Текст книги "Когда мы были людьми (сборник)"

Водолаза отыскали в Краснодаре, на улице Коммунаров. В старом, раритетном доме зубного врача Березовского. На самом верху этого дома, на втором этаже, базировались две писательские организации. Отличались они друг от друга перестановкой слов. Одна – Союз писателей России. Другая – Союз российских писателей. Что в лоб, что по лбу. Но некоторые в этом видели гигантскую разницу. На первом этаже просторно располагался гей-клуб «Серебряный дождь». Внизу – водолазное общество. Оно в ядре своем состояло из одного человека, бывшего летчика Сидоренко Ивана Алексеевича, человека трезвого и рассудительного.

Окружал водолаза штат. Пожилая в очках особа с красной косынкой вокруг шеи. Мария Валентиновна. Она все время натягивала руками щеки. И, натянув окончательно, послала к «девушке». Девушка Марьяна Эмпедокловна выписала счет и, поигрывая джинсовыми ягодицами, профланировала в кабинет к шефу. У шефа была русская фамилия Зайцев. Но это был мимикрированный Волк. Настоящий волк со стальными клинками в пасти. Поигрывая чайной ложкой в стакане с подстаканником, такую посуду дают в поездах, Зайцев взглянул на представителя администрации Викентия Желябова: «Чем расплачиваться будете?» «Рисом» – был ответ. Зайцев удовлетворенно хмыкнул: «Две машины зерна». Желябов выковырнул сотовый телефон из вельветового кармана, позвонил и согласился с двумя машинами. «Район дает добро». Водолаз позарез нужен. Надо взять анализы из грунта.

Викентия Желябова послали к инженеру по технике безопасности. Нужно было разрешение из Москвы. Хотя бы факс оттуда.

К вечеру все утряслось. Штат разъехался по домам. В «уазик» погрузили водолазную амуницию. В «Волгу» усадили Ивана Алексеевича Сидоренко, который всю дорогу клял пьяниц. До чего они, гады, Россию довели! Он говорил скучные вещи о разрушении семьи, о пьяной преступности и о невозможности вылечится от алкоголизма. «Только захотеть, превозмочь себя. Я знаю одного такого человека». «Кто же он?» – спрашивал, глядя прямо перед собой, Викентий Желябов.

Ответа так и не последовало. Водолаз стал хвалить нынешнее воспитание в казачьем духе. Когда проезжали мимо часовенки за городом и поравнялись с участком, усеянным желтым, подсолнуховым цветом, притормозили. Шофер это сделал автоматически.

– Это лотосы! – толкнул пальцем в боковое стекло «Волги» бывший летчик, теперешний водолаз. – В гражданскую здесь генерала Корнилова снарядом сшибло. На этом месте теперь лотосы цветут, круглый год без отпуска.

– Откуда же они взялись? – оглянулся Желябов.

Водолаз невозмутим:

– С неба, батюшка. С него. Я думаю, что и ваши цветики с неба. Сосут, говоришь, ашдвао-то? И из Якутии вот факс пришел. Жучок там вывелся, злой. Но эту тварь морозы угрохают. Наши морозы вон и французов вытурили в двенадцатом году. Так сосут, баешь?

– Сосут! Да что там канал, скважины для водопровода усыхать стали. Связаны они, что ли, с рекой?

– Все в мире связано! – философски изрек водолаз Сидоренко. – Опять же водяру хлещут как заведенные. Повышаешь, повышаешь в цене, а они все равно дуют ее родемую. И песни, змеюки, придумали какие. Во какие.

И водолаз тонким тенором запел:

– «У меня есть пять рублей, у тебя есть пять рублей, у него есть пять рублей. Выпьем, будет веселей!»

Веселый водолаз. Да и как ему не веселиться, работа – адова.

Поселили Ивана Алексеевича в гостинице «Лотос». Викентий Желябов приказал запереть его в комнате, снабдив всем необходимым: «Чтобы не нарюхался! И чтобы – ни-ни, стольник, тысячу под дверь подсунет – не открывайте».

Надо отдать должное работницам «Лотоса»: и горничной Власовой Неле Николаевне, и дежурной Кристине Перебейнос – не поддались они увещеваниям и денежным подаркам приезжего водолаза.

