Текст книги "Керенский"

Часть третья

* 1904-й год… * Быть адвокатом, означает быть образцом кристальной морали * Счастье, как ущербная Луна, краешком показалось * Мозг живет во взаимодействии с обстоятельствами * Столпп делает новое открытие

Россия, прихорашиваясь, словно красна – девица на выданье, целомудренная и краснощекая, входила в новый век с великими надеждами, не ведая своей горькой судьбины. На безоблачном ее небе не было видно черных туч. Не слышно по ветлам голодного вороньего гая. Не ходят под окнами вереницы нищих с жалостливым прошением «Подайте Христа ради…» Живи страна величавая в довольстве и славе. Все у тебя есть в достатке. И люди с поднятой головой, с взором ясным. Смех да песни слышаться по русскому раздолью…

Всего более счастья в этом году привалило Саше Керенскому. Потому ему и видится Россия такой славной и любимой, словно блин в масле плавающий. А быть может и не Россия вовсе видится ему такой. Сам себя он видит в блаженстве утопающим. В 23 года от роду почуешь себя, не то, что на земле нашей грешной, на Седьмом небе окажешься в сонме архангелов. Вот там Саша и витает в их окружении. Ну как не стать мечтателем романтиком, если он не в силах отвести взгляд от такой красоты, как его Оленька!

Как это случилось, сам не знает и не догадывается. Очень уж узким был круг его знакомых в Петербурге. Две-три семьи всего, с которыми еще родители общались. Еще на первом курсе обошел их дома разок-другой от скуки одиночества. Не очень разгуляешься. Что делать ему, молодому да свободному? На Невский проспект или в Летний сад идти хандру разгонять? В Александрийский театр, наконец. И гулял, и наслаждался, и смотрел. Впечатлительная натура его требовала чего-то большего, неизведанного – пищи для души. Книги, которые он проглатывал десятками, не могли насытить его любознательность. В окружающем юношу студенческом мире столицы в избытке красовались Цветки вольной жизни. Саша знал, как опасно подходить к ним, любоваться ими, очаруют и пленят. Нет и нет! То ли нерешительность или противоречивость какая удерживала парня в зрелых годах в строгих рамках. Да он и не из трусливых парней вовсе.

– Таким сиднем сидеть и собираешься? – Пристыдил его однажды Саша Овсянников, однокурсник. – А знаешь, обнаружился здесь кружок один. Очень даже приличный, только не хмурься заранее, в любовь там не играют, и тебе ничто не угрожает. Да, кстати, тебя никто не зовет в него. Вот возомнил чего о себе. – Приятельски издевался он над затворником.

– Чем же в кружке занимаются, если не тем «во что не играют» там?

Овсянников знал слабое место друга, никогда не соглашайся с ним, говори ему «нет» вместо «да». Он должен думать. Это любимое его занятие.

– И не возомнил, как ты говоришь, а просто знаю, кружки создаются для того самого…

– Ты многое на себя берешь, как я замечаю. У нас интересы другие, образовательные, строгие, я бы сказал. Читаем прозу и поэзию. Пушкина, Брюсова, Тютчева. А какие люди бывают у нас! Вера Комиссаржевская, Мария Савина. Из нашего брата тоже есть заметные фигуры. Вот тебе пример! Блистательный Сергей Васильев и его кузина Оль…

– Довольно, довольно об этом…. Я даже не подозревал, что у меня есть такой серьезный товарищ как ты, Саша. – И совсем неожиданно вопрос к нему: – Так, когда же мы идем в кружок «читать» Пушкина с Тютчевым? Захотелось поскорее узнать, как у вас там все получается строго и возвышенно.

Недоступный и изящный Саша Керенский через какое-то время, но вскоре после посещения кружка на квартире у Барановских, прочитал другу строки из известного стихотворения, но со своею вставкою:

 
Как, смеясь во зло Амуру, я писал карикатуру
На любезный женский пол; но напрасно я смеялся,
Наконец и сам попался, сам, увы! с ума сошел.
…Так, Оленька, признаюсь, я тобою полонен
 

Что делает поэзия с молодым человеком! Лепит из него, как из теста, любые фигурки: от смешного влюбленного и до серьезного женатого. Еще не прошло то время, которое полагается приличиями в подобных случаях, как влюбленный Керенский заявил Овсянникову:

– Поздравь меня Саша. Я женюсь!

