Текст книги "На спине у ветра"

Я понял одну простую истину; она состоит в том, чтобы делать чудеса своими руками.

Александр Грин

У нас жила молодая, пытливая кошка. Когда она исследовала все вокруг, все углы комнаты, все закутки и поверхности, ей стало скучно, и она молча ушла из дома, видимо, изучать новые просторы. Что ж, бывают такие кошки-географы.

В ответ на поступок Машки, так звали кошачьего Колумба, мы купили аквариум с рыбками, который внешне походил на римский дворец. Аквариум имел ровные стеклянные стенки, свой пейзаж с дикорастущими водорослям и несколько рыбок. Главная прелесть этого дворца для рыб была в том, что отсюда, из этой роскоши, никуда не убежишь, даже если тебе очень хочется открыть новую страну.

Однако, рыбки были к миру не безучастны. Стройные гуппи в нем в нем формировали свои солдатские шеренги, мимо них деловито проплывали, как тучные генералы или солидные купцы сомики. И в углу под искусственной корягой, за поросшим мхом булыжником-утесом пряталась золотая рыбка. Кажется, она гляделась в зеркала, готовясь к выходу в свет.

Я ждал этого момента, потому что мне хотелось попросить у золотой рыбки новый велосипед. Рыбка почему-то все не выплывала и не выплывала, ждала момента.

Я спросил у папы: «Какая-то она не волшебная, хоть и хвостик у нее отливает красным золотом? «А ты знаешь настоящую породу золотых рыбок», – спросил папа, как она называется. Я не знал. Тогда отец кивнул головой и пробормотал: «Это – карась!»

«Не может быть, – возразил я: – Карась, тот, что был вчерась».

И все же Золотую рыбку я увидел. Оказывается, как и все люди, она любит солнце. Однажды после того, как я покормил рыбешек, все они, выстроившись в ряды, стали танцевать. И на Золотую Рыбку, глядящуюся в зеркало, упал луч солнце. Рыбка не выдержала веселья и тоже примкнула к обитателям аквариума, тоже стала шевелить хвостом и плавниками в такт рыбам одним слышимой музыки. Мне кажется, что рыбы тогда танцевали фокстрот или чарльстон.

И вообще это не верно, что рыбы не умеют говорить, что они немы как рыбы. Когда я у них чего-то спрашиваю, все и гуппи, и сом, и даже Золотая Рыбка то ли утвердительно кивают головами, то ли отрицательно машут хвостами.

РУХЛЯДЬ

Велосипед мне перешел в наследство от сестры. Кому то дарят мельницу, кому то кота, а мне, сестра Даша, уехав учится в далекий город, оставила велосипед Он был «ничего себе»: с голой без резинок педалью, с дребезжащем на ходу передним крылом, без всякий катафотов-наворотов. Ветеран. Да и место то хранения у велосипеда было «ничего себе», тесный сарайчик, в котором громоздились коробки от телевизора, стиральной машины, грабли с двумя зубьями, короткие, сработанные веники. Тут мирно шевелились тенетники в своих неводах. Какая никакая – живность.

В гараж к папе велосипед не пустили, хоть там пахнет мышами, но все же чище, чем в сараюшке. Конечно, у ребят на нашей улице имени поэта Пушкина, были крутые велосипеды со скоростями, узкими шинами и седлами. Но и мой тоже, «ничего себе», катался с веселым дребезгом. Одно плохо дребезг привлекал бродячих собак. И тогда приходилась жать на педали, боясь, что какой -нибудь резвый пес хватит за штанину.

Любопытно, что велосипедный дребезг привлекал даже тех, у кого двухколесный друг был сплошная крутизна. Они просили покататься. Что-то в звоне крыльев было притягательное.

Однако папе это не нравилось. И он порой спрашивал: «Звенит твоя рухлядь?»

Я отрицательно мотал головой. Тогда папа просил поставить велосипед к дворовой скамейке. Мы его переворачивали, крутили педали, совали отверткой. Но заканчивалось одним и тем же. Между рамой и крылом втыкалась щепка. И дребезг на время устранялся. Но щепка сохла, вылетала. И тогда крыло звенело еще сильнее, еще яростнее, словно соскучившись по своему удалому пению.

