Текст книги "Когда мы были людьми (сборник)"

Казацкая припевка «Что-то в горле дрындычит, надо горло промочить» стала насмешкой, издевкой.

Кинг. Стивен Спилберг. Продолжение следует.

Что там в горле – больше всего «дрындычало» в носу. Вонь несусветная. Отсутствие воды в первую очередь отключило все туалеты. Остались лишь сортиры в старых дворах. А в них всегда очередь. Пускали за деньги.

Вода все же была, небольшими порциями, привозили в цистернах из соседних районов, из станицы Троицкой, йодированную.

И все же отсутствие влаги сказалось прежде всего на милиционерах. Раньше они ходили крепкие да румяные, как капустные листы похрустывали ремнями, папками, всем, чем могли. Милиция всегда усиленно питалась мясом. А мясо, как известно, требует влаги. Вот милиционеры и завяли. Им ведь тоже выдавали воду по карточкам. Перепадало свыше, но не очень-то. Магазины вовсю торговали дорогущими безалкогольными напитками. За бутылку минеральной воды отдавали десятую часть зарплаты. 1 бутылка, полторашка – 1 МРОТ.

Один гран полезного в этом все же был. Намного подешевела водка. И ее напрочь отказались пить даже записные алкаши. Хотели только воды или аналога.

Космическое подорожание любой воды пришлось как-то объяснять. Местная власть в лице главы «сельского поселения» В.В. Поцелуйко, пошевелив листами бумаги, вещала с экрана телестудии «Квазар». «Индусы загадили Ганг, да и пить они стали больше, умываются каждый день. К коровьему молоку пристрастились. И пожалуйста, подскочили мировые цены на воду, на молоко тоже».

В.В. Поцелуйко надо было так говорить, потому что в краевом центре намекнули на пресловутый Закон 131 о самофинансировании и самообеспечении. «Чует мое сердце, – говорил Поцелуйко сам себе, – закроют кранты!» Но уходить с поста он не решался. «Достою до последнего».

Ольге послышалось: «Дострою до последнего!»

Что? Свой рыцарский замок?!

Но станица усыхала тоже.

Уходили, уезжали прежде всего жулики. Они не могли продать свои дома. Кто купит? Поэтому вывозили на КАМАЗах кирпич, бетон, ондулиновые крыши, фонтаны с подсветкой, скульптуры жен и любовниц, клетки канареек. Следом за жуликами потянулись бывшие работники хозяйственных сфер, бухгалтера, председатели сельхозкооперативов, налоговики. Из банков. И их бетон с канарейками увозился на КАМАЗах. От жуликов их отличало только то, что финансисты вывозили портреты жен, писанные маслом, а не мраморные скульптуры.

Зеленое чудище, горбатясь, выползло из бетонного ерика. И повернуло свою лиственную башку в сторону пустой гостиницы «Лотос». Оно, видимо, хотело побороться вначале с клопами и тараканами.

На это страшное место, камуфляжное пятно, шевелящееся на ступеньках гостиницы, уже страшно было смотреть. И не смотрели. Конечно, при современном развитии техники укокошить делянку лотосов – дело плевое. Но кто за это возьмется? БК-313 хоть и текла по станице, но находилась в ведении Москвы. Это была четко очерченная в документах федеральная собственность. Трогать ее не моги! Как кошку беспризорников. Баграми – пожалуйста, а взрывать или орошать ядом – тут согласование крайне необходимо. Московское согласование. У ветеринаров, у экологов, в земельном комитете, в контрольной палате, в гуманитарном фонде, в казначействе, в каком-то кадастре, в комиссии по защите прав потребителей, в обществе филателистов. Тысячи бумаг, копий, поездок, сотни километров беготни по министерствам и департаментам. А тут еще и зеленые появятся, как пить дать к суду притянут. Министерству же водопользования было все равно, хоть и звонили туда. В столице лишь посмеялись. Крестьяне как были тупы, так деревней и останутся, ты хоть им в каждую хату скоростной Интернет подведи. Да и на краевом уровне не очень-то хлопотали. Дело денежное. Олимпиада впереди. Вон куда надо гроши сундучить. А эти земледельцы вечно какую-нибудь мутотень приволокут, то птичий грипп, то коровье бешенство, то чума. Болезнь легионеров? Откуда на Отрубном хуторе римские легионеры? Чушь колхозная. Все же успокаивали народ. По телевизору. И агитатора присылали. С плакатом. Там были графики температур. При каком градусе у лотоса лист отвалится, при каком стебель пожелтеет. Пенсионер Парамонов Григорий Григорьевич, бывший милиционер, следак, зафуячил в чудище гранату-«эфэмку». Кое-что разорвало. У пятна голубая кровь, как у былых дворян. Но показалось людям, что оно (она, он, пол неизвестен) стало еще злее.