В два часа ночи им надо было заполнить водой все ёмкости, потому что только ночью из кранов текло. Днем оттуда доносился лишь змеиный шип.

Водолаза пришла глядеть вся станица. Он походил на космонавта, только почему-то с рогами. С плеч у Сидоренко свисали гофрированные трубки. Черт, да и только! Вельзевул-л.

Конечно, он был трезв. Но неуклюж, как все водолазы. С силой поднимая коленки, прошлепал своими свинцовыми подошвами по отлогому берегу. Подручные расчистили водяную гладь от зеленой нечисти. И в эту полынью Иван Алексеевич плюхнулся. На берегу рассказывали, что к водолазному костюму прикреплен был садовый секатор и несколько колбочек для химических опытов. Водолаз плюхнулся. Однако воды для него было явно маловато. Он стоял по грудь в этой самой воде и крутил серыми с синевой рогами.

Все же нырнул под «лотосы», побыл там минут десять и стал выбираться на берег с образцами дна искусственной речки.

Его что-то спросил внезапно подъехавший на белой иномарке руководитель района Потап Михайлович Толузаков. Тот покрутил своим «скафандром» или головой. Потап высморкался. Не поймешь. Народ понял, что если Толузаков появился, то дело принимает нешуточный оборот. Дело в том, что руководитель основную свою жизнь вел то ли в Женеве, то ли в Цюрихе. В район наезжал редко, лишь для приема граждан по личным вопросам.

Водолаз в станице надолго не задержался. На тех же автомобилях, с тем же эскортом Иван Алексеевич Сидоренко укатил в краевой центр сдавать пробы в лабораторию.

Некоторые любопытные станичники, осмелев, после водолаза попытались было вытащить несколько листьев лотоса. Но он не давался в руки. Жег, как крапива, и затягивал храбрецов в объятия.

Сплетники принесли новые вести. Не лотос это. А водяной гиацинт. И уж если этот водяной гиацинт взялся за дело, то он всю влагу вытянет. Его привезли с собой генуэзцы еще до нашей эры – осушать болота. А раскопала это все юный эколог Анечка Огурецкая, ученица седьмого «Б» класса школы № 1. Принесла старый учебник, царский еще, сличила. Так и есть – Eichhornia crassipes. Не лотос, а водяной гиацинт. И еще трясла распечаткой из Интернета, в которой в апокалипсической манере говорилось об этой чуме.

Слух оказался чистой правдой. Правду подтверждало то, что Аня куда-то пропала. Фээсбэ, что ли, заинтересовалось Анечкой Огурецкой? Уехали в Киев и родители юннатки.

Так вот, досужие языки трепали, что и в те времена, когда сюда приплыли из-за Буга казаки, осушали плавни этим вот гиацинтом. Лишь легендарный герой Гражданской войны Глоба пригнал сюда технику и рабов. Кто теперь скажет, откуда эти рабы взялись? Рабы, III век до н. э. И стал Глоба с невольниками рыть каналы для риса. Воду потянул с реки Кубани. Железный был человек. Он да еще Кожух. Оба-двое. Но в 30-х годах ХХ века уже нашей эры они потерялись из виду. Без всякой повестки.

А вот Сергею Козлову пришла повестка из милиции. Он разузнал по своим каналам, для чего вызывают. Надо явиться по поводу незаконного хранения оружия.

– Ружье у меня зарегистрировано. На учете. И в стальном шкафу хранится, – с порога заявил он молодому следователю с золотистым пушком под губой.

Тот мял свои костистые руки и читал какой-то листок. Этих листков было несколько.

– Свидетельские показания, – серьезно взглянул на Сергея Андреевича Козлова лейтенант. – Полюбуйтесь.

– Что еще за показания?

– Читайте, читайте. – Следователь потер подбородок и специально, виляя узкими бедрами, подошел к окну, чтобы не мешать.