Но вот однажды отец взял меня за руку и попросил идти за ним. Я пошел. Оказалось, папа звал меня в гараж. В гараже, у самых ворот, стояло чудо. Блестящий, нарядный, новый велосипед. Многоскоростной. Почему-то я подумал, как ребенок, что велик мне прислала Золотая Рыбка из нашего аквариума. Но папа на это возразил и сказал, гордясь: «Дорогой!»

А свой старый велосипед мы с папой увели к мусорному баку. Пусть кто-нибудь его заберет или нужные детали открутит. Наш мусорный бак с надписью «За чистоту родной станицы!» был своего рода пунктом обмена. Порой сюда сносили потертую мебель, книжные полки, зимнюю обувь с кривыми каблуками. Это все куда-то ночью, наверное, уходило.

Не так-то просто расставаться со старым другом, хотя он и двухколесный, и обод, как говорил папа, «восьмерит».

В этот вечер я учил стихи про природу. Кажется, Тютчева! Про гром что ли, который все любят. Однако, повторяя под одеялом одну строчку, «люблю грозу в начале мая», я понял, что я любил свой старый велосипед, «рухлядь». Я не мог заснуть. Мне казалось, что велосипед уже кто-то от мусорного бака угнал или, что еще хуже, раскидал «рухлядь» по деталям. По темну я пробрался к баку и увидел, что велосипед, хоть кто-то и продвинул, но он стоит. Я ухватился за руль и провел велик к его сараю. Но тут меня встретил папа. Я вздрогнул. Но отец только и спросил: «Ведешь?». Наверное, он улыбнулся, в темноте не разберешь сразу.

– Веду, – ответил я, – у него штуцер хороший, не спускает.

Слово «штуцер» мне давно нравилось. И велосипед был отправлен стоять рядом с кургузыми вениками.

КАРТА БИЛЛИ – БОНСА

Вообще, если выбирать профессию, я хотел бы быть пиратом. Н папа на это возражал: «Пираты-бандиты. Золото, которое у них в сундуках в крови, награбленное. И они еще ром глушат!»

– Какой такой ром? Что они у этого рома уши отрывают?

Родитель рассмеялся и говорит: «Читай «Остров сокровищ» Роберта Луиса Стивенсона. Оказалось ром – это алкогольный напиток, глушить – значит пить его, залпом. А Роберт Луис Стивенсон – шотландский писатель-мечтатель. «Остров сокровищ» он сочинил в инвалидном кресле. «Вот как фантазия у него играла» – Пояснил папа.

Если честно, то алкогольный напиток я уже пробовал. Были гости, были и ушли. Ушли, и в одном из фужеров было оставлено вино. Я лизнул его. Кислятина реальная.

– А если не грабить и не глушить ром? – Спросил я.

– Не-е-е, тогда в пираты не примут, – покачал головой папа, – У них творческий экзамены, как у артистов: ограбь, выпей бутылку рому пока спичка горит. Это – как раздеваться в армии за сорок пять секунд.

Он задумался, глядя в окно, потом недоуменно улыбнулся: «Зачем раздеваться за сорок пять секунд?…»

– Да, – Я вздохнул, – А если быть великим мореплавателем?

– Это можно. Запросто. Географию учи, и – пожалуйста. Материки там…

Слово «материки» напоминало мне слово «мат», вообще, скучно. Вот если бы на практике.

– Давай, корабль построим, досок вон сколько в гараже-то, зачем они?

Папа сразу не согласился: «По весне, не сейчас!»

– А сейчас надо инструменты покупать, рубанок, шерхебель, пилу двуручную, – Я знал, что есть такие орудия для плотницких дел.

И на это папа, хоть вяло, но согласился.

Прошла весна: однако ни шерхебель, не куплен, ни пила лучковая. Но досках зашевелились вездесущие пауки-тенетники. И в одном месте пчелы слепили гнездо. Папа выгонял свою машину быстро, боясь укуса этих одичавших пчел.

И вот уже год прошел, но корабль для кругосветки я начертил лишь на листке: с отсеками, с палубой, с парусом и трубой. Пусть это будет дизельный парусник. Когда надо, заводишь мотор. Когда ветер – поднимаешь паруса.

Я рассказал своим дружкам, что мы с папой строим корабль. Одно плохо – название не придумаем. Антон Косогоров как то подозрительно щурился: «Врешь ты все, как можно здесь, у нас на суше, строить корабли…Их в доках строят…» Было очень обидно.