Люди хотели бы уехать вслед за «аллигаторами» (так старушки называли местных богатеев, олигархов), но куда им! Кто их примет?!.. Старушки не верили, что вскоре придут морозы и укокошат чудовище.

– Горыныч! – называли они тройчатку из лотоса, эйхорнии и, возможно, чилима.

Старушкам, кстати, приходилось легче всего. Они ели одни овощи, мало, приговаривали себе под нос: «Стерпится – слюбится». И ежились.

Кахексия, болезненное похудание всего и вся.

Как ни странно, ЗАГС в это тугое время стал работать в усиленном режиме. Люди сходились и расходились на законных основаниях. Мужья, жены – все мешалось в доме Облонских, то бишь в Богом забытой станице. Мужчины и женщины хотели честно и сладостно пожить вволю. До конца света. Случался и такой казус, что сходились вместе бывшая жена с бывшим мужем.

Кривая преступности слегка прыгнула. Де юре на 20 процентов, де факто – на все 200. Крали воду и ее производные. Легкомысленные девушки, из хуторянок, соблазнялись за 0,75 л кока-колы лишиться невинности: все равно ведь сгорят от жажды. Да и интересно.

Алексей Степанович, водоискатель с рассеченной надвое лозой, бродил угрюмый. Приходил, ложился у себя в комнате ничком и то ли спал, то ли думал. Не поймешь. Шептал что-то. Колдовал.

Однажды он приплелся избитый. Губу рассекли, кровь облизывает. Фингал под глазом. За бок держится.

Ольга всполошилась: «За что?»

Очкарик улыбнулся, виновато, болезненно: «За мужа вашего!»

Оказывается, приехали в станицу приезжие «разработчики человеческого материала». Так они себя именовали. Им кто-то велел отомстить гражданину Козлову Сергею Андреевичу. Так они вначале отмутузили квартиранта как следует: «Будешь знать, козел, как наживаться на лотосах. Куда деньги сховал?» А потом поняли – не с тем разбирались. «Где тот?» – «В тюрьме». – «В какой тюрьме?» – «Шут знает».

От Сергея – ни слуху. Следователь тот, что допрашивал, уехал из станицы. Он был сыном экономиста одного из сельхозпредприятий. И – народ точно врал – геем под кличкой Адонис-Бром.

Встретила Ольга Владимировна и агронома Вервикишко. На улице, в толпе. Оттянула к газетному киоску.

– Давал, давал я, Ольга Ивановна, свидетельские показания. Вас пожалел, ведь вы первая на муженька настрочили. Но вы не печальтесь. Где он теперь? Знаю точно. Тшшш. В сталинских… тшшш… лагерях.

– А что, разве есть такие? Сталина-то давно того… Закопали.

– Тшшш. Закопали. А лагеря остались, разве же можно без них? Народ совсем сбесится. Десять лет твоему дали без права переписки. Так что не пиши. Лишняя волокита. Некому писать. Дак ты не переживай. Вон у тебя постоялец, мужчина в авторитете. На нем зарабатывать можно бешеные деньги. Лозоходцы – золотые люди. Сунешь ему под нос фотку преступника, айн-цвай, подведет, покажет. И ворованные вещи в один момент разыскивает. Он и изменников чует. Поэтому грустный такой. Замечала? Ладно, лозоходец – глиста в обмотках. Я вот перед тобой как конь перед стрелой. Может, и у нас что-нить выйдет. Зашла бы как-нибудь, водички вволю напьемся. У меня и пепси, и ситро, и старинный напиток «Буратино». Квас есть, три двухлитровых бутыля. Запас-ссс-ся на случай тяжелых времен. Цени. Ну, да не качай ты головой, пригожусь еще. Времена наступили как раз оные.