Козлов читал и ничего не понимал. Писала его жена Ольга. Её почерк. Какую-то ахинею, чертовщину. Она настрочила такое, что волосы дыбом. Впору ее в сумасшедший дом сажать. Писала, что ее муж Козлов С.А. привез из Борисоглебска специальные цветы, которые посадил в реке для того, чтобы погубить водоем. Потом он, Козлов С.А., вовлек ее в грязную идею торговать этими цветами. Он ездил в Борисоглебск и оттуда – в Новороссийск. В Новороссийске встречался с сообщниками в казино «Позолота». Сергей схватил второй листок, услужливо пододвинутый молодым следователем. Это были свидетельские показания агронома Вервикишко. Он хватал фразы: «Пытался выудить информацию, чтобы эта гадость успешнее распространялась…» Свидетельские показания Сергея Яковлевича Подкопаева из г. Славянска-на-Кубани походили на хорошо придуманный рассказ о том, как «он на коленях у меня просил денег. Идея, мол, хорошая есть – погубить весь мир одной зеленой удавкой».

– Бред, – наконец оторвал от листков глаза Козлов. – Бредятина. Надеюсь, вы понимаете?

Лейтенант кивнул и опять, повиливая задом, отошел к окну. Из форточки доносился жуткий вой циркулярной пилы. Как будто кости резали.

– Я пошел? – робко проговорил Сергей Андреевич Козлов.

Лейтенант набычился и зло взглянул на него. Голос у молодого милицейского офицера тонкий. Он не соответствовал ситуации:

– Никуда вы не пойдете. Вы арестованы. Пока только на сутки до санкции прокурора.

– За что?

Тенор:

– Вы же читали показания.

– Враки.

– А речка? Речка сохнет?

– Сохнет.

– Ну вот, а вы ерепенитесь. Разберемся, Сергей Андреевич. У нас все по справедливости. За просто так никто не сидит. Государственный харч сейчас дорог. Пока наряд не подошел, почитайте вот это. Я в сетях выловил.

Какие сети, какой невод?

– Жинка в вашей куртке нашла другое сообщение, об этом же растеньице. Да это ведь ужаснее конопли будет. – Следователь подскочил к окну. Что он мечется?

Листок оказался мятым. Из сетей?.. К чему-то Пушкин в голову залетел: «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца».

– Ца-ца-ца – отдалось в голове. Циркулярка остановилась. Ждет новую жертву.

Но прочитать вынутый «из сетей» листок было можно.

В том далеком 1884 году, как и сегодня, устроители выставки для привлечения посетителей изобретали различные «приманки». Тогда, помимо обычных аттракционов и дешевых распродаж, была приготовлена особая «изюминка». В центре помещения в небольшом водоеме плавало диковинное растение из Венесуэлы с изумрудными листьями и элегантными сиренево-лиловыми кистевидными соцветиями, которые напоминали любимые всеми гиацинты.

Посетители выставки охотно покупали розетки тропической «экзотики» для своих прудов и бассейнов. Растения эти удивительно быстро размножались. Счастливые владельцы раздаривали роскошные цветущие экземпляры соседям.

Но очень скоро всеобщее восхищение сменилось тревогой. Наряду с неоспоримыми декоративными достоинствами красавец обладал одним неприятным свойством – поразительно высокой скоростью вегетативного размножения. Одна розетка за 50 суток образовывала до 1 тыс. отпрысков, каждый из которых в свою очередь вновь начинал делиться. И без высшей математики легко подсчитать, что за 3 месяца одно растение превращалось в миллион, а за полгода – в триллион экземпляров!

Подобные цифры для любого нашего растения – настоящий курьез, ведь из огромного числа его потомков выживают единицы. Потому Земля и не покрывается сплошь чрезвычайно плодовитыми одуванчиками, щирицами или березами. Но в случае с водяным гиацинтом дело обстояло иначе. Завезенная издалека эйхорния в новых условиях абсолютно ничем не повреждалась и никем не поедалась. И потому выступала в «школе Природ» в качестве редкого наглядного пособия, показывая, на что в принципе способна эта Природа. Из прелестного декоративного растения водяной гиацинт стремительно превращался в «зеленую чуму» – злостный сорняк, заселяющий водоемы.