– Так вдруг! Ведь это на всю…Хорошо ли ты обдумал свое решение?

– И думать нечего! Не знаю, как жил без этого счастья воплоти!?

Таким высокопарным слогом Александр начал изъясняться только в самые последние дни. Девица из Высших женских курсов, Ольга Львовна Барановская, перевернула в нем все понятия о мужском благородстве, достоинстве и собственной гордости вверх тормашками.

В заветной шкатулке лежал Диплом первой степени об окончании Его Величества Императора Николая II Санкт-Петербургского Государственного университета. Но главнее главного было назначение на службу в Санкт-Петербургскую Судебную Палату помощником Присяжного поверенного. А вскоре состоялось и вступление в Коллегию адвокатов. Отныне перед ним открыты все дороги в большой мир. Не жалей сил: трудись, дерзай, прославляй Отечество. Стезя адвокатская для него неугомонного это то, о чем он мечтал и что уже сейчас имеет. Как здорово, что он перевелся на втором курсе на другой факультет. Юридический ему более импонировал. Перспектива здесь необыкновенно круто уводящая вверх. Но и многотрудная. Упадешь, не поднимешься…

Через год у Керенских родился сын Олег. За ним на свет появилось еще одно любимое чадо-Глеб – Глебко – Глебонька. Семья крепко встала на ноги. На зависть другим. Так виделось со стороны. Но как это было там, изнутри, знала одна Ольга Львовна. Женское сердце самое чувствительное.

– Александр, и что это ты все бежишь и бежишь в какую-то даль от нас? Мы с Олежкой и Глебонькой теплом твоим еще не успеем согреться, как ты снова машешь нам ручкой. Согласись, мы живем как бы одними воспоминаниями о тебе, дорогой. Не отгораживайся от нас своей очень важной службой, занятостью. Отвечай на нашу любовь хотя бы капелькой внимания. Будем благодарны и за это.

– Да что ты, Оленька, такое говоришь! Я весь ваш и вы мои без остатка. Я только и думаю о вас, моих самых родных и бесценных – Он прижимал их всех троих в свои крепкие объятия, целуя по очереди в щечки.

– Вот видишь, сам признаешь: ты мечтаешь. И мы мечтаем…Нам, тебе и мне с нашими крошками, семье нашей необходимо ощущение общего тепла. А наша любовь, как ты любишь говорить, не материализуясь, прямо улетучивается в космос.

Так Ольга Львовна пыталась бороться за семью. Но в ее борьбе не было места ревности и упрекам. Их, этих извечных губителей семейного счастья, вообще не было. Умная и стойкая в своей верности мужу, молодая супруга с первых шагов совместной жизни вынесла себе приговор: не будет ей в жизни завидного счастья с мужем. В детях, даст Бог, станет черпать себе для спасения тепла и силы.

Профессора Высших женских курсов многому научили своих воспитанниц. Всем премудростям высшего Света. Однако жизнь не охватить никакими курсами. В конспектах у Оленьки Барановской нет параграфа о том, как не дать остыть семейному очагу. Она видит, что уже начался, сдвинулся с места этот процесс, охлаждения отношений. Она ни чем не может его ни замедлить, ни остановить. И супруг не волен повлиять на сложившуюся семейную ситуацию. Он бы всем сердцем прикипел к родным душам, но тут вступает некий противовес, пересиливая чувства и желания.

Федор Михайлович знал за сыном такую его наклонность характера как увлеченность. Безраздельная, полная самоотдача выбранному предмету своего интереса. Находиться во власти ее означало отказ от всего остального. От личной жизни, прежде всего. Для многих такая жертва оказывается непомерной. Александр принимал свою судьбу, как ниспосланную свыше, как Богом данную.