И он, агроном Вервикишко, сообщил «сакраментальную» (по его выражению) новость. Станицу обносят колючей проволокой и роют экскаваторами рвы. Будем жить по 131 Закону. На самообеспечении. Нас изолируют. На запоре мы. И зашептал Вервикишко горячо:

– Они там, наверху, думают, что наша водоросль – вещь заразная, что росточек ее расползется и обернет весь люд, как капустный лист рисовую начинку. Голубцы мы или глупцы – бис знае. Обернет всех. Новороссийск. Краснодар. Москву. Для нашей пользы изолируют. Карантин. Но снабжать водой и пищей обязались. Самым необходимым. Не на полном самообеспечении…. Их-хе-хе. И экскаваторы-то не справляются. Поцелуйко обещал объявить субботник, чтобы, значит, с лопатами пришли. С вострыми. Так ты забегай, Оленька. Попить захочешь и забегай. Не съем я тебя. А про муженька забудь, статья у него – палкой не докинешь.

Лицо у Вервикишко стало обыкновенным, сухим, как у докладчика. Деловым тоном он проговорил:

– Ты, Ольга Владимировна, у старожилов поспрашивай, что это за лотосы такие. Разузнаешь, может, тогда и Козлова твоего выпустят. Я-то ведь агроном-рисовод, да по металлу еще. Узкая специализация. Знаю одного такого типа, дюже молоденький, правда – приставать будет. Чилим его фамилия. Леон. Что в переводе с латыни – лев.

– Француз, что ли?

– Коренной казацура.

Она почти убегала от Вервикишко. И в голове у нее трепыхались цифры. Скорый шаг. Почему, почему? Закон 131. А речка у них, а речка под номером 313. Бочоночки цифр. Как в лото. Они хрустели под ногами. Первый морозец подбирался к станице. Мороз. Но ведь это снег. Вода! Помощь Божья. Хотя на Кубани зима капризна, может явиться после Нового года. 131–313. А 113 – номер их дома. Набережная 113. «Цифра 13, – говорил муж, – есть число конопли». «БК-313». «БК» – что за аббревиатура? Беломор-канал?

Откуда он это знал, бедный Сереженька? Знал. Молчал.

Морозища бы, морозища! Десять градусов с минусом.

Агроном Вервикишко сказал, что живет Леон Иванович Чилим на улице Зеленой. Уж не рядом ли с тем особняком?

В эту сторону она хаживала, и именно в особняк с дорическими колоннами.

«Чилим-чилим, – чирикало в ее голове. И мелькало: – 131–113 – 313. Зеленая, 132. Так и есть. Чилим-чилим».

Желтая кнопка звонка на воротах, как в мишени – яблочко:

– Чилим-чилим.

На звонок выпорхнула птичка – легкая старушка в белом платке. Она по-воробьиному попрыгала возле Ольги, явно не находя место для поклева. Покосилась и оглушила:

– Любовница?

– Мне бы Леона Ивановича.

– Я и говорю. Спит он.

Ольга отпятилась.

– Погоди, толкну. Только не приставай. Ишь, глаза-то подвела.

И птичка показала Ольге маленький, крепко сжатый кулак.

Леон и в самом деле лев. Маленький, сухой, кудлатый, весь в каких-то пушистых перьях. И не заспанный. Из-под его сталинской, защитного цвета фуражки сияли синие, умытые глаза.

В чем-то спятившая от ревности пичуга была права. Ходок.

Сейчас бы сказали: старый мачо.

– Чилим?

– Чилим. Вы не журналистка?

– Нет, я так себе.

– Так и называть?

– Называйте.

– Зачем пришли, Так-Себе? Что-то японское.