Его буйное размножение и способность жить, не только прикрепившись к грунту, но и свободно плавая на зеркале воды, привели к тому, что на юге США эйхорния быстро покрыла поверхность множества водоемов: медленно текущих рек, прудов, озер и даже огромных водохранилищ. Экзотическое растение стало препятствием для навигации, рыбной ловли, ирригации, буквально забивая оросительные каналы. Попадая на рисовые чеки, оно покрывало их сплошным ковром, обрекая крестьян на голод. Остановить распространение эйхорнии по миру, казалось, уже было невозможно. За несколько десятков лет она распространилась по всем тропическим и субтропическим регионам и заполонила водоемы Австралии, Африки, Азии.

Нужно было что-то делать с этой «зеленой чумой». Одно время предполагали – неограниченному росту сорняка могут помешать животные. В Африке большие надежды возлагали на гиппопотамов. Однако даже эти гигантские пожиратели растений не оправдали ожиданий – скорость размножения эйхорнии превышала темпы ее поглощения. Не дали ощутимых результатов механические способы борьбы: скашивание, выдергивание. Только использование гербицида 2,4-D, распыляемого с самолетов или специальных судов, позволяло на короткое время очищать водоемы. Но применение этого опасного препарата вскоре повсюду было запрещено.

Следователь, хитрюга, наблюдал, как Козлов читает. Психолог, блин. Это Сергей чувствовал и удержал холодное лицо.

– При Сталине бы давно… – Фраза молоденького дознавателя не была продолжена.

Лейтенант позвонил. Тут же явились два сержанта. И один из них показал глазами на дверь. Козлов не рыпался. Его ввели в узкую комнату, крашенную зеленым цветом, и велели снять ремень и вынуть из туфлей шнурки. Циркулярка. Бред.

Утром к нему в капэзе пришла жена. Ей дали свидание. Оля всхлипывала и терла нос. Она клялась и божилась, что не знала, что так обернется. Просто её мучили догадки, и она этими догадками поделилась в милиции.

– Сереженька, я тебя обязательно вытащу отсюда, адвоката найму наилучшего. Сапоги, шубу продам на адвоката… Сереженька, вот тебе апельсины, ты их съешь, обязательно скушай, а я адво…

Ее кто-то толкнул сзади. И припухшее, заплаканное лицо княгини Козловой исчезло. Хлопнула ставня, прикрывающая амбразуру камеры.

В камере трое ханыг ворчали, что опять не дают первого. Это из-за экономии воды. Да и напиться можно только поздно вечером. Кружка – на брата. Хоть с…ы и опять хлебай пригоршней. И все же один из брадатых бомжей, Тимоха Тимофеевич, оказался из оптимистов. Он расшевелил обитателей каталажки, предлагая, как в старом телевизоре: «Споёмте, друзья!»:

– Споёмте, а?

Пели под сурдинку, тихо. Начал тот же Тимоха Тимофеевич: «В пещере каменной нашли четушку водки, цыпленок жареный валялся рядом с ним». На рваный, набитый конским волосом топчан выползли из-за углов. Первый хор (двое) вопрошал: «Выпьем?», второй (все) с энтузиазмом тихо, с сипотцой, кричали: «Мало!» В пещере этой, нарастая по массе, появлялись бутылка, ящик водки, цистерна, состав. А на закуску – гусь зажаренный, баран, бык, стадо мамонтов. В финале, под занавес песни рождался идеал «Фонтан из водки, а рядом с ним был мясокомбинат». Тут уж решительно, крайне решительно. В мажоре рубанули: «Выпьем?» – «Выпьем!!!»

Сергей Козлов тоже подхватил эту игру и пел ее вдохновенно, как парижские коммунары «Интернационал». Он не знал, что его ждет впереди. А песня – она ведь не только строить и жить помогает, но и в капэзе бодрит.

– Дура я, дура! Самая натуральная стоеросовая дура! – колотила себя по лбу Ольга Владимировна Козлова. Лоб был горячим. Кто теперь измерит температуру? Одна. Скорее всего, 200° по Цельсию. Она превратилась в пар. А все из-за этого звонка. Все из-за него произошло. Кто-то дал ее сотовый телефон. Звонили из Новороссийска.

Не голос, а кошачье мяуканье:

– Ольга Ивановна, мяу-мяу! Вам бы за муженьком присмотреть.