Осенью папу укусили две бродячих пчелы. Одна – в руку, когда он открывал дверь машины, другая – в щеку!

Мне-то он сказал, что это привет от пирата Билли-Бонса. И что по весне обязательно будем возводить корабль. Рубанок он уже купил.

Щека у папы от укуса растолстела, стала, как спелое яблоко Джонатан, и мне показалось, что глаз у него, тот что рядом со щекой, лукаво сузился. Пойми тут, врет или правду говорит.

ГРАБЕЖ

Вообще-то, грабежом я занимался раньше. Еще до нового велосипеда и до аквариума.

Папа как то сказал, что при известных условиях деньги растут. Их даже дают в рост. В банке растут.

Я бросил рубль в стеклянную банку, которая стояла в моей комнате на подоконнике и просто собирала солнечные лучи. Для чего была эта банка – не ведомо. Раньше в ней джем вишневый был. У нас дома дополна бесполезных вещей, которые рождают еще более бесполезные вещи. Скоро эти баночки-скляночки, пузырьки и красивые коробки из-под конфет, обуви, подарочные сумки вытеснят нас всех к мусорному баку «За чистоту родной станицы!». Так, по крайней мере, папа утверждал.

Да, я кинул рубль на дно банки. Он весело звякнул, обещая врасти в 10 рублей. День-два, неделя прошла. И вдруг однажды, проснувшись, я заглянул в свою банку и что увидел? Там действительно светились на ясном солнышке десять монеток. Яркие, новые, только что родившиеся.

Я рассказал об этом папе. Папа улыбнулся и сказал: «Бывает. А у меня вот напротив – пропадают деньги. Вечером в кошельке они, кажется, есть, утром глянешь – пусто»

– Ты в банку клади. В стеклянную. В трехлитровую. – Посоветовал я.

– Э! – возразил папа, – время такое. Мне просто не везет. Всё стало пропадать. Засовываю носки под диван, утром ищу, хорошо если один носок попадётся… Но что с ним с одним делать? По очереди на ногах носить, вначале – на левой, потом – на правой?

Долго ли коротко, деньги у меня стали расти не только в банке, но и в джинсах, и в куртке. Я подумал их поливать, чтобы они понадежнее размножались. Этим все дело испортил. Перестали монеты рожать себе подобных. А они мне были страшно нужны. И тогда свершилось страшное. Я вытащил из папиной куртки 500 рублей. И вот ведь я, какая сволочь (или какой сволочь) подумал: «У папы все равно они пропадают утром. Вот он и подумает, что деньги просто так испарились. Как всегда».

Дело было летом, на каникулах. В десять часов утра я созвал всех мальчишек и сказал всем, Игорю, Максиму, Павлику, Кутнаеву, Степе Уколову, что получил наследство от прабабушки из далекой страны Уругвая и теперь решил всех угостить. Заказывали в магазине «Полина» что угодно. Чипа-чупсы, пепси-колу, напиток махито, леденец с дудочкой, черного шоколадного печенья. Короче говоря, и мои деньги, как говорил папа «испарились». Зато все ребята были довольны, смеялись, радовались, хотели в Уругвай, к моей умершей родственнице. Я их туда приглашал. Правда, Павлик Краснов поумничал: «Хорошо тебе, мертвецы деньги шлют».

Вечером я пришел домой, я услышал в доме неловкую тишину. Молчала мама, молчал папа. Такая тишина, словно мне комками ваты уши заткнули. И папа на меня взглянул так, что мне хотелось, ну так в книгах говорят, хотелось исчезнуть. Увы, никуда я не исчез.

Папа же, мой добрый папа, вытянул из своих брюк ремень и стал меня им стегать. Не помню больно ли было. Просто слезы брызнули из глаз, и я завыл. Вот свой вой я помню. Сколько раз папа меня хлестанул не помню. Он схватился за темный пузырек. И в комнате запахло холодным запахом. Это были сердечные капли. Папа их иногда, когда сердился, принимал.

Нет, с тех пор я никогда уже денег не крал. Ни у кого. Вообще папа сказал, что это болезнь роста, как корь, вот сестра Даша крала у мамы золотые украшения, колечки, серьги. И растыкала их под плохо приклеенный плинтус.

КАТАНИЕ НА ДЕЛЬФИНЕ

Говорят, что дельфины умнее людей. И у них есть свой язык. Они тонко свистят ультразвуком. И часть звуков не ясна человеческому уху.