Ей понравилось новое имя.

Маленький, сухой, кудлатый Леон Иванович Чилим вызывал симпатию.

Пока она думала, Чилим объяснил:

– Леоном меня дедуля окрестил. Он участник боев, в Париже побывал с генералом от кавалерии Платовым. С историей вся моя семья связана.

Не давая продолжить, Ольга тут же выложила Леону Ивановичу суть вопроса.

В тесную комнатку, заваленную пухлыми журналами «Вокруг света» и желтыми газетными листами, заглянула воробьиха.

– Сидите?

– Сидим! – по-солдатски гаркнул старик, выпрямив спину. И утих.

– А моя фамилия вам, очаровательная Так-Себе, ничего не говорит?

– Птичья какая-то…

Он пожевал сухие губы:

– Да вы прозорливица, милейшая Так-Себе.

Он откинулся на спинку вытертого долгим сиденьем и годами стула:

– Между тем я сам являюсь ответом на ваши вопросы.

Он лукаво блеснул глазами.

– Здесь, вот на этом месте ставка была.

Он покосился на окно.

– Ставка татарского сераскира Аслан-Гирея. Здесь как раз он и с Суворовым советовался, с Александром Васильевичем.

Ольге показалось, что Суворов для Чилима был другом и ровесником.

– Ну, да ближе к делу. А еще раньше здесь генуэзцы жительствовали, огромный невольничий рынок. Здесь рабами и торговали, и на местных работах использовали. Так вот – часть гнали к Понту Эвксинскому, Черному морю. Часть рабов здесь болота осушали. Чем, спросите? Прежде всего водяным орехом. Эх-хе-хе! Слезами наша кубанская земля полита, вот поэтому и почва соленая, урожайная. И тогда была полита, и сейчас… Так вот, этот водяной орех ко дну болота цеплялся, пил воду, осушая почву, и давал вкусные плоды. Мой дальний предок, думаю, вольным был. Может, он из якутов, видишь, скулы у меня какие?

– Сидите? – скрипнула дверь.

– Лежим! – внезапно осерчал Леон Иванович. – На чем я остановился?

– На скулах.

– Да! Ну вот, поставили того якута, пращура моего, надсмотрщиком. Рабы на бидарках с граблями, а он – с пергаментом, черточки ставит. Одна цыбарка ореха, другая. И слышно все время. Что слышно, прекрасная Так-Себе? Верблюжьи караваны с орехом шли. В Золотую Орду, в… Везде шли.

Ольга пожала плечами.

– Слышно: чилим-чилим, чилим-чилим. Орех тот водяной, на их языке, – чилим. Догадка ваша верная, птички над ним чирикали, больно орех сладкий. И знаете, питательный… Тут, по всей видимости, и собака зарыта. Кто-то на речке чилим высадил. Его до прихода советской власти было до чертовой матери, всюду. Да и потом, при Хруще, при Брежневе оставалось кое-что. Пришли демократы, завезли другой урюк: маракую. А есть люди – старое помнят. В сундуках кое-что осталось. Вот и кинули в речку горстки две орехов. Их в народе чертовым орехом кличут, рожки у плодов-то. А начальство пронюхало… У власти нос особенный. Вы, думаете, почему Потап наш постоянно в Швейцарии, в Цюрихе обретается? Ответ прост. Конечно, не новую революцию готовит. Сделки заключает. На орех. На чилим. Это ведь какая кормовая база! И людей, и скот весь до канцура прокормить можно. И гораздо вкуснее генетически измененной сои. И молоко из него можно, и масло, все. Любую бяку. Даже горючее для машин.

Леон Иванович мелко задрожал, как юнец-девственник. Ольга поняла, что не воробьиха немного того, а он, он – потомок то ли татарского сераскира Аслана-Гирея, то ли якута Чилима.

Она соскользнула с венского стула и чуть было не жахнула дверью по лбу ревнивице в батистовом платке.

