопровождения на…

Додумывать до конца не хотелось. Да и не верилось, что ГРУ так глубоко влезло в политику.

Ельцин, в отличие от Устинова, на скорость и предписания не обращал никакого внимания. Он говорил, где и в какое время требовалось быть, и охрана сама выбирала и маршрут, и скорость. Сидеть у президентской машины «на хвосте» или идти перед ней «лидером» – это для охранников роли не играло, заменяемость шла полная. Только теперь капитан Егор Буерашин перестал быть просто «мешком»: он стал тщательно анализировать маршруты движения Хозяина, состояние трассы – кюветы, придорожные столбы, парапеты, повороты. Всё, что могло помочь ему в час «Х». Если он случится. Ну а потом… Потом, если жив останется, позабудет и имя своё.