Я имел такое тайное желание покататься верхом на дельфине. Даже видел рисунок, на котором мальчишка, вроде меня, несется по морским волнам с огромной скоростью. Верхом же я катался лишь на папиной шее в далеком детстве. Да еще, когда мне было лет шесть, папа взял меня на конюшню к чистопородным лошадям. Лошади были атласные, как лошадиные артисты. Они водили ноздрями. Как будто морщились. И иногда только косились в нашу сторону. А так жили по-своему. Думали в свое стойле.

Одну из лошадей конюх вывел на опилки, на манеж. Я тогда смело протянул ей ладошку с сахаром рафинадом. Коняга с равнодушной осторожностью ловко сняла сахарный кубик. Поглядела на меня. И, кажется, кивнула своей длинной замшевой головой. Конюх, а если по-научному жокей, усадил меня на лошадь. И я поехал, удерживаемый сзади тем же дядькой с козырьком на лбу. Не скажу, что это было приятно. Приятнее кормить лошадку рафинадом.

В Анапе же нас с папой поселили в дощатом, голубым домике. Две кровати, проход, тумбочка между этими кроватями. Утром наша одежда, джинсы, майки, футболки делались влажными. Но мы их все равно напяливали на себя и шли, булькая, как водолазы, есть в столовую белую кашу или желтую запеканку. Потом, после завтрака, двигались на пляж, к валунам и к холодному морю.

Наверное, на Черном море всюду так, всюду есть лысая меловая гора с какой-нибуть надписью на вершине, типа «Здесь был…» На нашем море, на нашей лысой горе, мы узнали, что побывал тут Гера из станицы Брюховецкой. Странные имена дают в этой не менее чудной станице.

Папа разведал, что мыс Утриш, на котором построен дельфинарий, находится не так далеко, километрах в двух от пляжа. И мы с отцом, обув легкие кроссовки, пошли в сторону того самого Утриша. Дорогу нам подсказывали жёлтенькие цветочки. Они клонились в сторону мыса. Птицы, они тоже туда спешили и какие-то некусачие пчелы, жадно жужжащие «Утрижжжж-жжж», «Утрижжж». Им некогда было кусаться, только пугать.

Я сразу понял, что дельфины умнее людей. В бассейне, дельфинарии их заставляли играть в мяч. Мячи были разных цветов, желтый, красный, зеленый. Конечно, дельфины, подпрыгивали и тыкали круглыми, как тупой карандаш, рыльцами в мяч. Делали это они ловко, с

пренебрежением к людям. Такими, мол, глупостями мы занимаемся, лучше бы заставили умных животных доказать теорему Ферма.

Когда дельфиний волейбол закончился, по какому-то неслышимому человеческому уху свистку дельфины выпрыгнули на кафельный берег и улеглись на нем. «Как дамы Севера», – усмехнулся папа. Можно было их потрогать и в порядке исключение даже сесть на них. Я потрогал. Дельфинья влажная кожа оказалась приятной. Просто и сравнить то не с чем. Приятной, и всё. Папа договорился с юрким мужичком Карловичем, что я сяду на это морское млекопитающее. Да, все же это не удав, которым Костя Уколов, недавно обвивал себе шею. Костя хвалился этим.

Я-то сел на дельфина. И это тоже было приятно. Но тут же и соскользнул с его спины. Я подумал, что дельфину тяжело.

– Эх, – вздохнул папа, – Я не успел тебя снять на камеру.

Хорошо, что не успел. Приятнее вспоминать, чем видеть картинку. Ту, самую осторожную лошадь. И этого снисходительного дельфина.

МОЙ ПАПА – ДЕДУШКА.

Когда мы с папой стоим в очереди, то кто-нибудь моего папа непременно обзовет дедушкой.

Папе, чувствую, это неприятно. Он хмурится и глотает слюну. Иногда папа не выдерживает и срывается: « Я тебе не дедушка!» И называет свое имяотчество. А тот, кто назвал его дедушкой, изумленно, даже испуганно, отпячивается.

Не будет же папа объяснять всем, как мне, что я – поздний ребенок, что у всех отцы молодые. А у него одного седые волосы и много морщинок у глаз.

– Отчего морщинки?– Спросил я у папы.

– Часто смеюсь…

Конечно, мне хотелось бы иметь папу со стальными мышцами и с крепкими черными волосами. Хотел бы рыбачить с папой, купить ружье вертикалку и охотиться на дикого, вредного зверя. На кабана, допустим.