Еще раньше, когда Саша метался между выбором куда поступать учиться, отец, как никто другой, понимал душевное состояние сына. Пытался предупредить или несколько сгладить возможные последствия его наклонностей. Наклонностей (вот беда какая!), идущих в разрез с политикой государственного устройства страны. Ни больше, ни меньше! Замахиваться на такую высоту не только не допустимо, но и опасно. Это далеко не мальчишеское занятие. Федор Михайлович не желал сыну ничего плохого, но сердцем чуял, оно уже грядет.

Все ожидал добрых вестей из столицы, а прибыл сын собственной персоной. При нем письмо казенное. Под сургучом. Лежит конверт на столе между отцом и сыном не распечатанным.

– Читать не стану сейчас. Хочу услышать из твоих уст. Расскажи, Александр, а я послушаю. Мы с тобой всегда ходили в товарищах. Ими и остались. Если смогу дать совет правильный, мое тебе слово. Плохого от меня, отца ты не услышишь.

Федор Михайлович не устанавливал в своем доме никаких порядков, требований не выдвигал. Про него говорили (Саша мальчиком, прячась за шторами в кабинете отца, подслушивал разговоры старших), будто бы отец и родился прямо таким, как есть добрым и степенным. Взор имел ласковый, а говор тихий и не обидчивый. Саша соглашался с их оценкой. Еще бы не согласится! Ведь он отец его. В доме все друг друга любят и почитают. Чего же больше.

Александр как на духу исповедовался перед родителем. Дал слово до окончания университета не заниматься политикой. На время отойти от пропаганды революционных идей. Не произносить вредных речей на студенческих сходках. Именно за вредную речь его выгнали бы из университета. Если бы не имя, не заслуги отца. Начальство скрасило дело студента, отправило его в «академический отпуск с отбыванием наказания в родительском доме» в Ташкенте. А как иначе могли поступить в добропорядочном доме?

Золотая молодежь, та, что к наукам приобщилась и, увидев в них для себя одну пользу, а именно, необходимость переустроить миропорядок в стране, выплескивала страсти во всяких сходках и выступлениях. Во всем винили царя-батюшку. Он, де самодержец! И ответ держать ему. Горячие головы, нимало не сомневаясь, призывали к лишению Николая престола. Все это казалось очень забавным и увлекательным. Партии (по интересам и по целям) росли как грибы в дождливую пору. Их не обойти, не объехать. Ими менялись, перетасовывали их, как игральные карты. Саше приглянулись эсеры. Пойду в эсеры, решил новый революционер. Хотя не велит отец лезть на рожон, но можно и в эсерах быть тише воды и ниже травы Но не по его характеру быть не у дел.

В одну из ночей ни с того ни с сего грубо застучали в дверь. Насмерть перепугали Керенских.

– Полиция! Обыск…

Искали улики о причастности Александра к боевой организации партии эсеров. Взяли разных бумаг кипу и револьвер. Взяли и самого владельца. Катит полицейская машина, петляет по городу, арестант пытается определить пункт назначения. Впереди замаячило пятиэтажное мрачное здание, воздвигнутое в форме креста.

– Вон оно, что…Прямо в Кресты! Да в них сажают только знаменитостей! Комфорт изысканный. Палаты на одного, пять шагов на два с половиной. За какие заслуги ему такая честь? Жил по тому принятому правилу, быть тише и ниже всех. Не знаешь, где споткнешься, где упадешь. В одиночке хорошо думается. Ни он никого не видит и не слышит, ни его никто…