Лозоходца жаль. Весь он сам давно высох. Будто та самая лоза, лотос этот, по воздуху высасывал из него соки. Алексей Степанович, Алексей Чижов – не ест, не пьет и уже графики свои не чертит. Видно, что-то ему грозит! Может быть, та же тюряга. Не найдешь воду – замуруют. Ольга приготовила яичницу из шести яиц. И позвала Алексея к столу. Алексей вяло поднялся со своей постели и шагнул в кухню. Молодой человек. Ему еще и тридцати не было, а увял. Да вот избили еще. Ольга чувствовала вину. За это избиение.

– Алексей, Алексей Степанович, берите вилку, хлеб, кетчуп вот «Есаульский», ешьте.

Он нехотя потыкал вилкой.

– Что-то вас гнетет. Может, водки?

Лозоходец кивнул. Раньше он всюду ходил с дрючком. Сейчас оставил эту палку в своей комнате.

Водка – еще та, осталась от прежней выпивки с мужем. Он отхлебнул и не поморщился.

– Дела, – сказал постоялец.

– Дела, – поддакнула Ольга.

Алексей Чиж сунул руку в задний карман джинсов и вынул оттуда газетную вырезку. Вернее, ксерокопию газетной вырезки.

– Дела! – еще раз вздохнул он. И положил бумагу на угол стола, как будто это было что-то опасное, ядовитое.

– В библиотеке копию тиснул. И колорадский жук, и белая бабочка, СПИД, демократия – все оттуда прет буром. По велению главы поселения Поцелуйко бульдозер в речку запускали. Не берет, нож тупится сразу, и трактор эти цветочки выталкивают на берег. Рисоуборочный комбайн – следом, на гусеницах. Так эта гадина шнек свернула, бункер оторвала, гусеницу одну засосала.

Ольга опасливо потянулась к листу. Ничего нового. И все же.

Первое появление водяного гиацинта за пределами его постоянного местообитания (Буркина-Фасо. – Прим. ред.) было отмечено на Юге США. Завезенный в 1884 г. в Луизиану, а затем и во Флориду, водяной гиацинт распространился по всему Югу до самой Виргинии, попал в Калифорнию и вскоре стал настоящим бедствием на всех водных путях, затрудняя навигацию даже на Миссисипи. С 1894 г. водяной гиацинт начали разводить в знаменитом Богорском ботаническом саду на Яве, откуда он быстро распространился по всему острову, а затем по всем островам Индонезии, перебросился на Филиппины, в Австралию и на некоторые острова Тихого океана, в том числе на Фиджи и Гавайские. В 1902 г. он был завезен в Ханой, проник в Индокитай, Индию, не исключая и Цейлона, где он появился в 1905 г., а в 1907 г. уже наносил серьезнейший ущерб. В Африке, несмотря на то, что Eichhornia crassipes встречалась в Конго в полудиком состоянии еще с 1910 г., она стала усиленно разрастаться в бассейне реки Конго и ее притоков только в 1952 г. Даже у Леопольдвилля, где русло реки необычайно широко, ее течение несет целые груды водяного гиацинта, а более узкие рукава и притоки заросли им так, что навигация по ним сделалась немыслимой. Теперь это растение заполонило реки Восточной Африки и вторглось на территорию бывшего Французского Конго и даже в Камерун. С 1958 г. гиацинтом стал зарастать бассейн Нила, а с 1959 г. он уже встречается в Судане, от Джубы до Хартума. Таким образом, благодаря своей способности к бурному размножению водяной гиацинт с необыкновенной быстротой захватил почти все палеотропические области земли. Одно растение водяного гиацинта производит каждые две недели еще по одному такому же растению, а между тем достоверно известно, что в тропической зоне водяной гиацинт размножается круглый год. Этим и объясняется та быстрота, с какой он затягивает сплошным ковром водные пространства и делает их абсолютно непроходимыми. Перед лицом этой угрозы человек прибегал к различным средствам борьбы (De Kimpe, 1957). Гиацинты пробовали уничтожать ленточными транспортерами, которые выдергивают растения и выбрасывают их на берега или переносят к дробилке. Опыт не оправдал себя. Тогда была начата массовая кампания по уничтожению гиацинта путем разбрызгивания гербицида 2,4-D (кислота 2,4 дихлорфеноксиуксусная). В 1955 г. удалось взять под контроль распространение водяного гиацинта и даже приступить к радикальному уничтожению этого растения в одной части его ареала. Но стоимость этих операций была чрезвычайно высока. Кроме того, нет никакой гарантии, что в разных местах не уцелеют отдельные очаги – точки отправления для новых нашествий. История натурализации этого вида показывает, какой опасной может оказаться необдуманная интродукция совершенно безобидного на первый взгляд растения. Как сказал Робине (Robynеs, 1955), «появляющиеся в результате этого нарушения биологического равновесия могут полностью изменить местную флору и фауну, уничтожить некоторые их компоненты и даже нарушить нормальный ход жизни населения». Над этим примером стоит задуматься тем, кто строит планы акклиматизации, всех последствий которой заранее невозможно учесть.