Но зато папа, действительно, хорошо, честно смеется, не юлит ни перед кем. И он ходит на родительское собрание в школу. Кругом в классе вертятся, красуясь, одни мамы. И папа один, как перст. Нет, не перст. Он говорит по-другому… Как что-то нехорошее в проруби.

Когда отец приходит с родительского собрания из школы, то начинает горячо возмущаться: «А где отцы?… Пиво лакают? Почему мальчишки должны воспитываться у материнской юбки? Женщины захватили весь мир. Караул!»

Не знаю нравится ли этот захват папе. Наверное, по душе, потому что говорит он это молодым, озорным голосом. Потом добавляет: «Женщины ведь не могут смастерить рогатку»

Однажды, после такого заявления, я, набравшись смелости, спросил у папы: «А мы можем?!»

– Могём, – неграмотно крякнул папа. И мы вырезали из старого, сухого сучка рогульку, потом из пробитой велосипедной шины – узкие резиновые полосы, а из потрепанной маминой сумочки -черный кожаный кружочек.

Когда мы это делали, я спросил у папы: «Так, может, мы и порох изготовим, ты знаешь рецепт?»

– Его уже давно китайцы изобрели. Конечно, знаю. А кого подрывать будем?

– Кого-кого, школу само-собой… Нудно там…

– Всегда? Тогда пусть она взлетает на воздух.

– Не всегда.

– Тогда подождем взрывать до одиннадцатого класса.

Рогатку-то мы смастерили. Красавицу. Но на кого с ней охотится? На кабанов? Не возьмут даже шарики из подшипников. А птиц жалко. Так и лежит рогатка в диване, под пружинным матрацем.

И вот я читал, что рогатка в древнее времена называлась пращой, что пращу-рогатку усовершенствовал знаменитый изобретатель Леонардо да Винчи. Чего там усовершенствовать то.. Сухой сук, резина, клок кожи. Как всегда взрослые врут много. Да без толку.

ВЕЛИКАЯ ЛЮБОВЬ

В пятом классе я заболел ветрянкой. А после выздоровления влюбился. По-настоящему влюбляются лишь в пятом классе. Детсад не считается. Там это… На букву «ф». Флирт один.

Это была новенькая девочка высокого роста. Звали ее интересно. Не Даша, не Поля, не Настя даже, а Любовь. И фамилия ее была чудесная, вполне соответствующая: Великая! Великая Любовь!

А влюбился я в нее по принуждению. Может, даже из-за корысти…Дело в том, что по школьным правилам в пятом классе уже положено интересоваться девочками. Я поинтересовался своими. И они мне показались довольно скучными. Нет у них никакой тяги к морю. Какие-то картиночки по своим смартфонам выбирают и шлют друг-другу. Я попытался узнать у Насти Завьяловой, она ничего так девочка, веселая, умеет ли она вязать морские узлы. Я к тому времени уже знал шесть видов узлов. Настя только неприятно вздернула губу. Мол, дурак я, и не лечусь.

А вот новенькая, Любовь Высокая, хоть и не умела вязать узлы, но с интересом взглянула на меня. Но тут надо остановиться, потому как много проблем. Люба Великая на голову выше меня и я, вообще, не знал чем завоевывать сердце женщины. Понятно – стихами, ну, там галантными поступками. Или спасти откуда-то. Вынести из пожара, выловить тонущую. Но у нас, как назло, ничего не горело. Наводнения вообще обходили стороной.

Что делать? И я рассказал всё папе. Слушая рассказ о моих переживаниях, папа все время по-разному улыбался. И кое-в чем мне помог. Он работал режиссером в местном театре и писал стихи, поэтому был спецом по ухаживания за женщинами.

– Ну, – кивнул он своей седеющей головой, – Великий поэт Пушкин взял в жены красавицу Наталью Гончарову, которая была на голову выше его. Что же касается морских узлов, так это они, милый мой, врут, как сивые меренихи, вязание узлов – главная профессия женщин…Ну, а как тебе поступать?… Будь честным и правдивым, добрым и щедрым, и на это любая девочка откликнется.