Утром, побывав в умывальнике, Александр обнаружил в кармане тюремной обновки листок бумаги, сплошь исписанный цифрами и знаками. Раздумывая над письмом, понял, ему передали разговорник. Очень умно составленный. Кирпичные стены здесь вместо проводов. Общение перестукиванием довольно эффективное. Через день он уже знал, что здесь также сидит его родственник Васильев, кузен жены Ольги. Сидеть в одиночной неизвестно за какие проступки тяжко вдвойне. Александр требовал назвать ему причину ареста, в противном случае он объявляет голодовку. Понятно, он не имел никакого опыта в тюремных делах, и не знал, что это означает голодать. Решение принято. Пищу приносят, нетронутая она стоит до обеда. Приносят обед, а завтрак забирают. Так же и с ужином поступают. Изо дня в день одно и то же. Изнурителен не сам этот процесс. Но аромат тюремной пищи. Ржаного хлеба, баланды и кашицы. Вот от чего в камерах люди сходят с ума. На седьмые сутки за ним пришли надзиратели, чтобы отвести его к начальству, а он не то чтобы идти, он подняться был не в силах.

Арест и сидение молодого Керенского оказались сбоем в работе сыскной полиции, ее ошибкой. На долгие пять месяцев упрятали человека без предъявления обвинения. Выслеживали одного преступника, а схватили безвинного. Не исключено, что именно поэтому он затаил в себе досаду на судопроизводство. Впоследствии оказавшись в кресле министра юстиции, первым делом провел реформирование судебной системы. Вероятно, для того были и другие мотивы. После освобождения из Крестов Керенского во второй раз, но уже с женой и сыном, отправляют к родителям в Ташкент. Под надзор полиции. Но вскоре семья возвращается в Петербург. Молодого адвоката ожидают годы интересной и нелегкой службы. Отныне дипломированный студент хорошо узнал свою профессию как снаружи, так и изнутри. Сие его не только не напугало, но прибавило уверенности.

Россия! Много перетерпевшая в своей вековой истории и гордая своим народом страна поднималась с колен. По необозримым ее просторам тут и там, словно в бурной реке, раскручивались водовороты, вспенивая ее гладь. Назревали грозные события. Перенесет ли она их, все те новые испытания, что Господь ей приготовил?..

Недовольство народа, как его ответная реакция на несправедливости, выливалось в решительные протесты, часто в нарушение правил. Суды не справлялись с разбирательством дел. Адвокатура испытывала затруднения в обеспечении политических процессов. Политические защитники считались на единицы, а дела, требующие специфического подхода, на десятки.

Александр Федорович, ни на день не расстававшийся с революционной идеей борьбы за справедливость и свободу, был готовым к таким процессам. Он пока еще наивно рассуждал сам с собой на эту тему: «Скажите на милость, ну что особенного есть в защите обвиняемого, пусть и политического? Из материалов дела не трудно увидеть, кто есть прав и кто виновен. Вот бери в руки факты и начинай уличать прокурора в предвзятости, в непонимании им сути происшедшего или в поверхностном подходе к явным причинам конфликта, а то и в ложной интерпретации самого дела. Он, обвинитель, и сложит оружие, вся его мотивация «преступления» вдруг поблекнет. Присяжные вынесут вердикт – невиновен. Судья огласит оправдательный приговор. Чего же еще надо? Принимай поздравления зала, отвечай на пожатия рук, лови восторженные взгляды женщин, публики всей. И, конечно, благодарность и мольба спасенного от наказания человека. Вот она настоящая награда защитнику! Разумеется, в этом и вся его работа!

– Э, батенька мой, ну и ловок же ты, как я погляжу. – Послушав раз молодого своего опекаемого собрата, заметил адвокат Соколов. – Если бы все так просто складывалось в жизни, нам с нашей профессией нечего бы было делать, насиделись бы в голоде да в холоде. – Николай Дмитриевич в шутку, вроде бы искренне, высказал опасение. Жаль, что я столь много времени положил на тебя. А проку кот наплакал…

В тот, 1906 год, имя адвоката Соколова гремело по России. Процессы с его участием по самым разным делам привлекали внимание широкой общественности. Заставляли думать власти. Ну как без раздражения было принимать такое положение дел, когда на глазах суды оборачивались против обвинения. А обвиняемые сухими выходили из воды. Та же террористка Засулич! Судили ее, а виноватыми были названы власти. Защитников, кажется, уже начали побаиваться. А ну как засудят не того, кого следует?..