Надо было бросить трубку, нажать на кнопку. Но нет, слушала. Это «мяу-мяу», что ли, зачаровало.

– Мяу-мяу! Сергуня-то ваш на ознакомительный сеанс ходил.

– Какой такой сеанс? – заинтересовалась Ольга.

– Интересуетесь все же.

– Слушай, ты, котяра, не тяни резину.

Голос оттуда не женский, не мужской. Гермафродита.

– Ходил и уплатил по счету кругленькую сумму, в баксах, за ознакомление с позой лотоса… Да-да. Не падайте на пол, за позу лотоса… Клуб «Позолота». Совпадение, хихис!..

– И еще что происходило?

Вопросы уже задавал один Ольгин язык. Голова и сердце падали в темное подземелье.

Гермафродит. Сам потрется, сам родит!

– Мяу-мяу. Об этом история умалчивает. В кармане брюк у него бумага.

Шипение. Собачий лай. Трубка анонима-гермафродита отключилась.

Ольга Козлова тогда на пол не брякнулась, а, ей тогда казалось, хорошо всё обдумав, написала письмо в милицию. И приложила печатный листочек из «кармана брюк». Верно, Сергей интересовался и другими цветами, кроме лотоса. Пустяк она написала, а не письмо. Насочиняла про цветок, про рассаду из Борисоглебска, про новороссийское путешествие своего мужа. Лотоса поза. Вот что из этого вышло. Забрали. И никакой санкции прокурора не стали ждать. Увезли в краевой центр на психиатрическую экспертизу. И оттуда – ни слуху ни духу. Глухо, как в танке.

И уже неделю, как ее неотрывно преследуют вещи мужа. Липнут к ней. То она в коридоре споткнулась об его удочки. То вот принесла банку кизилового компота из подвала, а из темного его нутра блеснуло фото Сергуни. По щеке у него ползла крупная слеза. Ольга взяла тряпку, протерла запотевшую банку. Слеза опять поползла. Она вспомнила, что прошлым летом они собирали этот кизил в предгорье под городом Крымском. Колючки кругом, но воздух чистый. Ясно, свежо. И если спуститься с горы, то увидишь святой источник «Золотая ручка». Словно сквозь пальцы Божьей Матери лилась узкими струями по скалам серебряная вода. Почему ее только назвали «Золотая ручка»? Загадка. Насобирали тогда ведро этой мелкой ягоды. Восемь банок Ольга закрутила. А Сергей сказал: «Четыре выпьем, а четыре оставим».

– Зачем?

– За надом. Лечебная ягода, геморрой с корнем уничтожает.

– У тебя что, геморрой вырос?

– Не… На всякий случай.

Он запас компот, как она ему хранит десять галстуков и сандаловую трубку. Вдруг пригодятся.

Теперь вот Ольга допивала предпоследнюю банку. Обыкновенная вода давалась уже по карточкам. Выписывал сам Поцелуйко. В первую очередь инвалидам, диабетикам, в «школу дураков». Приходится допивать годами пылящиеся в трехлитровых банках компоты.

Ольгу крутила тоска.

Звонила мать.

Анне Ивановне невдомек, что творится с дочкой. Но ведь не расскажешь. В трубке бодрый голос. Сообщает, что читала стихи президента. Очень мил. Есть для нее незнакомые стихи. Спасибо зятьку. Какого такого президента? Ах, Апухтина! Боже-шь мой, а я подумала… Мать есть мать, живет в другом мире. У них там воды – залейся. Мать рекомендовала пить отвар пастушьей сумки. «От зубов».

Прилетал на своей серебряной сигаре Сергей Подкопаев из Славянска. Сообщал новости. И, сообщая их, лез ей под юбку. Пили чай, а он, сообщая, все крался пальцами по ее ноге. Она ею молча дрыгала, пытаясь стряхнуть.

– У нас в городе фестиваль открылся, славянского фольклора. Из-за границы артисты. Да что ты, боже мой, Ольга, мы же друзья. «Гей, славяне» фестиваль назывался. Ну дак вот, из Белоруссии делегация. Пусть полежит, замерзла рука… За ними следом – на классном автобусе, на «мане» – голубые, гомики, гей-клуб. Ппп… Представляешь, умора!