Этот совет меня не устроил. Папа – человек не практичный, всюду видит добро, будто оно на деревьях зреет каждое лето. Как груши. Но вот Димон Симоненко мне дал правильный совет, однако вначале захотел узнать об объекте моего внимания, и я вынужден был ему добровольно подарить альбом с жетонами из «Звездных войн»

Димон – известный эксперт по любви. У него у самого есть девушка Арина, аж из седьмого класса, на бокс ходит. И, как говорит Димон, любого замесит.

– Они цветы любят… Ну, конфеты еще. Ты по кинофильмам изучай.

Короче, я сам это предполагал. Тогда еще у меня был сотовый телефон, и я спросил номер у Любы Великой. Она пожала плечами и черкнула на клочке бумаги.

В принципе назначать свидания надо смаху, это все равно, что сразу нырять в холодную морскую волну. И я, просчитав до десяти, назначил. Точно не помню что писал, потому, как слова прыгали на экране телефона.

У меня были свои деньги, полученные за мытье папиной древней машины «шестерки». На эти деньги я купил ярко белые цветы. Кажется, их звали маргаритками. У речки, на пешеходном переходе, мы и встретились. Люба очень обрадовалась цветам. И не стала жеманничать, чем еще больше мне понравилась. «Ха, – усмехнулась она, – А почему ты не можешь прыгать через козла?». «Ха, – удивилась она, – А почему ты дружишь с этим глупым Симоненко? Он мне про тебя рассказал ужас что. Ты продал меня за 10 жетонов», «Ха, – подытожила Люба, – Но это ничего не значит. Я тоже тебя со временем продам»

Я замер и стоял, как вкопанный. Потом мы присели на берегу нашего ерика, по которому, как большие чудовищные рыбы проплывали головастые автомобильные скаты.

– Научишься прыгать, – пообещала Люба, – Ты читать любишь?

Я не мог сказать ни да ни нет.

– Ага, любишь! Знаю, знаю. Я вот недавно «Двух капитанов» прочитала, об исследователях Севера и о любви. О великой любви.

Она гладила крупные лепестки маргариток: «Ты не всегда мне цветы дари. А то это скучно…»

– Я могу тебя в путешествие взять. Мы с папой будем строить корабль. И еще, хочешь в папином театре играть? Мы вот в нем пьесу о бездомных собаках ставим.

Люба Великая хотела и в театр, и плавать по океану. А я думал об одном. Может, когда будем расставаться, надо ее поцеловать… Может, надо, может не надо. Только как это сделать?

Все же – Люба Великая не Арина, девушка Димона Симоненко, которая всех месит.

Все обошлось, как в сказке. Когда я довел Любу до её пятиэтажки, морщась от солнца, она засияла:

– А вот есть такая народность, эскимосы, так они носами целуются. Она чуток пригнулась, и мы потерлись носами. Нос у нее был скользкий приятный, как вот губы той лошадки, которую я в детстве угощал сахаром-рафинадом

ПРИЗНАКИ БЕШЕНСТВА.

Как это произошло? Не ведомо. Говорят, что труд из обезьяны человека сделал. Когда это случилась, когда? Верить календарю, то вся жизнь – сплошной праздник. То Всемирный день поэзии, все стихи долдонят «буря мглою небо кроит». То – Всемирный день русской похлебки – народ гречневыми, полезными супами давиться. А то вот вчера был Всемирный день счастья. Нет, не ходили одуревшие весь световой день с открытыми ртами. Ничего подобного. Но вот есть праздники открытые, а есть скрытые. К примеру, День бешенства.

С утра на меня наорала мама, из-за того, что сама потеряла заколку в форме ёжика, а у меня были чуток нечищеные туфли. На уроке биологии меня вызвали к доске. И я у доски забыл слово «вакуоль». А у меня такой характер, если что то наглухо забуду, то стану плести разный вздор, вспоминая это слово. Ну, я и наплел целый воз и маленькую тележку, за что добрейшая Маргарита Васильевна, подняв пушистую бровь, влепила мне в журнал и в дневник по «двойке». Пришел домой, папа по своей комнате мечется, никак, как он выразился, рифму не поймает. Не прилетала рифма, и папа злился.

Я посидел для блезира над уроками, но потом решил сам себя успокоить, поехать кататься на своем велике. На старом велике, с крылом-бубенцом. Я покатил по асфальту к двухэтажному, зеленому дому, обросшему колючей травой. А в той траве проложены тропинки. Интересно вилять по ним на велосипеде, будто выбираешься из лабиринта.