Под таким патронажем Керенский быстро набирал силу. В целом же наибольшее значение оказала на него российская адвокатская школа. Как говорили, одна из лучших в европейских странах. Чего стоят такие корифеи слова и дела как защитники первой величины Карабчевский, Заруцкий, Маклаков. Отчетами прессы о выступлениях на громких процессах зачитывались заинтересованные массы людей. По стране ходили легенды о Дмитрии Васильевиче Стасове, патриархе адвокатской корпорации, ее совести и гордости. Его выступлений с интересом ожидали, слушали как поэму в стихах, логически стройную, неоспоримую и доказательную. Речь защитника обращалась не к содеянному преступлению, как таковому, а к рассудку присяжных, к образу мыслей того над кем возможно уже навис топор неправого суда. И нельзя предугадать заранее какими станут его заключительные слова, которыми он повернет дело в нужную ему сторону.

Народ по заслугам чтил своих знаменитостей, величая по отчеству, наделяя доморощенными их именами. Славился таким образом Федор Никифорович Плевако. Истинный кумир всех, кого коснулась судьба – неправда своим острым боком. «К которому защитнику попал наш-то селянин арестант? – Спросит иной любознательный, – Может к этому самому Плевакину, который за людей болеет, тогда бояться нечего! Выручит, непременно!

Угораздило где-то священника попасть под суд. Разворовал церковную казну, будто унес ценной утвари много. Попался, как не попасться, судят уж его, несчастного. Обвинитель строг без меры, просит назначить мученику самую жесткую кару. Все идет к тому, что попу белого свету не увидеть. Зал судебный битком набит. Волнуется. Ждут защитную речь. А Плевако тот все заседание сидел, как воды в рот набрал. Ну, попу хана, значит. А надо заметить, что он (хитрец какой!), заключил пари с Савой Морозовым, что он якобы сумеет за одну минуту свести дело к оправданию священника. По чистой! Ударили по рукам. Поднимается это Федор Никифорович, когда ему предоставили слово, так ни шатко, ни валко с места, выходит на середину зала, становится перед лицом коллегии присяжных и молвит с язвительной укоризной:

– Господа присяжные заседатели! Более 20 лет подзащитный отпускал вам грехи ваши. Один раз отпустите вы ему, люди русские.

Не виновен! Все как один проголосовали в коллегии присяжных. Сава Морозов проиграл пари. Поп утирал слезы раскаяния. Перед этим он чистосердечно признался в краже.

– Гуманность правосудия, вот цель обвинения, защиты и суда! – Александр Федорович Керенский любил декларировать факты.

1906 год. Лиха беда начало. Жизнь для людей, жизнь во имя справедливости

Александр только что возвратился из поездки под Лугу в большое село, где он до суда познакомился с документами следствия по делу о самоубийстве местного жителя. Кажется, это рядовой случай, и не вызвал у него профессионального интереса. Надо было отработать деньги, выплаченные на поездку для сбора необходимых сведений. В данный момент он свободен и, как говорится, делу время, а отдыху час. Возможно, не совсем точно, но Саша собрался хорошо отдохнуть. И этот телефон, снова он бесцеремонно вклинился в жизнь человека.

– Александр, Вы уже дома. Думаю, Вы неплохо отдохнули в дороге? Дорога самое лучшее место, где можно поспать. Предлагаю Вам новый путь, поспите под стук колес. Утречком за работу. По пути на вокзал возьмете у меня материалы дела. – Адвокат Соколов не знает, что такое ничего не делать. Он полагает, что исключительно все поглощены поисками работы для себя, а свободными бывают в промежутках в занятиях, в дороге, как правило. – Так что требуется срочно быть в эстонском городе Ревеле… Там такая кутерьма, не приведи…Сам узнаешь…С делом ознакомишься в вагоне. Не пойми превратно. Это моя просьба к тебе, подменить в трудную минуту. Я разрываюсь, надо ехать и туда и сюда. Помоги, прошу!