– Сними руку!

– Да я че? От Сереги-то что слышно?

– Руку убери, я сказала.

– Убрал… Я слышал, у вас тут козу какую-то нашли? Баб-Шурину козу. Все ее знают, квартальная, баба Шура Косенко. Коза, а не баба Шура, уникальное животное, то-се. Мол, все эта рогатая скотина лопает. Цветной плакат кандидата в депутаты Ландышева в одно мгновение с хрустом проглотила.

– Опять?

– Оль, не отвлекайся. Это я так, для поддержки духа. Ну и что ж ты думала?!.. Коза эта под кличкой Ностра, эта козаностра к берегу, конечно, приблизилась. Копытцами цок-цок по асфальту. Но дальше уперлась. Упорство хлеще ослиного. Изловчились, нарвали козе Ностре охапочку, навильник. Она ноздри свои черные, сопливые воротит. Рогами крутит, белесыми ресницами моргает, вроде того: «Пощадите меня, люди добрые, чертова это трава, ваш лотос!»

Знаешь, Оль, я вот как думаю. Действительно, чертова травка. Руку я убрал, убрал. Я думаю: она, травка эта, выпьет всю воду в округе, а потом и за теплокровных примется. Человек, я слышал, состоит на восемьдесят девять процентов из воды. И она всех эта сатанинская трава схавает. Перебирайся ко мне?..

– Вот еще. Пусть хавает, все равно без Сергуни жизни нет. А Наташа твоя?

– Выгнал. Опять начала химичить с ценами.

Уезжая, Сергей оставил бутылку воды «Аква минерале». Достал из бардачка своей космической ракеты.

Сергей Подкопаев хоть как-то занял ее разум. Если подумать хорошо, то человек он неплохой. Добрый. Вон и муженька выручил деньгами. А пристает? Друг, а пристает. Да все они такие. Даже интересно проверить себя. Не старуха ли я уже. Чего уж!

Она открыла книжный шкаф и достала оттуда тяжелый том словаря Ожегова. Зачем? Сама не знает.

На букву «Л» – лотос. Ху-ху-ху-ху. Тэк-тэк! Все ясно: индийский ритуальный цветок. А вот на «Г». Змеиное слово «гиацинт». Да, так и есть: вытягивает воду. Полезен для осушения.

Опять стучат. В окно. Но есть ведь звонок. Неужели Подкопай вернулся, хочет достичь цели? А что?.. Кто теперь знает, когда вернется муж-мужчина?..

Но стучали в окно другие лица. Осторожно Ольга вышла на крыльцо. Дверь настежь. В случае чего шмыгнет. Но удирать не пришлось. Рядом с белобрысым незнакомцем, ботаником в очках, красовалась Ритка. Ритка Москалева.

– Вот привела к тебе на постой!.. Человек смирный. Чиж фамилия.

– Рит, ты че, очумела? Я одна счас, без мужа, какой постой!

– Одна, и хорошо. Никто цепляться не будет. Больше простора.

– Нет-нет, я не возьму.

– Заплатит!

– Да у меня и пить нечего.

– Уж этого добра у Алексея Степановича навалом. Правда, Алексей Степаныч? – Очкарик-фитиль кивал, уставившись на тонкий конец своей палки.

– Это у него лоза. Древнее ремесло. Воду ищет. Раньше это делали татары. И искали воду, и колодцы копали. Алексей Степанович, вы не татарин?

– Русак.

– Прально, – хохотнула Ритка, – заяц-русак. Не татарин, значится. Я побегу. Он заплатит. А это Петр Петрович приказал привести его, помнишь такого?

Она помнила, нетвердо улыбнулась худому и слегка покачивающемуся незнакомцу. Не пьян ли?

Алексей Степанович улыбнулся в ответ:

– Это у меня профессиональное покачивание. Так надо. Воду приманиваю.

– Заходите! – решилась Ольга. Этот чудак ничего дурного не наделает. Лох почище муженька.

Искатель влаги с лозой вместе зашел на веранду, на пороге протер туфли о сухую тряпку.