Жан Дорст, «До того, как умрет природа»

– И что же? Гибель!.. Даже если мы воду найдем. Так, отсрочка. Мороз нужен. И крепенький. А эту гадость, кроме мороза, могут еще два субъекта выгрызть. Бегемот, и не один. И крошка, совсем крошка.

Ольга усмехнулась:

– Бегемот! Никто не решится купить этих бегемотов. Бюджет станицы в начале года на артистов ушел. На Верку Сердючку, на праздничные фейерверки. На башковитых коров из Голландии.

– А крошка? Крошка – это водяной жук-долгоносик. Он точит это растеньице с космической скоростью. Жук-спаситель. Но его уничтожили, рыба сожрала, буффало называется. Я вот думаю, никому не надо уничтожать эту позу лотоса, гиацинт этот кучерявый. Он, кому надо, нужен. Нужен! Специально выращивается, тяжелые металлы уничтожать, полоний, которым шпиона Литвиненко в Англии отравили, ядерные отходы. Я вот подумал, Оля, если этот мутированный гиацинт отходы уничтожает, то он может и синтезировать их из воздуха, из автомобильного смога! Переродилась Eichhornia crassipes.

Водка все же полезный элемент. Она пока не мутировала. Рушит психологические барьеры. Вилкой Алексей Чиж стал работать активнее: тык-тык, жует.

Еще выпили. Он вытер рот от кетчупа. Под глазом – синяк. И заговорил:

– Конечно, меня посадят. Да я сам приду, руки для наручников протяну. Искать так бесполезно. Понимаете, Ольга Владимировна, скорее всего, канал 313 соединен со всеми водяными пластами в округе. И оттуда наше… тьфу ты… ваше растение высосало всю влагу. Но я чую, где-то есть вода. Никак на нее не набреду. Может быть, в этих обширных особняках, чьи хозяева удрапали, во дворах их. У Толузакова. У кого-то еще.

– Да, наверняка есть, – охотно согласилась Ольга Козлова.

– Лоза не звенит, не трепыхается, никакого толчка.

Ольга тоже вытерла губы.

– А люди… Мне людей жаль. Уже народ не выпускают, только по спецпропускам. И эту лавочку скоро прихлопнут. Народ вот вчера штурмом брал пожарную часть, чтобы стратегический запас воды изничтожить. И что же? Милиции мало теперь. Не удержали, силы не те. Открыли емкости, цистерны. Машину завели. А там сухо. Оказывается, пожарные продавали эту воду. И те, кто продавал, давно тоже смылись. Вслед за налоговиками.

– А как же с водолазом? Ведь водолаза привозили. Анализы?

– Правильный вопрос, – оживился Алексей Чиж. – Посылали опять Викентия туда. Из администрации. Что он рассказал – не влазит ни в одни ворота. Приехали на улицу Коммунаров, двумя машинами. В водолазный офис, вниз. В подвал. А там – все то же общество геев и лесбиянок. «Серебрянный дождь». Общество расширилось. Окружили, как шведа под Полтавой. Глазки строят Викентию. А тот: «Где водолаз? Где две машины риса, которые прислали в счет оплаты? Где штат?»