Встречающие скисли лицами, увидев худющего паренька, назвавшегося адвокатом. И чего прикажете с ним делать? Отсылать восвояси, просить замену. Дело-то ему не по зубам, это видно. Главный из них адвокат Ян Поска, смекалистый эстонец, прикинул все «за и против» и решил оставить молодца. Пока. Хватит у него мозгов, хорошо. Обожжется, сам сбежит…

Александр умозрительно уже видел самую суть разыгравшегося здесь конфликта. Оставалась самая малость – встретиться с крестьянами и с остзейскими баронами. Так думал он, рассеяно слушая советы и предложения встретивших его представителей адвокатской курии.

– Благодарствую за теплый прием и за очень важные деловые советы, постараюсь непременно воспользоваться ими. Однако я прежде хочу осмотреть место происшествия. Не дадите ли мне провожатого, чтобы немедля приступить к делу. – Керенский будто бы не заметил произведенного впечатления своей персоной на местных коллег.

– Боюсь, что мы сильно ошибались, приняв питерского гостя по одежке. Пожалуй, он еще так справится с защитой наемных работников-крестьян, что обвинению нечего будет делать, глядя вслед уходящему широким шагом худому рослому парню, заметил все тот же эстонец. – Попомните мои слова!

– Скоро же Вы, господин юрист, меняете свое авторитетное мнение. Как сие прикажете понимать?

– Так и понимайте! Нравится мне столичный посланец цепкой хваткой. Думаю, его выступление в суде будет нам всем полезным уроком.

Но как Александр и полагал: крестьяне переступили закон, были кругом виноватыми. Над ними маячило строгое наказание. Вполне оправданное. Помещик-барон закона не нарушал, и, опять же по закону, имел право поступать с собственными людьми по своему хотению. Что он и сделал. Явно и тайно выходило: по процессу можно вынести резюме: он проигран! Но если защита, приняв сторону обвинения, опираясь на закон, отойдет от известных принципов и как-то иначе построит свои действия, скажем, сделает упор на моральные устои.

Кто мог предполагать. Но здесь произошло по известной пословице: нашла коса на камень. Им, этим камнем, оказалась защита, выстроенная Керенским. Каждый знает, о закон разобьешь лоб, но его не перепрыгнешь. Следует искать иной прием. Или. Или. Утверждая непоколебимость Закона, придать свойственные ему нюансы морального плана, т. е. усилить, расширить сферу его, какое оружие выберет защитник?

Для пущего эффекта Александр Федорович прошел на середину зала и, поочередно обратившись к членам судебного процесса, так повел речь:

– Дамы и господа! Призовите свое воображение и попытайтесь анимировать, создать иллюзию того, что это вы находитесь на месте наших братьев, они перед вами на скамье, обреченных на кощунственное попрание личности, поругания и низведения человеческого достоинства до морального уничтожения. А ведь они люди, такие как вы и я. Братья наши! Они мыслят, мечтают, любят. Я оговорился, это было у них вчера, позавчера. В прошлом. Но ныне это право у них отнято. Над ними глумились, истязали физически. Теперь под угрозой даже их жизни. Закон строг и неподкупен. Но он и милостивый, господа Присяжные. И вы служители Фемиды благоразумны…

Голос оратора звучал в мертвой тишине. Голос проникал в сознание, в каждую клеточку ткани мозга. Голос разрушал стереотипы. Голос будто бил в одну точку. И пробивал то, что формировалось годами. Залом уже владел транс, гипноз… (Александр знал за собой эту силу воздействия). Защитник словно ничего этого не видел, не слышал всхлипываний, писал и писал картину бедствия своих подзащитных, в настоящем и будущем времени.