В лабиринте том, услышав трезвон моего велосипеда, на меня и напала собака по кличке Щенок. Собачка знакомая, черно белого окраса, давно выросшая из своего младенческого состояния. Она укусила меня за икру, проколов кожу. Однако, крови много не было.

В один голос и пап, и мама заявили: «Бешенство». И лица у них побелели, словно сами вмиг сбесились.

– Срочно к больницу! – заявила мама. Голос у нее звенел.– Сорок уколов в живот!

– Надо его водой спрыснуть, – Остановил её папа. – Проверка на вшивость. Водобоязнь – главный признак бешенства.

Мама сделала круглые глаза. И папа втолкнул меня в свою «шестерку»

Врач-хирург по фамилии Черноризов был единственным в этот день хладнокровным человеком. Он поглядел на меня вначале одним глазом, зеленым, потом другим – карим. И сказал. Ничего страшного: всего три укола, по схеме.

Хороший человек этот Черноризов, хоть и весь собранный из деталей, глаза, руки, волосы, все скособочено. Он еще сказал, что с собакой, с Щенком тем, если он бездомный, надо что-то делать и заявить об этом в специальные органы. Дал адрес куда.

В этих «специальный органах» сидели измученные люди. Все они пялились в экраны компьютеров. И вздыхали.

«Пишите заявку! – приказала папе, пахнущая плотными духами женщина, – Будем делать вызов бригаде!»

Когда вышли из «ветнадзора», так точнее назывались «специальные органы», папа пояснил, что Щенка будут усыплять. Выстрелят в него специальной усыпляющей пулькой. А потом заберут в собачий приёмник. Он взглянул на светлое, в редких облаках небо и добавил: «Собаки мне мстят. Не надо было о них спектакль ставить. Акценты я неправильно расставил»

Добавление мне было непонятно. Да и чего в этом разбираться. Начиналось каникулярное лето. И вместо отдыха в Черноморской долине Сукко, мне надо было по схеме делать три укола. Правда, не в живот.

Через неделю приехала спецбригада для усыпления Щенка. Я дежурил в зарослях. Я давно простил Щенку его укус. Может, он от радости меня укусил. Мне не хотелось, чтобы стрелки усыпляли собаку. Бригада состояла из двух человек. У одного пожилого человека был в руках журнал, типа классного, у другого, молодого в малиновом спортивном костюме, ружье. Само-собой я выбежал из своих зарослей и уткнулся почти в живот молодому, с ружьем. Я попросил его не стрелять. Парень вытер бисеринки пота со лба и указал на старика с журналом: «У начальства спрашивай».

«Начальство» поморщило и без того в извилистых бороздах лоб: «Никак нельзя, юноша, заявку надо выполнять. Был вызов, значит, надо реагировать. Да мы еще сколько бензина сожгли, когда ехали сюда».

Я протянул начальству смятые в кармане бумажные деньги, присланные мне дедушкой к дню рождения. Старик усмехнулся и поджал губы: «Ни-ззя, юноша»

Пока я эту бригаду упрашивал, мой Щенок выскочил из-за угла дома. За ним мчалась лопоухая дворняга. Почему– то, ведь я не говорил о приметах собаки, спортсмен прицелился в Щенка. Прозвучал выстрел, но собака продолжала стремительно нестись в густые зеленые, колючие заросли.

– Сейчас она рухнет!– Закурил спортсмен и как ковбой кинул свое ружье в раскрытую дверцу машины, похожей по облику на «Скорую помощь».

Потом оба они, ругаясь, побрели в заросли. Стали там бродить, ища пса. Но, псина, как растворилась. Собаколовы не нашли её, заставили меня расписаться в журнале, чтобы подпись была взрослой, с закорючкой в конце.

– У вас тут специальная ферма по разведению колючих растений, – недобро посмотрел на меня спортсмен-охотник. И стал отдирать со своих малиновых брюк репьи.

А кусачий Щенок вскоре воскрес. И даже, если я проезжал мимо его мокрого носа на трескучем велосипеде, он лишь ласково тявкал вслед.

КАК Я ПОТЕРЯЛ ШТАНЫ

Из учебника « Истории древнего мира» ясно, что люди в глубине веков были абсолютно сумасшедшими. Один царь, или кесарь, Калигула назначил своего коня консулом одной из провинций Рима, другой, не помню его имя отчества, велел море розгами высечь. Философ Диоген жил в бочке из-под селедки. И днем с огнем бродил по берегу с фонарем. У математика Пифагора обитала кошка, с ней геометр советовался по всем научным вопросам.