Алексей Степанович рассказывал так, словно видел это собственными глазами:

– Ответили деликатные неформалы: «Водолаз в Якутию улетел, на семинар водолазов. Там какой-то жук-долгоносик вывелся, размером со спичечный коробок. Деньги жрет, всякие. Доллары, рубли. А водолазов в стране всего семь специалистов осталось. Штат растворился. Кто-то вот к нам примкнул». Викентий: «А рис?» «С ним так. Он оказался бесхозным. Мешки сами рвались, зерно сыпалось. Мы его на пудру пустили, придумали логотип: «Гей, славяне!»

И – о, ужас! – знаешь ли ты, человек традиционный, какой цветок является символом гей-славян?..

Лозоходец сделал паузу и сам ответил:

– Гортензия и гиацинт. Кто что пожелает. На коробке пудры, они вертели ее, гиацинт отпечатан. Я в словаре мифов прочитал, что цветок этот вырос из раны античного героя… Аполлон, сын Зевса, был влюблен в своего внука Гиацинта. Но Зефир, бог ветра, в ревности убил любимца Аполлона. Тот, взрыдав, вырастил из тела и крови Гиацинта прекрасный цветок, схожий с эрегированным фаллосом…

Ольга перебила лекцию:

– И Викентий вернулся ни с чем.

– Ты совершенно права, вернулся. Не примкнул к пидорам.

Последнее слово резануло слух.

«Э-ге-ге, – подумала Ольга, – оклемался, и все же его жаль, жухлый какой-то. Но вот щечки покраснели».

Она протерла руки сухой тряпкой и, чего уж, придвинула свой табурет впритык к владельцу виноградной лозы.

– Что это вы такой одинокий, Алексей? И женатым никогда не были?

– Не пришлось, – кашлянул постоялец и отодвинул ногу от ее ноги.

– Надо музыку включить.

Радио передавало все ту же Аллу Пугачеву. «Я шут, я Арлекин…»

Она коснулась его щеки своими пальцами, чуть-чуть, подушечками, погладила.

Алексей застыл истуканом. Не раскачивался. И все же в глазах у него что-то пробежало, рябь.

Он прижал ее ладонь уже своей ладонью.

Странно, и у нее что-то екнуло, где-то в самой глубине, в пустоте.

Она улыбнулась, слегка, уголками рта. Потом жестом подняла. И приникла, прижалась всем телом к Алексею Чижу. Лозоходцу.

– Мы с тобой… – всхлипнула она. Почему она всхлипнула? – Отыщем эту воду. Я примерно знаю, где она находится. У Вороного! Я вспомнила, он говорил о стратегической скважине. А тут ты навел на мысль…

Владелец лозы Алексей Степанович ничего не сказал. Только Ольга вдруг почувствовала, что ноги его и руки стали тверже. И лицо тоже – камень.

Он сам прижал ее голову к своей груди. И сам толкнул ее, легонько подтолкнул в свою комнату. Туда, где в углу, под портретом А.П. Чехова была приткнута расщепленная водоискательная палка. Ольга Козлова все время лепетала разные глупости, что это, мол, это в честь, в память о ее бедном муженьке Сергее Андреевиче Козлове, убиенном в застенках. «Он бы простил, простил». – «Ты знаешь, как он меня в последнее время называл?» – «Откуда мне знать?» – «Он меня Ксюшей называл. Красиво?» – «Ага». – «А мне больше «Оля» нравится. Круглое «О», водоем напоминает, озеро. А ты меня любишь?» – «Ага».

Она его не любила и после э т о г о. Что-то шевельнулось, какой-то теплый всплеск в крови. Все.

– Мы обязательно с тобой, Алешенька Попович, отыщем водицу. Непременно. А сейчас – спать, по разным комнатам.

Что это радио заладило одно и то же: «Арлекино, Арлекино, есть одна награда – смех». Испорченная пластинка, лента Мебиуса. Жизнь по кругу, а не по спирали. Дуля дедушке Марксу.

Подбирая эти странные слова, она легко уснула, чувствуя, что ее что-то колышет, что плывет она по каким-то волнам. Как в детстве – на автомобильной камере.