Политический судебный процесс вызвал в обществе настоящий фурор. Газеты с отчетами о нем в один миг расхватывали у их продавцов. Самого триумфатора чуть ли не носили на руках. Были и такие, которым все это волнение не нравилось. Скорее не потому, что процесс плох, но что он даже очень хорош. Особенно защита на нем. Что твое театральное представление. Выступающий адвокат показывает неестественное поведение. Кривляется, гримасничает, голос его рвется ввысь, то затухает до шепота. Прямо жуть берет. Разве так надобно вести суды? Вон об этом говорит и адвокатская знаменитость на все века, Карабчевский Николай Платонович. Он знает, что говорит, как ни как сам поэт и литературный критик, Керенский, дескать, артист, а суд отнюдь не подмостки театральные. Да и речь-то его бедна доказательностью, однообразна и сам он не красив собою. С носом что-то у него…не по размеру будто. Здоровых эмоций сие в суде породить не может.

Александр высоко ценил патриарха адвокатского Карабчевского. За что же он его так нехорошо выставляет? Совсем не та это причина, что он ведет защиту по лекциям университетским и из своего запасника что-то добавляет. Злорадство, это оно гложет старика, нашел зацепку. Вот зависть и проскользнула в его словах. Бог да пребывает с ним. Зато Соколов, истинный друг и наставник, высказался вполне определенно.

– Саша, ты сделал то, чего не сделал бы никто в целой России. И я знаю, в чем твой успех! Ты боролся за справедливость, за правду!

Сколько еще побед одержит молодой адвокат на своем пути. Сколько слов жгучих, недобрых кинут ему, не в лицо, в спину. За его плечами, на стороне станут ругать и хулить. Повод все тот же, как терпеть его такого успешного. Да кто он такой, наконец-то? Почему не мы, не я, не ты?

Все это в людях проистекает от начала века. Зависть родилась вслед за человеком, быть может, единовременно, вместе с ним. Каин, терзаемый мыслью, зародившейся из-за зависти, убил Авеля, чем умножил первородный грех, свершившийся в Райском саду в те ранние поры.

Живет человек, погрузившись в мир каждодневных забот, крутится, словно белка в колесе, и начисто забывает, что совсем недавно он находился далеко-далеко от этих мест. Там, впрочем, как и здесь, он жил полной жизнью. Учился, путешествовал по обширному краю. Да и жизнь та не походила на нынешнюю. Она была просто неповторима. Оригинальна. Наполовину, как бы смешана с солью древних веков. И от того впечатляет молодой ум. Память прошедших годов может покоиться под спудом. Но стоит тончайшему проблеску искры потревожить мозг, как…

– Алло, Александр, послушай пожалуйста, какая новость нынче пришла из твоего Ташкента…

Слово, не пустой звук, оно вызвало видение счастливой поры Саши Керенского. Его детства, отрочества и возмужания. Не повторить тех дней, да и не надо повторять. Закрой глаза и они явятся вдруг. Смуглые, с чувством собственного достоинства аксакалы и джигиты, неземной красоты девушки, нарочно прикрывающие низ своего лица цветастым платком, оставляя на показ агатовые глаза. Но как очаровательны южные вечера! Открывают их музыканты. Гортанные низкие звуки карнаи и пулеметная дробь бубна способны поднять на ноги кого угодно. И полуденный жар! Его не изгнать из памяти, как и непременного ослика в упряжке с арбой на высоченных колесах. И крик его, то ли призывный, то ли требовательный, оповещающий о том, что правоверным пора идти в чайхану пить чай.

Именно эту картинку оживил Саша, услышав в голосе Соколова сочетание букв Ташкент. Какая новость с далекого юга? Там все замерло, ничего не движется. Там властвует сама древность и ничего более.

– Александр, что за пауза у тебя случилась. Слушай же, в Туркестане вообще, а не только в столице края у местной партии эсеров аховое положение. Ее наиболее революционное ядро замешано в акциях направленных против властей. Улавливаешь? Вооруженное выступление! Произошли аресты, следствия. Требуется на процесс защита. Дело политическое, серьезнее дальше не куда…

– Значит, ехать мне?

– Я этого не говорил!

– Согласен! Это моя работа. Завтра выезжаю.

– Сегодня!

– Понял, сей же час отправляюсь на Московский вокзал.