Впрочем, этот Пифагор имел еще и штаны, которые, вероятно, он потерял. Вот если бы он их не «посеял», то кто бы знал поговорку: «Пифагоровы штаны на все стороны» равны. Потерял, вот и народ легенды сложил.

У меня тоже было несколько крупных потерь. Помнится, мне подарили на день рождения подзорную трубу. В новогоднюю ночь мы с папой выходили с этой длинной пластмассовой штуковиной ко двору и глядели на звезды. Ничего на небе не менялось, но мы, обманывая друг друга, говорили, что вот вокруг Альфа Центавра новые планеты появились, а в созвездии Кассиопеи вообще невообразимое твориться. Нам было весело придумывать космические изменения. Папа тогда еще сожалел, что планету Плутон исключили из списка планет. «Так вот и с людьми поступают», – вздыхал он.

Мы на автобусе ездили на экскурсию в город-герой Новороссийск. Я захватил с собой подзорную трубу. В том героическом городе я давал всем в нее посмотреть. Но когда вернулись домой, я оставил трубу в автобусе. Так она и уехала вместе с чужим шофером.

Было дело, когда я потерял свой телефон. Возле нашего магазина построили детский городок с качелями-каруселями и с горкой. Я вышел из детского возраста. Уже был влюблен в Любу Великую, но мне очень хотелось прокатиться по скользкой, дощатой горке. Положив свой телефон на сруб декоративного колодца, я залез на горку и несколько раз скатился с нее. Весело было. Но когда вернулся за телефоном, то его не нашел.

В слезах я пришел домой. И папа сердито заставил меня смыть слезы холодной водой. Потом мы поехали к тому магазину. Папа поговорил с охранником. И мы пошли смотреть видеозапись. Дело в том, что на большом магазине «Станичный двор» стояли камеры наблюдения. Я увидел свой телефон. К нему подошел расплывчатый тип в полосатой рубашке. И тут же схватил его. Да, это было ясно видно. Вор поморщился и сунул мой телефон в карман. Никто не знал, кто был этот человек.

Папа меня успокоил. Все вещи, как кошки, возвращаются потом к человеку. На что я ответил «А наша кошка Машка не пришла ведь»

– Ну не пришла. И что? Придет еще. Плохо бывает только в одном случае, когда теряют не штаны, а совесть.

Он как в воду глядел. В конце декабря выпал снег. Солнечный свет утром залил все окошко, аквариум с танцующим рыбками, наш двор, враз ставший чистым и белым. Нет, скорее, белым и чистым. Я подошел к рыбкам и сказал: «Зима!». Что-то они не особенно обрадовались и танцевать стали тише, как будто в замедленном кино. Я быстро собрался в школу. Набил портфель учебниками и тетрадями, сунул туда тренировочные брюки, неданно купленные за, мама сказала, большие деньги в престижном магазине.

Еле-еле я отсидел все шесть уроков. Хорошо хоть меня не спросили не на одном из них. Я все боялся, что солнечный свет растопит снег, и зима уйдет. Однако, этого не произошло. В станичном парке было всё, как в волшебной сказке. Покрытые снегом огромные деревья, чуток влажноватый, но не тающий снег, яркое солнце, высекающее из того снега разноцветные искры. Я очень люблю зиму, люблю проваливаться в сугробах, писать ивовым прутиком на снегу редкое девичье имя «Люба», бегать по засыпанным, но все же различимым дорожкам, раскидывая в стороны буруны снега. Долго я наслаждался зимой. Но придя домой, я обнаружил пропажу. В портфеле, набитом книжками, я не нашел «престижных» штанов для уроков физкультуры. Что делать? Я уже знал, что утаивать нельзя. Утаишь – хуже будет. Хорошо хоть папа пришел домой на обед. Папа расспросил меня, где я был, и мы, сунув в рот по пирожку с капустой, помчались в тот наш зимний парк. Мы исходили все мои пути-дороги. Благо следы еще остались. Вначале папа пел свою песню «Фигаро здесь, Фигаро там» веселым и быстрым голосом. Но потом темп стал утихать. И Фигаро уже перемещался лениво, как утренние рыбки в аквариуме.