– Может, чайку? – еще раз улыбнулась она. Уже твердо. И тут же вспомнила, что воду, тот самый литр по карточкам, она уже выпила утром.

Ольга проглотила слюну.

– Да вы не тушуйтесь, есть у меня что хлебнуть.

Он расплел ремни на рюкзаке и достал оттуда полторашку «Горячеключевской».

– За вредность работы выдают!

– Так вы же ищете?

– Ищу, но не нахожу. Начальство ваше думает, что это так просто. Ткнул лозу, и нате вам, журчит.

Минералку разлили по кружкам. Ольга сразу жахнула. Алексей Степанович цедил воду, как и слова.

– Вот когда я нужным стал. А то все презирали и смеялись. Сейчас – уважение. Даже в гостиницу не стали селить. Клопы, грит, страшные, с пуговицу. Воды нет – вот клопы и развелись. К вам направили. Вот когда им понадобился лозоходец Алексей Степанович Чиж. – Он цедил слова. Ц-ц-ц. Лозоходец – ц-ц-ц!

– А как вы, это, определяете?

В руках у Ольги оказался том Ожегова. Что она с ним никак не расстанется?

– А видели ли вы у врачей прибор – тонометр или сфигмоманометр? Так вот этим самым фигмометром они давление определяют. Тоны, стук крови. Пульс. Вот и я. У меня эта палочка волшебная. Тоже подземное царство видит лоза. Тук-тук. Плеск-плеск… Я ушко подставлю: все как на ладони. А уж если подземный поток, то лоза дрожит и воет. Стон стоит, как…

Ботаник покраснел. Он не ожидал от себя такого пошлого сравнения.

Ольга раскрыла пухлый фолиант. С фронтисписа на нее глядел дед Ожегов. Он смотрел осуждающе, без всегдашнего лукавства.

– Я все заношу в блокнот. Черчу график. Это ведь целая наука. Математику надо хорошо знать. У вас что было по математике?

– Государственная, но и «четыре» часто, – соврала хозяйка. – Я вас провожу в вашу комнату. Там тихо-покойно. И уже петух соседский не орет. Секир-башка. Зарубили. Птицам ведь тоже пить хочется.

Алексей Степанович оказался еще и заядлым книгочеем. Он налил Ольге вторую кружку «Горячего ключа» и сказал ей:

– Готовьтесь!

– К чему?

В горле застрял вязкий, твердый ком.

– К чему? К катастрофе. Если вы, Ольга, кхм… Владимировна, читали… Стивена Кинга… Фантаст американский. Король ужасов. Кинг – это ведь король… Ну вот, станицу ожидает компот из Стивена Кинга. И вы, вероятно, одним глазом смотрели знаменитый фильм Андрея Тарковского «Солярис». Тарковский с темными силами был связан, оттого и умер столь рано. Он знал, что у каждого живого существа есть разум. И разум этот хищный. Вот поглядите, и с вашими лотосами история разворачивается как в кино. Вползает на берег лотос. Лотос ли? Кто что буровит. Да со скрипом ползет, будто у него под зелеными лопухами когти тигриные. Люд глуп. Ужасы любили смотреть по телевизору. Вот они, наяву. Наслаждайтесь!

Алексей Степанович подскочил и возбужденно заходил по кухне.

– Уж не вы ли?..

– Нет-нет, ради бога. Это я так возбуждаюсь, в отместку режиму. Слишком уж меня не замечали, равняли с прохиндеями, психотерапевтами. С Кашпировским. А счас вот понадобился, на коленки встали. Мяучат: «Спаси!» Не все, правда. Петр Петрович и Потап холодны, как бритвенные лезвия.

Он раскачивался больше обычного:

– Я так думаю, это эксперимент. Мичурины наши или американские смешали глицинию с лотосом. Поженили. И вот что вышло. Фига, одна только поза лотоса, наяву – хищный гиацинт. Красивое растение, мутант. Все оно высосет, весь мир.

Лозоходец опять сел, отхлебнул из чашки и улыбнулся симпатичной улыбкой артиста кино, полубезумного Иннокентия Смоктуновского, русского Гамлета.