В Степном крае, в больших городах Ашхабаде, Самарканде, да и в самой столице – Ташкенте, партия эсеров набрала силу большую. Стали искать, где применить ее, т. е. как отнять у государства кусок выгоды для себя. Не плохо, если удача выйдет, во власть проникнуть. Управлять темной массой земледельцев очень просто. Послушные, трудолюбивые, не притязательные к благам жизни. Тогда кто служит у эсеров приводным ремнем, кого они используют в качестве тягловой силы. Если глубоко копнуть, станет понятно. Евреи-переселенцы, люди вольные с железной дороги и солдаты гарнизонные. Дехкане-хлопкоробы не пошли на поводу у заправил смуты. Крепко держались за старину. Для каких благ им ввязываться в драку? Трудись и тебе воздастся! Аллах к этому призывает. Но будет ли суд разбираться, кто из них виновен, а кто невиновен. Возьмут для острастки всех подряд и примерно накажут. Чтобы и другим неповадно было за оружие браться. Не близок путь в Среднюю Азию. Чего только не передумал за долгую дорогу адвокат.

Дебаты-прения с перерывами длились день за днем и никак не заканчивались. Суд, вопреки ожиданиям, подошел к разбирательству весьма щепетильно. Благо не затронутыми оказались национальные отношения с коренным населением. Но и так прозвучали из уст обвинителя страшные два слова: смертная казнь.

Александр Федорович, словно солдат перед атакой испытывал прилив каких-то неизвестных ему сил, боевой горячности, азарта. Однако справился с собой, укротил в себе волю идти напролом. Это не тот случай, когда выгодно играть интонацией баритона, завораживать слушателей и внушать им свои условия. Здесь понадобиться другое, а именно «гвоздь», заколотив который, его уже не выдернуть. Гвоздь-это риторический вопрос. Вопрос на выбор, проще говоря, то ли это твое кредо – то ли другое, отрицающее его.

…Уважаемый Суд, господа Присяжные! Слушая господ выступающих, умные мнения которых в их большинстве сочетаются с моим мнением, я задался одним вопросом, прямо вытекающим из настоящего процесса:

– Что произойдет на всем нашем Земном шаре, если Присяжные примут сторону прокурора, и напротив, если они не примут сторону прокурора? Это не загадка. Отгадывать ее не следует. Просто пусть каждый скажет себе, что он думает на этот счет. Правильный ответ может повлечь за собою новый вопрос, также двоякий. И так до бесконечности.

– Ваша честь! И еще несколько слов, если позволите, хочу присовокупить к уже сказанному. А не слишком ли большое значение мы придаем поступкам людей, отклонившимся, пусть даже на вершок, от линии закона. Бедствия такого, как нынешняя война, из-за этого, конечно, не случится. Устоям Российского государства это угрожать, безусловно, не может не при каких условиях.

Адвокатское счастье, как и любое другое, в руках не подержишь. Оно не осязаемо. Лирики, эти знатоки всех тонкостей любви, нашли все-таки счастью определение, оно де есть состояние души. Пусть будет так. А вот как у Александра душа входит в это самое состояние. Самый последний момент в суде. Группе зачинщиков вооруженной акции вынесен приговор: каторжные работы. Надобно знать, те осужденные до конца дней не увидят свету божьего. А на лицах у них сияет радость. Они что, из ума выжили! Радуются тому, что жизнь им продлили. Смертную казнь заменили. В их душах и расцвело то состояние. От них переселилось счастье к Александру также в виде состояния души. Ведь это благодаря его умению случилось чудо.

Кто-то подумает, везет же человеку. Какую большую радость он несет людям, не всем, конечно, а тем, которых в судах выручает. И своим родным тоже, но это особая статья. Те, кто так думают, правы лишь наполовину. Кто побывал между судебных жерновов, тот уже несчастен. Легкий приговор суда, доказанный защитником, только на время осветит душу осужденного. Во взоре его появится огонек и потухнет, ненадолго или навсегда. Душа защитника всколыхнется гордостью от выигранного процесса, но тоже опустеет, как и не бывало в ней счастья.